Текст книги "Милосердные сестры"

Автор книги: Майкл Палмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Знаешь, – прочувственно сказала пожилая женщина, – я так много времени трачу на бумаги, переговоры с профсоюзами и текущие дела, что совершенно забыла, как ухаживать за больными. – Кристина скромно кивнула. – Старательность, с которой ты работаешь, еще раз убеждает меня в том, что пусть врачи нас не особенно уважают, пусть смеются над нашими умственными способностями или диагнозами, но именно мы вытягиваем больных. Честно говоря, я убеждена, что больных вылечивают не доктора, а мы, медицинские сестры.

"А как быть с теми, кто не выздоравливает?" – хотелось спросить Кристине.

Какое-то время они молча шли по коридору, затем Дельримпл остановилась и повернулась к ней:

– Кристина, ты особенная. Сестры, вроде тебя, нужны больнице. Всегда заходи ко мне, если тебе захочется поговорить. Все равно о чем.

Ее слова призваны были поддержать Кристину, но они как-то не вязались с выражением лица старшей сестры. Кристина внезапно почувствовала озноб и страх. Она искала подходящий ответ, когда телефон в конце коридора начал звонить, заставив Кристину вздрогнуть, как от пушечного выстрела.

– Вроде бы телефон сам не умеет отвечать, Кристина, – произнесла Дельримпл, направляясь к нему.

– Я отвечу, – вскричала Кристина, бросаясь мимо ошарашенной старшей сестры к трезвонящему телефону.

Подойдя ближе, Кристина замедлила шаги, надеясь, что он замолкнет – и вместе с тем страшась этого. Она остановилась перед аппаратом, потом схватила трубку, вынимая из кармана листки с записями о состоянии здоровья Шарлотты Томас. Шестое чувство подсказывало ей, что этот звонок предназначается ей.

У женщины оказался сухой, с небольшим акцентом голос.

– Я хотела бы поговорить с мисс Кристиной Билл, дежурной сестрой, работающей на этом этаже.

– Это Кристина Билл, – сказала она, чувствуя, как опять пересохло в горле.

– Мисс Билл, мое имя Эвелин. Я отвечаю на ваш звонок, который вы сделали недавно. Я представляю региональный контрольный комитет Новой Англии.

Кристина испуганно и быстро, как лань, оглядела коридор. Дельримпл нигде не было видно. Были, правда, другие люди... обслуживающий персонал и посетители, но они находились вне пределов слышимости. – Я... у меня имеется информация для оценки и рекомендации, – заикаясь произнесла она, не вполне уверенная в том, по правилам ли она ведет разговор.

– Очень хорошо, – ответила женщина. – Я буду записывать, так что, пожалуйста, говорите медленно и отчетливо. Я не буду прерывать вас, если только в этом не возникнет абсолютная необходимость. Пожалуйста, начинайте.

Кристина дрожащими руками принялась раскладывать страницы перед собой. Прошло не меньше тридцати секунд, прежде чем она справилась с эмоциями и мыслями, теснившимися в голове, и смогла снова обрести дар речи. Шарлотта очень хочет, чтобы это поскорее кончилось, поэтому ошибка исключается. Да, исключается. Вместе с тем в глубине души у нее зародилось сомнение. И только убедив себя, что ее кандидатура подлежит утверждению, Кристина приняла окончательное решение.

– Больная, о которой идет речь – миссис Шарлотта Томас, – продолжала она медленным и монотонным голосом, надеясь за ним скрыть его дрожание. – Это белая женщина шестидесяти лет и имеет диплом медицинской сестры. Восемнадцатого сентября ей была сделана резекция Майлса и колостомия по поводу рака толстой кишки. Я знаю миссис Томас с августа, когда она поступила к нам на обследование, и провела с ней много часов в разговорах до и после операции. Она всегда оставалась активной и крепкой женщиной и много раз заявляла мне, что ни за что не смирится с жизнью калеки и не станет мучиться от боли. Еще в июле этого года она на полной ставке работала в агентстве помощи на дому.

Кристина почувствовала, что начинает заговариваться. Ее руки покрылись холодным потом. Она предчувствовала, что этот разговор с Эвелин будет не из легких, хотя утром Пег уверяла: все пройдет гладко. А ведь это лишь предварительное сообщение. Что, если они утвердят его? Что, если действительно придется...

– Мисс Билл, вы можете продолжать, – послышался в трубке голос Эвелин, но в этот момент Кристина услыхала чьи-то приближающиеся шаги. Охваченная паникой, она повернула голову в сторону источника шума. – Мисс Билл? Вы меня слушаете? – спросила Эвелин.

В трех шагах стояла Дороти Дельримпл. "О Боже, что происходит, промелькнуло в голове Кристины. – Слышала ли она?"

– Мисс Билл, вы слушаете? – голос стал более требовательным.

– О, да, тетя Эвелин, – пробормотала она, побелевшими пальцами сжимая трубку. – Не подождете ли вы немного? Меня требует начальство. – Она положила свободную руку на подставку, но дрожь не утихала.

– Кристина, тебе плохо? – спросила Дельримпл слишком ласковым, слишком деловым тоном. – На тебе нет лица.

"Что ей ответить, – судорожно пыталась сообразить Кристина. – Как получше соврать?" – О, нет, нет, я чувствую себя чудесно, мисс Дельримпл. Это моя тетя. Моя тетя Эвелин.

– Ну если с тобой все в порядке... – проговорила старшая медсестра, пожимая плечами. – А то ты чуть не подпрыгнула до потолка, когда зазвонил телефон. Не видя тебя, я забеспокоилась и подумала, может что случилось...

Кристина не дала ей договорить, рассмеявшись через силу.

– Нет, со мной полный порядок. Дело... – в моем дяде. Сегодня ему сделали операцию, и я ждала этого звонка. Он хорошо перенес ее. – Одна ложь нагромождается на другую. Она не могла вспомнить, когда в последний раз лгала.

– Передай тете, что я рада, что все обошлось.

– Я кончу через две минуты, мисс Дельримпл, – еле слышно сказала она.

– О чем речь, говори сколько хочешь. – Дельримпл небрежно улыбнулась и направилась в глубину корпуса. Кристина подумала, что еще немного, и ей станет плохо. Листки бумаги с выписками из истории болезни Шарлотты Томас, зажатые в кулаке, слиплись в комок.

– Эвелин, вы меня слушаете? – упавшим голосом спросила Кристина.

– Да, мисс Билл. Теперь вы в состоянии говорить?

Кристина подумала: "Нет", – но вслух сказала.

– Да... да, все обошлось... то есть подождите... я приведу в порядок мои записи. – Ее пальцы отказывались повиноваться. Сперва телефонный звонок от Пег, затем тяжелая сцена с женой Джона Чепмена, после нее Шарлотта – и в довершение всего именно в этот день вышла на работу мисс Дельримпл, которая, как ни к какой другой сестре, цепляется к ней. Эти почти не связанные или даже совсем не связанные между собой события вдруг парализовали ее, воображение разыгралось и острая боль страха сдавила ей грудь и горло. Впопыхах она расправила листки, стараясь унять расшатавшиеся нервы.

– ...Так вот, она работала в агентстве помощи на дому. Я говорила это? – от звука собственного голоса Кристина почувствовала облегчение.

– Да, говорили, – терпеливо ответила Эвелин.

– О, хорошо... Так, погодите... О да... сейчас соображу. – Слова путались, а излишнее волнение мешало говорить. – Миссис Томас была на парентальном питании. Почти две недели у нее стоит подключичная система. Ей также вводят антибиотики. Кроме того, проводится почасовая легочная терапия, и постоянно подается кислород. – В этот миг она сообразила, что пропустила целую страницу. По правде говоря, она почти не помнила то, что говорила. – Эвелин... я... я кажется, что-то пропустила. Может, мне вернуться назад?

– Как знаешь, дорогая. Мы постараемся разобраться. А теперь успокойся и выкладывай остальную информацию, которая у тебя заготовлена.

Теплые слова женщины сразу благотворно подействовали на нее. Кристина глубоко вздохнула, чувствуя, как проходит огромное напряжение, сковавшее ее.

– Спасибо, – благодарно сказала она. Уверенный тон Эвелин подсказал ей, что она действует в компании с людьми, составляет частицу единой команды, даже целого движения, которое руководствуется высшими целями. И если ее роль трудна, временами вызывает страх, но и остальным сестрам не легче. В голосе Кристины впервые послышалась нотка спокойствия. – Я упустила из виду то, что сразу же после первой операции последовала вторая с целью дренажа обширного тазового абсцесса. Неделю назад у нее развилась пневмония, и прошлой ночью ей ввели носогастритную трубку для предотвращения возможной закупорки кишок.

Дрожь, правда, не прошла, но зато стало легче говорить.

– Недавно у нее образовался большой пролежень в области крестца, который причиняет ей сильную боль, поэтому врачи назначили круглосуточный прием демерола, а также обычную локальную терапию. Записи в карте по состоянию на вчерашний день показывают, что пневмония усиливается. В связи с этим ей предписана полная реанимация на случай приостановки сердца. Кажется, все, – облегченно вздохнула Кристина. Слава Богу! – Миссис Томас замужем. Имеет двоих детей и нескольких внуков и внучек. Я кончила. – Она перевела дух.

– Мисс Билл, – спросила Эвелин, – не могли бы вы сказать мне, имеется ли в ее карте документированное доказательство распространение опухоли на прочие органы?

– О, да, извините. Я пропустила целую страницу. Там был отчет рентгеновского обследования. На прошлой неделе была получена радиоизотопная сканограмма ее печени. Рентгенолог написал буквально следующее: "Множественные дефекты наполнения, типичные для данного типа опухоли".

– Когда в последний раз вы представляли нам на рассмотрение своих пациентов?

– У меня был только один пациент. Почти год назад. Миссис Томас мой второй случай. – «В тот раз было совсем по-другому, – подумала она. – Тогда было гораздо легче, не то, что сейчас». Она почувствовала, что не может больше стоять, и машинально огляделась в поисках стула.

– Благодарю вас за звонок, – сказала Эвелин, – и за вашу прекрасную характеристику больной. Региональный контрольный комитет "Союза ради жизни" рассмотрит ваш случай и свяжется с вами в течение ближайших двадцати четырех часов. А тем временем, как вам должно быть известно, вы не вправе предпринимать каких-либо самостоятельных действий.

– Я понимаю.

– Да, вот еще что, мисс Билл, – прибавила Эвелин. – Как зовут врача вашего пациента?

– Ее врача?

– Да.

– Доктор Хатнер. Уоллас Хатнер, начальник хирургического отделения.

– Спасибо, – сказала Эвелин. – Мы вам позвоним.

Глава III

Дэвид Шелтон принялся нетерпеливо барабанить пальцами по подлокотнику кресла, потом решил полистать «Американский хирургический журнал» трехмесячной давности. Его возбуждение от предвкушения обхода в компании с Уолласом Хатнером несколько спало после почти сорокапятиминутного ожидания. Хатнер, должно быть, столкнулся с непредвиденным затруднением в операционной.

Какое-то время Дэвид ходил взад-вперед по безлюдной раздевалке, закрывая двери шкафов. Как ни странно, но это помогло немного успокоиться, хотя сорок пять минут в пустой комнате, где обычно переодевались хирурги, никак не вписывались в его сценарий проведения вечера.

Решив, что Хатнер забыл о нем, он снял костюм, в который облачился по случаю такого события, и надел зеленый хирургический халат, потом закрыл чехлами свои поношенные ботинки из мягкой кожи и убрал внутрь черную пластину заземления. Он хотел было переобуться в новые парусиновые ботинки, предназначавшиеся для работы в операционной, но отказался от этой мысли, опасаясь, что новая пара может создать впечатление (впрочем, вполне правдоподобное), будто бы он в последнее время не слишком часто бывал на операциях.

Ритуал переодевания немедленно и положительно сказался на его неустойчивом боевом духе. Надев бумажную маску и зажим для волос, Дэвид принялся беззаботно напевать "Девушку из Макарены" – песню о появлении на арене Мехико матадора, готового сразиться с быком, – мелодию которой он впервые услышал много лет назад.

Поймав себя на том, что он поет, Дэвид громко рассмеялся. "Шелтон, ты определенно не в себе. Похоже, что ты собрался удалять аппендикс через задницу". Остановившись перед зеркалом, он убрал выбившиеся пряди волос под шапочку и вышел в коридор.

Хирургическое отделение Диккенсона, названное в честь первого главного хирурга больницы, состоявшее из двадцати шести палат и комнат без окон, занимало весь седьмой и восьмой этажи восточного корпуса. Настенные часы, попадавшиеся на каждом шагу, служили единственным намеком на то, что за пределами больницы течет жизнь. В смысле окружающей среды, политики, социального порядка, даже языка хирургическое отделение представляло собой мир внутри мира.

Будучи студентом-медиком, даже еще раньше, Дэвид мечтал стать частицей этого мира. Он любил мягкие звуки работающих машин и приглушенные голоса, эхом раздававшиеся по коридорам, многочасовое напряжение трудной операции, секунды стремительных действий, когда борьба шла в прямом смысле не на жизнь, а на смерть. И вот, второй раз в его жизни, мечте суждено воплотиться в жизнь.

Обозревая коридор, выложенный паркетом из липы, он заметил признаки активности только в двух операционных. Остальные были вычищены и подготовлены к приему первых больных утренней смены, и там не горел свет.

Дэвид загадал, что Хатнер, вероятно, находится в зале справа, – и проиграл самому себе уик-энд в Акапулько с Мерил Стрип.

– Я могу вам помочь? – встретила его в дверях другой операционной дежурная сестра в широком халате, который не в состоянии был скрыть ее мощную, как у защитника в американском футболе, конституцию. Бирюзовые глаза из-под косынки в цветочек глядели на него изучающе.

Держись уверенно, сказал себе Дэвид. Изобрази неподдельный ужас от того, что тебя не узнали. Он пытался подобрать какой-нибудь грозный ответ, когда Хатнер, склонившийся над столом, поднял голову и проговорил:

– А... Дэвид, добро пожаловать. Эдна, это доктор Шелтон. Помогите ему, пожалуйста, встать... вон там, позади доктора Брюстера. – Он кивнул в сторону врача, стоявшего по другую сторону операционного стола.

Дэвид ступил на подставку для ног и взглянул на сделанный надрез.

– Все началось с простого шва при кровоточащей язве, – пояснил Хатнер, не подозревая или по крайней мере не признавая, что он задерживается с обходом, – когда мы проникли внутрь, но я, тем не менее, решил довести до конца резекцию половины желудка и анастомоз по Билроту.

Дэвид обратил внимание на то, в каком порядке Хатнер произнес местоимения, и решил подумать об этом на досуге.

Через несколько секунд рабочий ритм, прерванный с появлением Дэвида, восстановился. Ему с первого взгляда стало ясно, что сосредоточенность Хатнера, его уменье и самоконтроль – экстраординарны. Ни одного лишнего движения или слова. Ни малейшего проявления нерешительности. Несмотря на то, что в комнате находились и другие, исполняющие свои партии, он, вне всякого сомнения, был дирижером и главным солистом.

Внезапно ножницы, поданные хирургической сестрой, выскользнули из руки Хатнера и с шумом, похожим на небольшой взрыв, упали на пол. В серо-голубых глазах хирурга мелькнул гнев.

– Черт возьми, Джинни, – зло бросил он. – Поаккуратней!

Сестра замерла, затем пробормотала извинение и осторожно подала ему вторые ножницы. Глаза Дэвида чуть сузились от удивления, поскольку ему было хорошо видно, что она не виновата. Он взглянул на стенные часы. Семь тридцать. Хатнер, выходит, оперирует двенадцать часов подряд.

Через минуту Хатнер критически осмотрел результаты своей работы и повернул затекшую шею.

– О'кей, Рик, она твоя, – сказал он врачу-стажеру. – Берись за дело и доводи его до конца. Стандартная послеоперационная методика. Я не думаю, что ей потребуется аппарат, но решай сам, что делать и когда она сможет оставить послеоперационную палату. В случае чего, обращайся к доктору Шелтону. Он подменит меня, а я отправляюсь на конференцию по сосудистым болезням в Кейп-Код. Есть вопросы?

Дэвиду показалось, что в глазах хирургической сестры он уловил возросший интерес. Реальный или воображаемый, этот взгляд немедленно возродил в нем возбуждение, связанное с тем, что готовят ему ближайшие три дня.

Хатнер отошел от стола, одним движением освободился от перепачканного кровью халата и перчаток и направился в" комнату отдыха. Следом за ним вышел Дэвид. Вместо того, чтобы рухнуть в ближайшее мягкое кресло, как предполагал Дэвид, Хатнер приблизился к своему шкафу и вытащил трубку с кисетом. Он набил пеньковую трубку тонкой работы и раскурил ее, и только тогда опустился в кожаное кресло. Затем движением руки пригласил Дэвида сесть на софу.

– Тернбуллу следовало бы направить на операцию эту женщину два дня назад, – проговорил он, имея в виду терапевта, который не сумел остановить кровотечение язвы. – Наверняка мне не пришлось бы браться за нее, поступи он так. – Хатнер закрыл глаза и принялся потирать нос тщательно наманикюренными, изящными пальцами.

Шестидесяти с небольшим лет, высокий, угловатый, с темными, посеребренными на висках волосами Хатнер в мельчайших деталях напоминал одного из тех патрициев, которых так любят изображать газеты и журналы.

– Я слышал много хорошего о твоей работе от сестер из операционной, Дэвид, – сказал Хатнер с ярко выраженным акцентом жителя Новой Англии.

Приятные вещи... Дэвид несколько секунд оценивал комплимент. Это было реакцией, выработанной почти восемью годами общения со снисходительными журналистами и притворно заботливыми коллегами. Дэвиду не нравилась эта черта в людях, но ничего не поделаешь. Однако он был уверен, что Хатнер льстит искренне.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Но, если вы заметили, меня не все знают. Я хочу сказать, что нельзя судить по одной операции за две-три недели. – Его слова не прозвучали упреком, это было простое изложение факта. Дэвид знал, что Хатнер может совершить в пятнадцать раз больше тяжелых операций, чем он.

– Терпение, Дэвид, терпение, – заметил Хатнер. – Ты помнишь, что я говорил тебе, когда ты пришел ко мне устраиваться на работу? Помни, врачей постоянно возносят на пьедестал, поэтому они постоянно находятся под тщательным наблюдением. – Он медленно пошевелил пальцами, подбирая слова. – Проблемы, такие как... а... с которыми столкнулся ты, не легко забываются в медицинских кругах. Они говорят о твоей странности, а многим докторам это не нравится. Просто делай свою работу хорошо и добросовестно, как ты привык делать, и пациенты пойдут. – С видом архиепископа он откинулся назад, держа трубку в ладонях.

– Надеюсь, – усмехнулся Дэвид. – Я хочу сказать, что очень благодарен вам за ваше доверие и признание. Лично для меня это очень много значит.

Хатнер отмахнулся от комплимента, хотя по выражению его лица можно было догадаться, что он его ждал и хотел услышать.

– Ерунда. Это я должен тебя благодарить. У меня камень с души свалился, когда я узнал, что мои пациенты попадут к такому энергичному и талантливому молодому турку, который присмотрит за ними во время моего отсутствия. Насколько я помню, ты проходил подготовку в Белом мемориале, не так ли?

– Да, сэр, когда-то я был там главным.

– Я так и не смог вписаться в их программу, – пробормотал, покачивая головой, Хатнер, что можно было принять за легкую зависть. – И зови меня просто Уолли. Я этими "сэрами" сыт по горло каждый день. Они годятся разве что для двора короля Артура.

Дэвид кивнул, улыбнулся и едва сдержался, чтобы в очередной раз не произнести "да, сэр".

Хатнер вскочил на ноги.

– Быстро приму душ и введу потом тебя в курс дела. – Он бросил испачканный халат в парусиновую корзину, вынул журнал из ящика и протянул его Дэвиду. – Взгляни на мою статью о радикальной хирургии при метастизирующей опухоли молочной железы. Мне интересно узнать твое мнение.

С этими словами он направился в душевую и прежде, чем повернуть кран, прокричал:

– Ты играешь в теннис, Дэвид? Мы могли бы встретиться и немного поиграть, пока погода совсем не испортилась.

– Со штангой я справляюсь лучше, – тихо, чтобы не услышал Хатнер, произнес Дэвид и принялся просматривать статью. Напечатанная в малоизвестном журнале, она отстаивала новые принципы оперирования груди, яичников и надпочечников у пациентов с широко распространенными раком груди. В самой концепции ничего революционного не было. В отдельных случаях она уже применялась. Однако, какой бы ужасной ни была болезнь, обнародование в официальном издании радикального метода лечения, дополняемого таблицами выживания, покоробило Дэвида. Выживания. Не в это ли все упирается? Он захлопнул журнал и сунул его обратно в ящик Хатнера.

Радиочасы пробили восемь, возвещая о том, что время посещения больных вышло, когда два хирурга принялись совершать обход по западному корпусу. Ранее Дэвид уже успел посетить своих больных: десятилетнего мальчика с грыжей и Эдвину Берроуз, сорокалетнюю женщину, у которой после работы на фабрике и четырех беременностей развилось варикозное расширение вен, и ее ноги превратились в некое подобие искривленных и перекрученных корней бенгальской смоковницы.

В разных корпусах больницы у Уолласа Хатнера было около тридцати больных. И почти все перенесли сложные операции. Появление Хатнера на каждом этаже оказывало магическое воздействие. Шутки у поста медицинских сестер прекращались. Голоса звучали тише. Старшие сестры мгновенно материализовались и с картами больных сопровождали их по палатам. Ответы на резкие вопросы главного хирурга звучали односложно или же, наоборот; выражались в безудержном нервном потоке, перегруженном информацией. Все это время Хатнер сохранял изысканные манеры, быстро переходя от одной койки к другой, не проявляя ни малейшего признака усталости, которая могла свалить с ног любого. Этот человек уникален, был вынужден признать Дэвид. Феномен.

Мало помалу выработалась удобная схема обхода. Хатнер позволял старшей медсестре доводить их до дверей палаты, затем брал из ее рук карту и подходил к кровати очередного больного. За ним следовал Дэвид, старшая и палатная медсестры. После чего Хатнер передавал нераскрытую карту Дэвиду, представлял его больному и кратко описывал историю болезни, объясняя в предельно сжатой форме последующий курс лечения на такой смеси профессионального жаргона, который был понятен только медицинскому работнику.

В заключение он проводил беглое обследование больного, а в это время Дэвид листал карту и заносил в отрывной блокнот соответствующие лабораторные данные вместе с замечаниями Хатнера по поводу лечения того или иного пациента. В основном он старался держаться в тени, говоря только тогда, когда к нему обращались, и сводя свои вопросы к минимуму.

Время от времени он поглядывал на Хатнера. Судя по всему, тот был доволен, что его подопечные попали в надежные руки. Однако вскоре Дэвид забеспокоился. Несмотря на легенды, которые создавались вокруг его имени, и неоспоримую, а, вероятно, и беспрецедентную виртуозность хирурга, Уолласа Хатнера отличала небрежность в записях историй болезни, они страдали чрезмерной краткостью и отсутствием нужной информации; некоторые лабораторные результаты оставались без внимания по пять-шесть дней, прежде чем он обращал на них внимание и требовал проведения повторной проверки. Мелочи. Несущественные детали. Но в них прослеживалась определенная система. Такого рода небрежность не отражалась на каждом больном, но в итоге приводила к тому, что кому-то пришлось пролежать в больнице больше положенного срока, второму потребовалась повторная операция, а для третьего дело окончилось и вовсе смертью.

Он должен знать, сказал самому себе Дэвид. Он все знает, но пока не нашел способ, как устранить эти проблемы. И дело здесь не в отсутствии гордости, щепетильности или умении... У Хатнера все три свойства были налицо. Этот человек просто загоняет себя, решил Дэвид. Слишком много работы. Слишком много комитетов, групп и обязательных занятий. Как одному успеть втиснуть такую уйму обязанностей в один единственный день? Рано или поздно ему придется очертить для себя границы, пойти на компромисс или же... искать помощи. Может быть, Лорен права, пришел он к неожиданному выводу. Может быть, Хатнер подыскивает себе преемника. Или, может быть, усмехнулся Дэвид, Хатнер остановил на нем свой выбор, полагая, что из всех хирургов больницы, он, как никто другой, склонен не заметить эти неадекватности. Впрочем, неважно. Эти оплошности и упущения незначительны. В ближайшее время он тщательно просмотрит все карты и исправит все, что можно исправить.

Придержи свой язык, мысленно приказал он себе. Осталось совсем мало больных, и ты потом будешь предоставлен самому себе.

Спустя пять минут решение Дэвида не высовываться было сильно поколеблено. Следующим больным оказался Энтон Мерчадо, мужчина лет шестидесяти, работавший на рыболовном судне. Он попал в больницу месяц назад по поводу образования в брюшной полости неопасной массы. Хатнер дренажировал ее и сделал иссечение кисты на поджелудочной железе. Мерчадо быстро пошел на поправку, но затем у него начали проявляться симптомы инфекции верхних дыхательных путей. Хатнер по телефону прописал ему тетрациклин – широко используемый в таких случаях антибиотик.

Состояние больного, должно быть, улучшилось, решил Дэвид, поскольку это лекарство в записях Хатнера нигде больше не упоминалось. Однако распоряжения об его отмене также не приводилось. Фактически он принимал его почти две недели.

Торопясь поскорее завершить обход, Хатнер в двух словах описал, что творится с сердцем, легкими и животом Мерчадо. Дэвид стоял рядом, больше вникая в содержание карты, чем в то, что говорит главный хирург.

За день до того, как должны были выписать Мерчадо из больницы, у него открылся сильный понос. Сперва Хатнер решил, что это вирусный энтерит, однако через несколько дней его состояние ухудшилось, а при простом вирусном энтерите этого не должно происходить, и появились первые признаки обезвоживания.

Дэвид мельком просмотрел записи о ходе болезни и перешел к результатам лабораторного исследования. Возрастающее беспокойство Хатнера каждый день выражалось в увеличении количества распоряжений по проведению новых лабораторных анализов и диагностических процедур – все напрасно. Предпринимались отчаянные усилия по нормализации состояния Мерчадо, но стало ясно, что этот мужчина обречен.

При детальном ознакомлении с историей болезни у Дэвида зародилось одно предположение. Он поспешно принялся листать страницы лабораторных отчетов, отыскивая результаты анализа посева испражнений, который проводился несколько дней подряд.

– Итак, что вы скажете? – спросил Хатнер, оборачиваясь к Дэвиду. – Дэвид...

– О, извините, – смущенно произнес Дэвид, поднимая голову. – Я заметил, что он все еще на тетрациклине и собирался выяснить, не привело ли это к staph colitus. Такое случается не часто, но...

– Тетрациклин? – оборвал его Хатнер. – Я же отменил его несколько дней назад. Выходит, они продолжают давать его?

Стоящая за спиной Хатнера дежурная сестра энергично закивала головою.

– Ну да ладно, – нерешительно заметил Хатнер.

Дэвид чуть было не спросил его, действительно ли он отменил это лекарство или только собирался сделать это.

– Результаты анализов оказались негативными. Почему бы тебе не распорядиться об отмене тетрациклина. Впрочем, если хочешь, можно исследовать еще одну культуру.

Дэвид собирался согласиться, но в следующее мгновение он заметил большую распечатку компьютера, в которой перечислялись все результаты, полученные в отношении данного пациента по состоянию на сегодняшний день. В частности было указано следующее:

9/24 параметры стула

Умеренный рост, s. aureus

Повышенная чувствительность

Staphaureus наиболее вирулентная форма бактерий. Дэвид закрыл глаза, надеясь, что когда откроет, то эти слова исчезнут. С полминуты он колебался, но потом решил ничего не говорить о сделанном открытии и исправить положение потом. Неизвестно, сколько бы продолжалось это колебание, если бы Хатнер не спросил:

– В чем дело, Дэвид? Ты что-то раскопал?

"Проклятье!" – выругался про себя Дэвид. Ему на ум пришло с десяток возможных ответов, но, поразмыслив, он все их отверг. Он еще намучается с этим делом, от которого никуда не денешься. Краем глаза он заметил, что две сестры замерли, как статуи, у края кровати. Догадываются ли они, что в ближайшие часы успех его вечернего дежурства, а, возможно, и вся карьера, поставлены на карту?

Дальше происходящее Дэвид воспринимал как в странном сне. Рука медленно протянула карту Мерчадо Хатнеру, и палец, указывающий на отвратительную и обезличенную строку, казался принадлежащим не ему, а кому-то другому.

Глаза Хатнера гневно устремились на операционную сестру, потом они встретились с глазами Дэвида и снова сверкнули в сторону бедной женщины.

– Миссис Байэрд, – прорычал он, тыча картой в палатную сестру, – я хочу знать, кто отвечает за то, что не обратил мое внимание вот на это. Кто бы это ни был, сестра или секретарь, в понедельник утром чтобы она была у меня в офисе. Ясно?

Дородная сестра, ветеран, повидавшая на своем веку немало больничных разборок, взглянула на страницу, затем пожала плечами и кивнула головой. Дэвид подумал, а дойдет ли до конца Хатнер в своей попытке отыскать козла отпущения.

– Идем, доктор Шелтон, – коротко попросил Хатнер. – Уже поздно, а у нас еще уйма больных.

* * *

Было почти десять часов, когда они прибыли на Юг-4, чтобы осмотреть последнюю больную Хатнера – Шарлотту Томас. Впервые за весь вечер Хатнер отклонился от привычной схемы обхода. Взяв карту из рук дежурной сестры, он сказал:

– Пойдем в комнату отдыха сестер, Дэвид. Нас ждет мой самый трудный пациент. Я хотел бы поговорить перед тем, как отправиться к ней. Может быть, кто-нибудь принесет нам по чашке кофе. – Последняя фраза явно адресовалась к сестре, которая молчаливо улыбнулась. – Мне послабее и без сахара, а доктору Шелтону?..

– Покрепче, – попросил Дэвид.

– Прошу, доктор, – произнес Хатнер, усаживаясь и пододвигая карту стационарного больного Дэвиду. – Полистай; пока готовят кофе.

Взглянув на объемистый фолиант, даже не читая его, Дэвид сразу понял, что дела Шарлотты Томас плохи. Он вспомнил о своей стажировке и высоком худом ньюйоркце по имени Джеральд Фокс, пришедшем на практику годом раньше. Этот Фокс достиг бессмертия, по крайней мере в больнице Белого мемориала, размножив на ксероксе "Золотые законы медицины Фокса" – перечень из трех страниц с циничными максимами и определениями. Среди его аксиом было определение сложного случая ("Когда суммарные диаметры всех трубок, входящих в тело больного, превышают размер его шляпы"), гинеколога ("Любимец старых кумушек") и фатальной болезни ("Больничная карта толщиной с палец").

Кофе прибыл, когда Дэвид принялся читать историю госпитализации и физического обследования, и до него донеслось:

– А... мисс Билл, спасибо. Вы милосердная душа.