Текст книги "Тропик ночи"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Паз ринулся к ней, но не так быстро, как ребята из команды особого назначения. Он перехватил Джейн у одного из мужчин в черной униформе и повел по коридору; Джейн прижималась к нему и повторяла:

– Нет-нет-нет-нет…

Теперь в свободную комнату с ней. Паз закрыл дверь и встал возле нее на страже, спроваживая тех, кто, проходя мимо, останавливался и начинал расспрашивать, что произошло и кто такая эта женщина. Джейн пробыла в комнате восемнадцать минут – по часам Джимми. Дверь открылась, и Джейн остановилась в проеме, пошатываясь, с лицом потным и бледным. В офисе пахло свечным нагаром и рвотой. Спереди на платье у Джейн видны были желтоватые пятна. Она сказала:

– Мне пришлось воспользоваться корзиной для мусора. Весь ваш прекрасный обед… Мне очень жаль!

Она упала вперед, Паз подхватил ее.

Позже, после того как он помог Джейн привести себя в порядок и даже нашел для нее зубную щетку, после того как наплел что-то более или менее вразумительное репортерам, а Джейн вывел из здания через неосвещенный черный ход, он отвез ее домой на немаркированной полицейской машине. Они уже ехали по Дуглас на шоссе Дикси, как вдруг Джейн попросила:

– Поезжай мимо Диннер-Кей, пожалуйста, мне надо кое-что проверить.

Он так и сделал. Когда они вышли из машины, солнце уже осветило Кей-Бискейн. Над городом Майами рождался новый день. Джейн повела его с собой по деревянному настилу.

– Вот она, – сказалаДжейн, глядя нашхуну «Гитара». – О, как хорошо, она все еще продается.

– Эта? Но ведь она очень старая на вид.

– Она и есть старая. Похожая на ту, которую я сожгла. Я хочу ее купить.

Она записала шариковой ручкой номер телефона, указанный в объявлении о продаже, прямо у себя на ладони, у основания большого пальца.

– Ты собираешься остаться в Майами?

– О нет, я собираюсь уплыть на этой шхуне отсюда. Я должна спастись бегством по воде.

– Угу, по воде, значит. Но это бегство состоится, я надеюсь, после того, как мы схватим доктора-колдуна.

– Просто колдуна. Доктор-колдун – это совсем другая профессия. А что теперь сделают с твоим напарником?

Так, она переменила тему. Ну что ж, настаивать не следует.

– Скорее всего, получит отпуск по болезни. Ведь он никого не убил и к тому же находился в умоисступлении, таком же, в каком находились половина копов города и еще примерно тысяча его жителей. Число погибших свыше двухсот человек, из них одиннадцать копов. Ты скажешь, могло быть и хуже?

– Могло. Хотя точно не знаю. Давай возвращаться к машине.

Они пошли обратно. Джейн оступилась, и Джимми взял ее под руку. Приятно было ощущать тепло ее тела через тонкую ткань.

– Джейн, я хочу спросить, расскажешь ли ты мне, что ты сделала с Барлоу? И что ты делала в пустой комнате, где горела свеча?

– Какой же ты терпеливый, Джимми! – сказала она, посмеиваясь. – Ведь тебе до смерти хотелось расспросить меня все это время! Секрет самый простой: я не имею представления. Серьезно. Как верят оло, в человека, впавшего в безумие, вселяется демон, которым можно управлять. Существует обряд, требующий умственной и эмоциональной подготовки, подкрепляемой приемом наркотика. Я же написала об этом в своем дневнике. Я переместила демона в себя и удерживала его до тех пор, пока не выплюнула в комнате со свечой. Профессиональные чародеи используют для такой цели цыпленка, но у меня цыпленка не было, и я использовала себя. Свеча… я не знаю в точности, для чего нужна свеча. Бросаешь щепотку фанти, коричневого порошка, в огонь свечи, напеваешь заклинания, и демон выходит из тебя. Он улетает в обитель демонов. Я, наверное, плохо объясняю, но ведь я всего лишь кое-как обученный, а не прирожденный маг. Представь себе какого-нибудь индейца на расчищенном под пашню участке леса в Амазонии. У него есть портативный телевизор, работающий при помощи спутниковой связи. Индеец смотрит передачи, все в порядке, но как это получается, индейцу неизвестно. Понимает ли он то, что видит? – Джейн помолчала. – Скажи, как тебя зовут? Ты и в самом деле Джеймс?

– Меня на самом деле зовут Яго. Не слишком подходящее имя для школьного двора. Потому я Джимми.

– И твоя мать тоже называет тебя Джимми?

– Когда она в хорошем расположении духа. Если нет, я превращаюсь в Яго или во что-нибудь еще похуже.

– Мы, чародеи, предпочитаем называть вещи и людей настоящими именами. Поэтому, если позволишь, я стану тебя называть Пазом. Лус и Паз, что в переводе с испанского означает свет и мир. Моя дочь и мой детектив. И союзник.

– Это хорошее предзнаменование?

– Да будет так, – сказала Джейн.

Глава тридцать первая

Я сижу на крылечке и вспоминаю ночь, когда Долорес вышла в сад в своей футболке, услышала пересмешника, и время остановилось, а я начала превращаться в самое себя. Сейчас тот самый момент, когда, как говорят арабы, едва можно отличить белую нитку от черной. Сад одноцветен, воздух недвижим, ни шороха; листья монументальны, словно выкованы из металла, а так как температура сейчас самая низкая за день, вся влага из воздуха осела на гладкие поверхности, и они блестят, будто покрытые лаком. Этот рассвет может стать последним в моей жизни, но я не боюсь смерти, я только боюсь, что меня уничтожат как личность, – ведь именно это произошло с моим мужем.

Но не проходит и двух секунд, как все меняется. Возвратились краски: снова сделалась красной крыша дома Полли, розовеет гибискус, небо бледно-голубое, и по нему двинулись в свой обычный утренний вояж белые пышные облака. Перепархивают с места на место и звонко щебечут птицы, и первый зомби входит во двор шаркающей походкой, словно инспектор счетчиков для воды, совершающий очередной обход. Он направляется в тень живой изгороди, а я приветственно машу ему рукой. Пора браться за дело.

Я надеваю свой рабочий комбинезон, футболку и поднимаюсь в комнату Лус. Она еще спит. Я присаживаюсь на край ее кровати и смотрю на нее. Если бы мы с Уиттом зачали ребенка, он, наверное, родился бы примерно с таким же цветом кожи, как у Лус. Скоро девочка просыпается, но не сразу, как обычно просыпаюсь я, а медленно, словно распускающийся цветок. Первое, что она видит, – это мои глаза; быть может, это тоже хороший знак.

Но первое, о чем она спрашивает, переведя взгляд на пакет из магазина, который стоит у нее на ночном столике, – это приготовила ли я ей костюм для спектакля.

Я не приготовила, ленивая и дурная мать. Приношу извинения. Лус начинает обиженно хлюпать носом. Мы отправляемся в детский сад. Миссис Ломакс берется сделать костюм сама. Она забирает у меня пакет из магазина и смотрит на меня как-то странно.

Потом я уезжаю по делам и трачу огромное количество денег на покупки. Покупаю одежду и продукты, покупаю за семьдесят восемь тысяч долларов шхуну «Гитара». Осматриваю ее. Она старая, но в отличном состоянии. Новая оснастка и такелаж, – одним словом, игрушка для богатого человека. Договариваюсь с парнем, который сторожит судно, чтобы он загрузил ее продуктами и горючим на месяц плавания, а также заменил прежнее название на другое – теперь шхуна будет носить имя «Ястреб». Я занялась и собой: сделала модную стрижку в салоне на Гроув и переоделась в элегантный полотняный брючный костюм кремового цвета. На голове у меня красивая соломенная шляпа.

Время далеко за полдень. Я не спала уже… сколько это? Трое суток. Я занимаю столик в ресторане, выходящем окнами на Диннер-Кей, и заказываю банановый дайкири в честь мамы, чьим излюбленным напитком и практически единственной пищей он был в течение нескольких лет. Присматриваюсь к посетителям, встречаюсь с ними глазами, явно привлекаю восхищенные взгляды. Стильная женщина, свободная, одна, обманщица, но они этого не знают; обнаруживаю, что прежней Джейн для меня маловато, – так же, как Долорес.

Я допиваю свой дайкири и уже собираюсь заказывать еще один, как вдруг появляется пааролаватс. Тот самый грязный бородатый белый мужчина в солдатской рабочей куртке с обрезанными рукавами, в шортах до колен, черных от грязи, и в солдатских ботинках на босу ногу. Его лицо и передняя часть голеней покрыты мелкими красными болячками. Туристы этого не замечают, так как не смотрят на него, отворачиваясь точно так же, как отвернулись бы от своих собратьев, не ставших зомби, а просто попавших в беду. Вероятно, они думают, что он может выкинуть какой-нибудь безумный фортель или начнет клянчить деньги. Два официанта беспокойно поглядывают на него: эта человеческая руина может повредить репутации заведения. Я расплачиваюсь по счету и ухожу, забрав свои пакеты с красивыми лейблами. Зомби медленно разворачивается и шаркает за мной.

Второй бродит вокруг церкви, когда я заезжаю забрать Лус из детского сада. Таким способом Уитт напоминает мне о себе, вроде бы передает сообщение. Вести себя так глупо и навязчиво не в его вкусе, но, видно, вкус его изменился после того, как он стал колдуном.

Я приехала немного раньше времени – дети разучивают песню, которую они должны будут исполнить, обходя в пышной процессии вокруг Ноева ковчега. Потом они хором исполняют «Морской гимн», который я нахожу замечательным. Это одна из первых песен, которые училась петь я сама. Ее учил меня петь отец, тогда мне было примерно столько лет, сколько сейчас Лус. Он будет рад, что она ее знает, когда они встретятся и познакомятся друг с другом.

Мы уносим с собой пакет с пресловутым костюмом. Лус обещает вечером надеть его, чтобы я полюбовалась. О, только не сегодня вечером, детка!

Мы едем домой. Дома любуемся новыми платьями и новыми игрушками. Я читаю Лус на сон грядущий, пока глаза у нее не начинают слипаться, и тогда я укладываю ее в постель в новой ночной рубашке с кружевами. Потом я переодеваюсь в другой свой новый наряд – зеленую шелковую блузку и желтые слаксы. Цвета Ифы для моей большой ночи.

Паз приходит около семи. Он, мне кажется, скрывает страх за своей обычной бравадой.

– Просвети меня, чтобы я не чувствовал себя дураком.

Я говорю:

– Не чувствуй себя дураком. Я вижу, что ты еще носишь амулет твоей матери. Это мудро. И пожалуйста, отдай мне твой пистолет.

Немного помедлив, он вручает мне пистолет, и я кладу его на верхнюю полку посудного шкафа рядом с другим пистолетом и кадоулом. Последний я с полки снимаю и со стуком ставлю на стол. Паз смотрит на него.

– Что это?

– Африканский магический состав. Не хочешь ли чаю?

– Какого чаю? – спрашивает он с некоторым подозрением.

– «Тетли», Паз, не более того. Послушай, ты должен мне верить. Это, – тут я касаюсь кадоула кончиком ногтя, – для меня. Только я войду в невидимый мир. Ты здесь для вида. Как и цыпленок.

– Я ничего не должен делать?

– Просто будь самим собой.

Да, Паз, оставайся самим собой, не более того. Пожалуйста. Я готовлю чай. Раньше мои руки дрожали, но теперь все прошло. Я готова к бою. Себе в чай я кладу много сахара.

– Что слышно у копов? – спрашиваю я.

– В основном без комментариев. Они объявили, что убийца применил какой-то газ, чтобы парализовать охрану отеля. То же имело место в случае с массовым безумием прошлой ночью. Действия по образцу культовой секты в Японии, которая применила нервно-паралитический газ в токийском метро. Терроризм. Решается вопрос о призыве в национальную гвардию. Большинство воспринимает всю эту историю как обычное преступление террористов. Кстати, я видел Барлоу. Его поместили в больницу Джексона.

– Ну и как он?

– Говорит, что чувствует себя хорошо. Ему кажется, будто он видел сон. Помнит как нечто реальное только завтрак в тот день, когда мы пытались арестовать твоего мужа. Врачи называют это ретроградной амнезией. Не думаю, чтобы ему предъявили обвинение, но работу он потерял.

Хруст гравия на подъездной дорожке, тяжелые шаги на лестнице. Я открыла дверь на стук. Миссис Паз выглядит мрачной и деловитой в белом платье, обшитом по воротнику голубыми морскими раковинками. В руках у нее два тяжело нагруженных пакета из магазина. Когда я ее впускаю, она опускает пакеты на пол и окидывает пристальным взглядом мое жилье. После чего глаза наши встречаются. У нее они темнее, чем у Джимми. В них я читаю подозрительность, страх, боль. Она опускает веки раньше, чем я. Когда она снова поднимает их, в глазах смирение. Она дотрагивается до моей щеки.

– В вас и вправду вселился Орула?

В женщин сантерии никогда не вселяется Орула.

– Ифа? Нет в том смысле, какой имеете в виду вы, но кажется, что он ко мне благосклонен. А вы связаны с Йемайей?

– Да, уже много лет. Она послала мне большую удачу, но я всегда считала, что настанет час возвращать долги. Думаю, он настал.

– Что в пакетах, мами? – спрашивает Паз.

– Еда. – Она указывает носком туфли на один из пакетов. – Отсюда надо все переложить в холодильник, Яго.

– На что нам еда?

– На то, чтобы потом поесть, на что же еще?

Паз делает, что ему велено. Я предлагаю свой темный ром, и все мы совершаем небольшое ритуальное возлияние. Никто не произносит ни слова. Потом миссис Паз начинает вынимать содержимое из второго пакета. Она устанавливает маленькую бетонную пирамидку возле двери для Элегуа-Эшу, стража путей. На шею себе вешает тяжелое ожерелье из голубых и белых каменных бусин. На правое запястье надевает браслет из бирюзы и раковин. На подоконник за плитой выкладывает раковины в форме веера, с прикрепленными к ним при помощи пластыря голубыми и белыми ленточками. Все это суть fundamentos, то есть атрибуты, Йемайи. В каждом углу комнаты миссис Паз устанавливает и зажигает кружочки ладана, а также восковые свечи, помещенные в цилиндрические сосуды с изображениями святых. Потом она сбрызгивает ромом углы, что-то напевая. Паз взирает на эти действия с величайшим изумлением. В конце концов он не выдерживает:

– Господи Иисусе, ма! Почему ты мне не рассказала, что причастна к этому?

Она продолжает напевать, не обращая на него внимания. Комната наполняется дымом курений. Пение прекращается. Мне чудится, что пахнет морем. Миссис Паз, не глядя на сына, говорит:

– Ты американский парень, тебе бы только футбол да телевизор. Думала, ты будешь стыдиться меня.

– Тебе следовало сказать мне, – заявляет он неприятно раздраженным тоном.

– Да, а тебе следовало рассказывать мне о твоих делах, твоих девушках, о том, куда ты тайком от меня смываешься, да мало ли о чем еще. Ты годами ничего мне не рассказывал.

В ответ он рявкает что-то по-испански, она не менее резко отвечает ему на том же языке. Ясно, что вот-вот вспыхнет нескончаемая перепалка, но я беру со стола кувшин, занимаю позицию между матерью и сыном и говорю, что нам пора начинать. Оба тотчас успокаиваются.

Громкий, хоть и далекий взрыв. Мы все вздрагиваем. Я смотрю на Паза и вижу, что это вовсе не Паз, а мой муж. Он тянется ко мне, просовывает руку мне в голову.

Меня крепко берут за руку. Все тело сотрясает дрожь. Миссис Паз смотрит мне в лицо и говорит:

– Не надо бояться.

– Но он здесь. Он прошел через весь город. Люди сходят с ума.

Она гладит меня по руке, говорит что-то ласковое по-испански. В глазах у нее нет страха. Неведение, а может, что-то такое, чего во мне нет. Я заставляю себя взглянуть на Паза. Он смущен, но я понимаю, что под внешней оболочкой крутого полицейского скрыта душевная чистота, которой обладал когда-то мой Уитт.

Снова слышен вой сирен. Миссис Паз говорит:

– Если вы собираетесь это делать, надо начинать теперь.

И мы начинаем с короткого ритуала, в котором применяются ром и пение, и это связывает их со мной во м'доли – мире духов. Миссис Паз смотрит на меня с благоговейным страхом, ничего общего не имеющим с ее отношением к женщинам, с которыми водил дружбу ее сын. Паз держится с твердой, подчеркнутой уверенностью, как мужчина, понимающий свою ответственность в минуты опасности. Так держался мой отец во время сильного шторма. А цыпленок? Он попискивает, подпрыгивает и встряхивает крылышками, когда я брызгаю на него ромом. Потом я выпиваю напиток.

Он горький, как и все колдовские составы, потому что в них входят растительные алкалоиды, а у них, как правило, невероятно горький вкус. Я сажусь. Рядом со мной садится к столу миссис Паз, а Джимми опускается в мой потрепанный за годы службы шезлонг. Его мать гладит меня по руке. Все происходит быстро. В желудке у меня нет ничего такого, что могло бы снизить темп, – только половина ломтика пиццы и немного бананового дайкири. Через пять минут я сбрасываю с себя телесную оболочку.

Странствия в пределах м'доли трудно описать. Ты перемещаешься в чудовищной и завораживающей пустоте, совмещенной на разных и многочисленных уровнях с миром реальных вещей. Я вижу свое тело, бессильно поникшее на стуле, вижу Паза, его мать и маленькую птичку – моих союзников. Я даже могу ощущать их, как ощущают стул, кровать или воду вокруг тебя в бассейне. Круг поддержки и защиты, часть м'фа – мира дольнего, на время покинутого тобой. И тут я обнаруживаю… что это такое? Отсутствие равновесия, как будто ты пытаешься бежать, потеряв один каблук. Как будто виляет из стороны в сторону велосипед, на который ты села после долгого перерыва. Но с этим ничего не поделаешь, и я неуверенно выбираюсь из комнаты на крыльцо.

Оно кажется большим, очень большим по сравнению с тем, какое оно в реальности. Это скорее широкая веранда, почти такая же, как в доме у Лу Ниринга в Гайд-парке, где я впервые встретилась со своим мужем. Напоминает оно и площадку на башне крепости в последней сцене оперы Пуччини «Тоска». Непонятно. Ветер доносит сюда запахи и шумы летнего города. А здесь вроде бы вечеринка с музыкой, но музыка не современная, звучит песня оло об изгнании из Ифе с ее особым гармоническим строением и навязчивым ритмом. Я не могу разобрать слова, но страстно этого хочу, потому что в песне изложена вся история изгнания и бегства оло, Илидони, как они сами его называют. Я не слышала этого раньше, и по какой-то причине мне необходимо услышать и понять все до единого слова, но чем напряженнее я вслушиваюсь, тем тише звучит музыка.

Я узнаю многих людей. Вижу моих сестру и маму, и Марселя, и кое-кого из племени ченка, и Лу Ниринга, и старину Джорджа Дормана, который обычно чистил печи у нас в доме в Сайоннете и умер, когда мне было лет восемь. Я однажды спросила Улуне, реальны ли те уже умершие люди, которых мы встречаем в м'доли, или это лишь плод воображения, подобно персонажам, увиденным во сне. Улуне посмеялся надо мной. Глупо считать, что те, кого мы видим во сне, не реальны. И глупо употреблять само слово «реальный».

Мой муж тоже здесь, облаченный в белые одежды оло, он держит закрученный штопором колючий стебель тростника – атрибут чародея оло. Он разводит руки в стороны, готовый обнять меня, как сделал это у камня, похожего на палатку, в месте, усеянном костями, там, в Даноло, когда я забыла о наказе Улуне. Я чувствую, что меня тянет к нему. Это наша первая малая стычка.

Но я в состоянии сопротивляться. Я ухожу от него. Площадка, на которой мы находимся, увеличивается. Кто-то трогает меня за локоть. Это моя мать, она выглядит великолепно в маленьком черном вечернем платье, на шее и на руках у нее множество бриллиантов. Выпей, Джейн, ты уже достаточно взрослая. Она протягивает мне высокий стакан, и я ощущаю сладкий, насыщенный запах банана и рома. Я отказываюсь. Какая ты зануда, Джейн. Ты не умеешь веселиться, в этом твоя беда. Такая же зануда, как твой отец. Я не отвечаю ни слова, но чувства у меня те же, что я обычно испытывала, когда она говорила подобные вещи.

Я оставляю ее и обращаю все свое внимание на Уитта. Говорю, что хочу с ним потолковать. Изумление. Пожалуйста, давай потолкуем. Я перед тобой. Нет, это не ты. Передо мной Дуракне Ден. А мне нужен Уитт.

Он оскаливает зубы, как это делают колдуны. Ты имеешь в виду Мебембе. Это магическое имя Уитта. Фигура меняется на глазах, становится выше. И вся сцена меняется, а запахи… пахнет пылью, навозом, варящимся пшеном, пахнет, и очень резко, неприятно, истолченными или размятыми африканскими растениями. Но все эти запахи перекрывает аура дульфаны, дух колдовства, нестерпимо сильный. Мы в доме, одном из тех, в каких живут оло, но этот дом находится за пределами Даноло, и в нем живет колдун. Я не видела Дуракне вблизи, за исключением того случая ночью. Он мужчина высокого роста, откормленный, голова у него выбрита наголо, если не считать заплетенной в косу длинной пряди волос, уложенной в узел на макушке.

Улуне постоянно твердил мне, что первое правило для колдуна, работающего в области магической реальности, – ничего не бояться. Страх лишает силы ноги, руки и глаза, говорил он. Этим воспользуются другие колдуны, чтобы уничтожить тебя, или сделать беспомощным, или… остальное я запамятовала. Я вообще сейчас почти ничего не помню – ни того, что я делаю здесь, ни кто я такая.

Смотреть ему в глаза – это даже не то, что смотреть в глаза животного, потому что ты, глядя в глаза животному, знаешь, какое перед тобой существо, и не питаешь иллюзий. А на меня обращен взгляд, не лишенный интеллекта, но зато лишенный какого бы то ни было сопереживания, какого бы то ни было человеческого чувства. Нет, это не Дуракне Ден, это нечто иное. Оно. Я отхожу, медленно, как во сне. Слышу свой крик, бросаюсь к выходу, но его нет, я натыкаюсь на глиняные стены.

Голос Уитта исходит из этого «Оно»: «Ты в самом деле хочешь видеть меня?» «Оно» снимает с полки резную деревянную шкатулку, кладет ее на пол, поднимает крышку. В шкатулке то ли кукла, то ли какое-то маленькое животное, и оно движется. Снова мой сон. Я опускаюсь на четвереньки и заглядываю внутрь. Это Уитт, ростом в шесть дюймов, он за письменным столом, на котором лежат стопки его излюбленной линованной бумаги, и он пишет. Меня охватывает сочувствие к нему, ведь он так много работает, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до него. Рука моя до самого плеча входит в шкатулку. Я глажу его по спине, как это делала обычно, когда он сидел за письменным столом. Теряю равновесие и одной ногой попадаю в шкатулку, а потом и другой. Там много места, и это бегство от колдуна.

Я стою рядом с Уиттом. Мы в маленькой комнатке, в жилом помещении над ангаром для яхты в Сайоннете. Дверь отсутствует на том месте, где она должна быть, но все прочее осталось прежним: письменный стол из клена, старое деревянное вращающееся кресло, несколько потрепанный диван, книжные полки и установка мини-стерео. Окна в одной стене выходят на террасу, а в другой – на гавань. Я так рада, что я дома. Смотрю на свое отражение в оконном стекле. До талии я обмотана куском узорчатой ткани; груди мои торчат над ней, как две блестящие темные сливы. Я чернокожая. О, как хорошо, думаю я, теперь мы будем счастливы. Я подхожу к нему и спрашиваю, как идут дела, как поживает Капитан. Отлично, отвечает он, продолжая писать, поэма продвигается хорошими темпами. Я заглядываю ему через плечо, читаю строчки слово за словом, однако написанное исчезает так же быстро, как и появляется на бумаге. Стопка отложенных вправо будто бы исписанных страниц совершенно чиста. Но Уитт счастлив так, словно он по меньшей мере Уитмен.

Внезапно я испытываю острый приступ желания. Невероятно острый. Я тяну Уитта за руку, начинаю нашептывать ему нежности, сладострастные предложения. Сбрасываю с себя узорчатую тряпку, раздеваю Уитта и тащу его за собой в маленькую спальню, и, о радость, какая же у него эрекция, член огромный, неимоверный, черный, как вулканическое стекло. Но на постели нет места, в спальне полно голых женщин. Все они играют с новорожденными младенцами, баюкают их, нянчат, щекочут. Большинство из них черные, но есть и несколько блондинок, одна из последних, видимо, кубинка. Но все дети мертвые, потому что у них аккуратно срезана верхняя часть черепа, а мозг вынут, однако женщины этого не замечают, как не замечают и того, что у них самих животы разрезаны, а вся комната залита кровью, темной, скользкой и блестящей. Я веду себя как одержимая, желание мое доводит меня до бешенства, я кричу на женщин, расталкиваю их, сбрасываю с кровати.

Одна из них – моя сестра. Она смотрит на меня такими глазами, какими не смотрела никогда в жизни. Они полны любви и сочувствия. Я ложусь спиной на постель, поднимаю колени и раздвигаю их. Уитт падает на меня, пенис его огромен, он может разорвать меня на две половины, но наслаждение настолько велико, что мне наплевать на смерть. И тут сестра шепчет мне на ухо: «Прости меня».

Это словно электрический шок. Кто-то поддерживает меня сзади, мы плывем на яхте, к моей щеке прижимается чьято щека, руки мои лежат на румпеле. На моих руках, направляя их движения, лежат знакомые, покрытые веснушками руки отца. Я чувствую его запах. Темно, мы быстро несемся по черной воде. Я слышу голос, ощущаю теплое дыхание. Печальный голос, разочарованный. Я понимаю, что чудовищно ошиблась. Все нелепости, какие я почувствовала, объяснены. Выбран не тот союзник. Прорыв в кругу защиты. Сын и мать выбраны правильно, цыпленок – нет. Не та желтая птица. Я была недостаточно внимательна. Виной тому страх. Улуне был прав: главное – это внимание и отсутствие страха. Ничего не бояться.

Теперь мне придется войти в собственное тело. Ведь я не представляю опасности для того, кто был раньше моим мужем Уиттом. Круг защиты прорван. Мой табурет стоит на двух ножках. Не та желтая птица… Я чувствую, как обрастаю плотью реального мира. В этом и заключен маленький луч надежды. Что очень важно, думаю я, когда открываю глаза и вновь вижу свое жилище.