Текст книги "Воронята (ЛП)"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
13
– Мам, а зачем Нив здесь? – спросила Блу.
Как и мать, она стояла на кухонном столе. В тот момент, когда она вернулась со школы, Мора заручилась ее помощью для замены лампочек в плохо спроектированном творении из цветного стекла, которое повисло над столом. Сложный процесс требовал по крайней мере трех рук и имел тенденцию откладываться на потом, пока большинство лампочек не перегорят. Блу не возражала против оказания помощи. Ей нужно было что-нибудь, чтобы отвлечь мысли от вырисовывающегося назначения Гэнси. Или не звонящего Адама. Когда она думала о том, как давала ему свой номер прошлой ночью, она чувствовала себя невесомой и неуверенной.
– Она семья, – мрачно ответила Мора. Она грубо схватила крепящую цепь, когда боролась с упрямой лампочкой.
– Семья, которая приходит домой в середине ночи?
Мора кинула на Блу темный взгляд.
– Ты родилась с гораздо большими ушами, чем я помню. Она просто помогает мне искать кое-что, пока она здесь.
Парадная дверь открылась. Ни одна из них даже не задумалась об этом, так как и Кайла, и Персефона были где-то вне дома. Кайла была менее вероятна, так как она была вспыльчивым, малоподвижным порождением привычек, а Персефона имела свойство быть пойманной за созданием странных эскизов и сматывающейся куда-то.
Перехватив покрепче цветное стекло, Блу спросила:
– Какого рода кое-что?
– Блу.
– Какого рода кое-что?
– Кое-кого, – наконец, ответила Мора.
– Какого рода кое-кого?
Но не успела ее мать ответить, как они услышали мужской голос:
– Какой странный способ вести дела.
Обе медленно повернулись. Руки Блу были так долго подняты кверху, что, когда она опустила их, то почувствовала, будто они резиновые. Обладатель голоса стоял в дверях гостиной, держа руки в карманах. Он был не стар, может, лет двадцати пяти, с копной черных волос. Он был красив тем самым образом, когда смотрящему на него требуется немного подключить воображение и домыслить для себя весь образ. Все черты его лица казались немного слишком крупными.
Мора взглянула на Блу, приподняв бровь. Блу дернула одним плечом в ответ. Он не походил на кого-то, кто здесь для того, чтобы убить или украсть какую-нибудь электронику.
– А это, – сказала ее мать, отпуская доставший ее светильник, – очень странный способ входить в чей-либо дом.
– Извините, – произнес молодой человек. – Там снаружи вывеска, что это место, где ведется бизнес.
Там действительно была вручную раскрашенная вывеска (хотя Блу не знала, чьей рукой), гласившая «Экстрасенс». А ниже это:
– Только по записи, – напомнила Мора мужчине. Она скривилась в сторону кухни. Блу оставила корзину с постиранным бельем на кухонной стойке, и один из сиреневых кружевных бюстгальтеров ее матери находился на самом верху, у всех на виду. Блу отказалась почувствовать себя виноватой. Не то, чтобы она ожидала, что мужчины будут бродить по кухне.
Мужчина сказал:
– Ну, тогда я бы хотел записаться.
Голос с лестницы заставил всех троих повернуться.
– Мы могли бы сделать вам тройное предсказание, – вмешалась Персефона.
Она стояла у основания лестницы, маленькая, бледная и состоящая в основном из волос. Мужчина уставился на нее, и Блу не была уверена, то ли это из-за размышлений над ее предложением, то ли потому что Персефоны было довольно много для первого взгляда.
– Что, – наконец, спросил мужчина, – это такое?
У Блу ушло некоторое время, чтобы понять, что он имеет в виду «тройное предсказание», а не Персефону. Мора спрыгнула со стола, приземлившись с такой силой, что задребезжали стекла в комнате. Блу спустилась более уважительно. В конце концов, она держала коробку с лампочками.
Мора объяснила:
– Это когда мы втроем – Персефона, Кайла и я – считываем ваши карты одновременно и сравниваем наши толкования. Чтобы вы знали, она не предлагает это всем подряд.
– Это дороже?
– Нет, если вы замените эту упрямую лампочку, – сказала Мора, вытирая ладони об джинсы.
– Хорошо, – согласился мужчина, но прозвучало это раздосадовано.
Мора жестом попросила Блу дать лампочку мужчине, а затем обратилась уже не к ней:
– Персефона, позовешь Кайлу?
– Боже мой, – сказала Персефона тонким голосом – голос Персефоны и так уже был тонким, а ее тонкий голос был реально тонюсеньким – но повернулась и поднялась по лестнице. Ее босые ноги переступали беззвучно, пока она шла.
Мора следила за Блу, задавая вопрос своим выражением лица. Блу пожала плечами, соглашаясь.
– Моя дочь, Блу, будет в комнате, если вы не возражаете. Она сделает толкование более четким.
С незаинтересованным взглядом, брошенным на Блу, мужчина поднялся на стол, который немного скрипнул под его весом. Он ворчал, пытаясь вкрутить упрямую лампочку.
– Теперь вы видите проблему, – произнесла Мора. – Как вас зовут?
– Ах, – вздохнул он, толкая лампочку. – Мы можем оставить это анонимным?
Мора ответила:
– Мы экстрасенсы, не стриптизерши.
Блу засмеялась, а мужчина нет. Она подумала, что это было довольно несправедливо с его стороны, может, это было немного дурным вкусом, но это было забавно.
В кухне неожиданно стало светло, когда новая лампочка была вкручена. Без комментариев он спустился сначала на стул, а затем на пол.
– Мы будем осторожны, – пообещала Мора. Она жестом указала ему следовать за ней.
В гадальной комнате мужчина осматривался с беспристрастным интересом. Его пристальный взгляд прошелся по свечам, посаженным в горшки растениям, курильницам, тщательно продуманному обеденному канделябру, неотесанному столу, доминирующему в комнате, кружевным занавескам и, наконец, остановился на фотографии Стива Мартина в рамке.
– Подписанная, – похвалилась Мора с некоторой гордостью, заметив его внимание. А затем: – А, Кайла.
Кайла впорхнула в комнату, ее брови сдвинулись довольно сердито из-за того, что ее потревожили. Она красила губы помадой опасного сливового оттенка, который делал ее рот маленьким, сморщенным алмазом под заостренным носом. Кайла наградила мужчину раздирающим взглядом, который проникал в глубины его души и находил, что хотел. Потом она собрала свою колоду карт с полки над головой Моры и плюхнулась на стул в конце стола. За ней Персефона стояла в дверном проеме, сжимая и разжимая руки. Блу торопливо села на стул в конце стола. Комната казалась намного меньше, чем несколько минут назад. Это была в главной степени ошибка Кайлы.
Персефона попросила добрым голосом:
– Садитесь.
А Кайла поинтересовалась недобрым:
– Что вы хотите узнать?
Мужчина занял свое место. Мора устроилась за столом напротив него с Кайлой и Персефоной (и волосами Персефоны) по обе стороны от нее. Блу, как всегда, просто немного отдельно.
– Я, пожалуй, не скажу, – ответил мужчина. – Может быть, вы мне скажете?
Сливовая улыбка Кайлы была положительно злодейской.
– Может быть.
Мора двинула свою колоду карт через стол к мужчине и велела перетасовать их. Он проделал это как с мастерством, там и с небольшой неловкостью. Когда он закончил, Персефона и Кайла сделали то же самое.
– Вам гадали раньше, – заметила Мора.
Он только издал неопределенный ворчливый звук, соглашаясь. Блу видела, что он думал, будто любая информация, которую он даст и позволит им сфабриковать толкование.
Мора придвинула свою колоду назад от мужчины. У нее была эта колода столько, сколько помнила Блу, и края были потерты. Это была стандартные карты таро, только столь впечатляющая, насколько она их сделала. Она выбрала и разложила десять карт. Кала сделала то же самое со своей колодой посвежее – она заменила их несколько лет тому назад после несчастного случая, который заставил потерять ее склонность к предыдущей колоде. Комната была достаточно тиха, чтобы слышать шелест карт по неровной, сучковатой поверхности гадального стола.
Персефона держала свои карты в длинных-длинных руках, глядя на мужчину длительное время. Наконец, она внесла только две карты, одну в начале расклада, а вторую в конце. Блу любила наблюдать, как Персефона раскладывает свои карты, текучее движение ее запястья и появление карты всегда заставляло это выглядеть как ловкость рук или движение в балете. Даже карты сами по себе казались более потусторонними. Карты Персефоны были немного больше, чем у Моры и Кайлы, и изображение на них было любопытным. Небрежные линии и размытый фон предполагали фигуры на каждой карте. Блу никогда не видела другой такой колоды. Мора как-то упомянула Блу, что было тяжело задавать Персефоне вопросы, на которые тебе абсолютно не нужны ответы, и Блу так и не узнала, откуда появилась эта колода.
Теперь, когда все карты были разложены, Мора, Кайла и Персефона изучали их. Блу пыталась как-то протиснуться, чтобы рассмотреть карты, которые они закрывали своими головами. Она старалась не обращать внимания, находясь так близко к этому мужчине, что он источал сильный запах мужского геля для душа. Такие обычно продаются в черных бутылях и называются как-нибудь вроде, БОДРЯЩИЙ или ОСВЕЖАЮЩИЙ или НЕПЕРЕДАВАЕМЫЕ ОЩУЩЕНИЯ.
Первой заговорила Кайла. Она перевернула три меча к мужчине, чтобы тот мог взглянуть. На её карте, три шпаги были скрещены на темном фоне и кровоточащие сердце, цвета её губ.
– Вы потеряли кого-то близкого.
Мужчина взглянул на свои руки.
– Я потерял… – начал было он, а потом прежде чем продолжить всё взвесил у себя в уме, – …много чего.
Мора поджала губы. Одна из бровей Кайлы придвинулась к её волосам. Они переглянулись друг с другом. Блу достаточно хорошо знала обеих, чтобы понять смысл этих переглядок. Мора спросила: «Что думаешь?»Кайла ответила, «Фигня».Персефона ничего не сказала.
Мора коснулась краев пяти пентаграмм.
– Обеспокоенность деньгами, – отметила она.
На её карте был изображен хромой с костылем, который шагал по снегу, а над ним красовалось витражное окно, в то время как женщина закуталась в шаль и держала руки под подбородком.
Она добавила:
– Из-за женщины.
Взгляд мужчины не дрогнул.
– Мои родители имели значительные ресурсы. Мой отец был вовлечен в бизнес-скандал. Теперь они в разводе и денег нет. И у меня.
Он сообщал это какой-то странной неприятной манерой. Сыпя безжалостно фактами.
Мора вытерла ладони о свои штаны. Она показала на другую карту.
– А теперь у Вас нудная работа. Может она и не так уж плоха, но вам она порядком поднадоела.
Его губы сжались в плотную тонкую линию, будто соглашаясь, что сказанное – правда.
Персефона прикоснулась к первой карте, которую она выложила. Рыцарь Пентаклей[20]. Человек одет в кольчугу и латы, взгляд его холоден. Он восседает на своем скакуне, держа в руке монету. Блу даже показалось, что если она внимательно присмотрится, то сможет разглядеть, что на этой монете изображено. Три кривых линий, длинный, похожий на птичий треугольный клюв. Рисунок, который она видела на кладбище, тот, что нарисовала Мора, и в журнале она тоже его видела.
Но нет, когда она пристальнее посмотрела, то это оказалась слегка изогнутая пятиконечная звезда. Пентаграмма, в честь которой и названа карта.
Наконец, заговорила Персефона. Её детский ясный голосок поведал мужчине:
– Ты что-то ищешь.
Голова мужчины дернулась в её сторону.
На Кайлиных картах рядом с Персефоной также выпали рыцари. Это было необычно, что на двух столах так похоже легли карты. Еще страннее было увидеть, что и у Моры на карте рыцарь Пентаклей. Три рыцаря, осматривающие холодными глазами владения простирающиеся перед ними.
Вновь три.
Кайла с горечью сказала:
– Вы готовы сделать все возможное, чтобы отыскать это. Вы долгие годы над этим трудились.
– Да, – резко сказал мужчина, удивив их всех своим жестким ответом. – Но как скоро? Найду ли я?
Три женщины вновь склонились над картами, в поисках ответа на его вопрос. Блу тоже заглянула в карты. Может она и не видела никакого знамения, но она знала значения карт. Её внимание переместилось от Башни, которая означала, что его жизнь кардинально изменится, к последней карте толкования, карте с чашами. Блу взглянула на свою нахмурившуюся мать. Не то, чтобы эта карта несла нечто отрицательное в своем толковании. На самом деле, это была карта, про которую Мора всегда говорила, что именно она представляет Блу, когда она делает толкование для себя.
«Ты – карта с чашами»,как-то сказала Мора. «Взгляни на весь этот потенциал, которым наполнен кубок. Гляди, она даже похожа на тебя».
И вновь не обошлось одной картой с чашей. Как и в случае с рыцарями, таких карт выпало в толковании три. Трое молодых людей держали кубок наполненный возможностями, и у всех было лицо Блу. Выражение лица Моры становилось с каждой секундой всё мрачнее, мрачнее и мрачнее.
У Блу мурашки забегали по коже. Неожиданно, Блу почувствовала, как будто не было никакого конца судьбам, к которым она была привязана. Гэнси, Адам, это незримое место в магической чаше Нив, этот странный человек рядом с ней. Её пульс зачастил.
Мора поднялась со стула так быстро, что стул облокотился спинкой о стену.
– Толкование окончено, – резко сказала она.
Персефона удивленно подняла глаза на Мору, сбитая с толку, а Кайла выглядела озадаченной, но явно в восторге от назревающего конфликта. Блу просто не узнавала лица матери.
– Не понял? – спросил мужчина. – Остальные карты…
– Вы её слышали, – сказала Кайла, ядовитым тоном. Блу не могла разобраться, то ли Кайла тоже увидела нечто такое в своих картах, то ли хочет поддержать Мору. – Толкование окончено.
– Убирайтесь из моего дома, – сказала Мора. А затем видимо, для того, чтобы как-то сгладить то, что она сказала, добавила. – Спасибо Вам. И всего хорошего.
Кайла двинулась в сторону Моры, чтобы вихрем пронестись мимо той к входной двери. Мора указала мужчине на дверь.
Поднимаясь на ноги, мужчина сказал:
– Меня невероятно оскорбили.
Мора ничего на это не сказала. Как только он оказался за верным проемом, она тут же захлопнула за ним дверь. Из кухни послышался вновь звон посуды.
Кайла подошла к окну. Она отдернула занавески и прислонилась лбом к стеклу, чтобы посмотреть, как мужчина уходит.
Мора возле стола расхаживала взад и вперед. Блу подумала задать вопрос, затем передумала, затем снова надумала. Затем опять передумала. Это казалось неправильным, задавать вопросы, когда остальные не о чем не спрашивают.
Персефона сказала:
– Какой неприятный молодой человек.
Кайла позволила занавескам медленно закрыться. Она отпустила замечание:
– Я запомнила номер его машины.
– Надеюсь, он никогда не найдет того, что ищет, – сказала Мора.
Вернув себе две карты со стола, Персефона, с ноткой сожаления в голосе, сказала:
– Он очень сильно старается. Я скорее склоняюсь к тому, что он всё же отыщет, что искал.
Мора повернулась к Блу.
– Блу, если ты когда-нибудь встретишься вновь с этим человеком, просто развернись и иди в другую сторону.
– Нет, не так, – поправила Кайла. – Вдарь ему по яйцам, а затем со всех ног мчись в другую сторону.
14
Хелен, старшая сестра Гэнси, позвонила, прямо когда Гэнси был в пути по пыльной дороги к Перишам. Отвечать на звонки в Свинье всегда было делом хитрым. Камаро, во-первых, имел механическую коробку передач, во-вторых, гремел, как грузовик, и между этими двумя вещами было множество проблем с рулем, электрикой и грязными кнопками переключения. Как результат: Хелен едва слышно, и Гэнси почти угодил в канаву.
– Когда мамин День Рождения? – поинтересовалась Хелен.
Гэнси одновременно был рад слышать ее голос, и раздражен, что его побеспокоили из-за чего-то столь пустякового. По большому счету, они с сестрой были в хороших отношениях. Родные Гэнси были редкой и сложной породы, и им не надо было притворяться кем-то, кем они не были друг для друга.
– Ты же устроитель свадеб, – сказал Гэнси, как только из-ниоткуда появилась собака. Она раздраженно лаяла, пытаясь укусить шины Камаро. – Разве даты не должны быть твоим коньком? Это ж по твоей части, как ни как…
– Значит, не помнишь, – вздохнула Хелен. – И я больше не устроитель свадеб. Ну… Чуть-чуть. Ладно. Не чуть-чуть. Но не всегда.
Хелен не нужно было никем быть. У нее не было карьеры, у нее были хобби, в которые вовлекались жизни других людей.
– Помню, – напряженно ответил он, – десятого мая.
Помесь лабрадора, привязанная перед первым домом, грустно лаяла на него, проезжающего мимо. Другая собака продолжила беспокоиться о его шинах, рычание сливалось с двигателем. Три ребенка в рубашках без рукавов стояли в одном из дворов, расстреливая молочники из пневматических пистолетов. Они прокричали: «Эй, Голливуд!» И нацелили оружие на шины Свиньи. Они притворились, что держат телефоны у ушей. Гэнси ощутил общность их троих, дух товарищества, их принадлежность, результаты окружения. Он не был уверен, жалость ли это или зависть. Всюду была пыль.
Хелен спросила:
– Где ты? Судя по звукам, ты на сеансе фильма Гая Ричи.
– Собираюсь повидать друга.
– Важного или так, белый мусор[21]?
– Хелен.
Она исправилась:
– Извини. Я имела в виду Капитан Фригидность или Мальчик из трейлер-парка?
– Хелен.
Адам не жил в трейлер-парке технически, так как каждый дом был сдвоенным. Адам говорил, что классические мобильные дома убрали несколько лет назад, но говорил он это с иронией, как будто даже ему было понятно, что увеличенный вдвое размер трейлеров ничего не менял.
– Папа называет их и похуже, – отмахнулась Хелен. – Мама передавала, что одну из твоих странных новомодных книг доставили вчера. Ты приедешь домой в ближайшее время?
– Может быть, – ответил Гэнси. Так или иначе, встречи с родителями напоминали ему о том, как мало он достиг, насколько похожими были он и Хелен, как много красных нитей у него было, и как медленно он шел к тому, чтобы быть тем, кем так боялся становиться Ронан. Он притормозил напротив светло-голубого сдвоенного трейлера, где жил Периш. – Может, на мамин День Рождения. Мне надо идти. Может выйти некрасиво.
Динамик мобильного делает смех Хелен похожим на шипение.
– Слушая тебя, прямо представляю, насколько ты крут. Спорим, у тебя играет CD под названием «Звуки криминала», пока ты разъезжаешь по девкам, одетым в Old Navy[22] в своем Камаро.
– Пока, Хелен, – сказал Гэнси.
Он нажал «отбой» и вышел из машины.
Жирные, блестящие пчелы-плотники налетели на его голову, отвлекаясь от работы по разрушению лестницы. После того, как он постучал, то посмотрел на блеклую, безобразную поляну с мертвой травой. Мысль о том, что нужно платить за красоту в Генриетте, должна была прийти к нему раньше, но не пришла. Не важно, сколько раз Адам говорил, что он тупит по поводу денег, он, казалось, не становился в этом вопросе мудрее.
Гэнси понял, что здесь не было весны, и эта мысль оказалась неожиданно мрачной.
На стук ответила мать Адама. Она была тенью Адама – те же вытянутые черты лица, те же глубоко посаженные глаза. По сравнению с матерью Гэнси она казалась старой и жесткой.
– Адам на заднем дворе, – сказала она еще до того, как он спросил о чем-либо.
Она мельком осмотрела его, не задержав на чем-нибудь взгляд. Гэнси не был поражен тем, как родители Адама реагировали на Аглионбайский свитер. Они знали все, что нужно, о нем еще до того, как он открыл рот.
– Спасибо, – поблагодарил Гэнси, но слова прозвучали, будто рот наполнен опилками, и в любом случае она уже закрыла дверь.
Под старым навесом за домом он нашел Адама, лежащего под старым Бонневилем, поднятым на рамки, вначале невидимым в прохладной, голубой тени. Из-под автомобиля торчала пустая канистра из-под масла. От машины не раздавалось никаких звуков, и Гэнси предположил, что Адам не столько работал, сколько избегал находиться дома.
– Привет, тигр, – поздоровался Гэнси.
Адам согнул колени, будто бы собирался сорваться с места прямо из-под автомобиля, но не сделал этого.
– Что стряслось? – безжизненно произнес он.
Гэнси знал, что это означало, это отказ немедленно вылезти из-под машины, и гнев и вина сдавили его грудь. Самое расстраивающее во всей ситуации с Адамом было то, что Гэнси не мог ее контролировать. Ни одним кусочком. Он уронил тетрадь на стол:
– Это лекции за сегодня. Я не мог сказать им, что ты болен. Мы пропустил слишком много в прошлом месяце.
Голос Адама звучал монотонно.
– Тогда что ты им сказал?
Один из инструментов под автомобилем издал вялый царапающий звук.
– Давай, Периш. Вылезай, – сказал Гэнси. – Завязывай с этим.
Гэнси подпрыгнул, потому как холодный собачий нос уткнулся ему в ладонь – дворняга, что ранее так жестоко напала на его колеса. Он неохотно почесал за одним из коротких ушей и отдернул руку, когда она залаяла на ноги Адама, потому как те начали двигаться. Порванные на коленях штаны цвета хаки Адама показались первыми, затем его поношенная футболка Кока-Кола, и, наконец, его лицо.
Кровоподтек покрывал его скулу, красный и опухший, как галактика. Более темный расползался по переносице.
Гэнси незамедлительно сказал:
– Ты уходишь со мной.
– Станет только хуже, когда я вернусь, – возразил Адам.
– Я имею в виду навсегда. Двигай в Монмут. Хватит.
Адам встал. Собака восхищенно резвился вокруг его ног, будто бы он вернулся с другой планеты, а не вылез из-под машины. Устало он спросил:
– А что будет, когда Глендовер заберет тебя из Генриетты?
Гэнси не мог сказать, что этого не случится.
– Ты пойдешь с нами.
– Я пойду с вами? Скажи-ка мне, как это могло бы сработать. Я потерял всю работу, которую проделал в Аглионбае. Придется играть в эту игру заново в другой школе.
Адам однажды сказал Гэнси: «Как выбиваются из грязи в князи – это не та история, которую хочется слышать, пока она не закончилась».Но это была история, которую трудно завершить, когда Адам пропускал школу все больше и больше. Не было хэппи-энда без нормальных оценок.
Гэнси продолжил:
– Ты не должен идти в школу, подобную Аглионбаю. Это необязательно должна быть Лига Плюща. Есть много способов быть успешным.
Тот час же Адам произнес:
– Я не сужу тебя за то, что ты делаешь, Гэнси.
И это было неудобное место, потому как Гэнси знал, что Адаму многого стоило принять его причины преследования Глендовера. Адам имел множество причин быть равнодушным к туманному стремлению Гэнси, его вопросу, почему вселенная выбрала его, чтобы родиться у богатых родителей, есть ли какая-то великая цель, почему он жив. Гэнси знал, что должен был разделять: оставить заметный след в мире, потому что на старте он получил преимущество, или быть худшим из людей.
Бедным грустно, что они бедны, так размышлял когда-то Адам, а оказывается, богатые унылы, потому что они богаты.
А Ронан говорил: «Привет. Я богат, и это меня не беспокоит».
Вслух Гэнси произнес:
– Прекрасно. Мы найдем другую хорошую школу. Мы в игре. Мы устроим тебе новую жизнь.
Адам прошел мимо него, чтобы найти тряпку, и начал вытирать каждый масляный палец.
– Я должен был бы также найти работу. Это не случается за ночь. Ты знаешь, как долго я искал эти?
Он не имел в виду работу под навесом снаружи трейлера своего отца. Это была просто работа на дому. Адам имел три места для труда, самым важным из которых была фабрика по производству трейлеров, правда, за Генриеттой.
– Я мог бы помочь, пока ты не найдешь что-нибудь.
Повисло очень длительное молчание, в течение которого Адам продолжал вытирать пальцы. Он не взглянул на Гэнси. Это была беседа, которую они уже вели до этого, и целые дни аргументов переигрывались несколькими моментами тишины. Слова говорились достаточно часто, чтобы снова быть сказанными.
Успех ничего не значил для Адама, если только он не добился его сам.
Гэнси изо всех сил старался сдерживать голос, но все же кое-какая горячность закралась в то, что он сказал:
– Так ты не хочешь уезжать из-за своей гордости? Он убьет тебя.
– Ты смотришь слишком много полицейских сериалов.
– Я смотрю вечерние новости, Адам, – огрызнулся Гэнси. – Почему ты не позволяешь Ронану научить тебя драться? Он предлагал уже дважды. Научить давать сдачи.
С большой заботой Адам свернул тряпку и накрыл ею коробку с инструментами. Под навесом находилось много всякой всячины. Новые стеллажи с инструментами, календари с обнаженными по пояс женщинами, мощные воздушные компрессоры и другие вещи, которые мистер Периш находил более ценными, чем школьная форма Адама.
– Потому что после он меня убьет.
– Я не догоняю.
Адам пояснил:
– У него есть пистолет.
Гэнси вздохнул:
– Господи.
Кладя руку на голову дворняги – это довело ту до счастливого безумия – Адам высунулся из-под автомобильного навеса и посмотрел на пыльную дорогу. Ему не нужно было объяснять Гэнси, за чем он наблюдал.
– Давай, Адам, – взмолился Гэнси. – Всё получится.
Морщинка пролегла между бровями Адама, когда он перевел взгляд. Не на сдвоенные трейлеры на переднем плане и не на блеклые бесконечные поля с пучками сухой травы позади. Так много всего выживало здесь без реальной жизни. Он продолжил:
– Это значит, я так и не буду своим собственным. Если ты будешь помогать мне деньгами, я твой. Сейчас я его, а тогда стану твоим.
Это ударило Гэнси сильнее, чем могло бы, как он думал. Иногда все, что держало его на земле, было знание, что дружба между ним и Адамом существовала без влияния на нее денег. Что-нибудь, что говорило бы об обратном, вредило Гэнси больше, чем он мог признать вслух. Он аккуратно поинтересовался:
– Вот что ты обо мне думаешь?
– Ты не понимаешь, Гэнси, – объяснял Адам. – Ты ничего не знаешь про деньги, несмотря на то, что у тебя есть все это. Ты не понимаешь, как это заставляет людей смотреть на меня, на тебя. Это все, что им нужно знать про нас. Они будут думать, что я твоя ручная обезьянка.
Я – это только мои деньги. Это видят все, даже Адам.
Гэнси ответил:
– Думаешь, твои планы все еще будут в силе, если ты пропускаешь школу и работаешь, потому что позволяешь отцу дубасить тебя? Ты ничуть не лучше её. Ты думаешь, что заслуживаешь этого.
Без предупреждения Адам сбросил коробку с гвоздями с уступа рядом с ним. Звук от бетона заставил обоих вздрогнуть.
Адам повернулся к Гэнси, скрестив руки.
– Не притворяйся, что ты понимаешь, – произнес он. – Не приходи сюда и не прикидывайся, что знаешь все.
Гэнси приказывал себе уйти. Говорить больше ничего. Но все же добавил:
– Тогда не притворяйся, что тебе есть, чем гордиться.
Как только слова сорвались с губ, Гэнси знал, что это было несправедливо, и даже если и справедливо, то неправильно. Но он не сожалел о том, что сказал.
Он вернулся к Камаро и схватил телефон, чтобы позвонить Ронану, но сигнал полностью отсутствовал, как это часто бывало в Генриетте. Обычно Гэнси принимал это как сигнал, что нечто сверхъестественное воздействовало на энергию вокруг города, перебивай сигнал или даже электричество.
Теперь он думал, что это, вероятно, означало, что он ни с кем не свяжется.
Закрывая глаза, он думал о синяке с мягкими краями на лице Адама, как он расползался, о красной отметине над носом друга. Он представил, как однажды приедет сюда и обнаружит, что Адама здесь нет, что он в больнице, или еще хуже, что Адам тут, но у него сломана какая-нибудь конечности или сильно повреждены жизненно-важные органы.
Только эта картина в голове заставила его чувствовать себя ужасно.
Тут автомобиль пошатнуло, и глаза Гэнси открылись, так как застонала пассажирская дверь.
– Гэнси, подожди, – задыхаясь, сказал Адам. Он согнулся, чтобы смотреть внутрь автомобиля. Ушиб выглядел ужасно. Это заставляло его кожу казаться прозрачной. – Не уезжай будто…
Переместив руки с руля к коленям, Гэнси всмотрелся в него. Это была та часть, где Адам собирался попросить, не принимать то, что он сказал, лично на себя. Но это чувствовалось личным.
– Я только пытаюсь помочь.
– Я знаю, – произнес Адам. – Я знаю. Но я не могу сделать это вот так. Я не смогу так жить сам с собой.
Гэнси не понимал, но кивнул. Он хотел, чтобы это закончилось, он хотел, чтобы вернулось вчера, когда он, Ронан и Адам слышали диктофон, и лицо Адама еще не было разбито. Позади Адама он увидел фигуру миссис Периш, наблюдающую с крыльца.
Адам закрыл глаза на минуту. Гэнси мог видеть, как переместились его зрачки под кожей век, будто видя сон наяву.
А затем одним простым движением, он соскользнул на пассажирское кресло. Рот Гэнси открылся, чтобы сформировать вопрос, который он так и не задал.
– Поехали, – сказал Адам. Он не взглянул на Гэнси. Его мать наблюдала за ними с крыльца, но он не посмотрел на нее. – Планом был экстрасенс, так? Следуем плану.
– Да. Но…
– Мне нужно вернуться к десяти.
Теперь Адам смотрел на Гэнси. Было что-то жесткое и пугающее в его глазах, то, о чем не говорят вслух, кое-что, как опасался Гэнси, что поглощает полностью. Это, он знал, был компромисс, рискованный подарок, который он мог отклонить.
После момента колебания Гэнси резко переключил передачу. Адам скатился к окну и схватился за крышу, будто бы ему нужно было держаться.
Когда Камаро медленно выехал на однополосную дорогу, их путь преградил голубой пикап Тойота, приближающийся с другой стороны. Дыхание Адама явно замерло. Через лобовое стекло Гэнси встретился глазами с отцом Адама. Роберт Периш был крупным, бесцветным, как август, выросший из пыли, покрывающей трейлеры. Его глаза были темными и маленькими, и Гэнси ничего не видел от него в Адаме.
Роберт Периш сплюнут в окно. Он не притормозил, чтобы их пропустить. Лицо Адама было повернуто в поле, но Гэнси не отводил взгляд.
– Ты не обязан ехать, – сказал Гэнси, потому что он должен был это сказать.
Голос Адама раздался, будто издалека.
– Я еду.
Повернув руль, Гэнси ударил по газам. Свинья бешено помчалась по дороге, поднимая облака пыли из-под колес, перепрыгнув через мелкую канаву. Его сердце заколотилось от нетерпения, риска и желания прокричать все, что он думал об отце Адама отцу Адама.
Когда они вернулись на трассу, с другой стороны от Тойоты, Гэнси мог чувствовать преследующий их взгляд Роберта Периша.
Тяжесть того пристального взгляда походил на более существенное обещание будущего, чем что-нибудь из того, что мог сказать ему экстрасенс.
