Текст книги "Аметистовый венец"

Автор книги: Мэгги Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

6

За деревней Чёрк дорога, которая вела на восток, несколько лиг шла вдоль мелкой речушки, называвшейся Тау. Кругом лежала открытая, чуть всхолмленная плодородная местность, хотя в этом году вся пшеница была выжжена засухой. Эверард заметил, что, хотя стоял уже поздний октябрь, поля так и не были вспаханы, зелеными были только деревья, росшие у самой речки.

Солнце уже стояло высоко, и, глядя вперед, предводитель отряда наметил на зеленом берегу реки место для привала. Какое-то время он наблюдал за сержантом Карсфу, который ехал вдоль колонны рыцарей: пятьдесят в авангарде, пятьдесят в арьергарде, за обозом. Даже в полях, где за ними никто не наблюдал, за исключением нескольких вилланов, Эверард строго следил за дисциплиной своих рыцарей. Кое-кто за его спиной поругивал приверженность Эверарда к железной дисциплине, но он знал, что, оказываясь среди других солдат, как, например, на этой свадьбе, они любили похвастать своей выучкой.

Он проехал на своем скакуне мимо фургона-кухни и телег со всяким скарбом. Как настоящий солдат, Эверард ненавидел обозы, ибо они замедляют движение боевой колонны, к тому же с повозками случаются частые поломки. Однако ни одна знатная леди не может обходиться без этого, ведь ее всегда сопровождают слуги, и она должна иметь с собой всю необходимую утварь. Впрочем, в этом была и своя выгода: фургон-кухню обслуживали семь поваров, и рыцари могли надеяться на сытный обед вместо обычного в таких случаях сухого пайка или случайно подстреленной дичи.

Эверард въехал на дорожную насыпь и двинулся вдоль колонны, обращая особое внимание на внешний вид англичан. Их лица казались суровыми и грозными. Вот Эдвин Хейстингс, вот Харольд Атсон, два Эдмунда, два Эдгара, даже один Хрольф. Как бойцы, англичане были стойкими и смелыми, все наделены крепким сложением, присущим обитателям южных сакских земель.

Однако англичане, хотя и присягнули в верности своим завоевателям нормандцам, в глубине души питали к ним жгучую тайную ненависть. Тем не менее они хранили нерушимую верность принесенной ими присяге. Ставя себя на их место, Эверард не мог дать прямого ответа на вопрос: а как он сам вел бы себя?

И все же не было никакого сомнения, что англичане едва ли не самые лучшие наемники. Слишком многие из прибывающих из Нормандии рыцарей мечтали только о том, чтобы поскорее разбогатеть, разбогатеть любой ценой. Алчность толкала их на самые безрассудные поступки, хотя в эти времена, через шестьдесят лет после завоевания Англии нормандцами, шансы нажить большое состояние были невелики. Единственной реальной возможностью было жениться на богатой невесте. Эверард невольно обратил свой взгляд на графиню. Даже в своих мыслях он осмеливался называть ее только этим титулом.

Вместе со старшей дочерью она ехала на своей кобыле в передней шеренге. Глядя на их сомкнутые вместе головы, он предположил, что графиня учит семилетнюю Оди считать. Странная тщеславная причуда. Но к Констанс нельзя подходить с теми же мерками, что и к другим женщинам, мелькнуло у него в уме, графиня – женщина совершенно особенная, неповторимая. Благородная, изысканная.

Она ехала с откинутым капюшоном, и ее темные распущенные волосы развевались вокруг плеч, падали на спину. Когда ветер приподнимал их, можно было видеть длинную шею, гордый подбородок. Констанс походила на необыкновенно искусно выточенную статуэтку из слоновой кости. Но, изредка приближаясь к ней, Эверард видел, как пульсирует горячая кровь в ее висках, в узких кистях рук. Она была реальной, живой женщиной.

Шесть лет назад первый муж графини – де Кресси – назначил его начальником над всеми своими рыцарями. Эверард тогда только что вернулся из Святой земли, где брал приступом сарацинские замки, в нем жил какой-то беспокойный дух, не позволивший ему остаться в Гасконии. Этот дух понуждал его все время скитаться, пока он не приехал в Морле и не увидел ее.

Тогда ей было пятнадцать лет, она вынашивала своего первого ребенка, но была уже отмечена дивной красотой, которая расцвела впоследствии. Де Кресси погиб в Авранше во время преследования Роберта де Клито, сына старого герцога Нормандского, и король вскоре выдал ее замуж за француза Одо Эйвиля, одного из своих прежних врагов, которого хотел задобрить красавицей-женой и обширными землями в Англии.

Эверард, разумеется, не мог помешать этому. При одном воспоминании о ее втором замужестве его сердце болезненно сжалось. Боже правый, у него был единственный способ облегчить ее тяжкие страдания – убить жениха. Господь свидетель, сидя на своей кровати в казарме, он много ночей обдумывал, не вонзить ли ему свой меч в спину де Эйвиля. Только это могло бы спасти Констанс. И какая беда, если его схватят и обвинят в убийстве? Но что, если злые языки объединят их имена и его любовь выплывет наружу? Ведь тогда на нее ляжет незаслуженный позор. Только это соображение и остановило его.

Все это время за Констанс неотступно следовали глаза сплетников, их уши ловили каждое слово о ней. И сплетни широкими кругами расходились за стенами замка. Эверард внимательно наблюдал за ней и поэтому знал о ней все, даже не пользуясь никакими слухами.

Де Эйвиль погиб на поле битвы, прежде чем он успел его убить. Третьим ее мужем был Уильям Хэрси, который был одержим одним-единственным желанием – иметь наследника. На саму Констанс он почти не обращал внимания.

Эверард сглотнул. Он чувствовал, что лишь напрасно мучает себя. Но иногда смотреть на нее хотя бы изредка было пьянящим удовольствием, он только и мечтал о том, чтобы взять ее мягкую узкую руку в свои ладони. Мечтал обнять ее. Даже поцеловать в сочные, упругие губы.

Что за опасные мысли посещают его? Ведь он ее вассал, свято поклявшийся верно служить ей, защищать ее. К тому же ему тридцать два года, и он давно уже не влюбленный теленок, одержимый несбыточными мечтами. У него нет ни малейшего права даже мечтать о ней. Как это говорится в песне:

 
Она юна, прекрасна, как луна,
И так же далека от нас она…
 

Глупая песенка. И все же…

И все же это не мешает ему безумно ее любить.

В этот момент Эверард увидел, что графиня подняла глаза и нахмурилась. Из фургона с пленниками доносился разъяренный рев. Ее маленькая дочурка что-то сказала, и графиня оглянулась, видимо, ища его глазами, чтобы выразить свое недоумение по поводу происходящего.

Тихо выругавшись, Эверард поскакал в арьергард.

Через несколько минут Лвид сказала:

– Смотри, что ты натворил. Если бы ты не требовал вернуть тебе одежду, они не поколотили бы тебя.

Она сидела, болтая ногами у открытой задней двери. Насильственное купание смыло с ее лица следы угля и красной краски, которой она мазала губы. Ее темные, сбившиеся в диком беспорядке кудри были чисты. И выглядела она гораздо моложе.

Лвид наблюдала, как рослый темноволосый предводитель рыцарей с нахмуренным видом отъехал прочь. На крики пленника он тут же ответил несколькими ударами хлыста и в заключение ударами кнутовища по голове. И теперь Сенред глухо стонал, обхватив руками голову.

– На этот раз этот зверь наказал тебя справедливо, – сказала она. – И чего ты лезешь на рожон? Может быть, одежды, которые они тебе дали, и куцые, но, по крайней мере, не такие драные, как твои старые.

Лвид перебралась к нему поближе, чтобы взглянуть на спину, где на рубашке виднелось большое пятно крови от ударов хлыста. Она обладала большей свободой передвижения, чем ее товарищ по несчастью, ибо ее руки были прикованы к длинной цепи.

Не поднимая головы, он прорычал:

– Я не виллан! И хочу, чтобы мне вернули мои панталоны, модные парижские сапоги, которые наверняка натянул какой-нибудь из этих поганцев, и рубашку. На кой черт мне эти дурацкие мешки из-под зерна?

Лвид вздохнула. Сапоги и панталоны, конечно же, забрал кто-нибудь из рыцарей. Но она знала, что, если он не перестанет задирать рыцарей, особенно их предводителя, которого зовут Эверардом, их обоих ждет еще худшее наказание. Как только они покинули замок, ее вынужденный спутник постоянно жаловался на грубые крестьянские одежды, которые ему дали взамен прежних.

– Не думаю, чтобы из-за сапог и пары шерстяных панталон стоило подвергнуться порке.

Она думала, что даже босиком, в простой грубой одежде он выглядит не так уж плохо. Ярко сверкают синие глаза, мягко золотятся светлые волосы. Что и говорить, настоящий красавец. Но Лвид знала, что его наигранное негодование по поводу отобранных одежд и ледяного купания, которому его подвергли в замке, – ничто по сравнению с той нестерпимой болью, которую он постоянно носит в груди. Разумеется, он ни о чем ей не говорил, но она знала.

Лвид полила его спину водой и подождала, пока ткань пропитается насквозь.

– Послушай, – попыталась она его утешить, – эти твои новые одежды пусть и грубее старых, зато прочнее и теплее. Завтра будет много холоднее, вот тебе и пригодятся теплая рубашка и толстые штаны.

Подняв голову, он с недоумением уставился на нее.

– Откуда ты это знаешь?

– Что знаю?

– Что завтра будет холодная погода.

Она улыбнулась своей загадочной улыбкой. Конечно, можно было сказать ему какую-нибудь глупость, чтобы замутить мозги, но она решила не делать этого.

– Завтра с утра будет буря.

Сейчас было еще тепло, но это была обманчивая мягкость, порожденная долгой засухой. На западе, над Уэльскими горами, уже клубились тучи. Осенью все перемены погоды начинаются обычно с запада.

И это был Самхайн, [3]3
  Самхайн – кельтский языческий праздник в честь начала зимы. Отмечался около 1 ноября.


[Закрыть]день, который христиане называют Днем Всех Святых. Старые боги разгуливают по своим владениям. Весь день не утихал жаркий ветер, по небу летели многочисленные стаи птиц. Лвид даже видела сову, птицу-призрак, обычно избегающую солнечного света.

Однако вслух она сказала другое:

– После долгой засухи обычно бывает гроза. Посмотри на животных. Коровы ведут себя очень лениво, даже не щиплют траву. Овцы и свиньи, наоборот, проявляют беспокойство. А если поглядеть на деревья…

Но Сенред уже не слушал ее. Приподнявшись, сколько позволяли цепи, он смотрел поверх бортов фургона, поверх головы погонщика, который вел мула. Его взгляд был сосредоточен на графине Морле, ехавшей впереди авангарда рыцарей. В этот момент она уделяла все свое внимание сидевшей перед ней в седле старшей дочери. Сенред видел только ее стройный стан, обтянутый алым платьем, темные пряди распущенных по плечам волос. Выражение его лица насторожило Лвид.

– Ты не должен смотреть на нее, – сказала она предостерегающим тоном. – Если ты будешь вот так глазеть на нее, тебя ждут большие неприятности. И не только сейчас, но и в будущем.

Он даже не моргнул.

– Она прислала сюда эту свою поганую свинью, чтобы он запер меня в фургоне.

Лвид закрыла глаза. Как он может смотреть таким восторженным взглядом и в то же время говорить так грубо? Неудивительно, что люди считают его сумасшедшим.

Дорога шла вдоль речного берега, и они оба вынуждены были наклониться, чтобы деревья не задевали их своими сухими сучьями.

– Смотри, вот ива, – сказала Лвид, боясь, что кто-нибудь заметит, как он пялит глаза на знатную леди. – Вот ольха, ива, боярышник, рябина, береза. А вот и седьмое дерево, составляющее тайну колдунов. – И она, не без заднего умысла, добавила: – Говорят, что и у ведьм ива – любимое дерево.

– В самом деле? – Хотя фургон и сильно трясло, он положил голову на руку.

Она торопливо кивнула:

– Да, ива олицетворяет День луны, понедельник. Она принадлежит луне. И эта леди тоже принадлежит луне. Леди Морле – девушка-ива. Посмотри на ее красивое бледное лицо, на глаза, горящие, словно огни в море. Недаром ее называют графиней Луной.

Он поднял брови:

– Она не девушка.

Лвид нахмурилась. Опасно насмехаться над старыми верованиями.

– Послушай, девушка-ива отмечена благословением луны. Посмотри. – Она подняла свои скованные руки. – Указательный палец олицетворяет могучего бога, живущего в дубе. Средний палец принадлежит рождественскому шуту, если он не будет соблюдать осторожность, то его сожгут в двенадцатую ночь. А вот, – продолжала Лвид, подвигаясь к нему, чтобы он мог лучше видеть, – безымянный палец, поклоняющийся солнцу, березе, нашей общей матери.

Он покачал головой:

– Осторожнее, Лвид. С чего ты вздумала служить эту языческую литанию?

Она не обратила внимания на его слова.

– А мизинец олицетворяет ясень, в котором скрываются непостижимые тайны. – Она стукнула краем ладони по большому пальцу и поглядела на него сквозь распущенные волосы. – Я уверена, что здесь правит ива. Вот здесь, на краю ладони, правит госпожа луна. Все они священны для старой богини.

– Никакой старой богини нет, Лвид, – сказал Сенред, презрительно скривив рот. – Скажи это священникам, и они тебя отпустят.

Она откинула назад кудри и уставилась на него.

– Но я этого никогда не скажу. Это же неправда.

– Только не говори потом, что я не предостерегал тебя. – Он помолчал и мрачно добавил: – Но мы все глупцы, что верим в ту или другую религию. Христос не единственный распятый на дереве бог… Но почему ты говоришь, что эта морлейская сука – девушка-ива?

Лвид взглянула на него с явной опаской. Она не знала, многое ли может ему сказать. Священное искусство гадания указывало, что есть множество людей, следующих за ним, почитающих его, трудно было понять, как он мог очутиться здесь, рядом с нею. Это было ей открыто. Но, глядя на него, Лвид к тому же была уверена, что он наверняка еще свершит задуманную им месть. И это будет благим делом.

– Верить – вовсе не означает быть глупцом, – пробормотала она. – Скажи мне, какова твоя вера. И каким образом она сделала тебя глупцом.

– Ты думаешь, я христианин? – Его глаза насмешливо сверкнули. – Послушай, маленькая колдунья, я не верю ни во что на свете.

– Ни во что? – повторила она с явным недоверием.

Повернув голову, Сенред наблюдал, как фургоны один за другим останавливаются под деревьями на речном берегу. Рыцари пустили своих лошадей по кругу, вытаптывая сухую траву, приготавливая место для привала. Здесь они собирались напоить лошадей и перекусить.

– В философии я сторонник платоновского учения… – Он сделал паузу. – Как один человек, которого я некогда знал. – Несколько минут Сенред о чем-то сосредоточенно думал. – Если я во что-нибудь и верю, то только в Смерть, – сказал он изменившимся голосом. – Этого достаточно.

Лвид отвернулась. Она была простой женщиной, не получившей в отличие от него никакого образования. Хранила веру в старых богов, обитающих в Кимврских горах, которые нынешние люди называют Уэльсом, и поэтому христиане считали ее колдуньей. Вполне возможно, что священники сожгут или утопят ее за это.

Лвид закрыла глаза, думая, что она-то верит во многое. Они могут убить ее, и все же это лучше полного неверия, в котором только что признался ее спутник.

Они отдыхали на берегу Тау несколько часов. Рыцари играли в кости, переговаривались между собой, некоторые дремали в отдалении. Слуги залезли в фургоны, чтобы отоспаться. Духовник отец Бернар явился вместе со своим помощником, благословил трапезу рыцарей, и затем они оба уселись чуть поодаль на траве.

Констанс села со своими дочерьми на разостланном служанками одеяле. Мирно журчала речная вода, перекатываясь через камни, стрекотали цикады. Какое-то время Беатрис гонялась за маленькими белыми бабочками, их тут было великое множество. Констанс читала Оди отрывки из иллюстрированной книги, составленной для нее монахами из аббатства Святого Айдана. Рассматривая картинки, Оди задавала бесчисленные вопросы. Почему нарисованы голуби и что они делают? Почему змей-искуситель голубого цвета и бывают ли вообще змеи такого цвета?

После того как Беатрис вспотела и устала, гоняясь за разлетевшимися в конце концов бабочками, обе девочки свернулись клубочками на одеяле и задремали. Констанс, позевывая, лежала рядом с ними.

Отдых был недолгим. Рыцари выстроились впереди и позади фургонов и повозок, и они продолжили путь. Жара стала нестерпимо удушливой, наползшая с запада низкая гряда облаков застлала солнце.

За селением Холт поля были полны людей, собиравших колоски, оброненные крестьянами во время жатвы. Многие из них были лишь в длинных рваных рубашках. Дети, даже подростки, разгуливали нагишом. При виде кавалькады они прервали свое занятие и молча смотрели на проезжающих.

Оди удивленно рассматривала голых ребятишек. Она повернулась в седле к своей матери.

– Кто они, мама?

– Бедные люди.

В этот момент к обочине дороги подошли несколько женщин. Пока колонна двигалась мимо, они поднимали на руках своих голодных, худых младенцев. Наклонившись вперед, Оди внимательно смотрела по сторонам. Одетая в зеленое льняное платье, перепоясанное серебряной цепью, с перевитыми лентами волосами, в глазах этих босоногих загорелых людей с морщинистыми угрюмыми лицами девочка, вероятно, выглядела как большая нарядная кукла.

– Почему они поднимают своих детей? Хотят, чтобы мы их благословили?

Оди подняла руку, но Констанс тут же ее опустила. Она поманила к себе Эверарда и, когда он подскакал, сказала:

– Отдайте им половину нашего хлеба. И четверть запасов сыра и мяса.

– Но, миледи… – Он не сумел скрыть неодобрительного выражения. – Ведь тогда у нас будут в пути трудности с продовольствием.

– Никаких возражений, черт возьми! Выполняйте мое распоряжение.

Резко развернув жеребца, Эверард отъехал прочь.

– Мама, – Оди вновь обернулась к матери, – почему мы отдаем им нашу еду?

Констанс повернула ее лицом вперед. Голова у нее разламывалась.

– Сиди смирно. Ты задаешь слишком много вопросов.

Ей было хорошо знакомо это отчаянное страдальческое выражение на лицах матерей, и на душе поселилась тревога. Люди боялись грядущей зимы. Матери протягивали ей своих детей, словно надеясь, что Констанс заберет их с собой, но что она могла поделать? Эти бедные края принадлежали графу Честеру. Бедные не только сейчас, но и с незапамятных времен.

Оди заерзала в седле.

– У тебя такая хорошенькая девочка, – крикнула она одной из женщин.

Констанс велела ей замолчать. Маленькие дети, которых она видела рядом с матерями, не только не были хорошенькими, но и походили на сморщенных гномов. Они разительно отличались от ее собственных красивых, упитанных дочурок. Констанс была не в силах смотреть на них.

Люди, стоявшие на обочине, молча принимали раздаваемую им еду. Разъезжая среди них, рыцари поддерживали порядок. Когда раздача еды закончилась, люди вернулись к своему прежнему занятию – сбору колосков. Найденное они складывали в мешки или небольшие плетеные корзинки.

– Но почему мы дали им еду? – настойчиво допытывалась Оди. – Они ведь не наши люди.

Констанс с трудом удержалась от резкости. Она чувствовала себя больной и усталой, и расспросы дочери раздражали ее. Но она сдержалась.

– Они божьи люди, – терпеливо сказала она, – поэтому мы должны помогать им чем можем. Не важно – наши они или нет.

– Но почему? – не отставала от нее девочка.

Констанс положила палец на губы дочери, призывая к молчанию. Оди с каждым днем становилась все более похожей на своего отца – Бальдрика де Кресси. Такой же взгляд, такое же удлиненное лицо. Первый ее муж был также большим любителем задавать вопросы, которые, как ножи, разили его четырнадцатилетнюю жену. «Ну, почему, Констанс? Почему обед приготовлен так плохо? Почему в спальне не слишком-то чисто? Почему хозяйство ведется недостаточно бережливо? Ну, почему?»

И, конечно же, главный вопрос – почему она родила ему дочь, а не сына? У Констанс не было на них ответа. И она искренне жалела, что рядом с ней нет де Кресси, чтобы отвечать на такие же бесчисленные вопросы дочери.

По всей позе Оди чувствовалось, что она обижена. Раскаиваясь в своей суровости, Констанс погладила мягкие каштановые волосы дочери и поцеловала ее в макушку. Она испытывала постоянное беспокойство за Оди и Беатрис. Многие утверждали, что учить дочерей лишь напрасная трата времени, но это было заблуждение. Мужья-рыцари часто оказывались неграмотными, не умели ни читать, ни считать. И Оди в будущем придется самой вести все хозяйство.

Отец Констанс проявлял большую заботу о ее образовании. Она была чуть старше Оди, когда он приставил к ней учителей. Сам граф Морле не мог ни читать, ни писать.

В этих вопросах проявлялся живой ум Оди, и Констанс хотела, чтобы дочка получила хорошее образование, только не церковное, как Бертрада. Монахини постились целыми неделями и страдали слезливостью, передававшейся от одной к другой, как чума. Дело дошло до того, что в прошлом году епископ вынужден был призвать их к сдержанности.

Нет-нет, только не монастырь. Это неподходящее место для ее дочерей. Как часто говорил ее отец о том, что надо уметь противостоять реальной жизни, а не бежать от нее.

«Да пошлет ей господь какого-нибудь доброго и благородного молодого рыцаря», – подумала Констанс, перебирая влажные от пота длинные пряди волос Оди.

Ее дочери нужен красивый и честный, с открытым лицом молодой рыцарь, а не задира и грубиян, каких сейчас множество среди молодых людей. Хороший муж, хороший отец. Тут она невольно вздохнула. Оди не слишком-то хорошенькая, остается надеяться, что гадкий утенок превратится со временем в прекрасного лебедя. Но надо смотреть на вещи здраво. Некрасивый мужчина может завоевать восхищение и любовь красивой женщины, особенно если он богат и могуществен. Но для женщины красота – все.

Конечно, Оди получит за собой богатое приданое, и это уже кое-что. Если, думала Констанс, ей придется снова выйти замуж, а в том, что король выскажет такое пожелание, сомневаться не приходится, и если от следующего мужа у нее родятся сыновья, ей надо будет хорошо позаботиться о своих дочерях-сиротах. Для них уже отложено хорошее приданое, которое поможет им, если они, сохрани боже, овдовеют или мужья их покинут. Оди, если она так и останется дурнушкой, нужен будет умный муж. Такой, который бы ценил ее ум и образованность. Хороший друг. Констанс знала, что хочет невозможного.

В конце концов она решила, что самое лучшее – послать Оди в монастырь Святой Хильды около Баксборо, к ее двоюродной бабушке, аббатисе Элис. Сестра ее отца после неудачного брака приняла церковный обет, это была женщина добрая, умная и образованная, такой, по крайней мере, она сохранилась в памяти Констанс. Вот уже много лет, как они не виделись.

Дорога пошла вниз, к большому лесу. Впервые за долгое время они почувствовали запах дыма.

Языческие костры. Констанс сморщила нос. Она забыла, что это День Всех Святых. Летом, в июне, и в конце октября, когда поклоняются старым богам, вилланы нередко разводят костры на вершинах холмов. Многие проводят праздничную ночь в веселом гулянье, пьют вино и ублажают свою плоть тут же у костров. Церковь выступала против этого праздника резко, но без особого результата. Тем более в этих краях, где у языческих обычаев больше приверженцев, чем на востоке.

Солнце уже заходило. Констанс посмотрела вокруг себя. Передовые рыцари уже углублялись в густой лес. Эверард решил, что в эту ночь им лучше обходить стороной любые поселения. Констанс отнюдь не была уверена в благоразумии этого решения.

Проезжая вдоль колонны, Эверард скомандовал, чтобы рыцари арьергарда теснее сомкнули ряды. Переправа проходила с некоторыми трудностями, и люди, и лошади сильно устали, но Эверард все же обвинял себя за излишне долгий привал на берегу Тау. Графиня и обе ее дочки спали, и он не решился разбудить их. А по его планам, к этому времени они уже должны были оставить позади Кидгроувский лес.

Он пришпорил коня и поскакал быстрой рысью по обочине узкой дороги. Оставалась лишь слабая надежда, что они успеют проскочить через лес еще до наступления полной темноты. Эверард проехал мимо обоза и решетчатого фургона с пленниками. Гигант, стоя на коленях, немигающим взглядом смотрел вперед. Когда Эверард увидел, на кого направлен его взгляд, он тихо выругался. Вклинившись в пространство между двумя вереницами рыцарей, он подъехал к фургону и ударил пленника кулаком в висок. Неожиданный резкий удар опрокинул пленника навзничь.

Белокурый гигант лежал не шевелясь. Эверард со злорадством подумал, что он вполне заслужил такое наказание. Как он смел смотреть на нее, этот шут гороховый!