Текст книги "Бегство из сумерек (сборник)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Эпилог

Аскийоль Помпейский вернулся с Мери-путаницей к себе. Там они чувствовали себя лучше, корабль Аскийоля был более приспособлен к особенностям их обмена веществ.

Здесь Аскийоль снова стал руководить Мери. Сначала они, объединив свои способности, созерцали окружающий их лучезарный мультиверсум.

Затем приступили к зондированию – обнаружению мыслящей материи в уже знакомых слоях мультиверсума,– разыскивая сознания чужаков.

И контакт был достигнут!

Когда вожди чужаков прибыли к ним на корабль, Мери от изумления заговорила человеческим языком: "Боже, до чего же они красивы!"

Изящные, с прозрачной кожей, громадными золотистыми глазами, грациозными движениями, они и впрямь были красивы. И при всем том производили впечатление порочности и крайнего упадка. Вроде больших испорченных детей.

– Родоначальники предупреждали, чтобы я остерегался рас, именуемых ими пессимистами,– сказал Аскийоль,– рас, отчаявшихся когда-нибудь достичь полного осознания мультиверсума, настолько утративших стимул к преодолению своих несовершенств, что и до того ничтожная суть их бытия за тысячелетия разрушилась почти окончательно. Безусловно, это было сказано и о расе чужаков.

Особым своим способом общения они снова вступили в переговоры с чужаками и были изумлены безысходной подавленностью, безусловным признанием права победителей диктовать любые условия.

Чужаки утратили стимул к возвышению над физической ограниченностью и в результате проиграли предмет своей гордости, а с ним и саму гордость.

«Полный разгром – утрата боевого духа – абсолютная безнадежность – заранее уступаем все права, в которые вы желаете вступить…»

Это настроение чуть не явилось последней каплей для и без того утомленных победителей; переполненные состраданием, сообщили они побежденным свои условия.

«Условия принимаем – любые условия приемлемы – у нас нет прав – все ваше – мы никто, лишь ваши послушные орудия…»

Чужаки были настолько привержены правилам Игры, в которую играли веками, а возможно, и тысячелетиями, что могли позволить неведомому противнику делать все, что тому заблагорассудится. Они исповедовали безусловное подчинение победителю. Они не могли оспаривать права победителя. Они настолько остро испытывали позор, что могли умереть от него, и в то же время – ни следа ожесточенности, ни следа обиды или оскорбленного достоинства…

Аскийоль и Мери решили по возможности облегчить их участь.

Чужаки удалялись.

Суждено ли когда-нибудь увидеть их снова? Когда темные сферы их кораблей уносились вдаль, Аскийоль и Мери отправили чужакам любезное мысленное послание, в котором превозносили их мастерство и отвагу, но ответа не получили. Те знали, что разбиты, и никакие восхваления дела не меняли. Они передали победителям координаты планет, пригодных для заселения людьми,– при этом совершенно не заботясь о себе – и с тем исчезли.

Они не собирались таить злобу, да и не было у них ее. Не планировали втайне возмездие, такое было бы для них немыслимым. Все, что они хотели,– исчезнуть и явиться вновь лишь по требованию своих победителей.

Странный это был народ, у которого надуманный кодекс поведения полностью подменял природные инстинкты.

Когда корабли чужаков исчезли, Аскийоль и Мери прервали контакт с их вождями.

– Надо бы информировать Мордена. Он-то, во всяком случае, будет в восторге,– Аскийоль включил коммуникатор и сообщил Лорду Галактики о своей встрече.

– Я начну отправлять флот на некоторые из пригодных для обитания планет сразу же. Дайте мне на это час,– устало улыбнулся Морден.– Наша взяла, князь Аскийоль. Должен сказать, я был почти готов признать поражение.

– Как и мы все,– улыбнулся в ответ Аскийоль.– Что там с тремя остальными?

– Они вернулись на корабль Роффрея. Думаю, с ними все в порядке. Странное дело, Роффрей и та девушка выглядят совершенно счастливыми. Хотите, я послежу за ними?

– Нет,– Аскийоль отрицательно покачал головой, при этом свечение вокруг нее рассеивалось, изображения разбивались и сливались. На мгновение Аскийоль задержал взгляд на усталом лице Мордена, и тот беспокойно заерзал.

– Мне бы немного поспать по-человечески,– пробормотал он наконец,– но сначала надо проинструктировать флот. Будут какие-нибудь указания?

– Никаких,– Аскийоль отключился.

Когда он и Мери наблюдали в один из иллюминаторов за маневрами флота, победное настроение уже улетучилось.

– Мери, главные дела еще впереди,– сказал Аскийоль,– это, по существу, только начало. Я как-то сравнил человеческую расу с цыпленком, вылупившимся из яйца. Сравнение остается в силе. Мы разбили скорлупу. Мы выжили в мультиверсуме на первом этапе, но переживем ли второй и третий? А ну как где-то здесь некий космический фермер с топором только и ждет, чтобы пустить нас на обед, когда мы нагуляем достаточно мяса?

– Ты смертельно устал,– улыбнулась она.– Я тоже. Не торопись, подумай как следует. Пока у тебя просто депрессия, естественная реакция. Но такого рода эмоции могут нанести ущерб огромной работе, которая нам предстоит.

Аскийоль смотрел на нее с удивлением. Он еще не привык к тому, что у него появился кто-то понимающий его чувства и взгляды.

– Что же делать? – опять заговорил он.– Нам нужен тщательно продуманный план действий. Как только мы совершим посадку на какой-нибудь планете, следует восстановить действие всех гражданских свобод.

Надо основательно пересмотреть Галактический Кодекс. Люди вроде Лорда Мордена благодаря их прагматизму были совершенно необходимы в прошлом, но им никогда не удастся привить нужное нам мировоззрение – таких придется отстранить от власти. В последнее время мы стали жестокой расой – по необходимости. Мери, если мы пустим все на самотек, раса может легко выродиться в нечто худшее, чем она была до исхода. Случись такое, нашей расе уже никогда не помочь. А времени у нас немного. Родоначальники ясно дали понять это, когда Ринарк и я впервые встретились с ними.

Он вздохнул.

– Я помогу тебе,– сказала Мери.– Я знаю, что будет еще трудней, но ведь нас теперь двое. Ты заметил,

как в нашей общей Игре наносили ответные удары Адам и Уиллоу? Среди человечества, должно быть, найдутся десятки таких, как мы, в принципе способных присоединиться к нам. Скоро, возможно всего за несколько поколений, здесь возникнет раса подобных нам, да и сейчас их достаточно, чтобы занять место Родоначальников.

– Их не так много,– возразил Аскийоль.– Большинство людей вполне устраивает существующее положение. И кто может их осудить? Ведь предстоит восхождение по отвесному склону.

– Что ж, это лучший путь к вершине,– улыбнулась Мери.– И помни о чужаках, помни о впечатлении, которое они на нас произвели. Теперь у нас есть пример, до какой степени могли бы мы выродиться. Возможно, было предрешено, что мы должны встретить эту расу, и встреча эта послужит нам напоминанием и предупреждением. Уж с таким-то напоминанием мы вряд ли не оправдаем надежд.

Они сидели, размышляя, а вокруг искрился мультиверсум, такой близкий и надежный. И все это могло стать наследием их расы.

Аскийоль тихонько засмеялся:

– Знаешь, в "Генрихе IV" есть сцена, в которой Фальстаф узнаёт, что принц Хел, его старый собутыльник, стал королем. Он призывает к себе друзей и говорит им: настали добрые времена, недаром он "наместник фортуны", король будет чтить их и позволит им безнаказанно вытворять что угодно. Но вместо этого король изгоняет Фальстафа как шута и смутьяна

[4]

[Закрыть]. Фальстаф осознаёт, что дела повернулись не к лучшему, а к худшему. Я подчас задумываюсь, уж не такой ли и я «наместник срортуны» – веду целую расу, обещая то, что не могу гарантировать…

Многоликое лицо Мери ободряюще улыбнулось.

– Пока еще живы Родоначальники. Но и не будь их, Человеку, когда бы он ни приступал к долгому восхождению, неизменно приходилось действовать, не зная возможного исхода своих действий. Ему свойственны колебание, он должен постоянно убеждать себя, что достигнет результатов, даже не представляя, достижимы ли они. И тем не менее он на редкость часто добивается успеха. Аскийоль, нам предстоит долгий путь, прежде чем удастся достоверно предсказать исход наших действий. А тем временем надо идти.

– Мы, вероятно, самая оптимистическая раса в мультиверсуме!

Они рассмеялись. И дух Ринарка, который рассеялся среди людей, дабы стать объединяющей силой, казалось, разделяет их радость.

Мультиверсум – волнующийся, вихрящийся, пульсирующий – доставлял им наслаждение изобилием цвета и неоднозначностью. В нем существовали все возможности.

И весь он был – обещание, весь – надежда.

[1]

[Закрыть]В оригинале – «the load» (партия груза, перевозимая за рейс транспортом) .

[2]

[Закрыть]Лимб – преддверие ада, чистилище (англ.).

[3]

[Закрыть]Интроверт – человек, сосредоточенный на своем внутреннем мире.

[4]

[Закрыть]Аскийоль не вполне точен. У Шекспира: "Старик, с тобой яне знаком. Покайся! – Седины вовсе не к лицу шутам.– Мне долго снился человек такой – Раздувшийся от пьянства, пьяный, грубый; но я проснулся, и мне сон тот мерзок" («Генрих IV», часть II, акт V, сцена 5, пер. под ред. А.А.Смирнова) – прим. перев.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

29.09.2008

Муркок Майкл
Обитатель времени

Майкл Муркок

Обитатель времени

Мрак воцарился во вселенной, этой маленькой вселенной, населенной Человеком Солнце померкло для Земли, Луна скрылась в космосе, соль перенасытила неподвижные воды океанов, забила реки, которые под темными угрюмыми небесами, погрузившимися в вечные сумерки, с трудом пробивали себе путь меж покрытых белыми кристаллами берегов.

В долгой жизни Солнца это был всего-навсего эпизод. Через какие-нибудь несколько тысяч лет оно вновь засияет во всем своем блеске. Ну, а пока оно удерживало свои лучи на коротком поводке и его скрытая мощь при этом заявляла о себе недовольным ворчанием. В недрах светила вызревал новый этап его эволюции.

Но его увядание наступило не сразу, и некоторые создания на планетах вокруг успели приспособиться к изменениям. Среди них был и Человек. Это неуемное создание выжило даже незаслуженно – учитывая, какие сверхусилия ему понадобились для этого на протяжении предыдущих эпох. Но – выжило, в этой своей маленькой вселенной, состоящей из одной-единственной планеты, у которой даже не осталось спутника, ибо Луна давно исчезла в космическом пространстве, оставшись легендой в памяти Человека.

Под бурыми облаками, на фоне бурых скал, в буром свете сумерек по берегу бурого океана, подернутого местами белым, ехал бледный всадник на бледном животном. Привкус океанской соли раздражал горло, а запах дохлых грязевиков – ноздри.

Это был Мыслитель-со-шрамом, сын Сонного Весельчака и Пухлощекой Непоседы. Животное, с виду тюленя, звали Импульс. Его лоснящаяся шкура еще не высохла от только что прошедшего соленого дождя, морда была вытянута вперед, оно шумно топало по покрытому солью берегу двумя сильными ногами-ластами, без труда волоча за собой острый как бритва хвост. Мыслитель держался на его спине в седле из полированного кремня, в котором всякий раз, когда они проезжали мимо соляных наростов, торчавших из земли наподобие сточенных зубов, появлялись тусклые отблески. К голове всадника на специальном кронштейне было прикреплено длинное ружье – пробойник. Сделанное на основе рубина, оно было вечным, как сам камень. Одет был Мыслитель в тюленью шкуру, окрашенную в мрачную смесь ржаво-красного с темно-желтым.

За спиной Мыслитель слышал поступь всадницы, от которой он пытался оторваться с самого утра. Сейчас, когда серый туманный вечер незаметно переходил в черную ночь, она по-прежнему держалась за ним. Он повернул в ее сторону свое невозмутимое лицо с плотно сжатыми губами, белыми, как и шрам, что тянулся через его левую щеку от утла губ до скулы. Она находилась пока в отдалении, но расстояние уменьшалось.

Он прибавил скорость.

Бурые облака низко клубились над темным песком пологого берега. Тюлени двух всадников глухо шлепали по влажному берегу, и она все приближалась.

Он подъехал к водоему, заполненному плотной соленой водой, и Импульс плюхнулся в него. Вода была теплой. Она последовала за ним и в воду. Он развернул своего конягу и стал ждать – почти с дрожью – приближения этой высокой и стройной женщины с длинными светло-каштановыми волосами, свободно развевавшимися на ветру.

– Дорогая Высокая Хохотунья, – обратился он к сестре, меня эта игра совсем не развлекает.

На ее нахмуренном лице появилась улыбка. Он испытывал беспокойство, но на его открытом лице, освещенном угасающим светом дня, читалась решимость.

– Я хотел бы ехать в одиночестве.

– Куда ты едешь, да еще в одиночестве? Давай вместе поищем приключений.

Он задержался с ответом, не зная, что сказать.

– Так ты вернешься? – спросила она.

– Пожалуй, нет.

С моря неожиданно налетел бесшумный холодный ветер. Импульс заерзал на месте.

– Ты что, боишься Хронарха?

– Хронарх не испытывает ко мне любви – но и ненависти тоже. Он хотел бы, чтобы я уехал из Ланжис-Лиго, пересек на запад Великую Соленую Равнину и поискал счастья в Стране Пальм. Он не доверит моей опеке ни малейшего отрезка Будущего и, как ты знаешь, ни частицы Прошлого. Я намерен быть сам творцом своей судьбы.

– Так ты сердишься! – воскликнула она сквозь начавшееся завывание ветра. – Ты сердишься из-за того, что Хронарх не делится с тобой своей властью. А тем временем твоя сестра останется здесь и будет страдать и мучиться.

– Выходи за Мозговитого Гордеца! Ему доверяют и Прошлое и Будущее.

Он направил своего тюленя дальше – через просоленный водоем, навстречу ночи. На ходу он достал из-под седла фонарь, чтобы освещать себе дорогу. Он повернул ручку фонаря, и тот осветил берег на несколько ярдов вокруг. Обернувшись, он на миг увидел ее, застывшую, с глазами, полными ужаса. Она чувствовала себя преданной им.

Ну, теперь я один, подумал он. Сильный порыв ветра обдал его холодом. Он развернул животное, взяв курс на запад, в глубь материка, через соляные скалы. Он ехал всю ночь. Веки сделались тяжелыми, но он все ехал и ехал прочь от этого Ланжис-Лиго, где Хронарх, Властелин Времени, правил Прошлым и Настоящим и смотрел за приходом Будущего, вдали от семьи, дома и города; сердце Хронарха работало на предельных нагрузках, голова буквально полыхала от жара, мышцы тела застывали от перенапряжения.

Мыслитель ехал в ночь, на запад, с горящим фонарем, прикрепленным к седлу. Верное животное чутко прислушивалось к его ласковому шепоту. Он ехал на запад, пока за его спиной не занялась заря и не залила бесплодную землю мягким светом.

Поутру он услышал звук материи, бьющейся на ветру, и, повернув голову, увидел зеленую палатку, поставленную рядом с неглубокой расселиной. Полог палатки и бился под ветром. Он придержал Импульса и приготовил ружье.

На звук шагов тюленя из палатки высунулась голова человека – как черепаха из панциря. У него был крючковатый нос, глаза с тяжелыми веками, рот чем-то напоминал рыбий, капюшон плотно закрывал голову и шею.

– Ага, – сказал Мыслитель в знак того, что узнал человека.

– Хм, – ответил Крючконосый Странник, также признавший всадника. – Далеко ты забрался от Ланжис-Лиго. Куда путь держишь?

– В Страну Пальм.

Он снова зачехлил ружье и спешился. Обошел палатку. Голова хозяина неотступно поворачивалась, следя за его движениями. Мыслитель остановил взгляд на расселине. Она была расширена и углублена явно рукой человека. Там лежали какие– то старые обломки.

– Что это?

– Не что иное, как обломки разбившегося космического аппарата, – ответил Крючконосый Странник. В голосе его прозвучало такое разочарование этим фактом, что было видно он не выдумывает. – Меня навела на него моя металлическая рамка. Я надеялся, что там есть капсула с книгами или фильмами.

– Их, я думаю, уже забрали.

– И я так думаю, но была надежда. Ты завтракал?

– Спасибо, нет.

Голова в капюшоне скрылась в палатке, появилась тонкая рука и откинула входной полог. Мыслитель пригнулся и вошел в палатку. Она была завалена всякой техникой. Крючконосый Странник жил тем, что обменивал предметы, которые находил с помощью своей металлической рамки и прочего инструмента.

– Очевидно, у тебя нет верхового животного, – сказал Мыслитель, присаживаясь и скрестив ноги между каким-то мягким узлом и угловатой статуэткой из стали и бетона.

– Пришлось бросить, когда у меня кончился запас воды, а другого такого найти я не смог. Вот почему я иду к морю. Меня ужасно мучит жажда, я испытываю острую солевую недостаточность, потому что мне совсем не нравится соль, которая растет в этих местах.

– У меня ее полно, в бочонке у седла, – сказал Мыслитель. – Возьми себе, очень хорошая, соленая вода, слегка разбавленная пресной – если это тебе, конечно, по вкусу.

Странник быстро кивнул, схватил флягу и стал пробираться к выходу. Мыслитель отклонился назад, пропуская его.

Вернулся тот, улыбаясь.

– Спасибо. Теперь я продержусь несколько дней.

Он отодвинул в сторону кучу старья, и показалась маленькая печка. Он раздул ее, поставил на нее сковородку и начал жарить рыбу-ногу, которую недавно поймал.

– В какой город ты направляешься. Мыслитель? Здесь только два поблизости – Барбарт и Пиорха. Да и то до них идти много лиг.

– Барбарт, я думаю, это в Стране Пальм. Хотелось бы посмотреть на зеленые растения вместо всего этого серо-бурого. К тому же тамошние древние места, должен сказать, окружены для меня ореолом романтики. Я хочу окунуться в мир наших предков, ибо опасность бесконтрольного Прошлого, пустого Настоящего и рискованного Будущего...

– У многих такое настроение, – сказал Странник с улыбкой, раскладывая по тарелкам рыбу-ногу, – особенно в Ланжис-Лиго, где царит Хронархия. Но помни, ты многое увидишь. Ты увидишь Барбарт и Страну Пальм, и ты сам для себя решишь, чего они стоят. При этом старайся делать, как я: не выражай своих суждений и не давай своих оценок их образу жизни. Поступай таким образом, и к тебе будут нормально относиться.

– Твои слова кажутся мне мудрыми, Странник, но у меня не было прежде случая, чтобы я сейчас мог оценить их по достоинству. Быть может, когда я перенесу часть Будущего в Прошлое, ко мне придет понимание.

– Ты выглядишь усталым, – сказал Странник, когда они кончили есть, – не поспать ли тебе?

– Пожалуй. Благодарю.

Крючконосый Странник пошел по своим делам, а Мыслитель лег спать.

Проснулся он далеко за полдень, пошел разбудить Импульса, который тоже не терял времени даром, пока хозяин спал, и попрощался со Странником.

– Пусть кровь твоя будет густой, а ум открытым, – ответил ему Странник обычной формой вежливости.

Мыслитель до темноты добрался до болотистого места, покрытого в основном серо– бурым мхом с отдельными пятнами светло-зеленого цвета. Он извлек фонарь и пристроил его к седлу: ночью он спать не собирался, опасаясь хищников.

Однажды фонарь выхватил в темноте стаю грязевиков, двигавшуюся прямо к его тропе. Обычно они не забираются так далеко в глубь материка, эти огромные белые слизняки, поднявшие свои головы, чтобы видеть его. Ему казалось, что он слышит, как они шумно дышат на него солью, эти потомки пиявок, вытягивавших кровь из его праотцов. Импульса не пришлось понукать, чтобы он прибавил ходу.

Оторвавшись от них, он подумал, что грязевики теперь являются истинными обитателями Земли. Роль Человека на Земле уже нелегко было определить. Он хотя и выжил на засоленной земле, но стал здесь уже нежелательным гостем. Если для Человека и существовало другое пристанище, то не здесь, а где-то еще. И, быть может, даже вовсе не в пространстве, а в каких-то измерениях, где естественная эволюция не могла бы отразиться на нем.

И так в свойственной ему задумчивости он продолжал держать путь на Барбарт и к следующему дню въехал в симпатичный пальмовый лес, золотисто-зеленый под мягкими солнечными лучами, тихий и душистый. Припрыгивающий ход Импульса сменился на какой-то веселый, когда они объезжали подушки мха на затененных участках меж тоненьких пальм, раскачивавших листьями под порывами внезапно налетевшего ветра.

Он слез на землю и лег на пушистую кочку мха, с удовольствием расслабившись, вдыхая ароматы, принесенные ветром. В воображении замелькали бессвязные образы, он услышал голос сестры, звучный голос Хронарха, который объявлял об отказе ему в работе в Доме Времени – работе, на которую он рассчитывал по праву: разве не брат его деда был предыдущим Хронархом? Виделась ему изгибающаяся в нескольких измерениях Башня Времени, это чудо – творение древнего архитектора, расцвеченная, со странными, как бы двигающимися углами и изгибами. Потом он заснул.

Проснулся он ночью, Импульс издавал характерные ухающие звуки, стараясь разбудить его. Сонный, он забрался в седло, устроился поудобнее, достал и приторочил к седлу фонарь и пустился в путь через лес, и пальмы в холодном свете фонаря казались сетью, сплетенной из черных двигающихся нитей.

Наутро он увидел низкие дома Барбарта, лежавшего в окруженной живописными холмами долине. Над домами возвышалось сооружение из полированной меди, блестевшей, как дорогое красное золото. Он сразу задумался о его назначении.

Дорога стала хорошо видна – твердая протоптанная тропа, извивающаяся между поросшими мхом пригорками. Она вела к городу. Через некоторое время послышался глухой топот: к нему приближался всадник. Мыслитель насторожился – ведь он почти ничего не знал о Барбарте и его обитателях – и, придержав Импульса, изготовил копье.

К нему приближался молодой человек, длинноволосый, приятной наружности, одетый в короткий голубой камзол одного цвета с его глазами. Восседал он на тяжелом старом морже. Он остановил моржа и со снисходительной улыбкой посмотрел на Мыслителя.

– Чужестранец, – сказал он приветливо, – приятное утро, не так ли?

– Да. И приятная страна, в которой вы живете. Это город Барбарт?

– Конечно, Барбарт. Другого здесь поблизости нет. А ты откуда?

– Из Ланжис-Лиго, что у моря.

– Я считал, люди из Ланжис-Лиго никогда не путешествуют на большие расстояния.

– Я первый. Меня зовут Мыслитель-со-шрамом.

– А меня Домм, и я приветствую тебя и приглашаю в Барбарт. Я проводил бы тебя, если б не наказ матери нарвать трав среди пальм. Я и так, боюсь, опаздываю. Какое, интересно, у нас сейчас время?

– Время? Как какое – настоящее, конечно.

– Ха-ха! Я спрашиваю, какой час.

– Какой "час"? – удивился Мыслитель.

– Да нет, это я спрашиваю.

– Боюсь, я не совсем понимаю местные выражения, – вежливо сказал Мыслитель. Он был в замешательстве. Вопрос парня и в первый момент показался странным, а теперь и вовсе непонятным.

– Не бери в голову, – улыбнулся ему Домм. – Я слышал, у вас в Ланжис-Лиго своеобразные обычаи. Ну, не стану тебя задерживать. Езжай этой дорогой, и ты будешь в Барбарте меньше, чем через час.

Опять этот "час". Может, здесь лига делится на часы? Он прервал свои размышления и пожелал юноше на прощание "густой крови".

Дома в Барбарте были украшены мозаикой, а располагались они в строго геометрическом порядке вокруг прямоугольной центральной площади, где возвышалось башенное устройство из полированной меди с какими-то рядами, кружками, завитушками. В центре устройства размещалась большая круглая пластина, разделенная на двенадцать частей, а каждая из двенадцати еще на пять. Из центра исходили два указателя, один чуть короче другого; как заметил Мыслитель, они медленно двигались. Проезжая через город, он заметил везде воспроизведенные изображения этого устройства. Он пришел в конце концов к выводу, что это было какое-то священное сооружение или геральдический знак.

Барбарт показался ему приятным местом, хотя и беспокойным. Особенно отчетливо атмосферу города передавала буйная рыночная площадь, где мужчины и женщины носились от прилавка к прилавку, крича друг на друга, ворочая рулоны ярких тканей, перебирая несоленые овощи и фрукты, щупая мясо, приглядываясь к сладостям, – и все это среди постоянного гула голосов торговцев, расхваливающих свои товары.

Полюбовавшись этой картиной, Мыслитель направил тюленя дальше и наткнулся на одной из прилегающих к рынку площадей на таверну. В центре этой небольшой площади находился фонтан, а рядом – вынесенные на улицу столы и скамейки. Мыслитель сел за столик и назвал свой заказ полной девушке, подошедшей к нему.

– Пиво? – спросила она, скрестив на груди свои пухлые загорелые руки. – У нас мало пива, и оно дорогое. Есть персиковое вино, это дешевле.

– Хорошо, принеси, – согласился он, потом повернулся к фонтану и стал с удовольствием рассматривать его тонкие струи, хотя вода вовсе и не имела запаха соляного раствора.

Из тени таверны появился мужчина с высокой кружкой в руке, привлеченный, вероятно, странным акцентом Мыслителя, остановился и с дружелюбным выражением на лице стал рассматривать его.

– Откуда ты, путешественник? – спросил он.

Мыслитель ответил. Видно было, что барбартец удивлен. Он присел на соседнюю скамейку.

– Ты второй посетитель из дальних мест на этой неделе. Другой был посланцем с Луны. Они, знаешь ли, здорово изменились, эти луняне. Высокие, тонкие стали, как пальмы, красивые лица. Одеваются в металлические ткани. Он сказал, что летел к нам много недель...

Когда барбартец вторично упомянул неизвестное слово "неделя", Мыслитель повернул к нему голову и посмотрел на него.

– Извини меня, – начал он, – но мне, чужестранцу, занятно слышать некоторые здешние слова. Что вы имеете в виду под словом "неделя"?

– Ну... неделя... семь дней – что ж еще?

Мыслитель вежливо улыбнулся:

– Ну вот, пожалуйста. Другое слово – "дни". Что это такое – "дни"?

Барбартец почесал затылок, сморщил лицо. Это был человек средних лет, сутуловатый, одет он был в просторную одежду из желтой ткани. Он поставил кружку и поманил Мыслителя рукой.

– Пойдем со мной, я тебе все покажу.

– Это доставит мне большое удовольствие, – с благодарностью сказал Мыслитель. Он допил вино и позвал девушку. Когда она подошла, он попросил ее присмотреть за его конягой, а также приготовить ему постель, поскольку он проведет здесь следующее темное время.

Барбартец представился, звали его Мокоф. Он взял Мыслителя за локоть и повел через квадратные, треугольные и круглые площади, образованные домами, пока они не пришли наконец на большую центральную площадь, где оказались перед тем необыкновенным пульсирующим устройством из блестящей меди.

– Эта машина дает городу жизнь, – сказал Мокоф. – Она также регулирует наши жизни. – Он указал на диск, который Мыслитель видел раньше. – Знаешь, мой друг, что это такое?

– Нет. Боюсь, что нет. Ты не мог бы объяснить?

– Это устройство называется "часы". Оно измеряет отрезки дня, каждый отрезок называется "час". – Он остановился, видя, что Мыслитель в растерянности. – Иначе говоря, оно измеряет время.

– А-а! Наконец-то понял. Однако это странно, оно же не может измерить большое количество времени при таком маленьком круге. Как же поток времени?

– Мы называем период солнечного света "день", а период темноты – "ночь". И каждый делим на двенадцать часов...

– Тогда период солнечного света равен периоду темноты? Я всегда думал...

– Нет, мы считаем их равными для удобства, хотя это и не так. Так вот, эти двенадцать частей мы называем часами. Когда стрелки доходят до двенадцати, они начинают снова счет по кругу...

– Фантастика! – поразился Мыслитель. – Ты имеешь в виду, что вы запускаете по кругу один и тот же период времени снова и снова. Превосходная идея. Удивительно! Не думал, что это возможно.

– Не совсем так, – терпеливо продолжил Мокоф. – Далее, час разделен на шестьдесят единиц, они называются минутами. Минуты также разделены на шестьдесят единиц, каждая называется секундой. Секунды – это...

– Постой, постой! Я поражен, я совершенно сбит с толку! Надо же, как вы властвуете над потоком времени, раз вы можете манипулировать им по своему желанию! Расскажите мне, как вы это делаете. Хронарх в Ланжис-Лиго испытал бы священный трепет, узнай он о вашем открытии.

– Ты не понял, мой друг. Мы не властвуем над временем. Если кто и властен, то скорее оно над нами. А мы просто измеряем его.

– Не властны... Но если так, то почему же?.. Мыслитель остановился, не в состоянии уловить логику сказанного барбартцем. – Ты же говоришь мне, что вы пускаете по кругу определенный период времени, который вы делите на двенадцать. Да еще, как ты говоришь, вы запускаете по новой и более короткий период и даже еще более короткий. Но это сразу стало бы очевидным, если бы было правдой, так как вы в жизни стали бы повторять снова и снова одни и те же действия. Или, если вы используете одно и то же время, но сами не зависите от него, то уже Солнце перестало бы двигаться по небу – но, я вижу, оно все движется. Положим, вы можете освободиться из-под влияния времени. Но мне так не кажется, поскольку этот инструмент, – он указал на часы, – оказывает влияние на весь город. Или, опять же, если это природный дар, то почему тогда мы в Ланжис-Лиго тратим столько сил и средств на изучение времени, тогда как вы умеете подчинять его себе?

Широкая улыбка появилась на лице Мокофа. Он покачал головой:

– Говорю тебе: мы не подчиняем время себе, а этот прибор просто говорит нам, сколько времени в данный момент.

– Странно, – продолжал изумляться Мыслитель. Он старался восстановить порядок в мыслях. – У вас существует только настоящее. В твоих словах нет логики.

Мокоф озабоченно взглянул на него:

– Ты здоров ли?

– Вполне. Спасибо за твою заботу. Вернусь-ка я в таверну, пока совсем не потерял рассудка!

В голове его царил полный хаос. Мокоф сказал одно – а потом на одном дыхании опроверг сказанное. Он решил подумать обо всем за едой.

Дверь таверны была закрыта, и, сколько он ни стучал, ему не открыли. Он увидел, что его седло и сумки лежат снаружи.

В одной из сумок у него было немного еды, он сел на скамейку и стал есть большой ломоть хлеба.

Внезапно над ним раздался крик, он поднял голову и в окне верхнего этажа увидел голову старой женщины, обращенную к нему.

– Ай-ай-ай, – кричала она, – ты что же это делаешь?

– Ничего, ем хлеб, мадам, – ответил он удивленно.

– Негодяй! – выходила она из себя. – Грязная, мерзкая свинья!

– В чем, в конце концов...

– Смотрите! Смотрите! – не останавливалась женщина.

На площадь быстро прибежали три вооруженных человека. Они в отвращении скривили лица, когда увидели Мыслителя.

– Извращенный тип, эксгибиционист, – сказал главный из троих.

Они схватили опешившего Мыслителя.

– Что происходит? – он аж задохнулся. – Что я такого сделал?

– Судью спросишь, – огрызнулся один из его стражей, и они потащили его на центральную площадь, в высокий дом, который, похоже, был их управлением.