Текст книги "Милосердные сестры"

Автор книги: Майкл Палмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Она прикусила губу и решила, что лучше не ввязываться в перепалку.

– Слушай, давай забудем об этом. Обо всем можно будет поговорить как-нибудь в другой раз, когда нам никто не будет мешать, включая вино.

– Нет, Крис, а я хочу говорить сейчас, – Кроссуэйта уже нельзя было остановить. – Я не знаю, какую игру ты затеяла, но дело зашло так далеко, что наши отношения стали для меня очень важны. Я не шучу. В довершение всего ни с того ни с сего ты сделалась фригидной. – Его повышенный тон вывел из состояния забытья даже самых сонных. Все начали удивленно переглядываться, а Кэрол с Лайзой поспешили на помощь подруге. – Я вот что хочу сказать, – закусил удила молодой банкир, – ты никогда не была кошкой в кровати, но по крайней мере ты была там. А теперь это какая-то снежная баба. Мне нужны объяснения! – Комната замерла.

Кристина сделала шаг назад и, крепко сжав кулаки, уперлась ими в бока.

Напряженную тишину разорвал телефонный звонок.

Кэрол бросилась в кухню и крикнула оттуда.

– Крисси, это тебя. Та женщина, которая звонила раньше.

Кристина разжала кулаки и опустила руки, смерив уничтожающим взглядом Кроссуэйта.

На кухне было трое. Одним движением бровей Кристина прогнала их в гостиную и взяла трубку.

– Это Кристина Билл, – сказала она несколько резко.

– Кристина, я Эвелин из регионального контрольного комитета. Наш разговор никто не прервет?

– Никто, – ответила Кристина, усаживаясь на высокий стул из сахарного клена, который она откопала на толкучке в Глоучестере и потом отреставрировала.

– "Союз ради жизни" высоко оценивает твое отношение к делу и твой профессионализм, – торжественно прозвучал голос женщины. – Твое предложение в отношении миссис Шарлотты Томас утверждено.

В тихой кухне Кристину охватила дрожь, которая усиливалась с каждым новым словом женщины, падавшим как капля воды на твердую высохшую землю.

– Избранный метод, – продолжала женщина, – сернокислый морфин, который необходимо завтра вечером во время твоей смены ввести внутрь вены в подходящее время. Ампулу с морфином и шприц ты найдешь утром под передним сиденьем своей машины. Пожалуйста, оставь открытой на ночь переднюю дверь. После того, как упаковка окажется на месте, мы закроем дверь. – Мы просим, чтобы средство вводилось быстро и за один раз. В палате после инъекции оставаться не следует. Пожалуйста, избавься от ампулы и шприца безопасным и надежным образом. В соответствии с нашей методикой после окончания твоей смены запиши отчет о проделанной работе на автоответчик. Мы все надеемся и верим, что наступит день, когда о нашей работе станет известно широкой общественности. В настоящее время сообщения, подобные твоему, – а это уже огромный труд, которым в течение сорока лет занимаются медицинские сестры по всей стране, – будет оценен по достоинству. При передаче отчета тебе нет надобности повторять историю болезни пациента. Есть вопросы?

– Нет, – тихо ответила Кристина, побелевшими пальцами сжимая трубку. – Никаких вопросов.

– Прекрасно, – ответили на том конце провода. – Мисс Билл, вы можете гордиться своей преданностью принципам и вашей профессии. Спокойной ночи.

– Спасибо. Спокойной ночи, – попрощалась Кристина, но ответом ей были протяжные телефонные гудки.

Бросив взгляд на закрытую дверь общей комнаты, Кристина надела зеленый кардиган Лайзы, висевший на спинке стула, и неслышно выскользнула через заднюю дверь квартиры.

Ночное небо было бездонным. Кристина поежилась от холодного осеннего воздуха и поплотнее укуталась в джемпер. На соседней улице свернула за угол машина. Когда смолк шум двигателя, повисла глубокая ночная тишина, она взглянула на звезды – бесчисленные мириады звезд – и каждая является матерью множества миров. Среди них она песчинка... миг... но решение, которое она приняла, казалось огромным. Ей сдавило грудь и затруднило дыхание, так что больно было даже глотнуть. Паника, неуверенность и глубокое чувство одиночества сковали ее словно тисками, когда она шла к машине, чтобы открыть боковую дверь.

Кристина обошла опустевший квартал раз, потом другой. Села на низкую каменную стену напротив своего дома, дожидаясь, когда уйдет последний гость и погаснут огни. Наконец она посмотрела на небо, усыпанное алмазами, вздохнула и направилась домой. В гостиной остались стоять недопитые бокалы да слабо горел единственный светильник, предусмотрительно оставленный подругами.

Кристина нажала на выключатель. Она успела раздеться, когда шла в свою комнату. Стоя у бюро, она вынула шпильку и распустила свои длинные рыжеватые волосы, встряхнула головой и принялась неторопливыми движениями расчесывать их гребенкой, отсчитывая каждое движение.

"Когда тебе важно что-то знать...", не выходили у нее из головы слова Шарлотты, пока она шла к кровати.

И только отвернув покрывало, она заметила на подушке конверт.

Она прочитала записку, лежавшую внутри, вся сжалась, потом скомкала ее в бумажный шарик и швырнула на пол.

"Кристина,– говорилось в записке, – я ухожу. Если захочешь, позвони, по только в том случае, если у тебя будет что сказать. Джерри".

Глава VIII

Дэвид начал свой первый день исполняющего обязанности Уолласа Хатнера, приняв марш Берлиоза за мендельсоновский, зато потом правильно угадал, что погода переменится.

Воздух был сухой и прохладный, поэтому он особенно не стал нагружать себя во время пробежки вдоль реки. На востоке анемичное солнце постепенно проигрывало битву за утро наступающей армии из тяжелых темных туч, среди которых сверкали сияющие проблески света. День начался под стать его настроению: трудный вечерний обход с Хатнером оставил у него смутное ощущение дискомфорта – то ли от того, что спал урывками, то ли от того, что плохо пробежался.

Он планировал совершить утренний обход в том же порядке, в котором они проводили его с Хатнером накануне вечером, но попав в больницу, не утерпел и первым делом захотел узнать, как новая схема лечения сказывается на Энтоне Мерчадо.

Бронзовое обветренное лицо рыбака расползлось в широкой улыбке, едва Дэвид показался в дверях. От одной этой улыбки вся утренняя хандра Дэвида моментально испарилась.

– Порядок, доктор! – пророкотал Мерчадо с неменьшей гордостью, чем мать, которая только что разродилась. – Этим утром. Отличная твердая лепешка... как в проруби. Доктор, у меня не хватает слов благодарности. А то я уже было подумал, что меня будет вечно нести.

– Ну, ну, не будем слишком радоваться, мистер Мерчадо, – сказал Дэвид, едва сдерживаясь. – Вы определенно сегодня лучше, чем вчера, но я не думаю, что понос прекратился совсем. Скорее всего, на время.

– Меня уже меньше трясет, а судорога почти пропала, – добавил Мерчадо, когда Дэвид принялся ощупывать его живот.

– Так, хорошо, – заключил Дэвид после того, как с минуту слушал его стетоскопом. – Но по-прежнему никакой твердой пищи. Одни жидкости в небольшом количестве и несколько дней новых антибиотиков и внутривенных вливаний. Можете передать своей семье, что у нас вы пробудете с неделю, если дела пойдут на лад.

– Вы продолжите наблюдение за мной, когда я выпишусь? – спросил он.

– Нет, только два-три дня, пока не вернется доктор Хатнер. Вам повезло, что вы попали к нему в руки, мистер Мерчадо. Он один из самых лучших хирургов, которых я когда-либо видел.

– Возможно... возможно, – Мерчадо хитро улыбнулся, давая понять, что он не настроен распространяться на эту тему. – Но вы все равно оставите мне вашу визитную карточку. У меня масса родственников, которые начнут обивать порог вашего дома ради того, чтобы им сделали такую же операцию. Даже если у них все в порядке со здоровьем.

Дэвид для приличия усмехнулся и, выйдя из палаты, взглянул на список пациентов, которых ему предстояло обойти. Регистрационная карточка, на которой он печатал их фамилии, была заполнена с обеих сторон. Дэвиду хотелось петь от радости. В течение многих лет он не смел даже думать о такой загрузке. Пройдя коридор, он радостно вскрикнул и вприпрыжку проскочил дверь, ведущую на лестничную площадку. За его спиной две полные, с аристократическими замашками медсестры проследили за этим проявлением мальчишества, затем обменялись осуждающими взглядами и, хмыкнув, важно удалились.

Давно Дэвид не испытывал такого пьянящего чувства от работы в больнице. Даже Шарлотта Томас изобразила некое подобие улыбки; впрочем, это впечатление создал яркий свет в комнате. Кровать, на которой она лежала, была поднята на сорок пять градусов, и санитарка с ложечки давала ей кусочки льда. Так и сяк Дэвид пытался определить, как она себя чувствует, но она в ответ только слабо улыбалась и кивала. Он исследовал ее брюшную полость, внутренне содрогнувшись от полного отсутствия звуков в кишечнике. Пока что причин для паники нет, но каждый день "молчания" в животе приближал повторную операцию. У него мелькнула мысль, что пожалуй, надо перестать давать кубики льда, но, взглянув на прощание на Шарлотту, Дэвид решил оставить все как есть.

На посту медсестер он подробно расписал течение болезни у Шарлотты, указал меры, которые могли бы помочь улучшить ситуацию. Когда он кончил писать, был почти час дня. Оставалось двадцать минут на кофе с бутербродом до того, как он обязан появиться в своем офисе. Пять с половиной часов пролетели совсем незаметно. Он попытался припомнить, когда испытывал нечто подобное. Кажется это было лет восемь назад. И ничего похожего после аварии, подумал он с горечью.

Даже дневные часы приема в офисе, всегда тянувшиеся так медленно, сегодня пролетели незаметно из-за частых звонков сестер, уточнявших то или иное распоряжение или возникшую проблему.

Ровно в пять, когда дверь за последним пациентом закрылась, сестра, работающая у Дэвида, миссис Холиган, прокричала из приемной.

– Доктор Шелтон, вам звонят от доктора Армстронг. Сейчас ее секретарша соединит.

– Отлично, – откликнулся из кабинета Дэвид. Было приятно, что Холиган разделяет его радость, пусть даже дежурство выдалось таким напряженным.

– Я пошла, доктор, а то мне еще надо приготовить мясо. Всего хорошего.

– Спокойной ночи, Холиган.

Минуту спустя в трубке раздался голос Маргарет Армстронг. Как первая женщина во главе хирургического отделения, она пользовалась в своей сфере такой же репутацией, что Уоллас Хатнер в своей. Из всего медицинского персонала больницы сердечнее всего относилась к Дэвиду, особенно помогая ему в первый год. Хотя она направляла своих пациентов исключительно к хирургам-кардиологам, а в отдельных случаях к Хатнеру, но время от времени отсылала больного к Дэвиду, всякий раз не забывая благодарить его в записке за исключительно качественную работу.

– Дэвид? Как идут дела? – спросила она.

– Занят по горло, но наслаждаюсь каждой минутой, доктор Армстронг. – Возможно, из-за ее царственной осанки и аристократического вида, а, возможно, из-за разницы в годах, которая достигала почти двадцати лет, Дэвиду ни разу не пришло в голову назвать Маргарет Армстронг по имени. Да она и сама не способствовала этому.

– Собственно говоря. – продолжала Армстронг, – я звоню, чтобы затруднить тебе жизнь. По правде говоря, я сначала позвонила в офис Уолли Хатнера, потом с большой радостью узнала, что ты замещаешь его.

– Спасибо. Выкладывайте.

– Дело касается одного старого джентльмена по имени Баттеруорт – Олдоса Баттеруорта, если говорить точнее. Ему семьдесят семь, но он резв, как щенок. Неделю назад ему прооперировали малую венечную артерию, и все было прекрасно, но последнее время он начал жаловаться на боли в правой ноге. От паха и ниже у него пропала пульсация.

– Эмбол? – спросил Дэвид скорее из вежливости, нежели из неуверенности в диагнозе.

– Я бы тоже хотела так думать, Дэвид. Нога уже сильно побледнела. Ты в настроении помочь нам удалить тромб?

– Буду только рад, – просил Дэвид. – Вы объяснили ему, на какой риск он идет?

– Да, но не мешает, если бы ты еще раз указал ему на это. Дэвид, меня немного пугает общая анестезия. Ты не считаешь, что можно...

Дэвид пришел в такое возбуждение от того, что может свой первый день закончить чем-то значительным, что фактически оборвал ее на полуслове.

... – перейти на местную? Конечно, можно. Только так.

– Я знала, что на тебя можно положиться, – сказала Армстронг. – Я должна была проконсультироваться с тобой. Олдос мой старый друг и пациент. Слушай, через час начинается заседание исполнительного комитета, и я как глава отделения этого сумасшедшего дома обязана там присутствовать. Не могли бы мы вечером где-нибудь пересечься?

– Разумеется, могли бы. Перед уходом я должен посмотреть кое-кого из своих больных. Как насчет Юга-4? У меня там лежит женщина, совершенно парализованная. Может, у вас возникнут какие-нибудь идеи по этому поводу?

– Буду рада помочь. В восемь?

– В восемь, – повторил Дэвид.

Тщательно вымыв руки и осторожно выставив их перед собой, Дэвид спиной вошел в операционную № 10, затем надел операционный халат и начал готовиться к тому, чтобы дирижировать оркестром, исполняющим его же собственную симфонию. Олдос Баттеруорт, такой беспомощный и хрупкий, лежал на узком операционном столе.

Дэвид приказал правую стопу Баттеруорта поместить в прозрачный пластиковый мешок, чтобы исключить инфекцию в ходе операции. Стопа была цвета белого мрамора.

Используя небольшие инъекции, он обезболил верхнюю часть правой ноги больного. Ввиду отсутствия пульса он решил, что бедренная артерия должна проходить приблизительно в дюйме от надреза. Неправильный расчет, и он столкнется с такой трудной операцией, где единственным решением окажется второй надрез. Сосредоточься, приказал он себе. Сконцентрируй всю свою волю. Скрытые за маской уголки его губ приподнялись и на лице заиграла тонкая улыбка знающего себе цену человечка. Он был готов.

– Скальпель, пожалуйста, – сказал Дэвид, беря из рук хирургической сестры инструмент. Он замер, закрыл глаза, затем сделал глубокий вдох, чувствуя каждой клеточкой своего тела ответственность момента. Открыв глаза, он оглядел стоящих рядом людей, которые застыли в немых позах в ожидании его приказаний. Слегка кивнув анестезиологу и бросив последний взгляд на обескровленную ногу Баттеруорта, он сделал надрез. Туго натянутая кожа раздвинулась, сразу же обнажив бедренную артерию. – Попал в "десятку", – прошептал Дэвид.

В течение нескольких минут артерия, твердая и тяжелая от тромба, была изолирована двумя тонкими полосками лейкопластыря, расположенными на расстоянии двух дюймов друг от друга. Осторожно он ввел длинную тонкую трубку с откачивающим баллоном внутрь артерии в направлении стопы. Определив, что наконечник трубки находится в требуемом положении, он накачал баллон и также осторожно вывел трубку обратно через надрез. Два фута вязкой темной жидкости ударили из трубки прежде, чем Дэвид успел освободить баллон. Он повторил процедуру в противоположном направлении и удалил сгусток крови, который привел к закупорке вен. Последовало промывание с помощью разжижителя крови, и на этом все было кончено. Он затянул полоски лейкопластыря, чтобы поток крови не хлынул через артерию, затем закрыл надрез в сосуде с помощью ряда мелких швов.

Второй раз за менее чем двадцать минут Дэвид обменялся мгновенным взглядом с каждым участником операции. Затем молча вздохнул, задержал дыхание и отпустил края лент. Сразу же нога Баттеруорта приняла естественный нормальный цвет. Все радостно зашумели. Операция прошла как по маслу. Лучше не придумаешь. Опьяненный успехом, Дэвид громко объявил Баттеруорту, что все обошлось, но тот так и не проснулся ни разу во время операции.

* * *

"Это было просто отлично, доктор Шелтон. Это было просто отлично, доктор Шелтон. Это было просто отлично, доктор Шелтон". Раз за разом повторял Дэвид слова хирургической сестры, ветерана больницы, пытаясь воспроизвести в точности ее интонацию. «Может быть, тебе следует позвонить ей и попросить повторить все это, чтобы не мучиться», – сказал он самому себе. Продиктовав оперативное замечание, он принял душ и переоделся. Теперь можно отправиться в корпус Юг-4, чтобы сообщить доктору Армстронг о том, что Баттеруорт был успешно прооперирован.

Он посмотрел на свои часы: без десяти восемь. Его второе подряд ночное дежурство в больнице и первое с тех пор, как он вступил в штат хирургов восемнадцать лет назад.

Маргарет Армстронг уже была на этаже, пила кофе и вела непринужденную беседу с Кристиной Билл и палатной сестрой, Уинни Эджерли. Когда Дэвид подошел к женщинам, его глаза невольно устремились на Кристину. Ее глаза и улыбка, казалось, говорили тысячу разных вещей одновременно. Или, возможно, это были его слова, его мысли, а не ее. В воображении промелькнуло идеальное, как драгоценный камень, лицо Лорен, и исчезло под взглядом этих карих глаз, устремленных на него.

Голос доктора Армстронг вывел его из забытья.

– Эй, Дэвид, – весело сказала она. – В больнице только и говорят о том, как ты сделал новую ногу моему коротышке. Молодец! Бери чашку и поднимем тост за твою успешную операцию. – Она взглянула на содержимое чашки, поморщилась и добавила: – Если, конечно, это можно назвать кофе.

На ней была черная юбка и светло-голубой кашемировый свитер. Золотая брошка-бабочка была единственным ее украшением. Она носила белый халат без пуговиц, какие неофициально полагались только профессорам или видным преподавателям. Ее черные волнистые волосы были коротко подстрижены и идеально сочетались с цветом ярко-синих глаз и тонкими чертами лица. От нее исходила такая энергия, которая заставляла подчиняться и уважать ее. В статье, написанной шесть лет тому назад и посвященной значительному вкладу Армстронг в медицину, она была охарактеризована как "Заметная фигура в американской кардиологии". А в то время ей было всего лишь пятьдесят восемь.

Обозревая пост медицинских сестер, Дэвид не мог не заметить непринужденных отношений, установившихся между Армстронг и двумя сестрами. Не то, что у доктора Уолласа Хатнера – с учетом того факта, что доктор Армстронг была женщиной. Контраст становился еще более ярким, когда она встала и налила ему чашку кофе.

Она представила его сестрам как "героя дня" и, озорно подмигнув Кристине, добавила, что Дэвид, насколько ей известно, не женат. Он покраснел и закрыл глаза в явном смущении, но одновременно понял, что тщательно избегает зрительного контакта с Кристиной. Через несколько секунд Армстронг заставила его подробно рассказать, как он оперировал ногу Баттеруорта. Опасность на этот раз миновала.

Рона Гоулд, младшая медсестра, присоединилась к группе, когда Дэвид с помощью красного и синего фломастера рисовал детали операции.

У него сложилось мнение, что Армстронг уже знает достаточно много об операции, вероятно, от одной из операционных сестер. Вместе с тем она приняла самое живое участие в дискуссии.

– А знаешь, – сказала она наконец, – я зашла в послеоперационную палату проведать Олдоса, а он ничего не помнит. Продрых самый важный момент в своей жизни. Человек мог лишиться ноги, если не сказать большего, а он спит как ни в чем не бывало. Вот что значит хорошая местная анестезия. А?

– Мне кажется, что он заснул после моих объяснений, что я собираюсь с ним сделать, – пошутил Дэвид.

Армстронг рассмеялась вместе с тремя сестрами, потом сказала:

– Дэвид, ты что-то говорил о трудной больной здесь, на Юге-4, Шарлотте Томас?

– По правде говоря, да, – ответил Дэвид. – Вы случайно не читаете чужие мысли?

– Ничего такого экзотического. Мы с сестрами вычислили, что на этом этаже только она одна соответствует описанию, поэтому я воспользовалась шансом и просмотрела ее карту.

– И?

– Ты оказался прав. У нее быстро развивается общий паралич тела. Фактически у меня только одно дополнение к твоей замечательной записке, которую ты написал утром, перечисляя ее многочисленные проблемы. У твоей миссис Томас в довершение всего еще и определенные признаки заболевания коронарной артерии. Я нашла их на электрокардиограмме. По крайней мере, я так прочитала кардиограмму, – скромно прибавила она. – К тому, что делается, решительно нечего добавить. Ты не считаешь, что закупорка кишечника потребует повторного обследования?

– Господи, надеюсь, что нет! – воскликнул Дэвид. – Для нее это будет третья серьезная операция меньше чем за три недели.

– Доктор Шелтон, у меня к вам вопрос, – сказала Кристина.

– Пять, пять, пять... два, ноль, один, шесть, – протараторил он.

– Что это?

– Номер моего телефона, – ответил Дэвид и немедленно сообразил, что ему следовало бы побольше узнать о Кристине Билл, Прежде, чем подобным образом шутить с ней.

Гоулд с Эджерли рассмеялись, но Кристине было не до смеха.

– Не смешно, – сказала она. – Я не встречала другой такой женщины, которая так бы мучилась, как Шарлотта Томас.

Дэвид пробормотал извинение, но Кристина словно не слышала его и продолжала:

– Мне непонятно, почему, если у нее столько неизлечимых болезней, доктор Хатнер приказал задействовать правило девяносто девять. В особенности после того, что случилось прошлой ночью.

– Прошлой ночью? – спросила Армстронг. – А что случилось прошлой ночью?

Дэвид молчал, не понимая, что она имеет в виду. Кристина замолчала, выжидающе уставившись на него. Наконец, он сказал:

– Муж миссис Томас и доктор Хатнер вступили в дискуссию относительно инвазивных методов лечения, избранных Хатнером. Муж был рассержен, даже, я бы сказал, пришел в ярость. Я полагаю, это и понятно. С такого рода вещами мы все время от времени сталкиваемся.

– И как Уолли воспринял, это? – спросила Армстронг, от любопытства наклоняясь вперед и рассеянно вертя чашкой с кофе.

– Как и следовало ожидать в такой обстановке, я так думаю, – сказал Дэвид. – Пожалуй, зашел немного далеко. Но упрямо стоял на своем. Отказался менять свой план лечения, независимо от того, что требовал Томас, который испытывал страшный стресс. В конце концов, Хатнер вовлек меня в это дело. Боюсь, что мое мнение и то, как я его выразил, пришлись ему не по вкусу. – Дэвид угрюмо улыбнулся своему эвфемизму.

– А лично твое отношение ко всему этому, Дэвид?

Голос доктора Армстронг звучал вкрадчиво, и по ее тону он догадался, что с ее стороны не последует никаких упреков в его адрес.

– Ситуация, что и говорить, чертовски запутанная, если вы простите мне такое выражение, – извинился он. – Я хочу сказать, что всегда труднее не использовать тот или иной метод лечения, чем просто брать первое же, пришедшее на ум лекарство, машину или хвататься за скальпель. Вот почему у нас так много таких, кто почти ничем не отличается от маразматиков. – Я, – продолжал он, – наблюдая за смертью близких мне людей от затяжных и тяжелых болезней, пришел к убеждению, что иногда доктор должен решиться на смелый шаг и предоставить природе делать свое дело. Вы не согласны со мной?

Решиться на смелый шаг... Предоставить природе делать свое дело... Что-то было в этих словах... в том, как они были произнесены. Маргарет Армстронг закрыла глаза, но слова Дэвида эхом звучали в ее голове, напомнив ей о других словах. Других словах и голосе молодой девушки.

«Все хорошо, мама... я здесь, мама».

– Вы не согласны со мной, доктор Армстронг?

«Мама, скажи, чем я могу тебе помочь... Тебе по-прежнему так же больно? Скажи, чем я могу тебе помочь... Пожалуйста, скажи, что я могу для тебя сделать...»

– Доктор Армстронг?

– О, да, – опомнилась она. – Итак, Дэвид, боюсь, что я в большей степени согласна с подходом доктора Хатнера, чем с твоим. – Как долго она пребывала в забытьи? Ждут ли они от нее объяснений или нет?

– Что вы хотите этим сказать?

"Нет, – решила она, – никаких объяснений".

– Исходя из вашей теории, врач будет постоянно сталкиваться с необходимостью изображать из себя Бога. Решать, кому жить, а кому умереть. Этакий Нерон от медицины. Большие пальцы вверх – мы вводим внутривенную инъекцию. Пальцы вниз – нет.

Дэвид откликнулся с такой эмоциональностью и силой, что поначалу испугал ее.

– Я считаю, что главная обязанность врача не постоянно вступать в битву со смертью, а делать все, от него зависящее, чтобы уменьшить боль и повысить качество жизни больных. Я хочу сказать, – продолжал он не столь пылко, – испробовали ли мы все методы лечения, провели ли все необходимые операции, даже если у них один шанс из миллиона... десяти тысяч выжить? – В наступившей тишине он осознал, что снова перешел к громким патетическим выражениям там, где было достаточно простых и ясных слов.

В этот момент Уинни Эджерли, прямая и довольно скучная женщина лет пятидесяти, настолько прониклась выступлением Дэвида, что тоже решила высказаться. – Я целиком на стороне доктора Армстронг, – искренне заявила она. – Я не хотела бы, чтобы из меня вытащили трубки, когда есть хоть малейший шанс. Кто знает, что может случиться в самую последнюю минуту. Правильно?

– Поймите меня правильно, миссис Эджерли, – сказал Дэвид, – стараясь сохранить спокойствие. – Я не за то, чтобы вытаскивать какие-либо трубки из кого бы то ни было. Я заявляю, что мы должны подумать дважды или более чем дважды, вводить ли их кому-то. Разумеется, они могут помочь, но они также могут продлить бесконечно агонию. Я выражаюсь достаточно ясно?

Эджерли кивнула, но по выражению ее лица было понятно, что она не согласна.

– Стало быть, Дэвид, – подытожила доктор Армстронг, – как все это отнести к вашей миссис Томас?

– Никак, – коротко ответил он. – Программа лечения миссис Томас четко определена доктором Хатнером. Моя обязанность – следовать установленному плану, насколько это в моих силах. Вот и все.

Армстронг хотела было что-то сказать, но по трансляции объявили, что доктора Дэвида срочно вызывают в пункт скорой помощи.

– Нет дыма без огня, – заметил он, улыбаясь и выжидающе глядя на доктора Армстронг.

– Но я знаю, что ты готов ринуться в бушующее пламя, – произнесла она. – Я очень рада за тебя, Дэвид.

– Спасибо, доктор Армстронг, – он допил кофе и добавил: – Спасибо за все.

Кивнув Эджерли и Гоулд и задержавшись взглядом на Кристине, Дэвид направился в кабинет неотложной помощи.

Кристина осталась сидеть одна на посту, поскольку все разбрелись по своим делам. На ее лице застыло озадаченное, ироничное выражение. Она опустила правую руку в карман свитера и с минуту водила пальцами по шприцу и ампуле с морфином, завернутыми в носовой платок. Затем поднялась и с деланным безразличием двинулась в направлении палаты 412.