Текст книги "Опасный пациент"

Автор книги: Майкл Крайтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Эллис был явно ошарашен. Он провел ладонью по редеющим волосам и взглянул на Росс, а она резко мотнула головой, словно говоря: «Не надо – здесь не место исследовать психопатологию Бенсона».

– Я бы тоже занервничал, – согласился Эллис.

– Ну вот, – сказал Бенсон, – видите?!

Эллис сглотнул слюну.

Да он же нарочно тебя дразнит, подумала Росс. Не попадайся ему на крючок!

– Но ведь, – сказал Эллис, – я же не машина!

Росс вздрогнула.

– Это как посмотреть, – возразил Бенсон. – Некоторые ваши функции носят повторяющийся механический характер. С этой точки зрения их легко спрограммировать, и они относительно просты, если вы…

– Думаю, – вставая, вступила в разговор Росс, – что сейчас нам самое время послушать вопросы присутствующих.

Эллису все это явно не понравилось, но он не стал возражать, а Бенсон тоже милостиво помалкивал. Она взглянула на аудиторию, и через какое-то мгновение руку поднял мужчина.

– Мистер Бенсон, вы не могли бы рассказать нам подробнее о запахах, которые преследуют вас перед затемнениями?

– Вообще-то нет, – ответил Бенсон. – Они какие-то странные – вот и все. Они отвратительные, эти запахи, удушливые, но ни на что не похожи – если вы понимаете, что я хочу сказать. Я хочу сказать, что невозможно определить характер запахов. В моем запоминающем устройстве ничего подобного не зафиксировано.

– Вы не могли бы дать нам приблизительное описание этих запахов?

Бенсон пожал плечами.

– Может… свинячье дерьмо в скипидаре.

В аудитории поднялась еще одна рука.

– Мистер Бенсон, вы испытывали эти затемнения все чаще и чаще. Они были также и более продолжительными?

– Да, – ответил Бенсон. – Теперь они длятся часами.

– А как вы себя чувствуете после периодов затемнения?

– Тошнит.

– Вы не уточните ваши ощущения?

– Иногда я блюю. Достаточно уточнил?

Росс нахмурилась. Она понимала, что Бенсон начинает злиться.

– Еще есть вопросы? – спросила она, надеясь, что больше не будет. Она обвела взглядом ряды амфитеатра. Наступило долгое молчание.

– Ну тогда, – сказал Эллис, – мы, наверное, можем перейти к обсуждению деталей операции третьей стадии. Мистеру Бенсону все это известно, поэтому он может либо остаться, либо уйти – как ему будет угодно.

Росс не одобрила этих слов. Эллис выпендривался – все это типичные приколы хирурга, обожающего всем показывать, что его пациент готов быть разрезанным и изувеченным. Как же это нечестно – просить Бенсона остаться в зале.

– Я останусь, – сказал Бенсон.

– Отлично! – Эллис подошел к доске и схематично изобразил на ней человеческий мозг. – Так вот, – начал он, – насколько мы понимаем процесс протекания болезни, при эпилепсии поражается часть мозга – образуется рубец. Это словно шрам в любой иной области человеческого организма – масса фиброзных тканей, множество разрывов и деформаций. Такой рубец становится как бы фокусом ненормальных электрических разрядов Из этого фокуса можно наблюдать расхождение множества волн, которые подобны ряби на воде от брошенного камня.

Эллис изобразил на мозге точку и нарисовал расходящиеся от нее концентрические круги.

– Вследствие этой электрической ряби и происходит припадок. В некоторых областях мозга этот фокус электрического разряда результирует в припадке, сопровождающемся судорогами мышц, образованием пены на губах и так далее. Если этот фокус возникает в других областях мозга, результаты бывают иными. Если фокус разрядов находится в височной доле, как в случае мистера Бенсона, мы можем наблюдать так называемую психомоторную эпилепсию – конвульсии сознания, а не тела… Возникают странные мысли, сопровождаемые вспышками насильственных действий. Этому предшествует характерная аура, часто проявляющаяся в виде запахов.

Бенсон слушал, смотрел, кивал.

– Далее, – продолжал Эллис. – Из работ многих исследователей нам известно, что возможно прервать припадок, подвергая электрошоку определенные участки мозга. Припадки начинаются медленно. Проходит несколько секунд – иногда даже полминуты, – прежде чем припадок достигнет пика. Электрошок в этот самый момент предотвращает припадок.

Он перечеркнул двумя косыми чертами концентрические круги. Потом нарисовал новый мозг, голову и шею.

– Перед нами встают две проблемы. Первая – какую именно часть мозга следует подвергнуть электрошоку. Ну, мы вообще-то знаем, что электрошок следует направлять в миндалины, в заднюю область так называемой лимбической системы. Но мы не знаем, куда именно, однако мы можем решить эту проблему путем имплантирования некоторого количества электродов в мозг. Завтра утром мистеру Бенсону будет имплантировано сорок электродов.

Он провел две черты на мозге.

– Теперь вторая проблема: как нам определить время начала приступа? Мы же должны четко знать, когда применить блокирующий шок. К счастью, те же самые электроды, которые мы применяем для посылки разряда, могут быть также использованы для «считывания» электрической активности мозга. Каждому приступу предшествует вполне определенный рисунок электрической активности.

Эллис замолчал и взглянул на Бенсона, потом на аудиторию.

– То есть мы имеем дело с системой обратной связи – те же самые электроды используются для определения начала очередного припадка и для электрошока, прерывающего этот припадок. Механизм системы обратной связи контролируется компьютером.

Он нарисовал крошечный квадратик на шее схематического пациента.

– Мы в ЦНПИ разработали компьютер, который будет вести наблюдение за электрической активностью мозга: зафиксировав начало нового приступа, он направит соответствующий электрошок в нужный участок мозга. Этот компьютер имеет размеры обычной почтовой марки и весит одну десятую унции. Его имплантируют под кожу шеи пациента.

Эллис нарисовал эллипс под шеей и соединил его проводками с квадратиком компьютера.

– Компьютер будет снабжен энергетической установкой типа «Хэндлер Пи-Пи-Джей» с плутониевым наполнителем, который мы имплантируем под кожу, в плечевую мышцу. Таким образом, пациент будет на полном самообеспечении. Энергетическая установка способна постоянно и надежно вырабатывать энергию в течение двадцати лет, – он ткнул мелом в разные части диаграммы. – Такова полная цепь системы обратной связи: мозг – электроды – компьютер – энергетическая установка – и снова мозг. Замкнутое кольцо без каких-либо внешних элементов.

Он обернулся к Бенсону, следившему за дискуссией с выражением подчеркнутого безразличия.

– Мистер Бенсон, у вас есть какие-нибудь замечания?

Росс издала сдавленный стон. Эллис прямо-таки старался ему досадить. Это очень жестоко – даже для хирурга.

– Нет, – ответил Бенсон. – Мне нечего сказать, – и зевнул.

***

Когда Бенсона выкатили из аудитории, Росс удалилась вместе с ним. Ей не было необходимости сопровождать его, но ее беспокоило состояние пациента, и она чувствовала себя немного виноватой в том, как с ним обошелся Эллис.

– Как вам это понравилось? – спросила она.

– По-своему было интересно.

– В каком смысле?

– Ну, дискуссия проходила в сугубо медицинском плане. Мне думалось, что она будет больше выдержана в философском ключе.

– Мы же практикующие врачи, – сказала она, улыбаясь, – и нас интересуют практические проблемы.

Бенсон тоже улыбнулся.

– Как и Ньютона. Что может быть более практичным, чем ответ на вопрос, отчего яблоко падает с дерева.

– Вы и впрямь усматриваете в этом философский смысл?

Бенсон кивнул и посерьезнел.

– Да – и вы тоже. Вы только притворяетесь, будто это не так.

Она остановилась посреди коридора, глядя вслед Бенсону, которого покатили к лифту. Бенсон, Моррис и полицейский стали ждать у дверей. Моррис нетерпеливо, даже свирепо, нажимал кнопку вызова. Наконец лифт подъехал, и они вошли внутрь. Бенсон махнул ей на прощанье рукой, и двери закрылись.

Она пошла обратно в аудиторию.

– …продолжались более десяти лет, – говорил Эллис. – Вначале мы имели дело с кардиостимуляторами, когда для замены батареек требовалось небольшое хирургическое вмешательство почти каждый год. Эта процедура малоприятна как для хирурга, так и для пациента. Ядерная энергетическая установка вполне надежна и может быть использована в течение длительного времени. Мы, вероятно, заменим установку не ранее 1990 года – если мистер Бенсон к тому времени будет все еще жив.

Джанет Росс проскользнула в зал и села, когда был задан следующий вопрос:

– Но как вы определите, какой из сорока электродов должен предотвратить приступ?

– Мы имплантируем все электроды, – ответил Эллис, – и замкнем их на компьютер. Все электроды будут в рабочем режиме круглосуточно. Через сутки после операции мы стимулируем электроды по радио и определим, какой из них функционирует наиболее эффективно. Впоследствии мы будем активизировать их с помощью дистанционного управления.

Откуда– то из средних рядов раздался кашель и знакомый голос произнес:

– Эти технические детали представляют определенный интерес, но мне кажется, они уводят от главной проблемы. – Росс посмотрела на выступающего: Мэнон. Мэнону было лет семьдесят пять – он давно занимал должность почетного профессора и редко появлялся в клинике. Когда же он все-таки приходил, к нему относились как к старому чудаку, давно растратившему весь свой былой талант и безнадежно отставшему от современного уровня развития научной мысли. – Мне представляется, что этот пациент является психотиком.

– Это преувеличение, – возразил Эллис.

– Возможно. Но, во всяком случае, у него явно проявляется острое расстройство личностных ориентаций. Мне представляется тревожным то, что в его сознании отождествляются люди и машины.

– Расстройство личности – составляющая его заболевания, – сказал Эллис. – В недавней статье Харлея, сотрудника Йельского университета, отмечалось, что у пятидесяти процентов эпилептиков с пораженной височной долей наблюдаются симптомы распада личности, что никак не связано с припадками как таковыми.

– Верно, – сказал Мэнон с едва заметным раздражением в голосе. – Это симптом его заболевания, не зависящий от приступов. Но будет ли предлагаемая вами операция способствовать излечению и этого заболевания?

Джанет Росс была удовлетворена. Мэнон в точности повторил ее доводы.

– Нет, – сказал Эллис. – Вероятно, нет.

– Другими словами, операция положит конец приступам, но не его бредовым идеям?

– Да, скорее всего, так и случится.

– Позвольте мне немного еще занять ваше время, – продолжал Мэнон. Нахмурившись, он обвел глазами аудиторию. – Именно такой образ мышления более всего меня и пугает в исследованиях, проводимых Центром. Я вовсе не имею в виду конкретно вас, доктор. Это общая проблема всей нынешней медицины. Например, если мы сталкиваемся с попыткой самоубийства или случаем употребления смертельной дозы наркотиков, то как мы поступаем? Мы прочищаем пострадавшему желудок, читаем ему душещипательную лекцию и отправляем домой. Вот и все лечение – но едва ли так мы излечим больного. Пациент рано или поздно вновь вернется к нам. Прочистка желудка не лечит депрессию. Этим можно только устранить единичный случай отравления наркотиками.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, но тем не менее…

– Я бы также хотел вам напомнить случай с пациентом Л. Вы помните этот случай?

– Вряд ли случай с мистером Л. в данном случае применим, – возразил Эллис. Говорил он уже запальчиво и раздраженно.

– Я в этом отнюдь не уверен. – И, видя обращенные к нему озадаченные лица слушателей, Мэнон продолжал:

– Несколько лет назад история с мистером Л. наделала много шума. Это был мужчина тридцати девяти лет, страдающий двусторонней болезнью почек в последней стадии. Хронический гломерулонефрит. Ему предполагалось сделать операцию по пересадке почек. Но поскольку оборудования для трансплантации у нас не хватает, специальная комиссия отбирает кандидатов на операцию. Так вот, психиатры – члены отборочной комиссии резко возражали против назначения мистера Л. на операцию по трансплантации почек на том основании, что мистер Л. страдал психозом. Он верил, например, что Солнце правит Землей, и не выходил на улицу в течение светового дня. По нашему убеждению, его психическое состояние было таково, что операция по пересадке почек не могла принести ему никакой пользы. Но в конце концов его прооперировали. А полгода спустя он покончил с собой. Это была трагедия. Но вопрос в другом: не принесли бы пользы кому-то другому затраты многих тысяч долларов и многих часов труднейшей работы, которые потребовала та операция?

Эллис шагал взад и вперед перед кафедрой, чуть подволакивая больную ногу. Росс знала, что это означает: он ощущает угрозу извне. Обычно Эллис старательно скрывал свое увечье, так что его хромоту мог заметить лишь наметанный глаз. Но когда он был уставшим, или обозленным, или испуганным, хромота становилась очень заметной. Можно было подумать, что он бессознательно требовал от окружающих сочувствия: мол, не надо на меня нападать, я же калека! Но, разумеется, он этого даже не подозревал.

– Я понимаю суть вашего возражения, – сказал Эллис. – Однако в том виде, в каком вы сформулировали свою позицию, я не могу ответить на ваш вопрос. Ваш аргумент невозможно опровергнуть. Но мне бы хотелось подойти к проблеме с несколько иной точки зрения. Безусловно, Бенсон страдает расстройством психики, и наша операция, возможно, не изменит его состояния. Но подумайте, что может произойти, если мы его не прооперируем? Мы разве окажем ему большую услугу? Не думаю. Нам известно, что его припадки опасны для жизни – и его жизни, и жизни окружающих. Эти припадки уже стали причиной его конфликта с законом, и они с каждым разом становятся все интенсивнее. Операция поможет предотвратить их, и нам представляется, что именно в этом и заключается ее польза для пациента.

Мэнон передернул плечами. Джанет Росс знала, что означает этот жест: признак неразрешимых противоречий, тупика.

– Так, – продолжал Эллис. – Другие вопросы есть?

Других вопросов не было.

3

– Черт бы его побрал! – воскликнул Эллис, отирая пот со лба. – Он все никак не угомонится!

Джанет Росс шла рядом с ним. Они направлялись к корпусу научно-исследовательских лабораторий. Близился вечер. Солнце желтело, становясь постепенно серым и бледным.

– Он сделал обоснованные замечания, – сказала она мягко.

– Ах да, я все время забываю, что ты на его стороне.

– А почему ты все время забываешь? – Она улыбнулась. Будучи единственным психиатром в штате Центра нейропсихиатрических исследований, она с самого начала выступала противницей операции Бенсона.

– Послушай, – сказал Эллис. – Мы же делаем все, что в наших силах. Если бы его можно было полностью вылечить – замечательно! Но нам это не под силу. Мы можем только помочь ему. Вот мы и поможем.

Она молчала. Сказать ей было нечего. Она уже не раз высказывала Эллису свое мнение. Эта операция больному ничем не поможет – более того, есть вероятность, что после нее Бенсону станет хуже. Она не сомневалась, что и Эллис учитывал такую вероятность, но упрямо ее игнорировал. Или, по крайней мере, так ей казалось.

Вообще– то Эллис ей нравился -так же, как и другие хирурги. Она видела в хирургах склонных к самым решительным действиям мужчин (да в основном все они были мужчинами, что она считала весьма знаменательным), стремящихся что-то сделать, предпринять что-то радикальное. В этом смысле Эллис был куда лучше многих из них. Он мудро поступил, отвергнув нескольких пациентов третьей стадии, стоявших в очереди до Бенсона. Она знала, сколь трудным для него было это решение, потому что в глубине души он только и горел желанием сделать новую операцию.

– Как же я все это ненавижу! – пробурчал Эллис.

– Ненавидишь – что?

– Политику. Приятно оперировать обезьянок. Никакой политики.

– Но ты же хочешь прооперировать Бенсона…

– Я готов. Мы все готовы. Нам просто необходимо наконец-то решиться на этот важный шаг. Настало время его сделать, – он взглянул на нее. – А почему ты так неуверенна?

– Потому.

Они подошли к научно-исследовательскому корпусу. Эллис отправился на ужин с Макферсоном – «политический ужин», как раздраженно пояснил он, – а она поднялась на четвертый этаж.

После десяти лет непрерывного расширения Центр нейропсихиатрических исследований занял полностью весь четвертый этаж. В этом здании стены на всех этажах были выкрашены в унылый белый цвет, а стены ЦНПИ сияли всеми цветами радуги. Цель этой веселой раскраски была одна – дать пациентам возможность испытывать здесь спокойствие и оптимизм, но на Росс эти яркие стены четвертого этажа всегда оказывали прямо противоположное воздействие. Она считала эти попугайские цвета фальшивыми и искусственно веселыми – точно в яслях для умственно отсталых малышей.

Она вышла из лифта и бросила взгляд в сторону справочной: одна стена голубая, другая красная. Как и почти все остальное в Центре нейропсихиатрических исследований, идея такой расцветки принадлежала Макферсону. Странно, подумала она, как точно в структуре организации отражаются особенности личности начальника. Макферсон, казалось, был воплощением веселого духа детского сада – безграничного оптимизма.

Ну уж конечно – можно быть оптимистом, когда тебе предстоит прооперировать Гарри Бенсона!

В Центре было тихо: почти весь персонал уже разошелся по домам. Она прошла по коридору мимо ярких дверей с табличками: «СОНОЭНЦЕФАЛОГРАФИЯ», «КОРКОВЫЕ ФУНКЦИИ», «ЭЭГ», «ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ДИАГНОСТИКА» и в самом конце коридора – «ТЕЛЕКОМП». Работа, кипящая за этими дверьми, была столь же сложной для понимания, как и надписи на табличках, а ведь это было только отделение ухода за больными – «Прикладные процедуры», как называл его Макферсон.

В отделении занимались, можно сказать, вещами ординарными – если сравнивать с «Развитием», отделением исследовательских проектов с его химитродами, компсимами и вероятностными сценариями. Не говоря уж о крупных проектах вроде «Джорджа» и «Марты», «Формы Кью», «Развитие» лет на десять опережало «Прикладные процедуры», а «прикладники» в своих областях продвинулись очень и очень далеко.

Год назад Макферсон попросил Росс провести группу журналистов, специализирующихся на вопросах науки, по ЦНПИ. Он выбрал именно ее в качестве гида, по его словам, из-за ее «аппетитной попки»! Забавно было от него такое услышать. Но она также была и шокирована. Обычно он держался с ней вежливо и по-отечески.

Но что говорить о ней – шокированы были и репортеры. Росс собиралась показать им и «Прикладные», и «Развитие», но, увидев, что делается у «прикладников», гости явно получили чрезмерную порцию острых ощущений, и она прервала экскурсию.

Потом это ее долго беспокоило. Репортеры же не были наивными неискушенными дурачками. Это были люди, которые курсировали между крупнейшими научными центрами всю свою жизнь. Но, ознакомившись с опытами и исследованиями, которые велись в ЦНПИ, они буквально потеряли дар речи. Сама она давно уже утратила способность абстрагироваться, взглянуть на происходящее в Центре как бы со стороны – ведь к тому времени она проработала здесь уже три года и постепенно привыкла ко всему, что творилось в этих стенах. Взаимодействие человека и машины, человеческого мозга и электронного мозга – все это уже давно не представлялось ей чем-то странным и шокирующим. Она воспринимала это как нормальный путь движения науки вперед к новым достижениям.

С другой же стороны, она выступала против операции третьей стадии на Бенсоне. С самого начала она возражала. Она была уверена, что Бенсон – неподходящий человеческий материал, и теперь у нее оставался один-единственный, последний шанс это доказать.

В конце коридора она на мгновение замерла у дверей «Телекомпа» и прислушалась к тихому зудению принтеров. Из-за двери донеслись голоса – и она открыла дверь. «Телекомп» был в полном смысле сердцем всего Центра: просторное помещение, уставленное разнообразным электронным оборудованием. Стены и потолки были обиты звуконепроницаемыми накладками – напоминание о тех давнишних временах, когда здесь стояли стрекочущие телетайпы. Теперь же использовались либо бесшумные КЛТ – катодно-лучевые тубы, – либо струйные принтеры, которые не шумно печатали, а выливали на бумагу ряды букв точно из шланга. Макферсон настоял на замене печатных аппаратов на бесшумные машины, потому что, как ему казалось, стрекот телетайпов раздражал поступивших в ЦНПИ пациентов.

В комнате находились Герхард и его ассистент Ричардс. Их называли близнецами-вундеркиндами: Герхарду было только двадцать четыре, Ричардсу – и того меньше. Они были самыми юными сотрудниками Центра: оба рассматривали «Телекомп» как площадку для игр. Они работали допоздна, но урывками и беспорядочно: начинали вечером, а уходили из лаборатории засветло. Они редко появлялись на научных советах Центра и общих собраниях – к вящему неудовольствию Макферсона. Но чего нельзя было отрицать, так это их таланта. В таланте им невозможно было отказать.

Герхард носил ковбойские сапоги, полотняные штаны и атласные рубашки с жемчужными пуговицами. В возрасте тринадцати лет он обрел всенародную известность, построив двадцатифутовую твердотопливную ракету во дворе родительского дома в Финиксе. У ракеты была чрезвычайно сложная электронная система наведения, и Герхард не сомневался, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, заметившие за гаражом устремленный в небо нос ракеты, забеспокоились и вызвали полицию. После чего в известность поставили даже армейское командование.

Армейская комиссия изучила ракету Герхарда и отправила ее на полигон Уайт-Сэндз для запуска. После запуска вторая ступень воспламенилась до момента отделения, и ракета взорвалась на высоте две мили. Но к тому времени Герхард получил четыре патента на свою систему наведения и несколько заманчивых предложений из ряда колледжей и промышленных фирм. Он их все отверг и поручил своему дяде инвестировать гонорары за патенты, а достигнув шестнадцатилетия, купил себе «Мазерати». Он нанялся на работу в компанию «Локхид» в Палмдейле, в Калифорнии, но через год уволился, потому что не имел возможности должностного роста – из-за отсутствия инженерного диплома. К тому же сослуживцы открыто недолюбливали семнадцатилетнего коллегу, разъезжавшего на «Мазерати» и предпочитавшего приходить на работу в лабораторию около полуночи. Считалось, что в нем отсутствует «дух коллективизма».

Вот тогда-то Макферсон и взял его в Центр нейропсихиатрических исследований для разработки электронных компонентов, совместимых с человеческим мозгом. Макферсон как глава ЦНПИ провел собеседования с десятками кандидатов, которые считали эту работу «научным вызовом» и «интересной возможностью для прикладного использования теоретических разработок», но только Герхард сказал, что ему все это кажется ужасно занятной игрой – и его немедленно взяли в штат.

У Ричардса был приблизительно аналогичный жизненный опыт.

Он закончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, а потом загремел в армию. Уже попав было в полк для отправки во Вьетнам, он предложил некоторые улучшения в армейских системах электронной разведки. Его предложения оказались удачными, и Ричардс отправился не на поля сражений, а в военные лаборатории в Санта-Монике. После демобилизации он тоже пришел в ЦНПИ.

Близнецы– вундеркинды! Росс улыбнулась.

– Привет, Джан! – сказал Герхард.

– Как дела, Джан? – сказал Ричардс.

Они обменялись рукопожатием. Эти двое были единственными в Центре, кто осмеливался обращаться к Макферсону просто «Род». И Макферсон смирился с этим.

– Все отлично, – ответила она. – Мы представляли нашего пациента третьей стадии на конференции. Я хочу на него взглянуть.

– А мы как раз заканчиваем проверку его компьютера, – сказал Герхард. – Все в норме, – он указал на стол с микроскопом, окруженным множеством электронных датчиков и дисплеев.

– А где компьютер?

– Под стеклом.

Она присмотрелась повнимательнее. Пластиковый пакетик размером с почтовую марку лежал под окуляром микроскопа. Сквозь прозрачную оболочку она увидела плотную паутину миниатюрных электронных компонентов и проводков. Из пакетика торчали сорок контактов. С помощью микроскопа ребята исследовали все электроды – один за другим.

– Осталось проверить логическую цепь, – сказал Ричардс. – У нас на всякий случай есть страховочный блок поддержки.

Джанет подошла к полкам с картотекой и стала просматривать карточки тестов. Просмотрев несколько карточек, она спросила:

– А нет ли у вас психодексных карточек?

– Есть. Вон там, – сказал Герхард. – Тебе нужны пятипространственные или "н" – пространственные?

– "Н" – пространственные.

Герхард выдвинул ящик и вытащил лист картона.

Еще он вынул плоскую планшетку. К планшетке на цепочке был привязан заостренный металлический штырек, похожий на карандаш.

– Но это же не для вашего пациента третьей стадии? – спросил он.

– Для него, – ответила Росс.

– Вы уж и так использовали на него много психодексов…

– Нужна еще одна – для истории болезни.

Герхард отдал ей карточку и планшетку.

– Ваш пациент понимает, что с ним делают?

– Он понимает почти все.

Герхард покачал головой.

– Он, наверно, совсем спятил.

– Да, – сказала Росс. – В том-то все и дело.

На седьмом этаже она зашла в кабинет дежурных медсестер и попросила историю болезни Бенсона. В кабинете сидела новенькая.

– Извините, но родственникам не разрешается знакомиться с медицинскими записями.

– Я доктор Росс.

Сестра смутилась.

– Извините, доктор. Я не обратила внимания на ваш значок. Ваш пациент находится в палате семьсот четыре.

– Какой пациент?

– Малыш Джерри Питерс.

Доктор Росс подняла брови.

– Разве вы не педиатр? – спросила сестра.

– Нет, я психиатр Центра нейропсихиатрических исследований. – Она услышала гневные нотки в собственном голосе и расстроилась. Впрочем, разве она не привыкла с юности то и дело слышать: «Но вы же не хотите стать врачом, вы, очевидно, хотите стать медсестрой?» или «Ну, для женщины самое милое дело – педиатрия, то есть это самое естественное…»

– А, значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой. Его только что…

– Спасибо! – Росс взяла историю болезни и пошла к палате Бенсона.

Она постучала – и услышала выстрелы. Потом открыла дверь. Свет был потушен – горел только ночник у кровати, но комната купалась в голубом сиянии, струящемся от телеэкрана. Человек на экране говорил:

– …умер, не успев упасть на землю. Две пули попали в сердце.

– Вы здесь? – спросила она и шире открыла дверь.

Бенсон поглядел на вошедшую. Он улыбнулся и нажал кнопку на панели около кровати – телевизор погас. Его голова была обернута полотенцем.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она и села на стул около его кровати.

– Голым, – ответил он и указал на полотенце. – Вот смех! Только когда тебя обреют наголо, осознаешь, сколько у тебя волос на голове. – Он дотронулся до полотенца. – Женщине, наверное, еще хуже.

Он поглядел на нее и сконфузился.

– Это совсем не смешно, – ответила она.

– Пожалуй, – он откинулся на подушку. – После этой процедуры я посмотрел в мусорную корзину – и просто оторопел. Как же много волос! Голове сразу стало холодно. Вот что самое занятное – то, что голове холодно. Потому мне и повязали полотенце. Я им сказал, что хочу взглянуть на голову – хочу, мол, посмотреть, как она выглядит лысой – а они говорят: лучше не надо. Ну, я подождал, пока они уйдут, потом пошел в ванную. А когда вошел туда…

– Да?

– …Я не стал снимать полотенца. – Он рассмеялся. – Не смог. Что бы это значило?

– Не знаю. А вы как думаете?

Он снова рассмеялся.

– Слушайте, почему психиатры никогда не отвечают на прямо поставленный вопрос? – Он закурил и бросил на нее надменный взгляд. – Мне сказали, чтобы я не курил. А я все равно буду.

– Какая разница? – Она внимательно смотрела на него. Похоже, он находился в хорошем расположении духа, и ей не хотелось портить ему настроение. Но, с другой стороны, негоже вступать с ним в панибратские беседы накануне операции на мозге.

– Несколько минут назад заходил Эллис, – сказал он, затягиваясь. – Он проставил на мне какие-то метки. Хотите посмотреть? – он чуть приподнял полотенце справа, обнажив бледно-белую кожу черепа. Под ухом виднелись два крошечных голубых крестика. – Ну и как? – ухмыльнулся он.

– Нормально, – сказала она. – Как вы себя чувствуете?

– Отлично. Просто отлично.

– Волнуетесь?

– Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении – вашем и Эллиса…

– Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются.

– Ну вот опять – сердобольный психиатр. – Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. – Конечно, волнуюсь.

– Что вас тревожит?

– Да все! – он впился в сигарету. – Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если…

– Умрете?

– Ну да! И это тоже.

– Но это правда несложная операция. Это не сложнее, чем вырезать аппендицит.

– Могу поспорить: вы так говорите всем пациентам, которым предстоит трепанация черепа.

– Нет, правда. Это простая, быстрая операция. Она продлится полтора часа.

Он слегка кивнул. Она не поняла, удалось ли ей его убедить.

– Знаете, – сказал он, – мне почему-то кажется, что ничего не будет. Я все думаю, что завтра утром в самый последний момент ко мне придут и скажут: «Вы здоровы, Бенсон, можете отправляться домой».

– Мы надеемся, что вы выздоровеете после операции, – проговорив эти слова, она почувствовала себя виноватой, но ложь получилась очень естественной.

– Ох, какая же вы благоразумная. Бывают минуты, когда мне от всего этого тошно.

– Как сейчас?

Он снова дотронулся до полотенца.

– Вы только представьте: они же собираются проделать у меня в голове дырки и сунуть туда провода!!

– Так вы все знаете?

– А как же! Ну да ладно, теперь-то что об этом!

– Вы сердитесь?

– Нет. Просто боюсь.

– Хорошо, что боитесь. Это совершенно нормальное состояние. Но только старайтесь не злиться.

Он затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую. Сменив тему, он указал пальцем на планшетку, которую она держала под мышкой.

– А это что?

– Новый тест. Я бы хотела, чтобы вы его сейчас прошли.

– Сейчас?

– Да. Это необходимо для вашей истории болезни.

Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проходил подобный тест. Она подала ему планшетку, на которой он установил карточку с вопросами, после чего начал отвечать. Он читал вопросы вслух:

– Кем бы вы предпочли стать – бабуином или слоном? Бабуином. Слоны живут слишком долго.

Металлическим штырьком он протыкал клеточку против нужного ответа на карточке.

– Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы предпочли быть – зеленым или желтым? Желтым. Сейчас мне очень желто, – он засмеялся и проткнул клеточку.