Текст книги "Бегство из сумерек (сборник)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Глава 3

Очередной день бесконечного космического полета. Райн выполнил несколько гимнастических упражнений, принял душ и позавтракал.

Теперь работа. Затворив за собой дверь каюты, он отправился в главный отсек, чтобы проверить показания приборов и уточнить курс звездолета. Как и всегда – все в норме.

Официальная часть окончена. Удовлетворенно окинув взглядом слабо светящийся пустой экран и многочисленные шкалы со стрелками-указателями, он устроился в кресле пилота и достал из ящика свой личный бортовой журнал в красной обложке.

Каждый раз, почувствовав под пальцами гладкую поверхность тяжелого фолианта, он, казалось, вновь обретал почти утраченную связь с Землей – некую причастность к ее истории, к легендарным первопроходцам космоса.

Раскрыв журнал, он, прежде всего, указал дату «25 декабря 2005 г. от Р. X.» и провел под ней красную черту. Слегка помедлив – то ли собираясь с мыслями, то ли от предвкушения радости общения, пусть и с журналом – сделал очередную запись:

« Тысяча четыреста шестьдесят четвертый день полета. Борт „Надежды Демпси“. Курс – Мюнхен 15040. Скорость – девять десятых „С“. Все системы функционируют без отклонений от расчетных параметров. Показатели в норме. Капитан и пассажиры здоровы.

Капитан корабля Райн».

Подчеркнув и эту запись красной линией, Райн нажал кнопку на пульте управления и повторил в микрофон написанное в журнале, предварив сообщение словом «отчет». Затем, проговорив условную фразу «конец связи», отключился от машины.

Та превратила отчет капитана в радиоволны, и они тут же устремились к Земле.

Райн всегда любил разнообразие. Поэтому даже рутинную процедуру отчета старался каждый раз выполнить как-то иначе: во всяком случае, в следующий раз он сначала наговорит его в микрофон, а только потом запишет в журнал.

Еще раз взглянув на показания стрелок, Райн убедился, что они по-прежнему замерли на средних значениях шкал – ни одна не приблизилась к красным рискам опасности.

Райн не лукавил, сообщая о хорошем здоровье капитана: оно действительно отменно для человека, прожившего уже три года при пониженной гравитации. С момента старта он существенно потерял в весе, а замкнутое пространство космического корабля высосало живые краски со щек: его лицо, несмотря на регулярное облучение под искусственным солнцем, выглядело неестественно бледным. Физическую форму Райн поддерживал, занимаясь на тренажерах; питание было калорийным и насыщенном витаминами. Однако окажись он на Земле, вряд ли смог бы, например, передвинуть мебель или пробежать хотя бы стометровку: невостребованные мышцы постепенно атрофировались. Жаль, если такая участь постигнет и мозг – компьютеризованный корабль не требовал усиленной работы мысли.

Однако космос не может лишить Райна силы воли – он твердо верил в это, – поскольку только от нее зависит, приведет ли капитан свой корабль в намеченную точку пространства. А впереди еще три года полета…

Между тем Райн снова склонился над дневником-журналом – его шариковая ручка принялась заполнять фиолетовыми буквами белую гладь листа.

«Сегодня Алексу исполнилось десять лет – и он уже в третий раз пропустил свой праздник. Это очень печально, но, к счастью, он не знает об этом. Как и остальные. К сожалению, за все надо платить – и такова наша дань за попытку достичь лучшей доли. Мне, однако, с каждым днем все труднее переносить одиночество – безумно тяготит отсутствие семьи и друзей, а теперь пропала и связь с Землей, поскольку сигналы оттуда уже не в состоянии достичь нас. Думаю – и наоборот. Единственное лекарство от депрессии – книги и видеозаписи. И конечно, ответственность за доверившихся мне людей. Во всяком случае, нельзя расслабляться – в осуществлении поставленной цели помогут только твердость духа и железная дисциплина. Я снова написал это, потому что надо собраться с духом, чтобы в очередной раз выполнить свой долг, почти непереносимо терзающий нервы. Еще три минуты – и я сделаю все необходимое, как бы больно мне ни было».

Словно намеренно затягивая время, Райн, не спеша, закрыл журнал, тщательно расположил его в ящике – корешок строго параллелен стенке и, задвинув ящик, убрал в карман ручку. Все в той же замедленной манере он еще раз обвел взглядом приборы и лишь тогда решительно повернулся к двери.

Выйдя из главного отсека, Райн направился вдоль коридора к видневшейся в его торце двери, своей основательностью сделавшей бы честь даже банковскому хранилищу. Райн набрал комбинацию кодового замка, и дверь неохотно отворилась. Чуть замешкавшись на пороге, Райн вошел внутрь.

Свет в этом сравнительно небольшом помещении включился в тот момент, когда открылась дверь, – обычно здесь царил мрак. Скрытые за панелями светильники озарили металлические стены и тринадцать узких и длинных контейнеров. Больше в комнате ничего не было.

Крышки боксов, изготовленные из полупрозрачного материала, позволяли видеть их содержимое. И хотя двенадцать контейнеров укрывали пластиковые чехлы, в оставшуюся свободной треть можно было увидеть покоящихся внутри людей – их головы и тела до плеч. Погруженные в маслянистый питательный раствор зеленоватого оттенка, они находились в состоянии гиперсна, запрограммированного на весь срок путешествия.

На случай аварии или другой экстремальной ситуации была предусмотрена программа досрочного прерывания сна.

Установленные в изголовье каждого бокса приборы контролировали состояние спящих и обеспечивали их относительную жизнедеятельность. Их показания, выведенные на общую индикаторную панель, позволяли судить о состоянии человека, имя которого, дата рождения и время погружения в анабиоз были приведены тут же. Одна из строк индикаторной панели имела обозначение «Сон» – и возле всех контейнеров эта строка светилась ровно и неподвижно.

Проходя мимо боксов, Райн со щемящей нежностью вглядывается в безмятежные лица.

«Джозефина Райн. 9.9.1960. 7.3.2004». Золотистые волосы, нежный овал лица, чуть покатые плечи – образец женственности и обаяния, его жена.

«Руперт Райн. 13.7.1990. 6.3.2004». Старший сын, до боли напоминающий его самого и смуглым лицом, и разворотом худеньких плеч.

«Александр Райн. 25.12.1996. 6.3.2004». Это младший. Его голубые глаза почему-то остались открытыми, и теперь этот вопрошающий взгляд безмерно ранил отцовское сердце. А еще и день рождения…

С трудом сглотнув непрошенные слезы, Райн переходит к следующему контейнеру.

«Сидней Райн. 2.2.1937. 25.12.2003». Старик – о чем свидетельствуют тощие костлявые плечи, морщинистое лицо и белая пластмасса вставных зубов в приоткрытом рту. Его дядя.

«Джон Райн. 15.8.1963. 26.12.2003». Это его брат. В них обоих сейчас более отчетливо прослеживалось фамильное сходство, поскольку Райн сильно похудел и осунулся: овал лица заострился, узловатые плечи стали еще уже, и лишь густые брови не изменились. Немного неприятно было видеть в этом зеленоватом растворе свою копию.

«Изабель Райн. 22.6.1962. 13.2.2004». Это первая жена Джона. На узком бледном лице, обрамленном бесцветными прядями волос, до сих пор сохранилось сердитое выражение, подчеркнутое неприятным оскалом мелких зубов. Райн тут же вспомнил, как она обычно встревала в любое дело, вдалбливая замечания высоким металлическим голосом. Вид молчащей Изабель приятно согрел душу, и Райн не испытал угрызений совести за крамольные мысли.

«Джанет Райн. 10.11.1982. 7.5.2004». Вторая жена Джона. Вот этот выбор брата легко понять – даже теперь ее облик полон очарования. Нежное создание с черными кудрями, она и здесь слегка улыбалась пухлыми губками, словно сонные грезы лишь забавляли ее.

«Фредерик Мастерсон. 4.5.1950. 25.12.2003». Далеко не атлет – впалые щеки, худые плечи. Глубокая морщина между бровями придавала вытянутому лицу выражение озабоченности.

«Трейси Мастерсон. 29.10.1973. 9.10.2003». Жена Фредерика – милая и чуть глуповатая. Это видно с первого взгляда.

«Джеймс Генри. 4.3.1957. 29.10.2003». Мог бы претендовать на роль в фильме ужасов: вполне тянет на рыжеволосого утопленника с выпученными зелеными глазами.

До конца обхода еще два контейнера. Райн останавливается перед двенадцатым.

«Ида Генри. 3.3.1980. 1.2.2004». Худенькая шатенка. Тусклые волосы чуть прикрывают впалые щеки и опущенные уголки скорбного рта.

По существу, здесь спрятаны две жизни: первая жена Джеймса и их будущий ребенок. Что будет с ними, когда придет время – если придет – произвести на свет младенца?

«Фелисити Генри. 3.3.1980. 1.2.2004». Это вторая жена Джеймса Генри, они с Идой двойняшки. У нее, пожалуй, более здоровый вид, чем у сестры. Может быть, оттого, что она не беременна?

Остался тринадцатый контейнер. Пустой. При взгляде на него Райн испытал непреодолимое желание устроиться на его ослепительно белом дне – тогда, в окружении своих спутников, он избавился бы от давящего одиночества.

Преодолев искушение, Райн решительно расправил плечи и направился к выходу. Дверь, лязгнув, захлопнулась за его спиной. Он восстановил комбинацию запорного устройства контейнерного зала и вернулся в главный отсек. Вынув из нагрудного кармана небольшой блокнот, в который занес некоторые данные из показаний на индикаторных табло спящих, Райн ввел их в компьютер и проделал необходимые расчеты.

Эта работа не была вызвана необходимостью: при желании отслеживание за состоянием спящих можно было бы перевести на автоматический режим. Однако считалось, что в этом случае бодрствующая часть экипажа утратит психологический настрой, лишившись необходимости постоянного контроля за беспомощными пассажирами.

Просмотрев распечатку данных, Райн машинально кивнул и присоединил новые сведения к полученным ранее.

Раздавшийся в этот момент писк компьютера заставил Райна посмотреть на экран. Там высветился запрос: «Не введен отчет о состоянии пассажиров».

Мысленно отругав себя за промедление, Райн набрал на клавиатуре компьютера: «Джозефина Райн – состояние нормальное. Руперт Райн – состояние нормальное. Александр Райн – состояние нормальное. Сидней Райн – состояние нормальное. Джон Райн – состояние нормальное. Изабель Райн – состояние нормальное. Джанет Райн – состояние нормальное. Фред Мастерсон – состояние нормальное. Трейси Мастерсон – состояние нормальное. Джеймс Генри – состояние нормальное. Ида Генри – состояние нормальное. Фелисити Генри – состояние нормальное».

Вновь писк и новый запрос на экране: «Где данные о состоянии капитана?»

Усмехнувшись, Райн набрал сообщение: «Капитан страдает от одиночества».

Ответ не заставил себя ждать: «В память заложена программа досуга. Код указан в директории. Если болезненное состояние не исчезнет, вводите ежедневно 1 куб. см. продитола. Превышение дозы опасно. Прекратить прием через 14 суток».

Набрав «конец связи», Райн, пожав плечами, отходит от компьютера.

Теперь наступил заслуженный отдых. Райн вернулся в свою каюту и, не желая садиться на койку, надул легкое красное кресло. Удобно расположившись в нем, он взял пульт дистанционного управления и надавил на кнопку «Выбор». На экране поползли названия всевозможных программ: видеотека корабля предлагала на выбор художественные и научные фильмы, пьесы, музыку – серьезную и танцевальную, встречи с интересными людьми. Некогда Райн предполагал, что со временем займется сельскохозяйственными проблемами, но сейчас он остановил круговорот предложений на старом польском фильме.

На экране появились изображения людей. Они куда-то спешили, болтали, жевали, плакали, смеялись и ссорились. Странная жизнь навсегда утраченного мира…

На глаза Райна навернулись слезы, искажая изображение на экране. Однако сейчас у него часовой перерыв в работе, и нет никого, кто помешал бы ему отдыхать подобным – или любым другим – образом. Никого…

Он изо всех сил старался сосредоточиться на фильме, но в подсознании непрерывно работал телеграфный аппарат, выстукивая имена. «Джозефина Райн – состояние нормальное… Руперт Райн… Александр Райн… Сидней Райн… Джон Райн… Изабель Райн… Джанет Райн… Фред Мастерсон… Джеймс Генри… Ида Генри… Фелисити Генри…»

И на экране, вместо придуманного кем-то сюжета, сквозь пелену непролитых слез он видел вереницу людей, которых когда-то знал и любил. И это тоже был почти забытый старый фильм, финал которого находился в контейнерном зале звездолета.

Глава 4

Протянув в сторону Фреда Мастерсона дрожащие веснушчатые руки, Джеймс Генри подался вперед, с надеждой вглядываясь в его лицо.

– Надо немедленно что-то предпринять, Фред. Понимаешь? Немедленно! Сделай же что-нибудь.

Подчеркнуто удивленно приподняв одну бровь, Мастерсон взглянул на Фреда и, выдержав паузу, холодно поинтересовался:

– Что, например?

Судорожно стиснув ладони, Генри страстно заговорил:

– Не знаю. Но, согласись, мир загрязнен – и физически, и нравственно. Прежде всего, вокруг повышенная радиоактивность, а нас убаюкивают россказнями, что она на допустимом уровне. Но ведь это далеко от истины – примеров сколько угодно. Мы не можем позволить себе такую роскошь, как дети, хотя Ида и Фелисити мечтают о малышах. И это еще не все! Взгляни, что творится с человеком, – разврат и разложение сделали из людей чудовищ, кичащихся безмерностью своего падения. Посмотри, как поступают они с теми, кто придерживается норм морали, пытается соблюдать приличия. Они развращают их, а если не удается – применяют насилие. Мир катится в бездну безумия, а ты предлагаешь терпеть…

Бледно-голубые глаза обеих его жен, не отрываясь, смотрели в лицо оратора: казалось, он высказывал их сокровенные мысли. Но даже явная заинтересованность не вызвала на их исхудалых лицах хотя бы отблеск румянца: похоже, объема жизненных сил, заложенных при их рождении, не хватило на двух детей одновременно.

А вот на лице Мастерсона проглядывала лишь скука утомленного бессмысленным спором человека. Он смотрел по сторонам, не обращая внимания на Джеймса Генри.

Подобные дискуссии проходили в гостиной Райнов каждую неделю, и, готовясь к очередному сборищу, хозяева постарались переставить мебель таким образом, чтобы каждый мог найти местечко по вкусу.

Для создания более интимной обстановки они опустили шторы и включили свет.

Присутствующие разместились вдоль стен, и только дядя Райна, Сидней, словно стараясь подчеркнуть конфронтацию по отношению к другим, устроился возле окна. Это был худой жилистый старый упрямец, характер которого, казалось, подчеркивали остатки когда-то каштановой шевелюры, лихо торчащие вокруг лысины.

Возле левой – от двери – стены устроилось на софе семейство Мастерсонов: Фредерик и Трейси. Модница Трейси щеголяла в прекрасно сшитом черном платье до полу, мрачный шик которого подчеркивался черной же губной помадой.

В креслах возле софы разместились Джон Райн и обе его жены: по правую руку узколицая несимпатичная Изабель, по левую – очаровательная Джанет.

Напротив этой компании – у противоположной стены – как-то неловко примостились на стульях дамы Генри, робко жавшиеся друг к дружке. Их повелитель основательно расположился в кресле, готовый в любой момент продолжить словесный бой.

Словно подчеркивая свой нейтралитет, Райн и Джозефина заняли позицию между этими группировками: их кресла стояли у стены напротив окон.

Цветовая гамма одежды и женщин и мужчин ограничивалась черным и коричневым цветами, что не оживляло и без того мрачноватую гостиную.

Воспользовавшись паузой в дебатах, Райн – не очень-то внимательно слушавший их, поскольку его мысли занимали дела фирмы, – внес свою лепту в обсуждаемую проблему:

– У нас нет ни средств, ни сил, чтобы что-то изменить: ведь мы всего-навсего лишь дискуссионная группа.

Возмущенный такой позицией, Генри перевел взгляд зеленых глаз с Мастерсона на Райна.

– Неужели ты не понимаешь, что теперь уже не до дискуссий? Нас захлестывает хаос, а мы занимаемся болтовней! В программу на следующий месяц надо включить вопрос…

Его тираду перебил ледяной голос Мастерсона:

– Даже речи не было о следующем собрании.

– Значит, надо договориться о нем! – чуть ли не закричал Джеймс. – Мы должны постараться воздействовать …

Но теперь его перебила Трейси Мастерсон, проговорив тоном мученицы:

– Я хочу домой, Фред.

Несколько растерявшись от неожиданности, Мастерсон постарался успокоить ее:

– Да-да, скоро поедем.

Страдальчески сдвинув брови, Трейси продолжила:

– Здесь так много людей… Конечно, это друзья… Вряд ли они хотят причинить мне боль… Но…

– Ну потерпи еще немного, – попросил Фредерик. Но Трейси уже не могла остановиться:

– Мне душно! Не хватает воздуха! Крышка захлопнулась… – И ее голова без сил опустилась на грудь.

К ней поспешила Джозефина.

– Пойдем, милая, ты примешь лекарство, и все пройдет. – Она взяла Трейси за руку и бережно вывела беспомощную женщину из комнаты.

В глазах Генри сверкнула искорка торжества, когда он обратился к Мастерсону:

И что же ты теперь скажешь? Твоя жена не в себе с тех пор, как попала в давку на злополучной демонстрации против НЛО – той, что фанатики устроили в Пауэлл-сквере, верно? Никто из нас не защищен от чего-нибудь подобного.

В этот момент на улице раздалось нестройное пение, сопровождаемое звоном бьющегося стекла. Похоже, что неподалеку били окна.

Как отклик на наружный шум, из глубины квартиры послышался какой-то птичий вскрик Трейси. Фред Мастерсон тут же устремился прочь из гостиной.

Оставшиеся в комнате с замиранием сердца прислушивались к уличной кутерьме, а Трейси все громче и громче выкрикивала одно лишь слово – «Нет!».

Вернувшаяся в гостиную Джозефина в изнеможении оперлась о косяк и тихо проговорила:

– Не беспокойтесь о Трейси – как только таблетки подействуют, она заснет. А что творится на улице? – Она обвела всех взглядом и, поскольку никто не ответил, повторила вопрос – снова с тем же результатом.

Вскрикнув еще раз, Трейси затихла.

Оторвавшись от косяка, Джозефина прошла в комнату.

– Что надо этой толпе? Кто они? – Но в гостиной по-прежнему царило молчание.

А за окном между тем пение набирало силу, и вот уже мощный хор торжественно выводил устрашающие слова, напоминавшие гимн торжествующего зла:

 
«Землю хотят захватить чужаки.
Чувствуем хватку враждебной руки.
Небо закроем и Землю запрем,
Всех чужаков уничтожим, сотрем!
Так зажигайте же мщенья огни —
Нашей Землей мы владеем одни!
Слышите истины радостный глас:
Наша Земля – только для нас!»
 

Теперь Джозефина Райн ответила сама себе: – Это Патриоты. – И снова никто не сказал ни слова.

Оглушительное пение громыхало прямо под окнами.

Внезапно погасший свет погрузил гостиную в непроглядный мрак. И тем невыносимее были вновь возобновившиеся крики Трейси. Вскоре их сменили слабые всхлипы, а затем смолкли и они: похоже, несчастная все-таки уснула.

Молчание в комнате нарушил хриплый голос Сиднея Райна:

– Мерзкие вирши и омерзительное исполнение. Гадость какая. – Он прокашлялся, словно слова царапали горло.

Казалось, от рева множества глоток трясутся стены. И вдруг пение внезапно оборвалось, его сменил топот бегущих ног, какие-то выкрики – и душераздирающий вопль боли.

– Ну-ка, что это там? – невозмутимо проговорил дядя Сидней, вставая со своего места и протягивая руку к управляющей шторами кнопке.

– Нет! – в ужасе взвизгнул Джеймс Генри.

Желая остановить старика, Райн стремительно кинулся к окну.

Но их совместные старания не увенчались успехом: шторы уже разъехались в стороны.

Исчезла хрупкая преграда, создававшая иллюзию защищенности, и безумная ночь влилась в комнату.

Темную гостиную озарило мерцавшее пламя тысяч факелов. Оно выхватило из мрака привставшего с кресла Генри, замершего посреди комнаты Райна, темные фигуры неподвижно застывших у стены сестер и окаменевшую Джозефину.

Только дядя Сидней, продолжив начатое, выглянул наружу. Райн непроизвольно отметил, что дом напротив словно бы вымер: за стеклами окон – ни огонька.

А страшные вопли одинокого голоса становились все невыносимее.

И снова молчание людей в гостиной нарушил дядя Сидней, но на этот раз в его словах слышался неподдельный ужас:

– Господи, Боже мой! Святая Дева!

Вытянув шею, Джозефина Райан шепотом спросила:

– Дядя Сидней, что случилось? Тот молча смотрел вниз.

Тогда женщина шагнула к окну и, словно перед прыжком в воду, сделав глубокий вдох, тоже выглянула наружу.

Казалось, то, что она увидела, не раз происходило в фильмах ужасов. Но здесь действие разворачивалось по-настоящему. И в нем участвовали не актеры.

Беснующаяся толпа выволокла из дома напротив юношу никак не старше двадцати лет. Мерзавцы распяли его на деревянной двери, прислоненной к вышке линии электропередачи, облили бензином и подожгли.

И теперь, образовав кольцо вокруг испускавшего предсмертные вопли человека, толпа заворожено глядела на дергавшееся в муках тело. Задние, также жаждавшие насладиться небывалым зрелищем, напирали на передних, выталкивая их к самому огню, те сопротивлялись, упираясь ногами в мостовую, и на какое-то время замирали – опустившийся на корточки первый ряд зевак и привставшие на цыпочки остальные.

Толпу составляли сравнительно молодые – от тридцати до сорока лет – мужчины в длинных темных балахонах. Но кое-где мелькали и юные женские лица. И вот одна из них – с коротко остриженными белокурыми кудрями – завыла в исступлении:

– Пылай, чужак, пылай!

Толпа вокруг нее принялась притопывать, выкрикивая понравившиеся слова:

Пылай, чужак, пылай! Гори и догорай! Обуглившееся тело изогнулось в последний раз – страдания несчастного юноши окончились.

Неистовство толпы пошло на убыль. Похоже, чувство, испытанное этими подонками, было сродни вожделению: оно утомило их, лишило сил – и теперь они сидели возле кострища, тяжело дыша и отирая пот с покрытых жирной сажей лиц.

Снова пальцы Сиднея Райна коснулись кнопки, шторы сомкнулись, и старик грузно опустился на стул. Будто и не было ни дымного света факелов, ни чудовищного жертвоприношения на алтарь ненависти, ни жадной до порочных ощущений толпы.

Хотелось заткнуть уши, чтобы уж заодно и ничего не слышать – ни треска пламени там, внизу, ни говора взбудораженных нелюдей.

Так же внезапно, как и погас, включился свет – и Джозефина смутно порадовалась, что этого не произошло минуту назад. В горле пересохло от пережитого ужаса, и она отправилась на кухню, чтобы утолить жажду.

Бессильно уронив руки между колен, дядя Сидней молча смотрел в пол, вглядываясь в одну ему ведомую точку. Из состояния созерцательности его вывел недружелюбный вопрос Джеймса Генри:

– С какой стати ты вылез в окно? Чего хотел добиться этим? Говори, старый дуралей!

Не отрывая взгляд от пола, Сидней Райн слегка приподнял тощие плечи и медленно проговорил:

– Так уж случилось. Какой смысл выяснять это теперь?

Но как ты посмел рисковать присутствующими здесь, особенно спокойствием женщин? – не унимался Джеймс.

Только теперь Сидней поднял голову, его звенящий голос выдал всю глубину чувств, скрытых под маской спокойствия:

– Почему такой вызывающий тон, Генри? На твой вопрос пусть ответят они. – Он ткнул пальцем вниз. – То, что ты видел, было на самом деле, разве не так?

– Все это нас не касается! Незачем было ввязываться в чужие дела – от этого могут быть неприятности, и в первую очередь у Джозефины!

– Но ты же не будешь отрицать очевидное: то, что произошло, случилось именно под этими окнами, – возразил Сидней.

– Ничего не скажешь – зрелище не из приятных. Но Патриоты в чем-то правы, хотя их методы… Однако кое-кому нравятся подобные представления. Верно? Вот так-то, уважаемый Сидней Райн! – ядовито закончил Генри.

У Сиднея буквально отвисла челюсть.

– Да как ты можешь так говорить? – возмутился он.

– А иначе почему это ты полез в окно, а?

– Брось, я и не думал, что там такое творится.

– А-а, пустая болтовня…

Приход Мастерсона прервал бессмысленное препирательство. Он сообщил, что Трейси наконец заснула, и поинтересовался причиной суматохи на улице:

– Опять Патриоты?

– Они только что живьем сожгли человека, – бесцветным голосом ответил Райн.

– Идиоты. Если кто-то считает, что имярек нарушает установленные порядки, его следует привлечь к ответственности на основании существующих законов. – Холодный менторский тон не изменил Мастерсону даже сейчас.

Его с готовностью поддержал Генри:

– Разумеется, самосуд недопустим! Но Патриоты так агрессивны – особенно с этой своей теорией о нашествии инопланетян,

– Увы, даже несмотря на разъяснения об отсутствии в космическом пространстве враждебных сил, – со знанием дела заметил Мастерсон. – Они не верят никаким убедительным доводам и продолжают страшиться неких гипотетических пришельцев.

Тут неожиданно подала голос молчавшая до сих пор Джанет:

– Но должна же быть какая-то доля правды в их настроениях. Не из пальца же они все это высосали.

– Теоретически – да, возможно, но вероятность подобного весьма низка, – авторитетно проговорил Мастерсон.

Некое подобие научного обсуждения проблемы ослабило напряженность, и миссис Райн решила, что пора подать кофе. Она вызвала сервировочный столик, и все занялись угощением.

Лишь Изабель наотрез отказалась пить кофе и на повторное сдержанное предложение Джозефины ответила:

– Благодарю, Джозефина, мне не хочется… Оскорбленная хозяйка недовольно поморщилась, и Джон поспешил внести ясность:

– Извини, Джозефина, но Изабель что-то нездоровится.

Догадавшись, какая беда коснулась теперь и семьи Джона, Райн улыбнулся Изабель:

– Конечно, конечно – здоровье прежде всего. Дело в том, что время от времени на человека накатывал страх быть отравленным – почти все знакомые Райна прошли через это. Впоследствии все становилось на свои места, и для полного выздоровления от этого психоза требовалось лишь терпение окружающих.

Однако у кое-кого подобная мания закончилась необъяснимой смертью – но это, скорее, было исключением.

По-видимому, такой период наступил у Изабель, и она некоторое время будет питаться только тем, что приготовит собственными руками. Нужно просто не обращать внимания.

Постепенно разговор вернулся к пережитому кошмару. Райн отметил, что следует внимательно приглядеться к нарастающему движению.

– Придется посетить очередной митинг Патриотов, – сказал он. Отмахнувшись от предостережения Джона, что это опасный шаг, Райн пояснил свою точку зрения: – Чтобы противостоять какому-то явлению, необходимо изучить его. Простым теоретизированием мы ничего не добьемся.

– Тогда – для большей безопасности – следует пойти всем вместе, – предложил Джеймс Генри, вызвав своими словами смятение жен.

Мастерсон кивком подтвердил свое согласие со словами Генри и, решив, что инцидент исчерпан, предложил включить телевизор:

– Сейчас будет репортаж из Парламента о съезде правящей партии. Ручаюсь – нынче ночью их правительство падет.

Тем временем шум на улице все нарастал. Мимо окон непрерывным потоком проходили люди, иногда раздавался вой труб и грохот барабанов. Но собравшиеся в гостиной больше не реагировали на внешние раздражители – они увлеченно следили за трансляцией съезда. Передача завершилась появлением в Парламенте президента, объявившего о своей отставке.