Текст книги "Тропик ночи"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Я уехала весной, когда лед на реке Ия наконец раскололся с почти таким же грохотом, с каким распался в декабре предыдущего года Советский Союз. К этому времени я оставила позади все пережитые неприятности и создала привычную структуру самооправдания. Марсель, как ни печально говорить об этом, не кто иной, как притворщик, совсем не тот человек, за которого я его принимала; он холоден на французский интеллектуальный манер, но, разумеется, всегда готов помочь, подбодрить и быть полезным. Наш роман был для него приятным развлечением, по окончании которого можно годами встречаться и обедать вместе где-нибудь вне дома. Помнится, я так и рассказывала о нем антропологу Луи Нирингу – в легкомысленном тоне, приводя немало забавных историй. С Лу мы сошлись месяца на два в Чикаго. Я тогда преподавала в Чикаго по контракту, за год перед этим получив степень доктора в Колумбийском университете. Лу был большой, крепкий, открытый парень, хороший футболист, католик, на год моложе меня, добросердечный и прозрачный, как его коллекция пивных бутылок, и как никто более не похожий на Марселя Вьершо. На него – впрочем, и на весь факультет – произвело невероятно сильное впечатление то, что я столько лет провела с Марселем, была знакома со всеми звездами нашей профессии и общалась со знаменитыми ченка в Сибири.

Лу не был настолько значителен, чтобы считаться повышением по сравнению с Марселем, и, по-видимому, понимал это. Полагаю, я сошлась с ним только для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и веду нормальный образ жизни. Если бы я лучше усваивала уроки своей матушки, то вышла бы за Лу замуж и жила бы теперь в собственном доме в Блумингдейле или Уитоне, преподавая в университете, имея двух детей, ретривера и «вольво». Вместо этого я встретила своего мужа.

Бедняга Лу! Я не думала о нем годами. Он немного прибавил в весе, но, бесспорно, неопровержимо, это он шел мне навстречу по коридору в Джексоне, а я как раз везла тележку, полную регистрационных карточек для пункта первой помощи. Лу был глубоко погружен в беседу с маленьким, среднего возраста смуглым мужчиной, одетым в белый костюм, – типичным сантеро. Я вспомнила, чем интересовался Лу. Медицинской антропологией. В иное время он мог бы стать священником-миссионером, но в наш век стал медицинским антропологом.

Он поднял глаза и посмотрел мне в лицо, когда я проходила мимо них. Я тоже на него посмотрела, и в глазах моих явно было узнавание; я замедлила шаг – вместо того чтобы кинуться бежать, как мне хотелось. Беда в том, что я забыла о своей неуклюжей нынешней походке. За исключением лица, ничто так не выдает человека, как манера двигаться. Я увидела, что взгляд его изменился. Маленький смуглый человек тоже посмотрел на меня. Взгляд был безразлично-вежливым, но через секунду и его взгляд изменился.

Я прошла мимо них, ковыляя как можно хуже. «Джейн?» Лу представил меня моему мужу! Но в следующее мгновение я проскочила сквозь вращающуюся дверь и бросилась бежать.

Глава одиннадцатая

16 сентября, Лагос

Все идет не так. Я говорю себе: это Африка, дай ему время привыкнуть. Все это говорят. Мы зверски много работаем, проворачивая все вместе разнообразные операции. Мы потеряли все сигареты, ром, многие записи погибли, попав под дождь. У нас полно проблем. Проклятая страна, большая, богатая, полно умных и творческих людей, многочисленный образованный класс, и все идет прахом в результате засилья криминальных структур.

Нет, настоящая проблема – это не проклятая страна, а проклятый муж. Если бы он вел себя естественно, все прочее было бы чепухой, поводом рассказывать после возвращения в Нью-Йорк забавные истории. Это невероятно раздражает. Он ведет себя как тип, которого раньше он имел обыкновение пародировать. Большой, глупый, высокомерный черный жеребец. Я все жду, что он улыбнется мне и скажет, что это надуманная скверная шутка. Я хочу как следует отчехвостить Олу Соронму. Они называют это афропессимизмом. Возрождение традиционной африканской политики означает, что мужчина, являющийся главой семьи, принимает единолично все решения, колотит женщин, трахает кого хочет и веселится напропалую, сколько ему надо. И возрождение традиционной религии. Белые люди навязали черным свои религии – ислам и христианство. Для них черное – это зло. Они говорят: молитесь, как мы, и станете белыми, как мы, но это ложь. Новый черный бог избавит Африку от белых, от неоколониализма, коррупции, неуважения к себе. Потребуется кровопускание, все гнилые плоды должны быть срезаны. Он произносит эту фразу с удовольствием, почти ликуя, и размахивает при этом рукой так, словно держит в ней мачете. Чоп-чоп! Кровожадный интеллектуал, проклятие века…

Ночь. Его все еще нет, вероятно, он в одном из тех притонов, куда его таскает с собой Ола, ибо там и есть подлинная Африка. Все остальные смотрят на меня кто с сочувствием, кто с удовлетворением. Миссис Бэсси мне сочувствует, она пригласила пойти вместе с ней в церковь (!) завтра с утра. Я пойду.

17 сентября, Лагос

Служба в церкви Святого Марка Англиканского ультрачинная. В процессии участвуют священник, дьяконы, мальчики-служки (девочек нет), все в белом облачении. Читали текст из Евангелия от Иоанна об исцелении слепорожденного, проповедь была о чудесах. Священник, худой как скелет, напоминал изображения на коптских фресках. В прошлом году неистовствующие толпы мусульман сожгли 163 церкви. Конгрегации решили проводить службы прямо в развалинах, в дождливый сезон. Но в воскресенье светило солнце. В течение следующих шести дней непрерывно лил дождь, а воскресенье опять было солнечным. Так продолжалось четырнадцать недель, пока конгрегации не возвели крыши над храмами. Теперь мусульмане оставили церкви в покое. Правдива ли эта история? Может быть. Это же Африка.

Потом мы пили чай в апартаментах миссис Бэсси в отеле и позволили себе расслабиться, устроившись вполне уютно. Комната – почти повторение таких, как в Борнмуте. Хотела бы я стать британкой, чтобы от всей души наслаждаться этим уютом.

Переодеваться к обеду в джунглях… Ох уж эти британцы!

Возможны ли между нами непринужденные отношения? Я нервничаю в обществе пожилых женщин, мне куда легче в обществе пожилых мужчин. Но мне, как ни странно, было по-настоящему легко именно с этой женщиной в ее нелепой, ужасной комнате, здесь, в сердце Африки.

Литтел и Вашингтон смеются над этой женщиной у нее за спиной, считают ее кривлякой, пережитком колониализма. Их извиняет молодость и негритюд американского происхождения. У. ее просто не переносит и жестоко передразнивает за глаза.

Миссис Бэсси тоже его не жалует. За чаем со сдобными булочками с кремом (как только она смогла испечь их в Лагосе? Но булочки очень вкусные!) она заговаривает о нас. Ни для кого в доме не секрет, что мы с У. не ладим. В замешательстве я проговариваюсь, но излагаю лишь эпизод с украденным оборудованием и рассказываю о поведении У. в связи с этим. Сказала, что он еще не обжился в Африке, что я его люблю и что чувствую виноватой себя.

Миссис Бэсси посмотрела на меня с жалостью. Девочка моя, он нехороший человек. Здесь, как вы понимаете, не буш,[50]50
  Буш – заросли кустарника в Африке; в переносном смысле: места, где господствуют первобытные нравы.


[Закрыть] вы не девушка, за которую заплатили выкуп, вы христианка, и у вас есть собственные деньги. Укажите ему на дверь! На вашем месте я поступила бы именно так, да я так и поступила, попав в подобное положение, а у меня не было таких денег, как у вас.

Я выслушала историю о мистере Б., о его лени, пьянстве, о его дружках, его кражах из отеля. Когда он начал обирать постояльцев, ему был дан пинок под зад.

Мы обнялись на прощание, я едва удержалась, чтобы не расплакаться как девчонка.

Позже у нас был воскресный обед. Обычно к нам в таких случаях приходят гости. Сегодня вечером это были некий Брайан Бэннерс и его жена Мелани; он историк искусства, она антрополог. Оба со Среднего Запада, оба крупные, розовые и белокурые. Брайан купил на базаре небольшую статуэтку. Он принес ее с собой и показал всем. Это был топор Огуна: тонкая рукоятка эбенового дерева из трех соединенных фигурок, а сверху приделано треугольное железное лезвие. Грир сказал, что вещь недурная, а Бэннерс спросил, подлинная ли она. Все зависит от того, что понимать под определением «подлинная», ответил Грир. Это резьба иките из района Квара, но Бэннерс на самом деле желал знать, старинная она или новая. Вопрос неправомерен по отношению к африканскому искусству, возразил Грир. Старина – фетиш европейцев. Африканцы не фетишизируют старину по той причине, что в Африке органические материалы недолговечны. Старые маски и статуи разрушаются, и кланы резчиков изготавливают новые. В каждой такой вещи важен ее дух, называемый аше, духовная энергия, и не важно, изготовлена вещь сто лет назад или в прошлую среду.

Этот разговор вызвал целую дискуссию об искусстве и его значении в жизни человечества. Я время от времени поглядывала на У., полагая, что его должно живо заинтересовать хотя бы то, что говорят об искусстве Африки, да и сам он мог бы многое сказать, но он сидел со скучающим видом, а на столе перед ним выстроились в ряд пять пустых бутылок из-под легкого пива. Я подумала было, наверное, мне следует вести себя как Мелани, подойти к нему и сказать что-нибудь ласковое, но я не сделала этого. Я впервые за последнее время радовалась жизни, ум мой ожил, как при М., и я отвернулась.

В следующий раз я посмотрела на У., когда он и Соронму вдруг разразились громким смехом. Разговор оборвался, все хотели услышать, что насмешило этих двоих. Как выяснилось, причиной смеха стали попытки белых людей понять Африку. Я взглянула на Грира и заметила, что благодушия у него поубавилось. Он сделал несколько остроумных замечаний и пригласил У. и Олу принять участие в дискуссии. Нет, босс, бросил У., нам, ниггерам, веселее будет на улице, ваш высокопарный вздор не для наших умов. И они с Олой удалились, пошатываясь и пересмеиваясь.

Третий час ночи, а его все нет. Я не знаю, что мне делать. Я знаю, он любит меня, в этом я не могу ошибиться.

Глава двенадцатая

– Мы можем поговорить? – спросил Паз. – Я готов зайти попозже или подождать вас где-нибудь, если вы сейчас заняты.

– Лучше сейчас, – ответила доктор Саласар. – Но не здесь.

Что-то в ее тоне напомнило Джимми опасливость беглеца.

Доктор Саласар, решил он, очевидно, в бегах.

– Мы можем пойти куда-нибудь и выпить кофе, – предложил он. – Полно свободных мест, например, в…

– …факультетский клуб, – перебила его она. – Кофе там неважный, но зато нас никто не побеспокоит.

Усевшись за свободный столик у окна с видом на озеро кампуса, они несколько минут поболтали по-испански о разных пустяках. Паз обдуманно контролировал дикцию и выбор выражений, приемлемых для собеседницы, которая явно принадлежала к дореволюционной элите Гаваны. Паз сделал паузу, потом спросил:

– Вы, кажется, упомянули раньше… Кто мог бы, как вы думаете, побеспокоить нас?

– Ох, знаете, есть такие неприятные личности. Однажды я обедала в ресторане, подошел какой-то мужчина и плюнул мне в тарелку. Я стараюсь избегать подобных сцен.

Паз посмотрел на нее вопрошающе.

– Вам не приходилось иметь дело с политиками кубинского государства? Нет, конечно, с чего бы? Политикам Кубы незачем иметь дело с такими людьми, как вы. Надо вам сказать, что меня сочли нежелательной персоной из-за моей ненависти к Фиделю и установленному им режиму. Я, например, подписала петицию с требованием снять эмбарго на ввоз лекарств и детского питания. Я была настолько неосторожной, что дала интервью кубинскому телевидению, и его включили в передачу. Оно не касалось политики, я говорила только о сфере своей профессиональной деятельности, но интервью оценили как полезное нашим врагам. Я была в дружеских отношениях с Фиделем до тех пор, пока он не принялся лишать собственности богатых людей.

– Вы знали Фиделя?

– Все и каждый знали Фиделя, – ответила она совершенно спокойно. – Куба – маленькая страна, а у него никогда не было желания скрывать свои взгляды. К тому же мы вместе учились в университете. – Взгляд ее на минуту сделался отвлеченным; Джимми не раз замечал подобное выражение в глазах у своей матери, когда что-то слишком живо напоминало ей о ее прошлом на Кубе. – Но ведь вы не собирались говорить со мной об этой старой истории. Вы хотите проконсультироваться у меня о чем-то, не так ли?

– Мне посоветовала поговорить с вами Лидия Эррера. Я обращался к ней по поводу дела об убийстве. – Он достал орех опеле и положил его на стол. Она посмотрела на орех, но не взяла его в руки. Паз продолжал: – Видите ли, это убийство было… то есть оно выглядело как ритуальное. Тело жертвы было напичкано экзотическими веществами. Наркотическими и психотропными.

– И вы подумали, что это как-то связано с сантерией?

– А вы?

– С организованной сантерией в том виде, как она существует в Соединенных Штатах и на Кубе? Это абсолютно невозможно. В сантерии нет традиции пользоваться подобными средствами, за исключением того, что во время немногих ритуалов глотают ром, но о человеческих жертвах, разумеется, не может быть и речи.

– Однако животных приносят в жертву, – сказал Паз и получил в ответ резкий и проницательный взгляд.

– Да, а католики причащаются телом и кровью Христовой, но никому не приходит в голову, что они от символического переходят к реальному и поглощают подлинную плоть и кровь. Вы, как никто другой, должны бы это знать.

– Потому что я черный кубинец? Прошу прощения, но это столь же ошибочно, как если бы я счел вас ярой сторонницей «Альфы-66»[51]51
  «Альфа-66» – террористическая контрреволюционная организация. Возникла после революции на Кубе. Глава – Андрес Насарио (с 1962). В последующем группа перебралась в США и базируется в Майами. Специализируется на военных вылазках против Кубы. Готовила покушения на Ф. Кастро.


[Закрыть] на том основании, что вы белая кубинка.

Паз спохватился и мысленно ругнул себя за то, что опять задел потенциального информанта, но, к его удивлению, доктор Салазар улыбнулась.

– Вы разобиделись из-за мелочи, вроде этой вашей ореховой скорлупки. Вот почему Фидель до сих пор у власти, а мы с вами оба здесь. Мы все раздражительные, непокладистые маленькие люди, не правда ли? Прошу прощения за недозволенный прием, который тоже отдает расизмом.

– Я не в обиде, – заверил ее Паз. – Дело в том, что мое знание сантерии практически сводится к нулю. Моя мать настроена против нее самым решительным образом и считает это мерзостью.

Его мать. Его вдруг озарило воспоминание. Он пришел домой из школы с листком бумаги в руке. Там было написано, что его переводят в класс для учеников, требующих корректировки. Джимми объяснил, что в этот класс переводят недоразвитых. Мать удивилась: но ведь ты отлично считаешь, умеешь складывать в уме, много читаешь. Почему они так поступают с тобой? Джимми не решался назвать матери истинную причину, ему казалось, что мать еще не усвоила этот элемент американской культуры. Он пожал плечами и ничего не ответил. Однако мать была, как скоро выяснилось, куда сообразительнее, чем он думал. Некий репортер из «Геральда» постоянно бывал у них в ресторане. Он очень любил кухню миссис Паз, нравилась ему и повариха. Однажды вечером миссис Паз остановилась возле его столика и рассказала эту историю. Умный мальчик, с какой стати его хотят посадить рядом со stupidos?[52]52
  Stupidos – дураки (исп.).


[Закрыть] Репортер знал, с какой стати. Он знал, что школьная система, не обладая правом проводить настоящую сегрегацию, вполне может проделывать нечто похлеще, опираясь на светлую идею, будто бы черные дети не могут сидеть в одной классной комнате с белыми детьми. В соответствии с американским кредо черные не в состоянии ничего добиться в жизни, так как они не слишком умны. История была изложена в должном духе на страницах газеты с намеками на преследование и его дурные последствия. Джимми был возвращен в сферу способных и особо одаренных, и американцы могли по-прежнему думать, что в области национальной политики все обстоит как надо.

Доктор Саласар смотрела на Джимми как-то странно, и он спохватился:

– Извините, я отвлекся, вспомнил о прошлом. Что вы сказали?

Слегка улыбнувшись, она повторила:

– Я говорила, что любая фанатичная вера может порождать чудовищные вещи. Несколько лет назад в Матаморосе группа мужчин, называвших себя сантерос, совершила больше дюжины убийств, предположительно в порядке части некоего ритуала, но это имело не больше отношения к истинной религии, чем зверства в Джонстауне или тот ужасный человек в Уако, к христианству. Ну что ж, вполне вероятно, что вы имеете дело с безумцем, который извратил догматы сантерии в своем больном воображении. Могли бы вы мне что-нибудь рассказать о ритуале, связанном с данным убийством?

Паз выполнил ее просьбу, исключив, как обычно, несколько важных подробностей. Лицо у доктора Саласар сделалось очень серьезным, почти потрясенным. Она взяла со стола орех опеле, не вынимая из пластикового пакета.

– Это из Африки, – сказала она.

– Я так и понял. Это имеет значение?

– Да. Возможно, вы имеете дело не с кубинцем и не с афрокубинцем, а с африканцем. Деятелем оригинальной религии, из которой развились различные религии Нового Света.

– И эта оригинальная религия предусматривает и осуществляет человеческие жертвы?

– Поскольку речь идет об Африке, кто может вам ответить? Уж конечно не я. Есть культуры, ритуалы которых включали человеческие жертвы; наиболее известна из них культура ацтеков в Центральной Америке; приносили человеческие жертвы в Карфагене; в Индии существует секта тугов, душащих по особому обряду людей в честь богини Кали, племя даяков в Юго-Восточной Азии называет себя охотниками за головами. Подобные культы существуют, насколько известно, и в Африке. Такие сведения имеются о племенах ибо, соседях йоруба, от которых и восприняты определенные догматы сантерии. Сколько тут правды, вряд ли кто знает. Я, во всяком случае, ни разу не слышала, что в религии йоруба присутствует нечто подобное. Вы сказали, будто в расследуемом вами деле были применены наркотики? В таком случае я должна с уверенностью заявить, что это имеет отношение не к религии, а к колдовству.

– А в чем различие?

В черных глубоко посаженных глазах вспыхнуло удивление.

– Колдовство относится к силам сверхъестественного воздействия, а религия – к области милосердия. Верующий обращается к Богу и молится о духовном благе. Колдун стремится подчинить потусторонние силы своей воле. Верующий молится, а колдун манипулирует.

Она умолкла и опустила глаза. Он ждал, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Потом она снова посмотрела на него, и Джимми показалось, что она читает его мысли.

– Вы не относитесь к числу верующих, детектив Паз?

– Сказать по правде, нет.

– Это особый дар, и он не каждому дается – во все времена… Но я обязана прояснить свою позицию до конца и сказать, что колдовство и религия в известной мере соприкасаются. Полное подчинение воле Господа никогда не было всеобщим. Большинство из нас желает оказывать на него влияние – по возможности – или выяснить, что там у него припасено для нас. Это незаметно переходит в колдовство, и тогда мы сталкиваемся с дурманом, проклятиями, приворотными зельями и так далее. Вуду, как вам известно, – один из источников сантерии и заходило достаточно далеко в этом отношении. Я припоминаю одну линию исследований, предполагавших черные деяния где-то на периферии культуры йоруба. Тур де Монтей и другие.

– Прошу прощения?

– Это имя. Шарль Аполлон Тур де Монтей, французский офицер, серьезно занимался этнографией Западной Африки в самом конце прошлого века. Он опубликовал несколько коротких статей о некоей культовой группе, которая считала себя предшественницей йоруба в поклонении Ифе. Эта группа, более того, содержала целый клан колдунов, обладавших необычайной силой и властью над душами людей. Не могу вспомнить название этой культовой группы, помню только, что у них был ритуал, включающий принесение в жертву беременной женщины. Вы не упоминали об этом, но скажите мне: был ли извлечен мозг младенца?

– Да, был, – ответил Паз и почувствовал, как холодок пробежал у него по голове. – Вы хотите сказать, что это расчленение напоминает вам о культовом ритуале некоей племенной группы, описанном французским антропологом около ста лет назад?

– Да, и я хотела бы припомнить подробности, но поймите, что я об этом читала тоже чуть не сто лет назад, когда была студенткой. – Она рассмеялась. – По крайней мере, мне так кажется. Но я скажу вам еще кое-что. Совсем недавно это было в газете. – Она стукнула себя в висок маленьким кулачком. – Господи, я совсем спятила. Это вовсе не было напечатано. Это прислали мне на отзыв из одного журнала. Там упоминался Тур де Монтей. Автор – ох, как же его фамилия? Не помню! Да, так автор утверждает, будто обнаружил тот же самый культ, который в давние времена изучал Тур де Монтей. Должна признать, вы меня заинтриговали, молодой человек. Займусь розысками для вас и, быть может, найду этот текст. Вам это поможет?

– Уверен, что поможет. Мы были бы вам очень признательны. Кстати, не могли бы вы мне подбросить какие-нибудь идейки насчет человека, которого мы ищем? Я имею в виду особые пристрастия или антипатии. Скажем, носит ли он только синюю одежду или в рот не берет гамбургеров, если считать, будто он вообразил себя колдуном соответствующей традиции.

– Понятно. Ну что ж, этот человек безусловно имеет африканские контакты и, вероятно, провел много времени в Западной Африке. Не любит, чтобы его фотографировали, волосы стрижет себе сам. Весьма властная личность, возможно, глава какой-то небольшой группы, политической или семейной. Важно число шестнадцать.

– Шестнадцать?

– Да. – Она постучала пальцем по ореху опеле. – Если он пользуется этим. Священное число для Ифы. Скажите, вы считаете, что найдете этого человека?

– Сделаем все зависящее от нас. Беда в том, что чем больше времени проходит после убийства, тем труднее задача. Если, упаси нас Бог от этого, он не совершит еще одно убийство.

– Он непременно его совершит. Насколько помню, он должен проделать это четыре раза за шестнадцать дней. Или шестнадцать раз за сто двадцать восемь дней. Или это какой-то другой ритуал? Не припомню. Я обязательно должна найти этот текст.

Беседа с доктором Марией Саласар оказалась последним существенным дополнением за несколько дней. У Барлоу и Паза были свои записи, но, увы, пока что пустые, никуда не ведущие. Они ничего не знали о таинственном чародее из Африки. Ни один из них не слышал ни о ком, связанном с преступлением. Они не забывали о деле, но оно отодвинулось как бы на задний план в связи с новым убийством.

Нынешний труп, которым им пришлось заниматься, был при жизни Султаной Дэвис, а обитала она через одну улицу от Диндры Уоллес в точно таком же доме, только выкрашенном в голубой цвет. За исключением того, что она тоже была мертва, убийство миссис Дэвис во всех отношениях отличалось от убийства ее предшественницы. Главным подозреваемым в убийстве был Джарелл Макиган, получивший отставку любовник миссис Дэвис. Накануне вечером он напился, ворвался в ее квартиру, затеял шумную ссору, нанес Султане двадцать один удар кухонным ножом, допил спиртное хозяйки дома и кинулся к своей машине, желая скрыться с места преступления, но попытка не удалась: он только повернул ключ зажигания, как полностью отключился. Здесь его наутро и обнаружила полиция. На руках и на одежде у него была кровь – самая достоверная улика.

Макиган утверждал, что ничего не знает ни о миссис Дэвис, ни о пятнах крови, ни о кровавых отпечатках его собственных пальцев на бутылке из-под водки на столе у миссис Дэвис. В данный момент он, закованный в наручники, храпел на заднем сиденье патрульной машины. Барлоу еще находился в квартире и опрашивал свидетелей. Паз сидел на переднем сиденье своей машины, распахнув дверцу, и строчил в блокноте отчет о происшедшем по форме 301. Размышлял он при этом – не без некоторых угрызений совести, – что хорошо было бы, если бы дело об убийстве Уоллес оказалось столь же простым и ясным.

Барлоу вышел из дома, сжимая в руке пластиковые пакеты для улик – их была целая куча. Он сунул пакеты в багажник и сказал:

– Посмотри-ка сюда.

Паз вылез из машины. Барлоу указал ему на дом, из которого только что вышел.

– В этом здании четыре этажа.

Паз с наигранной серьезностью принялся считать этажи.

– Да, Клетис. Четыре. Ты сосчитал правильно, а еще говоришь, что не ходил в колледж.

– Это ясно как день, а шутка твоя глупая. Ты выглядывал из окна квартиры жертвы?

– Зачем?

– Квартира Уоллес находится на втором этаже. Ее кухню видно с третьего и четвертого этажей дома, где жила миссис Дэвис, из всех кухонь и задних спален.

– И ты хочешь, чтобы я остался здесь и поговорил со всеми квартиросъемщиками.

– Только с теми, кто сейчас дома. К вечеру вернешься и потолкуешь с теми, кто сейчас на работе. А я поеду и передам подозреваемого властям.

– И ты заполнишь форму триста один.

– Нет, это сделаешь ты. Как сказано в Книге Иеремии, хорошо человеку, если бремя свое он несет в молодости, глава первая, стих двадцать седьмой.

Дома в это время дня находились женщины, вышедшие на пенсию, либо просто хорошо обеспеченные, пожилые, неработающие и неразговорчивые. К концу трех изнурительных часов, проведенных в разговорах с ними, Джимми не продвинулся ни на шаг. Разве что ему были предложены: секс – один раз, наркотик – дважды и стакан охлажденного чая – один раз; от последнего он не отказался и принял его из рук миссис Мигер, особы шестидесяти восьми лет. Она жила вместе с двумя внуками, восьми и четырнадцати лет. Оба учатся в школе, а их мать недавно умерла от вирусного гриппа, но дети, благодарение Иисусу, здоровенькие, и не хочет ли он еще одну сладкую булочку? Паз убедился, что из окон квартиры хорошо видна кухня Диндры Уоллес, но миссис Мигер ничего не видела, глаза у нее не те, что были прежде. Паз предупредил, что зайдет еще раз, когда дети вернутся из школы. Он удалился и продолжил опросы, которые ничего не дали.

Он забрался в духовку, которую представляла собой его машина, и съездил в магазинчик на Двенадцатой улице. Купил упаковку расфасованной ветчины, гамбургер с сыром и бутылку содовой. Если он и питал симпатию к владельцу магазинчика, то она исчезла начисто, едва Джимми откусил кусок черствого гамбургера с несвежим сыром, а вода оказалась теплой. Он выбросил остатки малосъедобного ланча в мусорный ящик, завел машину и двинулся к югу.

Паз вошел в библиотеку Кокосовой рощи возле Павлиньего парка, красивое здание из серого дерева и стекла. Подошел к столику, за которым сидела невысокая, соблазнительно пухленькая женщина с блестящими, словно медная проволока, рыжими волосами, в больших очках в роговой оправе. Кожа у женщины была гладкая, светлая и веснушчатая.

– Могу я вам помочь?

– Да, – ответил Джимми. – Мне нужны книжки с изображениями голых женщин и с как можно меньшим количеством текста.

– Понятно. У нас есть исключительная коллекция вон там, на нижней полке, рядом с отделом книг для детей. – Она улыбнулась, показав мелкие, блестящие, ровные зубы. Строго говоря, Уилла Шефтел не могла считаться особо привлекательной женщиной: она все-таки была чересчур полной, пояс летнего платья плотно обтягивал талию, а верхняя часть туловища казалась почти цилиндрической, но эти недостатки искупали приветливое и понимающее лицо, большой чувственный рот, прекрасные голубые глаза – и еще эти ее рыжие сияющие волосы. – Давненько тебя не было видно, Джимми. Чем обязана твоему визиту?

– Полицейским делам. Большая охота на библиотечных хулиганов.

– Уж эти грязные хищники! Но ведь ты вроде работаешь в отделе убийств.

– Да, но мы обнаружили, что они совершают и более страшные преступления. Не возвращают взятые в библиотеке книги, пачкают страницы надписями. Хотим пресечь это в зародыше. Ну и к тому же хочу пригласить тебя на ланч.

– У меня всего полчаса.

– Так используй их.

Они купили еду, зашли в Павлиний парк и уселись на скамейку в тени казуарин на берегу залива, наблюдая за ребятишками, играющими в прибрежной серой тине. Паз ел из коробки кусочки моллюсков в кляре, Уилла – салат из маленькой пластиковой тарелочки и йогурт.

– Я частенько думал о тебе в последнее время.

– Вот-вот. Некоторые мужчины только и думают о том, как бы овладеть моим телом.

– Это само собой. Но я сегодня вспомнил то стихотворение, которое ты мне читала. – Он рассказал ей о сложившихся обстоятельствах, о своих утренних заботах, очень коротко о расследуемом деле, о выброшенном в мусор ланче и о том, как в голову ему пришли строчки:

 
Тех, с кем воюю, не могу я ненавидеть,
А тех, кого обязан защищать, я не люблю.
 

– О, это «Ирландский летчик» Йитса.[53]53
  Йитс (Yeats), Уильям Батлер (1865–1939) – ирландский поэт и драматург.


[Закрыть] Дальше так:

 
Не долг и не закон велят мне воевать
Не общество, не бравурные крики.
Но дивное стремление летать,
Восторг сквозь облака нестись великий.
 

– Да. Мне это нравится. Восторг сквозь облака нестись – прекрасно.

– Ты поэтому и работаешь в отделе убийств? Ясно, что это не имеет серьезного отношения к общественному благу. Как ты часто говорил, по большому счету и убийцы, и их жертвы в равной мере ничтожества. Дело не в расовой отметине… – Уилла искоса бросила на него взгляд. – Или не только в ней. Тогда что же? Тяжелая работа, грязная работа, утомительные, досадные помехи и препятствия в процессе этой работы…

– Ты собираешься использовать то, что я рассказал, в своей книге?

Джимми был мастером озадачивать Уиллу расспросами о ее литературных опытах.

– Само собой использую. Никто из моих родственников со мной об этом не говорит, а я опубликовала всего один роман. А ты? Может, попробуешь себя в коротком рассказе? Или станешь писать лирические стихи? Я тебя плохо знаю.

– Плохо меня знаешь? Мы с тобой знакомы… погоди. Года полтора, кажется?

– И ты заглядываешь примерно раз в неделю, и ты куда-нибудь ведешь меня, и обращаешься со мной как с настоящей леди, а потом прыгаешь на моих костях, и, черт возьми, это приятно, ты отличный парень, но мне кажется, что отпадных леди с Уинн-Дикси я знаю лучше, чем тебя.

– Брось ты! Мы же все время разговариваем.

– Обо мне, о поэзии, о том, что почитать, о том, что я думаю о писательстве, о моих девичьих мечтах. Но мы не говорим о тебе. Я знаю, что ты коп из отдела убийств, что твоя мать владеет рестораном, а твой напарник замшелый, сильно немолодой мужик. Смешные историйки, свидания, но как человек ты закрыт для меня. Ты не согласен?

– Ладно, что бы ты хотела узнать? – сказал Паз, в голосе у которого прозвучал некий вызов: он не сумел его скрыть.

Она улыбнулась и похлопала его по руке.

– Это не имеет значения, Джимми. Не хочу тебя расспрашивать.

Она собрала оставшийся после еды мусор и направилась к урне. Вернувшись, села прямо на траву напротив Джимми и, скрестив ноги, продемонстрировала полные белые бедра.