Текст книги "Апшерон"

Автор книги: Мехти Гусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Впереди всех шел "Чапаев".

Стоя на пристани, Кудрат с тревогой глядел на море. Прислушиваясь к бешеному вою ветра, он не отрывал глаз от "Чапаева".

– Товарищ Кудрат, – говорил срывающимся от ветра голосом Бадирли, ухватившись обеими руками за фуражку, – почти все эти ребята – фронтовики, не то видели... Моря они тоже не боятся. А вот как причалить и перебросить на буровые продукты – это их беспокоит...

Управляющий молчал. Клокотавшее в бешенстве море словно хотело вырвать пристань из-под ног Кудрата. Огромные волны с могучим ревом бились о берег.

То ныряя и скрываясь из глаз, то взлетая высоко на гребни волн, "Чапаев" и следовавшие за ним баркасы упорно прокладывали себе путь.

– Доплывут... – с уверенностью сказал Кудрат.

5

На буровой Рамазана никто и не думал, что придет баркас. Вся бригада надеялась только на одно: буря скоро утихнет. Работа не прекращалась ни на минуту. В эти штормовые дни долото углубилось на четыреста двадцать метров. Стало быть, не сегодня – завтра глубина забоя достигнет трех тысяч метров, и скважина будет готова для эксплуатации. По правде говоря, такие темпы оказались неожиданными и для самого мастера Рамазана. Работа изнурила и его, и рабочих.

Лица у всех побледнели, осунулись. Мучил не столько голод, сколько жажда. Но как ни тяжело было, все же одно обстоятельство подбадривало и утешало всех: скважина заканчивалась бурением раньше, чем ожидали, – на месяц и два дня до срока. В такую страшную бурю бригада лицом в грязь не ударила. Все сознавали это, хотя об этом и не было сказано ни слова. Люди стойко переносили голод и жажду, они отвечали неизменным "нет" на предложение мастера Рамазана пойти соснуть хоть немного. Рамазану не было необходимости вести среди таких людей агитацию. Да и что мог сказать он Васильеву, Джамилю, Таиру, Лятифе? Не хуже самого Рамазана понимали они, где и для чего работают. И странное дело: за время бури ни Таир, ни другие ни разу не видели старого мастера хмурым или озабоченным, хотя и было от чего прийти в уныние. Рамазана будто подменили. Старик стал порывистым и быстрым, как сокол, простым и добродушным, как ребенок, и точно таким же, как родной отец Таира, шутником и балагуром. Перемена, происшедшая в нем, сперва показалась Таиру искусственной. Он думал, что Рамазан старается своим видом подбодрить людей. Но скоро убедился, что таков уж характер этого человека: чем напряженнее обстановка, тем бодрее и веселее чувствует он себя. И Таир вместе со всеми беспечно смеялся шуткам старика, забывая усталость.

После телефонного разговора с управляющим Лятифа вышла из культбудки. Обессилевшая девушка едва передвигала ноги, то и дело облизывала побледневшие и пересохшие губы. Она отозвала мастера Рамазана в сторону и передала ему о решении управляющего.

– Товарищ Кудрат во что бы то ни стало пришлет нам сегодня провизию... – Больше у нее не было сил говорить.

Разаман потемнел.

– Уж не ты ли просила?

– Нет, уста, он сам так решил.

Старик видел, как страдали за эти дни люди, и у него сжималось сердце. Тем не менее, услышав эту весть, он недовольно покачал головой.

– Напрасно, дочь моя, напрасно... – сказал он. – Зачем допускать, чтобы из-за нас гибли люди?

Рамазану хотелось тут же позвонить Кудрату и отговорить его от посылки баркаса. Но вдруг в его душу закралось сомнение: а не позвонил ли кто-нибудь из бригады самовольно управляющему?... Может быть, из-за этого Кудрат и вынужден был принять такое опрометчивое решение и подвергнуть чью-то жизнь опасности?... Мастер строго обратился к девушке:

– Лятифа, может быть, кто-нибудь из ребят позвонил ему?

– Не думаю, уста. Я не видела.

Старый мастер решил открыто поговорить с людьми. Он приказал остановить механизмы и, когда гул ротора прекратился, подозвал всех к себе и попросил сесть.

– Видать, уста решил созвать собрание... – заметил Таир, подходя вместе с Джамилем к Рамазану и усаживаясь подле него.

Рабочие, ни разу с начала бури не видавшие мастера хмурым, сразу почуяли что-то неладное и уставились на него недоумевающими глазами. Всем не терпелось узнать, что же его так огорчило.

– Ребята, – наконец заговорил Рамазан, – хотите, чтобы вам привезли еду?

Вопрос показался странным. Если есть возможность, почему бы не привезти? Уже целые сутки ни у кого не было во рту ни крошки хлеба, ни капли воды.

Васильев раньше всех понял, куда гнет Рамазан.

– Пусть везут, Рамазан Искандерович, – отозвался он. – Конечно, пусть везут... Посмотри, как все побледнели!.. Гейдар вдвоем с Гришей уже не могут поднять одну трубу. Джамилю щепки кажутся ломтями хлеба. Таир уже не отличает моря от тучи...

Все рассмеялись, но Рамазан и сам Васильев оставались серьезными.

– Я не шучу, ребята. Шторм точно такой же, как и три дня назад. Может быть, даже усилился... Пусть везут. Кто его знает, когда он кончится?

– А что, если приостановить работу?

Мастер не поднял головы, – Гейдара он узнал по голосу. Старый мастер скорее согласился бы потребовать с риском для жизни некоторых людей привезти продукты, чем идти на поражение в соревновании. Он окинул взглядом изможденные лица усталых, голодных рабочих и глубоко задумался.

В это время сквозь вой ветра послышался звук сирены. Вначале все подумали, что им померещилось. У кого хватило бы смелости в такой шторм подъехать к буровой? Но звук повторился еще и еще раз. Напрягая и без того острый слух, Таир посмотрел на море и среди огромных волн заметил еле видимый баркас; маленькое суденышко бросало свирепыми волнами, как щепку, но оно упорно продвигалось к буровой вышке. Таир, устремив широко раскрытые глаза на Рамазана, воскликнул:

– Уста, "Чапаев" плывет!

– "Чапаев", "Чапаев"! – закричали все в один голос и высыпали к причалу.

Трудно было поверить глазам. В то время как крупные суда отстаивались в бухте, крепко пришвартовавшись к причалам, "Чапаев", борясь со стихией, все ближе и ближе подходил к буровой. Всем стало страшно за маленькое суденышко.

Когда между баркасом и буровой оставалось метров пятьдесят-шестьдесят, баркас вдруг исчез, словно накрытый огромной волной. Но, видимо, судно вела умелая рука. "Чапаев" снова взлетел на гребень волны и, делая резкий крен, подошел еще ближе. Столпившиеся на буровой люди уже ясно видели стоявшего на носу баркаса капитана и его помощника, смуглого матроса, крепко ухватившегося за колеса штурвала.

– Э-ге-гей! – крикнул капитан. – Ловите!..

Баркас подхватило волной и подбросило еще ближе. С необыкновенной ловкостью капитан кинул веревку, и конец ее с грузилом упал прямо к ногам Таира и Джамиля.

– Тяни! – капитан сбросил в воду толстый канат. – Я ближе подойти не могу.

Ребята сразу поняли, чего хочет капитан. Они быстро вытянули канат за привязанную к нему тонкую, но прочную бичеву и петлю его набросили на конец бревна, служивший причальной тумбой.

Волны кидали баркас из стороны в сторону, но это, казалось, совсем не беспокоило капитана. Он деловито сложил слегка подмоченные буханки хлеба и банки консервов около себя, достал припасенную им веревку, привязал одну из буханок к ее концу и, высоко подняв ее, показал молодым рабочим:

– Эй, вы... голодающие! Ловите... бросаю!

Васильев и мастер Рамазан не отходили от забоя.

Глядя на капитана, Рамазан говорил:

– Вот это храбрец!.. Смотри, что делает, а?

Буханка взлетела в воздух и, не достигнув мостков буровой, шлепнулась в воду. Таир и Джамиль только ахнули.

– Жаль, что нет здесь Самандара. Он достал бы буханку со дна морского!.. – пошутил Таир, но в голосе его слышалась досада.

– Ничего, не тужите!.. Чего-чего, а хлеба у советского государства сколько угодно, – крикнул капитан, вытягивая обратно веревку.

– Бросаю! Держите, ребята!..

На этот раз баркас подбросило волной ближе к мосткам, и Джамиль поймал буханку на лету.

– Видали такого молодца? – крикнул капитан и похлопал себя по груди.

Джамиль отвязал хлеб, крепко привязанный шпагатом к веревке, и передал его Таиру:

– Теперь мы живем!

Веревка потянулась обратно. Привязав на этот раз банку консервов, капитан покрутил ею в воздухе и бросил ее, как из пращи:

– Эй!.. Ловите, пареньки! Другой раз не приеду... И так ушла душа в пятки!..

Члены бригады столпились вокруг Джамиля и Таира.

Веревка взметнулась снова. На этот раз летел к ним круг толстой колбасы, перехваченный поясками шпагата. Таир подхватил его в момент, когда он вот-вот должен был упасть в море. Капитан привязал к другому концу веревки целую гирлянду нарзанных бутылок и неожиданно бросил их в воду:

– Вытягивайте, кому пить охота? Жаль, что не водка... А то выпил бы дорогой и отправился рыбам на корм!

Тут уж все дружно ухватились за веревку и благополучно вытянули груз на мостки.

Мастер Рамазан издали наблюдал за происходящим и в душе хвалил капитана "Чапаева", работой и поведением которого он был вечно недоволен. "Раз на своей дырявой посудине добрался сюда, значит, храбрец", – повторял он про себя.

Точно угадывая эту мысль, капитан с гордостью выпятил грудь и окрикнул его:

– Эй, уста! Я услышу когда-нибудь от тебя хоть одно доброе слово?

Рамазан знал, на что намекает капитан. В самом деле, старик ни разу не похвалил его. Но сейчас он, смеясь, сказал:

– Отныне я в дружбе с тобой. Спасибо!

Бурильщики сели за еду. После длительной голодовки и напряженного труда каждый положенный в рот кусок казался особенно вкусным. Лица всех оживились, все много говорили и смеялись. Подобно тому, как добрая и ласковая мать, собравшая своих любимых ребят вокруг уставленного всякими яствами праздничного стола, радуется, глядя на своих детей, так мастер Рамазан заботливо и радушно угощал свою бригаду.

6

Узнав, что отец живым и невредимым добрался до своей буровой, Паша в прекрасном расположении духа сидел дома и рассказывал жене и матери об интересных случаях из своей фронтовой жизни. Неожиданный телефонный звонок оборвал беседу. Пашу вызывали в городской комитет партии. И сам Паша, и все члены семьи знали зачем: безделье уже наскучило Паше, и он подал заявление о назначении на прежнюю работу.

Его принял второй секретарь горкома и передал ему предложение Асланова:

– Мы нашли целесообразным использовать вас здесь, в аппарате горкома.

– А в чем будут состоять мои обязанности? – поинтересовался Паша.

– Думаем назначить вас заведующим одним из отделов. До войны, если не ошибаюсь, вы были пропагандистом райкома, не так ли?

– Да. Я и сейчас хотел бы заниматься этой работой. Люблю бывать на промыслах, среди рабочих. Люблю работать с ними. Когда-то я умел быстро находить с ними общий язык.

– Это очень кстати. Как раз такие товарищи нам и нужны. Вы были на днях на совещании нефтяников?

– Нет, не пригласили меня. Но я расспрашивал отца, и он довольно подробно рассказал мне обо всем, что там говорилось.

– Стало быть, вам известны ближайшие задачи бакинской организации? Аслан Теймурович настаивает на том, чтобы мы усилили аппарат горкома людьми, закалившимися в огне войны.

Пашу все же тянуло к прежней работе пропагандиста райкома. Он считал, что лучше заниматься делом, которое тебе хорошо знакомо, чем гоняться за должностью, для занятия которой у тебя, может быть, и не хватит знаний и опыта.

– Вы знаете, – возразил Паша, – я с удовольствием принял бы ваше предложение и во всяком случае благодарен и вам, и товарищу Асланову за оказанное доверие. Но... не считаю себя достаточно подготовленным. Ведь я...

– Вы скромничаете, – оставаясь по-прежнему серьезным, прервал его секретарь горкома. – Готовых руководителей не бывает. Придете, ознакомитесь с характером работы, а мы не откажем вам в своей помощи.

Паша не сдавался:

– Во всяком случае, я просил бы вас довести до сведения товарища Асланова о моем желании работать в райкоме.

Секретарь был раздосадован упорством Паши. Тем не менее он подошел к телефону и набрал нужный номер.

– Товарищ Асланов, – сказал он, – тут я беседовал с Пашой Искандер-заде... Да у меня... Нет, хочет пойти на прежнюю работу... Хорошо. – Секретарь положил трубку и, взяв со стола папку, поднялся. Вызывает к себе. Пойдемте.

Паша встревожился.

– Но что я ему скажу?

– То же самое, что говорили мне.

Поднимаясь по лестнице с четвертого этажа на пятый, Паша мысленно составлял свое заявление Асланову:

"В хороших работниках нуждается и низовой партийный аппарат. Дайте сначала поработать там, проявить себя, а выдвинуть никогда не поздно. Все-таки прошел уже большой срок, я оторвался от партийной работы. Боюсь, что не принесу той пользы, на которую вы рассчитываете".

Когда Паша вошел вместе со вторым секретарем в кабинет Асланова, все заранее подготовленные слова мигом вылетели у него из головы. Асланов встретил его приветливой улыбкой, пожал руку и сказал в шутку:

– Ну что – отвоевались, теперь можно и отдыхать? Садитесь, пожалуйста!

– Нет, товарищ Асланов, – возразил Паша, – вынужденное безделье тяготит меня.

– Чем в таком случае не устраивает вас наше предложение?

Только сейчас Паша вспомнил свои доводы. Но ему было как-то неловко высказать их. Перед ясными глазами Асланова, излучавшими всю внутреннюю силу этого человека, он почувствовал себя беспомощным, какая-то безотчетная робость сковала ему уста.

– Браться за легкую работу может всякий. Это не требует ни смелости, ни искусства, – внушительно сказал Асланов.

В дверях, ведущих в смежную комнату, показалась молоденькая, краснощекая и черноволосая девушка в белом фартучке и с подносом в руках.

– Подай товарищам тоже! – сказал Асланов, принимая от нее чай. Положив в стакан кусочек лимона и со звоном размешивая сахар, он вспомнил что-то и вопросительно посмотрел на девушку: – А на урок не опоздаешь?

– Нет, у меня еще пятнадцать минут. – Довольная заботливостью Асланова, девушка улыбнулась и скрылась за дверью.

– По всем предметам получает отличные отметки. Иногда я сам проверяю ее. Ведь когда-то я был учителем... – Асланов всегда с грустью вспоминал годы своей юности. – Выходит, и я должен просить партию, чтобы вернули меня к прежней профессии. Так, что ли? Но вот что странно: когда некоторые товарищи возвращаются с фронта и мы направляем их на работу, которая обычно кажется им недостаточно ответственной, то воспринимают это как личное оскорбление, становятся на дыбы. А вы?

Уловив в голосе Асланова нотки добродушной насмешки, Паша застенчиво ответил:

– Вероятно, они проявили больше героизма, товарищ Асланов. Или же до войны бывали на высоких должностях.

Та же самая девушка вошла снова и поставила перед вторым секретарем и Пашой по стакану чая.

– У всех Искандер-заде, кажется, сложилась привычка перечить мне, заметил, улыбаясь, Асланов, намекая в шутку на мастера Рамазана. – Конечно, принуждать вас мы не станем, раз предлагаемая работа вам не по душе. Но все же подумайте.

К вечеру того же дня Паша сообщил по телефону свое решение:

– Я согласен!

Все дни, пока длилась буря, Паша, как и некоторые другие работники горкома, проводил на промыслах. Если бы ему предложили сделать доклад о событиях, имевших место во время бури, он не удержался бы от цветистых фраз: "Героическая армия бакинских нефтяников, вступив в единоборство со слепыми силами разбушевавшейся стихии, грудью отстояла в эти дни свои позиции и благодаря несокрушимой воле вышла победителем из небывалого сражения как на суше, так и на море!"

Ураганный ветер валил с ног даже самого сильного человека. Но на открытых всем ветрам и лишенных какого бы то ни было укрытия буровых не было рабочего, который просил бы пощады у разнузданных сил природы. Ни одна качалка не замедлила и не остановила своего движения. Работа по капитальному ремонту шла своим обычным порядком. Из морских скважин в хранилище беспрерывно текла нефть. И Паше казалось, что чем больше беснуется стихия, тем крепче и мужественнее становятся люди, тем больше растет их упорство и стойкость. Это и на самом деле было так.

Не успел Паша вылезть из машины и ступить ногой на землю промысла, как стал невольным свидетелем ничем не примечательного на первый взгляд происшествия.

Порывом ветра свалило старую вышку одной из буровых треста Лалэ Исмаил-заде. Паша подошел к бригаде, собравшейся у места аварии, и услышал слова, с которыми обращался низенький и пузатый парень к своим упавшим духом товарищам:

– Опозорились, ребята. Скажут, что ураган свалил не вышку, а сломил наш дух. Если мы не поднимем вышку и не поставим ее на место, пятно позора останется у нас на всю жизнь.

Ухватившись единственной рукой за шапку и силясь устоять на ногах, Паша повернулся спиной к ветру и, пятясь, поравнялся с ремонтниками.

Он правильно говорит, ребята, – поддержал он низенького и толстого парня. – Через несколько дней все забудут об урагане. Но вышка, которая валяется на боку, запомнится надолго.

Ребята смущенно посмотрели на Паш/. Этим взглядом они словно признавали свое бессилие. А толстяк обернулся к товарищам и, как командир, поднимающий своих бойцов в атаку, широко раскинул обе руки и крикнул во весь голос:

– Берись, ребята! Покажем, на что мы способны!

Члены бригады засуетились. Толстяк закрепил конец стального троса на корпусе вышки, а другой конец привязал к трактору. Заговорил мотор молчавшего до сих пор трактора. Паша не верил, что им удастся поднять вышку. Он обратился к одному из парней:

– Как зовут этого молодца?

Вой ветра заглушил ответ.

– Как, как? – переспросил Паша, приложив ладонь к уху.

– Самандар!

Оставив ребят делать свое дело, Паша неверными шагами прошел мимо буровых, вышел к асфальтированной дороге и, пройдя с трудом еще шагов пятьдесят, остановился перед длинным одноэтажным домом, окрашенным в белый цвет. Здесь помещалась контора второго промысла треста Кудрата Исмаил-заде. Паша шагнул в дверь, поздоровался со знакомым заведующим и, рассказав ему о виденном, попросил послать рабочих помочь бригаде подземного ремонта. Заведующий промыслом безнадежно махнул рукой:

– Легче оживить мертвеца, чём эту буровую!

– Все же надо бы послать, – настаивал Паша.

– Кого, товарищ Искандер-заде? У нас у самих хлопот полон рот. Да и буровая-то не нашего треста. Тут со своими делами никак не управишься, где уж за чужое браться? – Он схватил висевшую на ручке массивной несгораемой кассы помятую фуражку и стремительно вышел из комнаты. Из-за двери донесся его сердитый голос:

– Сейчас же вернись на свой участок! Мне некогда болтать с тобой!

Чтобы узнать, с кем он говорит, Паша выглянул за дверь и увидел в коридоре Дадашлы.

– Что это с нашим завом? Совсем растерялся, бедняга, – пожимая плечами, проворчал Дадашлы и вдруг заметил Пашу. – Добро пожаловать, товарищ Искандер-заде! Разрешите поздравить вас. Стало быть, теперь уже не будете читать нам лекции?

Паша протянул ему руку.

– Почему это? Я и теперь на агитационно-пропагандистской работе. А ты почему не на своем участке?

– Потому что такие бури мне нипочем. Все мои скважины работают, как часы. С начала урагана даю нефти на десять процентов больше. Иначе зав не так бы отделал меня. Да вот зародилась у меня одна идея и со вчерашнего дня не дает покоя. Хотел поговорить с завом, – не вышло.

– Что за идея?

– Трудно говорить на ходу. Если не торопитесь, уделите мне минут десять.

– Пожалуйста.

Они вошли в кабинет заведующего. Паша плотно затворил за собой дверь.

– Жалоба?

– Нет, нет. Не люблю жаловаться. Если случится на что жаловаться, выступаю на собрании и крою напролом... У меня есть одно рационализаторское предложение.

– Давай выкладывай. Я тоже кое-что смыслю в этих делах.

Паша сел за стол заведующего, а Дадашлы, прислонившись к стене около него, начал утирать платком запыленное лицо.

– Ах, да, хорошо, что вспомнил. Повремени минутку. – И Паша позвонил Лалэ Исмаил-заде. – Во-первых, здравствуйте, Лалэ-ханум... Спасибо, большое спасибо. Но вот видите, с первых дней назначения не повезло. Буря-то какая разыгралась... Да, когда я шел сюда, наткнулся в районе вашего треста на сваленную вышку... Вы уже знаете? А нельзя ли помочь этой бригаде?.. Гм!..

Вы так думаете? Я встретил там парня, по имени Самандар. Если остальные такие же, тогда вы правы. Обязательно поднимут. Ну что ж? Подождем.

Кончив разговор, Паша обернулся к Дадашлы:

– Ты знаешь их?

– Да, наши комсомольцы. Но вряд ли из этой скважины выйдет толк. Все оборудование вышло из строя...

Оба с минуту молчали. Снаружи доносился рев урагана. Ветер выл в стальных переплетах соседних вышек, как стая голодных волков.

– Ну, рассказывай, – очнувшись от своих мыслей, предложил Паша.

– Значит, так, товарищ Искандер-заде, – начал Дадашлы, садясь напротив Паши. – Вы знаете, что я мастер по добыче нефти. В моей бригаде работают двадцать один человек, и все мы отвечаем за тридцать скважин. На днях под наше наблюдение передали еще две скважины. Они только что вышли из капитального ремонта и пущены в эксплуатацию. Но эти скважины сейчас дают столько же нефти, сколько давали раньше. Спрашивается, какая же польза от ремонта?

– Как это – какая? – прервал Паша собеседника. – Польза в том, что скважины в течение длительного промежутка времени будут работать нормально и не скоро выйдут из строя.

– Нет, этого мало. После ремонта скважина должна давать больше нефти. Я досконально изучил характеристики этих двух скважин и пришел к выводу, что каждая из них должна давать не семь, а десять, а то и пятнадцать тонн в сутки. Так почему же дают меньше? Потому что ремонт был произведен не качественно. Бригада капитального ремонта работала спустя рукава, не чувствуя ответственности. И так будет продолжаться всегда, до тех пор пока мы не изменим метода работы. Сейчас бригада капитального ремонта не отвечает ни за качество, ни за количество добычи, а это неправильно.

В тоне Дадашлы звучало глубокое убеждение в своей правоте. Паша насторожился.

– Так, так. Ну, а что ты предлагаешь?

– Я предлагаю сделать так, чтобы и бригада по добыче, и бригада по капитальному ремонту совместно отвечали за состояние каждой скважины. Что нужно для этого? Нужно создать комплексные бригады.

– То есть как? – спросил Паша, еще не совсем ясно представляя себе мысль Дадашлы.

– А слить обе эти бригады воедино и общее руководство ими поручить одному человеку. В этом случае ремонтники не будут гоняться за количеством, не смогут работать кое-как и, сдав отремонтированную с грехом пополам скважину, самоустраняться от дальнейшей ответственности. Они вынуждены будут, как и я, отдавать делу все свои силы и способности.

Предложение Дадашлы произвело на Пашу большое впечатление, и, видя это, Дадашлы продолжал с тем же жаром:

– Вы не думайте, что я гонюсь за властью. Нет. Я вижу, что и государство терпит убыток, и труд рабочих не дает требуемого эффекта.

– По-твоему получается, что ремонтники работают недобросовестно. Так?

– Нет, я не могу утверждать этого. Я могу сказать только одно: там, где нет чувства ответственности, там всегда будет страдать качество работы. Да если бы поступки всех людей строго соответствовали требованиям советского закона, у нас не было бы ни суда, ни уголовного кодекса. Среди нас есть еще люди, которых, как говорят, надо бить рублем. Труд вот таких людей надо оплачивать соответственно качеству проделанной работы. При теперешнем положении карманы их не страдают, а при комплексной организации бригад плохие пострадают, а хорошо работающие обязательно выиграют. Кроме того, создание комплексной бригады дает нам в руки еще один козырь. Мастер по добыче нефти будет иметь возможность ремонтировать скважину, когда ему это потребуется. Он может производить и предупредительный ремонт. Ему незачем дожидаться, пока скважина выйдет из строя, незачем допускать, чтобы скважина бездействовала до тех пор, пока изволят явиться ремонтники. Таким образом, получится огромный выигрыш во времени. Дадашлы говорил разумные вещи.

– Ты думаешь, и добыча возрастет?

– А как же! В этом я абсолютно не сомневаюсь. Пусть в виде опыта начнут с моей бригады и проверят результаты. Я уверен, что в скором времени нам удастся оживить множество "мертвых" скважин. Существует мнение: скважины умирают будто бы оттого, что в них иссякает нефть. Это неверно. Зачастую из-за плохого ремонта выбывают из строя даже хорошие скважины. Есть же врачи, которые внимательно относятся к своему делу, устанавливают правильный диагноз и вылечивают больного. Но есть врачи, которые относятся к своим обязанностям спустя рукава и, когда больной умирает, находят тысячу оправданий. Зачем нам следовать примеру плохих врачей? Зачем допускать, чтобы страдали и государство, и мы сами?

Паша уже с гордостью глядел на молодого мастера. Ему было ясно, что Дадашлы долго вынашивал свое рационализаторское предложение, что каждое его слово является плодом длительных размышлений.

– Прекрасно, товарищ Дадашлы, – сказал он, – я подниму этот вопрос. Если хочешь знать мое мнение, то я целиком на твоей стороне. Надеюсь, что твоя идея в скором времени будет достоянием всех нефтяников.

Глаза Дадашлы загорелись радостью.

– Спасибо, товарищ Искандер-заде, – поблагодарил он и поднялся. – И еще раз спасибо за то, что выслушали и поняли меня. Ну, пока, пойду проведаю скважины.

Поднялся на ноги и Паша. Проводив Дадашлы глазами, он позвонил Кудрату Исмаил-заде. "Сейчас еду!" – сказал он в трубку и вышел из помещения.

Ветер дул с прежней силой, и Паша с трудом передвигал ноги. Весь промысел тонул в густой пыли. Свинцовые тучи обволакивали небосвод. Во всем чувствовалось дыхание зимы.

Паша с трудом добрался до машины и поехал в трест Кудрата Исмаил-заде.

Кудрат встретил его приветливой улыбкой и поздравил с назначением.

Паша сел на диван, закурил папиросу. Всю дорогу он раздумывал над предложением комсорга и сейчас все еще находился под впечатлением разговора с серьезным юношей.

– Кудрат, – заговорил он, – есть у тебя в тресте молодой мастер, по фамилии Дадашлы.

– Да, да, знаю. Комсомольский организатор. Прекрасный малый. Второй промысел держится именно на нем. А что?

Паша вкратце рассказал о предложении Дадашлы и тут же высказал свое мнение:

– По-моему, очень полезное предложение. Надо поддержать его.

Кудрат сделал несколько пометок у себя в календаре.

– А ведь в самом деле разумное предложение. И то, что оно исходит от него, не удивляет меня. Ты знаешь, творческая мысль нашего рабочего класса представляется мне вечно живым, бурлящим и неисчерпаемым источником. Кудрат многозначительно посмотрел на Пашу. – Проверь самого простого рабочего, и ты убедишься, что он умеет смотреть на все глубже нас с тобою. Я, разумеется, вызову к себе Дадашлы и подробно расспрошу его. – Кудрат поднялся, прошелся по кабинету. – И все такие. Если находятся плохие, знай, что они случайно попали к нам.

– Но я в одном не согласен с тобою, Кудрат, – возразил Паша.

– В чем?

– Ты утверждаешь, что рабочие умеют глубже нас вникать в суть дела. Но разве мы и рабочие – не одно и то же? Кто мы такие? Лично я горжусь тем, что являюсь сыном рабочего. И где бы я ни был, на какой бы должности ни очутился, я никогда не утрачу ощущения духовного единства с рабочим классом. Разумеется, мы все представляем собой единый советский народ, который и в самом деле является великим и благороднейшим народом. Но все же рабочий класс я считаю гордостью нашей страны.

Именно этот класс вынес на своих могучих плечах всю тяжесть и революции, и мирного строительства, и Отечественной войны. И разве не он же повел крестьян за собой по пути к социализму? Почему я должен лишать себя права гордиться этим, а?

Кудрат простодушно засмеялся.

– Ну, а я кто? Не из того же класса? Говоря об этом, я имел в виду то, что эти люди, непосредственно решающие судьбу производства, имеют свою и притом наиболее правильную точку зрения как на жизнь и общество в целом, так и на свои собственные дела. И какие только трудности не по силам государству, опирающемуся на таких людей? Сила рабочего класса не только в его мускулах, но и в его духовном богатстве.

– Кудрат, – Паша указал на телефонный аппарат, – позвони, пожалуйста, Лалэ и узнай, что с вышкой?

Кудрат, оказывается, уже знал о свалившейся вышке. Паша, затаив дыхание, слушал разговор мужа и жены и, поняв, что отвечала Лалэ, удивился:

– Подняли? Что ты говоришь! Так быстро?

Он засмеялся:

– Вот так молодцы! – И уже серьезно сказал: – Ты прав, Кудрат. Откровенно говоря, я не верил, что в такую бурю эти ребята смогут поднять вышку. Стало быть, между мной и рабочими все же есть определенная разница. Ну, я пошел. Здесь нет нужды в моей агитации. До свидания!

Он пожал руку Кудрата и вышел. В дверях показалась секретарша управляющего:

– Товарищ Исмаил-заде, – сказала она, – звонила ваша дочь Ширмаи, напоминала, что сегодня она выступает в концерте.

Кудрат стоял у своего стола и смотрел в окно. "Что-то делается сейчас на морских буровых?" – думал он.

7

Все баркасы доставили продукты на буровые и вернулись благополучно. Связь со сто пятьдесят пятой была восстановлена. Кудрат облегченно вздохнул. Можно было ехать домой.

Но когда он приехал, Ширмаи дома уже не было. Лалэ и Садаф давно увезли ее.

До начала концерта оставалось всего десять минут. Старушка Тукезбан, видя, как волнуется сын, спросила о причине. Кудрат не стал скрывать свою отцовскую гордость и тревогу:

– Я из-за нее приехал, – сказал он.

– Ах, сынок, – присоединилась и Тукезбан к радости Кудрата. – Ты бы видел, как она прихорашивалась! Ее одевают, а она все смотрит в дверь. "Папа еще не приехал?" – то и дело повторяла бедняжка. Дитя, а все понимает, волнуется... Ты иди туда, иди. Увидит отца, все же ей легче будет.

– Иду, мама.

Кудрат наскоро перекусил и сейчас же вышел из дома. Когда он добрался до филармонии, концерт уже начался. Стоявшая у входа в зал седоволосая женщина вежливо остановила его:

– Сейчас можно пройти только на хоры...

– Ну что ж... – пожал плечами Кудрат и поднялся по указанной старушкой лестнице на второй этаж.

Концерт уже шел своим порядком. Мальчик, одних лет с Ширмаи, стоя перед роялем, играл на скрипке. Кудрат мельком взглянул на него и начал искать глазами Лалэ. В креслах сидели преимущественно родители выступавших ребят. Зал не умещал всех слушателей, и многие из них стояли у стен. В глубоком молчании все следили за игрой мальчика.

Кудрат тоже стоял. Уж не потому ли он не сел, что его сразу захватила искусная игра юного музыканта? Нет, для Кудрата ничего неожиданного в этом не было. Его волновало и заставляло забыть о том, что он стоит, одно соображение, одна мысль, как-то неожиданно всплывшая в его мозгу: "Весь народ думает теперь о счастье детей". И Кудрат вспомнил свои юные годы. Оставшись без отца, на попечении бедной матери, он испытал немало горя и лишений. Эти годы пронеслись перед его глазами. Недаром, стало быть, трудился его отец, он сам, его товарищи и друзья! Мысль эта глубоко запала ему в душу и взволновала его. Будто он пришел сюда не для того, чтобы послушать Ширмаи, а лишь для того, чтобы глубже ощутить, понять и осмыслить то, что происходило перед глазами.