Текст книги "Аметистовый венец"
Автор книги: Мэгги Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
4
Прошло уже много времени, растолковывал Констанс приор, с тех пор как в их доме для религиозных собраний в долине Морле состоялся церковный суд. Пожалуй, первый с тех пор, как опочила святая бабушка графини – леди Алин, всячески поддерживавшая основателя ордена Святого Айдана, великого философа Брана из Данлейта.
Однако, указал приор, откладывание суда над еретиками и богохульниками объясняется отнюдь не нежеланием их аббатства, а противодействием могущественного аббатства Святого Ботольфа, находящегося в епархии епископа Честерского. Нормандские епископы добиваются, чтобы все церковные должности в Англии занимали лишь нормандские монахи и священники. При первой же возможности они выживут ирландских монахов из Морле, как уже поступили с монахами-англичанами.
– Поэтому мы стараемся держаться тише воды, ниже травы, – объяснил старик, – и за многие годы не провели ни одного церковного суда.
Слушая, что рассказывает Мельклан, Констанс как бы воочию видела перед собой аббата Святого Ботольфа в его великолепном облачении и его надменных спутников, восседающих на свадебном пиру. И за столом позади них ирландских монахов, одетых, как того требует их устав, в рваные коричневые рясы. Нетрудно было догадаться о причинах постоянного раздора между двумя аббатствами. И дело заключалось не только в жадности нормандцев, стремившихся поглотить вся и все. Аббатство Святого Айдана обладало значительными богатствами, и их соперники и епископ Честерский только и мечтали вторгнуться в его владения.
– Церковный совет пришел к решению, что мы не можем держать у себя этих пленников, – продолжал он. – Женщина обвиняется в том, что убеждала простолюдинов поклоняться их древним языческим богам. Местный священник считает ее служительницей дьявола.
– Служительницей дьявола?
– Ринбахский священник велел крестьянам задержать ее. Обвинение в колдовстве исходит от него, не от нас.
Молодой монах, который поддерживал Мельклана, что-то тихо пробормотал. Тот кивнул.
– Да, эта женщина, как и все мы в монастыре Святого Айдана, принадлежит к кельтам. В ее жилах течет та же кровь, что и у нас, и выговор очень похож на наш. Поэтому, когда колдунья заводит речь о старых языческих богах Люге и Морригане, наши братья хорошо ее понимают, ведь их бабушки в Эйре, да спасет господь их души, пели заклинания в честь этих самых богов.
– Вина колдуньи доказана? – спросила Констанс.
Старый приор воззрился на нее каким-то странным взглядом.
– Какое это имеет значение? Мы не можем судить ее здесь.
Она вздохнула:
– Но скажите, чего вы хотите от меня?
– Идите со мной. – Старик потянул ее за руку.
Они направились к зарешеченному фургону, стоявшему возле кухни. В нем сидела черноволосая женщина, прикрывшаяся шалью. Когда они подошли ближе, она подняла на них большие темные глаза, резко выделяющиеся на белом лице. Женщина была не очень молодая, но сохраняла следы былой красоты.
Так вот она какова, колдунья. Впрочем, Констанс не знала, что ожидала увидеть.
Рыцари при появлении миледи вытянулись в струнку. Эверард что-то сказал им. Один из них сунул руку в фургон и схватил за конец веревки.
– Эй ты, чокнутый, вставай! – приказал он.
Лежавший на спине мужчина вынужден был подняться на колени. Он обеими руками схватился за веревку, обвивавшую его шею.
Хотя он был в наручниках и кандалах, да еще с петлей на шее, Констанс и приор машинально попятились назад. Когда пленник встал на ноги, они не могли не ужаснуться его неимоверной силе.
Он был исполинского роста и необыкновенно могучего телосложения. Его лицо опухло и покрылось синяками и кровавыми ссадинами. Изодранная в клочья грязная рубашка почти не прикрывала тела. В его длинных золотистых волосах и на широкой груди запеклись пятна крови.
Несколько мгновений Констанс молча взирала на него.
Молодой монах сказал:
– Вилланы говорят, что он жонглер и певец, который вводит их в искушение своими греховными богохульными песнями. Говорят, что он сущее дьявольское отродье. В одной деревне его побили камнями, в другой он устроил настоящий бунт.
«Ничего удивительного», – подумала Констанс, оглядывая гиганта, который втянул в себя воздух, а затем повернул голову. Волосы пшеничного цвета, могучее загорелое тело, выразительное лицо, черты которого не смогли исказить даже побои, – все в нем поражало молодую женщину. Если на свете в самом деле существует мужчина, чье обличье можно назвать совершенным, то это наверняка он, молодой гигант.
– Будьте осторожнее, миледи, – произнес Эверард, становясь перед ней. – Он же совершенно полоумный.
При звуках голоса Эверарда пленник рванулся к нему. В тот же момент рыцари налегли на веревку, накинутую на его шею. Они едва смогли удержать гиганта. С громким ревом он едва не оторвал цепи, укрепленные в днище фургона.
– Дайте мне хлыст, – приказал Эверард.
Кто-то из его подчиненных бросил ему хлыст. Взмахнув им, Эверард изо всех сил хлестнул жонглера по лицу. По его лбу, щекам вниз к подбородку полилась кровь. Эверард размахнулся еще раз. Но светловолосый пленник, словно не замечая боли, только изрыгал проклятия, пытаясь дотянуться до Эверарда. Двое рыцарей крикнули своему начальнику, чтобы он поостерегся.
Констанс шагнула вперед, намереваясь прекратить кровопролитие.
– Пресвятая Мать! Перестаньте его бить.
Эверард повернулся к ней, его глаза пылали гневом.
– Миледи, мы избили его, прежде чем заковать в цепи. Но его невозможно укротить. Он настоящее животное. Да еще и сумасшедший.
– Сумасшедший? – Они едва не подпрыгнули, услышав это слово, громко выкрикнутое на французском языке.
Пленник схватил веревку своими скованными руками. Ослабив ее натяжение, он устремил взгляд своих голубых глаз на приора и заговорил с ним на каком-то незнакомом языке.
Констанс показалось, что это латынь, которой она не знала. Но, внимательно слушая пленника, приор и молодой монах побледнели.
– Да хранит нас святой Георгий! – весь дрожа, воскликнул старик. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так бегло говорил на латыни. Это просто чудо. И все сплошь ругательства! – сплюнув, добавил он. – Да убережет господь слух бедных христиан от таких мыслей и слов. Человек он испорченный – кажется, его устами говорит лишь порок и враг божий.
– Что же он все-таки говорит?
– Не могу же я пересказать вам такое, молодая леди. Могу только упомянуть, что он не пощадил никого из нас. Он…
– Эй, ты! – Звеня кандалами, пленник приблизился к борту фургона и уставился заплывшими глазами на Констанс. – Да, ты! – выкрикнул он по-французски. – Угодливая вдовушка, готовая выполнить любое желание короля Генриха. Почему ты еще не замужем, милашка? Из-за чего задержка? Уж не вымерзло ли на осеннем холоде твое лоно, битком набитое богатствами и сокровищами? Где же все эти благородные нормандцы, гоняющиеся за тобой со своими дубинками?
Констанс не сразу поняла, что он говорит. А когда поняла, жадно глотнула воздух. Двое рыцарей кинулись было к нему, но она остановила их властным движением руки.
– И он в совершенстве знает латынь?
Мельклан скривил рот:
– В последнее время развелось множество менестрелей и бродячих школяров. Они изучают латинский и греческий языки в парижских школах, а затем разбредаются по всей Аквитании. Там они становятся еще и трубадурами. Это сущая чума. Они восторгаются собой, но на самом деле они просто буяны, задиры да еще и богохульники.
Гигант ухмыльнулся. На его распухшем лице улыбка напоминала страшную гримасу и казалась зловещей.
– Кто сегодня завалится в твою постель, графиня? – прохрипел он. – И чем ты его наградишь за усердие? Деревней? А может быть, своим замком?
Она хмуро оглядывала его, пропуская мимо ушей извергаемые им грубости.
Когда-то он, несомненно, был хорошо одет: его рубашка была вышита золотом, сапоги еще не утратили своего щеголеватого вида. Туго облегающие ноги и бедра панталоны, хотя и рваные, были сшиты из хорошей шерстяной ткани. Судя по вздувшимся в паху панталонам, его мужские достоинства соответствовали его росту и силе.
«Может быть, он беглый монах?» – мелькнуло в голове у Констанс. Но она тут же отмела эту мысль. В нем нет ничего общего с приором, молодым монахом-ирландцем и ее исповедниками. Уж не разорившийся ли он рыцарь?
Но среди рыцарей не так уж много образованных людей. А с бродячими певцами и школярами из Франции ей до сих пор не доводилось встречаться. Неудивительно, что она была в недоумении.
Пленник молча наблюдал за ней, крепко сжимая цепи, приковывавшие его к днищу фургона.
– О леди, – произнес он волнующе-чувственным голосом, – если бы только ты пустила меня сегодня в твою мягкую постель, уж я бы… – Он закончил грубой непристойностью. – Может быть, тогда ты избавила бы меня от своего вонючего рыцаря и цепей, в которые он меня заковал. – Тряхнув длинными волосами, пленник повернулся к монахам: – А заодно и от этих глупых церковных крыс, которые привезли меня сюда.
Видя, что Эверард весь дрожит от ярости, Констанс быстро коснулась его руки.
– Если этот бедняга и впрямь полный безумец, мы не можем передать его в руки епископа Честерского.
Ее губы дрогнули. Не так-то часто приходится сталкиваться с христианским милосердием, слыша таких сквернословов, как этот пленник. Можно вообще о нем забыть. Епископ, конечно же, объявит его еретиком и тут же вздернет.
Но ведь нельзя же пинать сумасшедшего за то, что он сумасшедший. Констанс смотрела на его широкую, всю в крови, грудь, вздымающуюся с каждым вдохом. Она стояла на безопасном расстоянии, обеспокоенная тем, что этот человек не только повергает ее в дрожь, но и вызывает какое-то странное, не слишком приятное возбуждение.
Подавляя это чувство, Констанс встретила его взгляд с высоко поднятой головой. Его сощуренные кобальтовые глаза были испещрены желтыми, нет, золотыми, мысленно поправилась она, точками, которые так гармонировали с цветом его волос.
– Заберите пленников с собой, когда поедете к себе домой, в Баксборо, – настойчиво сказал приор. – Там, в своем поместье, вы сможете спокойно провести суд над жонглером и колдуньей.
Пленник вдруг откинул назад голову и негромко запел. Голос у него был не такой уж выдающийся, но достаточно приятный. Зато мотив необыкновенно захватывающий, хотя слов она не понимала.
Когда Констанс повернулась к приору, тот закатил глаза к небу:
– Он поет по-саксонски. Я не очень-то хорошо знаю этот язык, я ведь ирландец. Но, насколько я могу понять, это какая-то военная песня. Из тех, что зовут на битву.
Пленник был явно безумен. Освободись он от своих оков, наверняка тут же напал бы на Эверарда. И какой разумный человек стал бы выкрикивать всякую похабщину на латинском языке? А теперь он вдруг запел боевую песню саксов. Однако Констанс знала, что, если не заберет пленников с собой, на них тут же предъявят свои права епископ и аббат монастыря Святого Ботольфа.
– Ну так что, графиня? – сказал приор.
Констанс взглянула на женщину в рваном платье, которая стояла в другом конце фургона. Очевидно, она не испытывала никакого страха перед сумасшедшим.
– Насколько прочно он прикован к фургону?
Двое рыцарей переглянулись.
– Графиня, – сказал Эверард, – ради бога, даже и не думайте взять на себя заботу об этом умалишенном. Если бы вы только понимали, какие гадости изрыгает его рот…
– Там, где я буду находиться, вряд ли я смогу услышать его. – Она подняла глаза, зная, что он взбешен ее словами. – А если он не будет вести себя тихо, заткните ему рот.
Пленник тут же резко оборвал свое пение.
– Ах ты, сука! Ты приказываешь заткнуть мне рот? – Он безуспешно попытался достать ее своей огромной ручищей. – Послушай, освободи меня, и я ублажу тебя, как ни один другой мужчина. Ты просто будешь выть от удовольствия. Но клянусь распятием, если ты прикажешь этому черному псу заткнуть мне рот, я так глубоко загоню в тебя свой…
Рыцари натянули веревку, накинутую ему на шею, и конец фразы прозвучал нечленораздельно. Но пленник не унимался. Он повернулся к Констанс.
– Я сложу о тебе песню, вавилонская блудница, – прохрипел он. – Твоего черного пса я убью его же собственным проклятым хлыстом. Но тебя… тебя я…
Приор в ужасе отвел ее прочь.
– Пусть с ним управляются ваши рыцари. Когда будете ехать домой, держитесь от него подальше. Его гнусные слова не для вашего слуха.
«Этот жонглер самый что ни на есть безумец, – решила Констанс. – А ведь, пока не спятил, он, вероятно, был интересным человеком. По прибытии домой его надо будет отправить в какой-нибудь дальний шотландский монастырь. Нет никакой надобности наказывать человека не в своем уме».
Пленник что-то выкрикнул им вслед, и Констанс услышала громкий звук удара. Она продолжала идти не останавливаясь. Молодой монах помог приору дойти до повозок, где братья уже запрягли мулов. Уже смеркалось, и монахи торопились вернуться в монастырь. Во дворе было многолюдно. Свадебный пир должен был продолжаться всю ночь.
Констанс простилась с гостями. Приор позволил ей поцеловать себя в лоб.
– Я должна найти свою сестру Мабель. Я не видела ее долгое время, а ведь она сейчас в тягости.
Она не знала, где могут быть де Варренны, но начала поиски со двора. Эверард следовал за ней как тень. Констанс чувствовала, что он сердит на нее за то, что она согласилась взвалить на себя заботу о пленниках.
В толпе, сгрудившейся вокруг бочонков с элем, они нашли одного из валлийских вождей – Маредадда ап Гиванви, вырядившегося ради праздника во все свои меха и золото.
– Эй, дочка, – пробасил он, – я вижу, ты так и носишься взад-вперед с задранным носом. Все у тебя дела, дела. – Он обнял ее своими мощными руками и смачно поцеловал. От этого принца, а у себя в стране он был принцем, пахло медвежьим салом. – А вот для старого друга твоего отца у тебя не нашлось ни слова привета, ни поцелуя. Не забывай, дочь Жильбера де Конбурга, было время, я качал тебя на коленях.
Он шлепнул ее по мягкому месту, что изрядно покоробило Эверарда.
Констанс высвободилась из рук Маредадда.
– Я ищу свою сестру Мабель. Она должна быть с де Варреннами. В этой свадебной суматохе у меня не было случая перемолвиться с ней словом. Хотелось бы знать, как она поживает.
Он искоса посмотрел на нее.
– Насколько мне известно, – сказал он изменившимся голосом, – живет она неплохо. Моя жена Бранвен поболтала с ней немного, но Мабель уже здесь нет. После того как жених и невеста поднялись в свое гнездышко, де Варренны созвали своих рыцарей, сели на коней и ускакали.
Констанс сожалела, что ей так и не удалось поговорить с Мабель. Очевидно, де Варренны не хотели, чтобы она встретилась со своей сестрой. Привезли ее в Морле и тут же увезли, чтобы показать ей, что она принадлежит их семье, и никому больше. А хорошо ли сестре или плохо с ними, это не ее дело.
– Я поступила опрометчиво, – вздохнула Констанс, – и теперь уже ничего не поправить. Варренны не позволят мне видеться с сестрой. Это будет их местью.
– Нет, дочка, – сказал валлийский вождь, перебирая пальцами бороду. – Ты поступила так, как поступил бы твой отец, упокой господь его душу. Замужняя женщина, если с нею плохо обходятся, может рассчитывать лишь на помощь своего отца и братьев. Жильбер де Конбург не потерпел бы, чтобы какая-то шваль издевалась над его дочерью. Он непременно отстоял бы честь своей семьи. – Он посмотрел через ее голову на Эверарда. – Ты поступила правильно, увидев, что Юбер де Варренн грубо обращается с твоей сестренкой. Дала ему понять, чего он заслуживает.
Дала понять? Когда Констанс увидела Мабель всю в синяках и ссадинах, она подумала, как поступил бы отец на ее месте. Она послала тогда Эверарда с отрядом рыцарей, чтобы они захватили мужа Мабель во время охоты в Руабонском лесу. В присутствии своих рыцарей Эверард хорошенько отделал ее зятя. Следов побоев на нем не было, но неделю ему все же пришлось проваляться в постели.
– Не беспокойтесь за сестру, теперь, когда она ждет ребенка, де Варренны будут обращаться с нею поласковее, – прогудел валлиец. – Я думаю, ваш урок хорошо запомнился ее мужу. Ведь сегодня на ее лице не было ни одного синяка. Да и вид у нее был посчастливее, не такой унылый. Так, по крайней мере, мне сказали.
Констанс, конечно, приятнее было бы услышать это от самой Мабель. «Своим вызывающим поведением, – подумала она, – они заставили меня поступить так, как поступил бы мой отец. Хорошо, если Юбер де Варренн усвоил преподанный ему урок».
Но даже если и так, навряд ли он простит полученную взбучку. Она вдруг ощутила сильную усталость. Ей захотелось увидеть дочерей, хотя они, вероятно, уже спали. Она пожелала Маредадду спокойной ночи и отпустила Эверарда у дверей дома, расположенного в северо-восточном углу двора, внутри крепости, предварительно велев ему позаботиться, чтобы у пленников было чем накрыться в эту холодную погоду. Эверард не торопился уходить, он стоял, провожая ее.
Дом был небольшой, и весь пол в нижних комнатах был устлан соломенными тюфяками для знатных гостей. Но в это еще довольно раннее время лишь несколько пожилых женщин улеглись спать. Констанс прошла мимо них на цыпочках, но пожилая баронесса Глендигл, приподнявшись, окликнула ее.
– Я иду наверх, в свою спальню, – шепотом ответила Констанс.
Баронесса улыбнулась:
– Свадьба получилась чудесная. Ваш отец был бы вами доволен.
– Но я задержалась в пути. Должна была приехать еще вчера.
– Неважно. Вы управляетесь со всеми делами так же хорошо, как ваша бабушка. – Старая баронесса плотнее закуталась в одеяло. – Я думаю, чтобы не отставать от сестры, вы должны вновь выйти замуж. Епископ выступает против этого, но вы знаете, каково приходится женщинам без мужей. Послушать его, так, выйдете вы замуж или нет, все равно будете прокляты.
Констанс слишком хорошо знала взгляды церкви на этот счет. Об очередном замужестве она не думала, намереваясь воспользоваться правом на трехлетнюю передышку, дарованную королем в Михайлов день.
Проницательные серые глаза окинули ее скептическим взглядом.
– Даже мой деревенский священник высказывает свое негодование по поводу вашего многомужества. Хотя и остерегается, чтобы его слова не дошли до высочайшего слуха. – Баронесса цепко схватила Констанс за руку: – Послушайте, дорогая, зачем вам лишние неприятности? Попросите короля Генриха, чтобы он подобрал вам подходящего мужа. Я слыхала, что вас называют графиней Луной. Прозвище очень приятное. Вы так же хороши собой, как ваша бабушка. Попомните мое слово, она сказала бы вам то же самое, что и я. Такая прелестная, милая женщина, как вы, непременно должна иметь знатного мужа и полон дом детей.
Хотя Констанс и не терпелось уйти, она все же поблагодарила баронессу за участие в ее судьбе. Пройдя мимо тюфяков, она поднялась по лестнице. Сквайр, который должен был всю ночь поддерживать огонь в камине, дремал, прикорнув на верхней ступеньке. Она перешагнула через него. На тюфяках, разложенных вокруг ее покрытой балдахином кровати, спали служанки, горничные и няни. Одна из них подняла голову, но Констанс знаком велела ей лечь. Она не хотела будить спящих служанок только для того, чтобы те ее раздели. Все устали не меньше ее. Она сама плохо понимала, как ей все еще удается держаться на ногах.
Констанс склонилась над кроватью, где, свернувшись клубочками, словно котята, спали ее дочки. Перед сном няни вымыли их волосы. Кудряшки Беатрис сбились в одну массу, но льняные волосы Оди были аккуратно разделены на пряди. Всякий раз, глядя на свою старшую дочь, она непременно вспоминала Бальдрика де Кресси. И у отца, и у дочери были удлиненные носы, те же серьезные задумчивые глаза.
Она расправила сбившиеся влажные кудри Беатрис. От второго своего мужа, Одо Эйвиля, к своей радости, она не имела ни одного ребенка. По ее мнению, это было лишь справедливо. Зато самому молодому своему мужу, Уильяму Хэрси, она принесла в дар Беатрис. Она хорошо помнила, как сильно был огорчен Уильям, когда узнал, что вместо ожидаемого наследника у него будет дочь.
Констанс плотнее закутала в одеяла своих дочурок и принялась расшнуровывать платье.
Уильям был человеком отчаянным. Она уже дважды овдовела, перед тем как вновь выйти замуж, а это не предвещало ничего хорошего для ее третьего мужа. Ведя свои войны против французского короля, Генрих всегда использовал Уильяма в опасных авангардных стычках. Ее муж погиб весной в битве с мятежными лордами, когда Беатрис исполнился один месяц.
Констанс сняла платье и положила его на сундук. Огонь в камине потух, в комнате сразу стало холодно. Она вспомнила о спящем у порога сквайре, но решила не будить его. Ничего страшного. Завтра, после того как все хорошенько отдохнут, все будет вычищено и приведено в порядок.
Она распустила волосы, и они окутали ее шелковистым покровом. Тут она вспомнила, что ей сказала недавно старая графиня Глендигл, а именно, что она походит на свою бабушку. Те же черные волосы, бледная кожа, серебристые глаза.
В одном нижнем белье Констанс подошла к окну и распахнула ставни. Комната пропахла дымом, но воздух снаружи был холоден и чист. Окна в доме были большие, в отличие от окон в замке, в сущности, представлявших собою скорее бойницы. Не обращая внимания на холод, она оперлась локтями о подоконник.
Задние окна дома выходили на травянистую лужайку и защитное ограждение. В небесах медленно плыла только что взошедшая полная луна, которая так мила сердцам охотников. При ее свете Констанс видела с полдюжины обнимающихся пар, постаравшихся незаметно укрыться в тени. Обычное дело во время шумных свадеб. То же самое было и на ее третьей свадьбе: даже ее управляющий, при всей своей бдительности, не мог уследить за всеми шатающимися по двору пьяными и уединившимися парочками. Вилланы, конечно, могли гулять вовсю, но появлявшиеся через девять месяцев дети вызывали жаркие споры об их отцовстве, по крайней мере, среди семейных пар. Она высунулась из окна, чтобы холодный ветер овеял ее лицо. Как раз сейчас в Старой башне Вулфстан де Клайтон лишает девственности ее сестру. При этой мысли она вновь ощутила страх. Но что она может поделать – ведь она дала свое слово королю Генриху. Если что-нибудь не заладится, винить он будет ее, только ее.
«Все будет хорошо», – уверила она себя. Молодой Вулфстан де Клайтон отнюдь не стареющий Бальдрик де Кресси, которого толкнули на перепуганную четырнадцатилетнюю девочку. Не жестокий Одо де Эйвиль. Не суровый новоиспеченный барон Хэрси, отчаянно нуждающийся в наследнике. Вулфстан де Клайтон – красивый, обаятельный, жаждущий любви молодой человек, недаром же он ездил к монастырю только для того, чтобы увидеть хоть издали Бертраду.
И все же подавленное настроение не покидало ее. «Нас всех продают, как недвижимое имущество». Усилием воли она отмела эту мысль. Этот лунный свет порождает причудливые видения. Замок Морле полон привидений, долгое пребывание в нем действует на нее удручающе.
«Только бы он не испугал ее!»
На смотринах Констанс внимательно рассматривала мужские достоинства своего будущего зятя. Констанс трудно было сказать, насколько подходит он для ее узкобедрой сестры, которая живет в мире грез и испытывает такое тяготение к тихой монастырской жизни.
Бог даст, де Клайтон проявит необходимое терпение и выдержку, не будет торопить события. Бальдрик де Кресси возился почти всю ночь, чтобы проникнуть в нее. Констанс вспомнила, что он даже пользовался жидким маслом.
Силы небесные, как ее мысли сбиваются и путаются, когда она думает о том, что вытворяют мужчины и женщины в постели. Сама она не испытывала ничего, кроме смущения и растерянности. И удивлялась, что привлекательного находят в этом занятии многие люди.
Прямо под ней одна из теней разделилась на две. Обнявшись, парочка направилась к пиршественным столам.
Все смертные жаждут того, что называется «плотскими утехами». Неудивительно, что и Констанс не перестает думать об этом. Похоть чувствуется везде и во всем. Она переполняет даже пленника, томящегося на цепи в фургоне. От него так и исходят чувственные токи. Она вспомнила, как, запрокинув голову, он пел боевую песню саксов. Говорят, что слабоумные и идиоты обладают особенно большой мужской силой. Если вспомнить то, что она видела у пленника, так оно, очевидно, и есть.
Констанс вдруг почувствовала сильное жжение в грудях. И внизу живота разлилось жгучее томление. Волей-неволей ей пришлось вытравлять из своих мыслей образ огромного золотоволосого безумца.
Высунувшись, она шумно захлопнула ставни. Проснувшаяся Беатрис захныкала. Констанс скинула с себя туфли и улеглась рядом с дочерью.
