Текст книги "На краю Принцесс-парка"

Автор книги: Маурин Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Руби узнала, что Бет влюбилась, еще до того, как это узнала сама Бет. Они ходили на танцы в «Локарно». После того как закончился очередной фокстрот, Руби вернулась на их с Бет место под балконом – и обнаружила там подругу, держащуюся за руки с высоким чернокожим парнем в сержантских погонах.

– Руб, это Дэниел, – робко произнесла Бет.

Когда Руби присмотрелась к выражению ее лица – и лица Дэниела, – все стало ясно без слов.

Никто не удивился, когда спустя полгода Бет и Дэниел поженились. Венчание состоялось в той же церкви, в которой за пару лет до этого венчались Конни и Чарльз, но сама свадьба прошла совсем по-другому. На Бет было простое белое платье, которое она сшила сама, никаких подружек невесты не было. На церемонии присутствовали лишь ближайшие друзья Бет, которых она считала своей семьей. Приема как такового не было – гости едва успели съесть по сэндвичу и выпить по бокалу вина, потому что Дэниел и его свидетель должны были вернуться на базу в Бартонвуде, где стояла их часть. Бет и Джейк продолжали жить в доме миссис Харт, но теперь Дэниел Лефарж приезжал к ним каждые выходные.

По профессии Дэниел был юристом – он боролся за права афроамериканцев в своем родном городе Литл-Рок, штат Арканзас. По его словам, он был одним из нескольких образованных чернокожих в штате.

– Там просто ужасно, – округлив глаза, рассказывала Бет Руби в ночь после свадьбы.

Все остальные уже отправились спать, а подруги допивали оставшееся вино.

– Нам нельзя заходить ни в бары, ни в рестораны, а в автобусах мы не имеем права садиться на места для белых. Нам даже приходится пользоваться разными уборными.

– Мы? – подняв бровь, переспросила Руби.

– Я имею в виду, чернокожие, – объяснила Бет. – У меня тоже темная кожа, разве ты не видишь?

– Ты же знаешь, мне абсолютно все равно, насколько у нас с тобой отличается оттенок кожи.

– Если бы у меня была такая же белая кожа, как у тебя, – сообщила Бет, – Дэниелу не дали бы разрешения на брак. Чернокожим солдатам не разрешается жениться на белых британских девушках. Это решение было принято сенатом США – там, наверху, решили, что, если они будут возвращаться домой с белыми женами, это может вызвать осложнения.

– Чушь! – подвела итог Руби.

– Может, для тебя это все и чушь, но не для американцев – особенно это касается родных для Дэниела южных штатов. Белые американцы не считают чернокожих за людей.

– Будешь ли ты счастлива в таком окружении?

Руби стало страшно за свою мягкосердечную, чувствительную подругу, которая, похоже, сама не осознавала всего ужаса, о котором говорила.

– Помнишь, как нас эвакуировали в Саутпорт? – продолжала Руби. – Тебя тогда очень расстроило то, как тебя приняли.

– С Дэниелом я буду счастлива где угодно, – заверила ее Бет. – И Джейк тоже – они с Дэниелом обожают друг друга.

6 июня 1944 года английские и американские войска высадились на побережье Франции. Часть, в которой служил Дэниел, была послана на штурм береговых укреплений в числе первых, и начиная с этого дня Бет жила в постоянном страхе. Письма от Дэниела приходили нечасто, обычно с задержкой в несколько дней. Теперь Бет почти не завтракала, лишь сидела у двери с чашкой чая в руках и ждала прихода женщины-почтальона. Если письма от Дэниела не было, Бет на несколько часов погружалась в уныние, и пару раз в месяц Руби ездила на фабрику «А. Е. Вадсворт Инжениринг», чтобы доставить подруге письмо, которое пришло уже после ее ухода из дому.

Настало очередное Рождество – уже шестое после начала войны. Все надеялись, что оно будет последним. Войска союзников медленно продвигались по Европе, и все указывало на то, что победа уже близка.

После Нового года Чарльз и Конни подыскали себе отдельное жилье – небольшой коттедж в Киркби, довольно недалеко от Брэмблиз, в котором когда-то жила Руби. Бет сообщили, что на фабрике ожидается сокращение и что она под него подпадает, а Мари Фергюсон собралась возвращаться домой.

Решено было, что сразу после окончания войны Бет и Джейк переедут в Америку и поселятся у матери Дэниела, а сам Дэниел должен был присоединиться к ним после демобилизации. После этого в доме, в который в любой момент могла вернуться законная владелица, останутся только Руби и ее дочери.

Руби сняла светонепроницаемые шторы и начала, как могла, приводить дом в его первоначальное состояние. Многолетнее проживание в доме большого количества людей, в том числе детей, оставило следы, которые невозможно было скрыть. К примеру, вряд ли миссис Харт решила бы, что Руби, которую она просила лишь присмотреть за домом, исключительно по доброте душевной привела в порядок запущенный некогда сад и даже разбила в нем небольшой огородик, а также, не желая видеть потемневшее от времени дерево, заново покрыла лаком входную дверь.

Руби не собиралась скрывать от миссис Харт, что жила в ее доме, но решила, что будет лучше, если к этому времени они уже найдут себе новое жилье. Однако сделать это оказалось очень сложно, если не сказать невозможно. Она спрашивала у всех знакомых, не сдается ли где-нибудь дом, оставляла свой адрес в газетных киосках и от корки до корки прочитывала объявления в прессе, но почти половина домов в Ливерпуле были разрушены или повреждены, и жилье искала далеко не она одна.

Время шло. Февраль сменился мартом, март как-то неожиданно перешел в апрель… Союзники приближались к Берлину, а Руби все никак не могла найти работу или новое жилье. Они с Бет создали свой собственный маленький мирок, но сразу после отъезда Бет все должно было рассыпаться – хотя бы потому, что необходимо будет где-то брать деньги. Руби начали сниться кошмары, в которых она возвращалась в место наподобие Фостер-корт, а когда выяснилось, что найти приличное жилье очень сложно, эти кошмары стали посещать ее почти каждую ночь.

В начале мая в новостях сообщили, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, а на следующий день пал Берлин. Со дня надень ждали объявления об окончании войны. В эти дни Руби работала в доме миссис Эффи Гиттингс – красила стены скучной бледно-голубой краской, единственной, кроме белой, имеющейся в магазине, и попутно слушала радиоприемник, вещающий в соседней комнате. Старушка периодически заходила, чтобы выпить с Руби чаю – такого же пресного, как цвет краски, – и обсудить новости, которые она услышала по радио.

– Вы всегда работаете так аккуратно, – с восхищением в голосе говорила миссис Гиттингс. – Приятно, когда покраской и тому подобным занимается женщина. Мужчины оставляют на мебели брызги краски, а если ты осмеливаешься проявить недовольство, смотрят на тебя волком. Эта проклятая война принесла хоть что-то хорошее: женщины показали, что умеют выполнять почти любую работу так же хорошо, как мужчины.

Когда Руби устало тащилась домой, ей пришла в голову мысль, от которой захотелось протанцевать остаток пути. Она станет мастером по внутренней отделке помещений! Руби нравилось то, что в этом случае можно работать на себя, заканчивать работу, когда хочешь, и приходить домой еще до того, как дети вернутся из школы. Она решила, что, как только уляжется суматоха, связанная с окончанием войны, она где-нибудь напечатает листовки с рекламой своих услуг и занесет их в каждый дом в Дингл. Она вновь станет знаменитой – но на этот раз не в качестве посыльной ломбардов, а в другой роли. Не то чтобы слава была целью Руби – главным для нее было достаточно зарабатывать. Внезапно будущее стало казаться ей волнующим и многообещающим, и к тому времени, как она дошла до дома, в ее дизайнерской компании уже работали десять человек, все женщины. Руби сказала себе, что надо будет обязательно придумать для будущей компании какое-нибудь запоминающееся название.

У калитки она остановилась, и ее возбуждение резко пошло на спад: перед тем как брать в руки кисть, необходимо было решить проблему с жильем.

Напевая, Руби открыла дверь и вошла. Она собиралась включить радио и послушать последние новости, когда на втором этаже прозвучали тяжелые мужские шаги.

– Кто здесь? – дрожащим голосом произнесла Руби. У нее промелькнула мысль, что, возможно, вернулся Макс Харт.

На лестничной площадке появился молодой человек, ничуть не похожий на Макса.

– Черт возьми, а вы кто? – громко спросил он. – Я уже понял, что в доме живут какие-то люди, но их здесь быть не должно.

Руби с самого раннего детства прониклась твердым убеждением, что лучшим способом защиты является нападение, – хотя облечь эту мысль в слова она смогла лишь после того, как поселилась у Эмили и получила доступ к словарю. Кроме того, молодой человек сразу ей не понравился. На вид ему было где-то двадцать с небольшим – то есть он был лет на пять моложе ее. Это был очень высокий худой парень с набриолиненными черными волосами и жиденькими усиками. Брюки его перепачканного мелом костюма были слишком коротки ему и открывали поношенные коричневые ботинки. Руби подумала, что и сама она в заляпанной краской рабочей одежде выглядит не слишком привлекательно.

– А вы кто такой, черт побери?! – с чувством проговорила она. – И как вы посмели вломиться в мой дом?

– Вломиться?! – Молодой человек, выставив перед собой ключ, сбежал по лестнице. – Ваш дом! – фыркнул он. – Этот дом принадлежит миссис Беатрис Харт, но еще немного, и он будет моим – я собираюсь его купить.

Руби высокомерно вскинула голову, надеясь, что ей удалось скрыть свое потрясение:

– Она не сообщала нам, что собирается продавать дом.

Мужчина нахмурился:

– А с чего бы она вам это сообщала?

– Потому что она посылает мне письма из Колорадо, – солгала Руби. – Она живет там с сестрой. Вообще-то я уже некоторое время не получала от нее никаких вестей. Миссис Харт сказала, что мы можем жить здесь, пока она там. Ее сын, Макс, жил с нами, когда приезжал в отпуск. Вы случайно не знаете, где он сейчас?

– Никогда о нем не слышал, – уже спокойнее, но все еще с подозрением произнес молодой человек. – Почему же тогда миссис Харт в своем письме агенту по недвижимости не упомянула, что в ее доме кто-то живет?

– Я очень давно ее знаю, и она всегда отличалась рассеянностью. Так вы говорите, она продает дом?

– Да. Она второй раз вышла замуж и решила остаться в Америке. Даже странно, что она не сообщила вам об этом!

– Наверное, еще напишет.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. У молодого человека были карие глаза, впалые щеки и тонкие, словно поджатые губы. В нем чувствовалось что-то дикое, словно он вырос в месте, еще худшем, чем Фостер-корт, и в детстве часто голодал. К ужасу Руби, по ее спине пробежал холодок возбуждения – и это шокировало ее, потому что парень был абсолютно непривлекательным.

– Как бы там ни было, – без выражения произнес он, – как только придет контракт, вам придется сразу съехать отсюда. Сколько человек здесь проживают?

– Я и двое моих детей. Еще здесь живет моя подруга с сыном, но они скоро уезжают. И когда должен прийти этот контракт?

– Через несколько недель.

Руби кивнула. Внезапно мысль о том, что им придется уехать из дома, в котором все они жили так счастливо, наполнила ее тоской. Коснувшись деревянных перил, Руби вздохнула.

– Это очень хороший дом, – сказала она. – Вам здесь понравится.

– Я не собираюсь здесь жить, у меня уже есть дом. Я застройщик, вот вам моя визитка.

На карточке было от руки написано «Мэттью Дойл, застройщек».

– У вас здесь ошибка, – произнесла Руби. – Надо писать «застройщик».

– Спасибо, – фыркнул Дойл, но было заметно, что он смущен.

– Я надеюсь, вы не станете сносить дом? – вновь вздохнула Руби. – Я так к нему привыкла.

– Когда настанет время, я это сделаю, а пока что буду его сдавать внаем.

– А что вы намерены делать со всей обстановкой?

– То есть мебелью? – Дойл попытался принять надменный, всезнающий вид. – Дом продается со всем содержимым. Что-то я оставлю, а что-то продам.

– Понятно, – сказала Руби, думая, где он взял столько денег и почему он, в отличие от большинства мужчин его возраста, не в армии. Она всегда считала, что в спекуляции недвижимостью во время войны, когда другие люди рискуют своей жизнью на фронте, есть что-то отталкивающее.

Руби презрительно поджала губы.

– А почему вы перепачканы краской? – спросил Мэттью Дойл.

– Я дизайнер по интерьеру, сейчас я крашу дом одной пожилой женщины.

Дойл хмыкнул:

– За последнее время я купил несколько поврежденных бомбами домов. Когда дело дойдет до внутренних работ, я с вами свяжусь.

Чувствуя, как в ней закипает ненависть, Руби посмотрела ему в глаза:

– Можете не утруждать себя. Я работаю бесплатно – но, боюсь, вам этого не понять.

Лицо молодого человека залила краска гнева:

– Да что вы обо мне знаете?!

– Вполне достаточно… За сколько вы хотите сдавать этот дом?

– Дороже, чем вы можете себе позволить, – ответил Дойл, растерянно заморгав, когда она внезапно сменила тему. – Ведь вы работаете бесплатно? Если, конечно, у вас нет мужа, который способен все оплатить.

– Мой муж погиб в Дюнкерке. Я вдова.

Руби понимала, что этот Дойл ни за что не оставит ей дом, аренду которого она не сможет оплатить, но можно было попытаться пристыдить его и сыграть на его чувствах – хотя она сомневалась, что у такого человека могут быть какие-то чувства.

К ее удивлению, Дойл ответил далеко не сразу – было видно, что он что-то обдумывает. Пару минут он стоял, засунув руки в карманы костюма, который был ему мал. Руби стояла напротив и смотрела Дойлу в глаза. В этом плохо одетом застройщике, который не знал, как пишется название его профессии, было что-то почти жалкое. Она была уверена, что агенты по недвижимости, с которыми Дойл имеет дело, смеются над ним у него за спиной, но при этом он был в состоянии купить их всех оптом и в розницу. Этот молодой человек не вызывал у Руби ни восхищения, ни уважения, тем не менее уважения он был достоин: не приходилось сомневаться, что он вытащил себя с самого дна.

– Вы могли бы сдавать жилье в наем, – наконец сказал он.

У Руби отвисла челюсть:

– Что вы сказали?

– Вы жили бы на первом этаже, а комнаты на втором сдавали. Это было бы что-то вроде пансиона – меблированные комнаты со столом. Если готовить жильцам еду, они будут платить больше. – Дойл саркастически улыбнулся. – Или вы считаете, что быть управляющей меблированных комнат – это слишком низко для вас?

– Руб, какие замечательные новости! – воскликнула Бет, вернувшись с работы.

– Ты думаешь? – с сомнением проговорила Руби. Она всегда недолюбливала работу по дому, а от мысли о том, что ей придется возиться с целой толпой жильцов, Руби становилось тошно. Но выбора, похоже, не было. Мэттью Дойл сказал, что хотел бы получать за аренду восемь фунтов в неделю. Если она сдаст комнаты на втором этаже по четыре фунта, в ее распоряжении будут оставаться восемь фунтов. На первый взгляд это было немало, но ей придется покупать кучу продуктов и чистящее средство для кухни. Судя по всему, ей суждено было заниматься работой по дому всю жизнь.

Но нет же! Руби сжала кулаки и стиснула зубы. Она сохранит этот дом и будет копить деньги, пока не сможет снять другое жилье – или даже купить. Она обязательно изменит свою жизнь к лучшему, сколько бы времени на это ни понадобилось.

В тот же вечер, без десяти восемь по лондонскому времени, по Би-би-си сказали, что следующий день объявлен во всей стране выходным.

Вторая мировая война наконец завершилась.

Они повели радостных детей на празднование, организованное «Молт-Хаус» прямо на улице. Из окон второго этажа свисали национальные флаги, а столики были уставлены яствами, при виде которых детские глаза начинали блестеть еще сильнее, а по подбородкам текли слюнки. Руби уже несколько недель откладывала продукты для этого знаменательного дня, а потому пришла с двумя дюжинами кексов собственной выпечки, несколькими блюдами с желе, баночкой сливок, двумя бутылками имбирного пива и горой сэндвичей с выращенным ею лично салатом.

Это был головокружительный, безумный день. Абсолютно незнакомые люди обнимались и целовались так, словно были лучшими друзьями. Когда дети наелись, за стол сели взрослые, причем к этому времени половина мужчин были пьяны как сапожники. Они сидели на бордюре перед пабом, сжимая свои кружки с элем, и вспоминали войну, заново переживая сражения, в которых принимали участие, и наслаждаясь своей победой, в которой, как все теперь говорили, никто и не сомневался, – люди в мгновение ока забыли мрачные времена, когда казалось, что победа Гитлера неизбежна.

После чая начались танцы – хоуки-коуки, конга… Руби и Бет вальсировали в паре. Бет с грустью сказала: «Руб, не обижайся, но я очень хотела бы сейчас танцевать с Дэниелом. Я знаю, другого такого дня не будет, и мне очень жаль, что Дэниела нет рядом».

Руби ощутила укол зависти и подумала, как здорово было бы вновь влюбиться в кого-нибудь. Вернее, не влюбиться детской влюбленностью, а полюбить по-настоящему – безнадежное получувство к Джиму Квинлану не считалось. Познает ли она когда-нибудь настоящую любовь?

Джим также присутствовал на празднике. Он казался каким– то потерянным и отчужденным, как будто его ничуть не радовало то, что он пережил войну. Возможно, ему казалось, что смерть играет с ним в прятки, что он не имеет права находиться здесь и праздновать победу, когда все его друзья погибли. Руби уже решила отказаться от намерения покорить Джима Квинлана – хотя забывать его совсем она не собиралась.

А еще у нее были ее дочери. Руби поискала их глазами и увидела, что девочки, безудержно смеясь, кружатся втроем с Джейком, – в этот день дети, казалось, тоже опьянели. Руби подумала, что Грета и Хизер будут скучать по Джейку. Как бы там ни было, он был их единокровным братом, хотя ни Руби, ни Бет не собирались рассказывать им об этом. «Интересно, какое будущее ждет Бет?» – подумала Руби. Они прожили всю войну под одной крышей, делились всем, что у них было. «И даже Джейкобом», – с улыбкой сказала себе она.

Подошли Конни и Чарльз.

– Мы решили, что вы единственные люди на земле, с кем мы хотели бы провести этот вечер! – воскликнула Конни. – Мы зашли к вам и догадались, что вы можете быть только здесь.

Она по очереди тепло обняла Руби и Бет.

Чарльз поцеловал их обеих и хрипло сказал:

– Мы никогда вас не забудем. Вы приютили незнакомых людей и заставили нас почувствовать себя как дома. Если бы вы знали, как я вам благодарен за это!

Он повел их в паб, в котором в поте лица трудилась за стойкой Марта Квинлан. Улучив свободную минутку, Руби рассказала ей новости о доме.

– Другими словами, я остаюсь там жить, хотя теперь дом принадлежит другому человеку, Мэттью Дойлу.

– Мэттью Дойлу! – вскричала Марта. – Руби, будь поосторожнее – это грязный, беспринципный торгаш. Во время войны он занимался спекуляциями и мог раздобыть что угодно на черном рынке – за соответствующую цену, разумеется.

Когда они вышли наружу, уже сгущались сумерки. Все еще охваченные радостным возбуждением, люди пели хором. Они сидели где придется – на тротуаре, на ступеньках, прислонившись спиной к стене – и были счастливы, как никогда ранее. Показалась луна, потом звезды, а люди все пели. Потом все начали постепенно расходиться по домам.

Руби и Бет рука об руку шли по залитым ярким светом фонарей улицам. Уставшие дети тащились за ними, едва переставляя ноги. Показался дом миссис Харт. Перед уходом Руби, поддавшись импульсу, включила все лампы, но оно того стоило – когда они увидели приветливый свет в каждом окне, их сердца в который раз за день наполнились теплом.

Словно прощаясь, Бет сжала руку Руби. Они с Джейком должны были уехать через пару недель.

Целая эпоха ушла в прошлое, уступив место новой.

ДОЧЕРИ РУБИ
Глава 9
1957-1958

Хизер О'Хэган сидела на постели и наблюдала, как ее сестра, сидя перед зеркалом в легком розовом вечернем платье, наносит макияж.

– Эта помада тебе не идет, – критически заметила Хизер. – Она слишком темная.

– Ты так думаешь? – Грета наклонила голову и присмотрелась к своему отражению в зеркале. – А мне казалось, что так я выгляжу просто шикарно.

– Ты выглядишь, как проститутка. Девушкам со светлыми волосами лучше пользоваться бледной помадой.

Грета надула губки:

– Ты всегда это говоришь, но у Мэрилин Монро всегда яркая помада, и она выглядит шикарно.

– Ничего подобного. У нее вид, как у шлюхи.

– Ну хорошо. – Грета стерла платком неправильную помаду и нанесла более светлую. – А так?

– Намного лучше! – улыбнулась Хизер, довольная, что в очередной раз добилась своего.

Сколько Хизер себя помнила, она всегда чувствовала ответственность за Грету, которая без ее помощи все путала. Казалось, ее сестра просто не способна вести себя правильно. Подумать только, она выбрала эту ужасную красно-коричневую помаду! Хизер подумала, что мама права, когда говорит, что люди учатся на своих ошибках, но, если вовремя дать им полезный совет, они научатся намного быстрее и безболезненнее.

Дверь открылась, и на пороге появилась Руби:

– Грета, уже восемь часов, и твои гости уже начали приходить.

Грета торопливо похлопала по волосам за ушами пальцами, смоченными духами, потом капнула пару капель на вату, засунула ее себе в бюстгальтер и вскочила на ноги:

– А кто пришел?

– Не знаю, милая. Какой-то парень, очень симпатичный. Я попросила его поставить на граммофон какую-нибудь пластинку.

– Наверное, это Питер Кинг!

Грета выскочила в коридор.

– Не показывай ему, что он тебя интересует! – крикнула ей вслед Хизер.

– Я думаю, Грета сама может решить, что ей делать, – многозначительно произнесла Руби.

– Мама, но ведь он зануда, и у него уже есть девчонка.

– Если он пришел на день рождения к Грете один, эти отношения не могут быть серьезными.

– Мама, я не допущу, чтобы он разбил Грете сердце.

Лицо Руби смягчилось:

– Я знаю. Но ты не сможешь защищать ее всю жизнь. О, в дверь опять позвонили. Будь умницей, встреть гостей. Мне надо следить за сосисками в тесте – они пекутся в духовке, – а также доделать сэндвичи.

– Хорошо.

Хизер встала и разгладила на себе простую черную юбку, мельком глянув на отражение своей стройной фигуры в зеркале. К юбке девушка надела строгую белую блузку, а длинные черные волосы скрепила заколкой. Хизер намеренно выбрала такой строгий наряд – ей не хотелось, чтобы в двадцать первый день рождения Греты на нее обращали внимание больше, чем на виновницу торжества.

Фрэнки Лейн запел «Иезавель». В воздухе пахло печеным тестом и любимыми духами девочек, «Джун». Вечеринка явно удалась – казалось, даже старые стены дома миссис Харт участвуют во всеобщем веселье. Руби по-прежнему думала о своем жилье как о доме миссис Харт, хотя оно уже двенадцать лет принадлежало Мэттью Дойлу. «Двенадцать долгих, скучных лет», – подумала Руби, доставая сосиски из печи. На втором этаже обитали жильцы, а две больших комнаты внизу были превращены в спальни – одна для Руби, вторая для девочек. Залом им служила довольно темная комната окнами на парк, в которой сейчас находились гости. К счастью, кухня была достаточно большой, чтобы жильцы могли в ней есть. Правда, была и обратная сторона – эту большую кухню приходилось постоянно убирать.

Каждый раз, когда Руби говорила себе, что накопила достаточно, чтобы приобрести собственный дом, цена на недвижимость опять увеличивалась на несколько сотен фунтов. Все это напоминало гонку, в которой она не могла победить. Руби не раз говорила себе, что когда-нибудь она станет самой старой управляющей меблированных комнат в мире.

В дверь вновь позвонили.

– Выйдите кто-нибудь! – крикнула Руби.

– Я открою. – На пороге кухни появился мистер Кеппель. – Я как раз ухожу.

– Благодарю. Желаю вам приятно провести время.

– Сегодня у нас костюмированная репетиция, и я чувствую себя сплошным комком нервов.

– Надеюсь, все пройдет благополучно, – произнесла Руби.

Мистер Кеппель жил у них в доме всего несколько месяцев. Он работал в банке, а в свободное время играл в любительском театре. В понедельник Руби собиралась посетить премьеру пьесы с его участием в театре «Крейн». Она была рада, что мистер Оливер и мистер Хэмилтон уехали на выходные и в доме остались только безобидный Кеппель и миссис Маллиган, о которой этого никак нельзя было сказать.

Спустя несколько секунд в кухню вошла Марта Квинлан, держа в каждой руке по хозяйственной сумке.

– Это торт, – выдохнула она, поставив одну из сумок на стол. – А во второй сумке две бутылки вина – не для детей, а для нас. Как насчет стаканчика?

– Не откажусь. Знаешь, Марта, я немного нервничаю. Я никогда еще не устраивала таких вечеринок.

– Да что ты такое говоришь? Помнишь ту свадьбу, которую ты организовала во время войны? Это была самая веселая вечеринка в моей жизни.

– Тогда были другие времена, и люди умели радоваться жизни. Ладно, давай посмотрим на торт.

Этот торт Руби испекла сама, а Марта лишь покрыла его кремом.

– Какой красивый! – воскликнула Руби, когда Марта сняла упаковку и их глазам предстало бело-розовое произведение искусства. – Эффектно смотрится. Ты делала розочки сама?

– Ну конечно, сама. Я когда-то посещала специализированные курсы по украшению тортов. Еще я принесла с собой свечи.

Марте было уже почти семьдесят. Она стала совсем седой и слегка сгорбилась, а лицо ее было покрыто сплошной сетью морщин, но работала она так же, как раньше. Несколько лет назад Фред отказался от «Молт-Хаус», передав все дела Джиму и его жене Барбаре. Старики по-прежнему жили на втором этаже бара, и довольно часто Марту просили помочь по хозяйству. По словам Марты, Барбара была бездельницей.

– Подумать только, когда-то она была медсестрой, – говорила старушка. – Я считала Агнес ленивой, но она по крайней мере исправилась, когда вышла замуж и родила детей. А Барбара даже боится рожать!… Какое ты будешь вино – белое или красное?

– Белое.

Марта мастерски открыла бутылку и разлила вино по стаканам, после чего начала вставлять в торт двадцать одну свечу.

– Сколько человек у вас за столом? – спросила она.

– Двадцать. Половина мальчиков, половина девочек… О, кажется, уже больше! – воскликнула Руби, когда в дверь позвонили. – Здесь в основном приятели Греты по работе, а также несколько друзей Хизер. Возможно, попозже заглянут Чарльз с Конни – если они найдут кого-нибудь, кто присмотрит за их сыновьями.

– Они могли бы остаться с нами на кухне, – заметила Марта. – Мы по-стариковски пожалуемся друг другу на жизнь, вспомним старые добрые времена… Жаль, что Бет нет с нами, – а то все было бы совсем, как раньше.

– Она звонила сегодня, поздравляла Грету.

– Как у нее дела?

– Нормально, – слукавила Руби, решив, что Бет не хотела бы, чтобы Марта узнала все. -Джейк учится в Бостонском университете, и трое других ее ребятишек, похоже, тоже получились очень умненькими – намного умнее моих. Теперь у Дэниела собственная юридическая фирма, и они приобрели новый дом с центральным отоплением, двойным гаражом и даже бассейном.

Похоже, это произвело на Марту впечатление.

– Так, значит, Бет сделала правильный выбор, когда вышла за Дэниела?

Руби сухо улыбнулась – она одна знала, какой несчастной была Бет. Руби вспомнила первое письмо, которое пришло из Литл-Рока, – в нем описывалось, как красив город, какой хороший там климат и какие отличные вещи продаются в магазинах. Брат Дэниела Натан учил Джейка играть в бейсбол… Словом, все казалось замечательным – но потом Руби дошла до постскриптума, который произвел на нее такое сильное впечатление, что она запомнила его практически наизусть.

«Руби, – писала Бет, – я так несчастна, что мне постоянно хочется умереть. Мама Дэниела меня невзлюбила, и ты ни за что не догадаешься почему – потому что у меня слишком светлая кожа! (Слово «светлая» было подчеркнуто.) Она говорит, что мы с Джейком «чересчур белые». Мы тут совсем чужие – белые ненавидят нас за то, что мы цветные, а чернокожим мы не нравимся потому, что недостаточно черны. Единственный человек, с которым мы ладим, – это Натан. Жду не дождусь, когда Дэниела демобилизуют и он вернется домой».

Но после того как Дэниел вернулся, положение улучшилось лишь незначительно. Муж Бет посвящал все свое время работе и борьбе за права афроамериканцев, так что она чувствовала себя ужасно одинокой. Южные штаты были царством сегрегации: магазины, рестораны, автобусы, даже школы были разделены на черный и белый секторы. Бет писала, как ей хочется вернуться в Ливерпуль, но для этого она слишком сильно любила Дэниела.

– О, послушай! – вдруг воскликнула Марта. – Это Билл Хэйли и «Зэ Комете», они поют «Рок круглые сутки».

– Должно быть, кто-нибудь подарил Грете эту пластинку.

– Фрэд говорит, что я на старости лет впадаю в детство, но мне нравится рок-н-ролл.

– Мне он тоже нравится. Как ты думаешь, когда подавать еду?

– Может, после девяти? – предложила Марта.

Руби стала раскладывать на подносе сосиски в тесте.

– Наверное, надо было подать уже давно, но что-то я сегодня замоталась. Надеюсь, пятидесяти сэндвичей будет достаточно… Часть с лососем, часть с сыром. Я еще вчера порезала сыр и сделала слоеный пирог. – Руби рассмеялась. – Бог ты мой! Если бы монахини, которые меня воспитывали, увидели меня сейчас, они были бы счастливы. Я всегда ненавидела уроки кулинарного дела – вообще-то я ненавидела все, чему они меня учили, но, тем не менее, каким-то образом усвоила все это.

В девять часов она торжественно вплыла в шумную, полную людей и сигаретного дыма гостиную и поставила все, что принесла, на боковой столик. Большинство из гостей танцевали, кто-то болтал в углу, а одна парочка сидела в кресле, слившись в страстных объятиях, – но, когда молодой человек увидел закуски, он сразу отстранился от девушки.

– Я принесу торт позже! – громко сказала Руби, но ее, похоже, никто не услышал.

Чарльз и Конни все же пришли, но сразу сказали, что остаться надолго не могут. Они попросили присмотреть за сыновьями соседку, и женщина согласилась, но предупредила, что хотела бы в десять посмотреть свою любимую телепередачу.

– Я бы очень хотела, чтобы у нас был телевизор, – вздохнула Марта. – Но Фред говорит, что это пустая трата времени. Кто-кто, а Фред знает об этом все, так что я склонна ему верить.

– У одного из моих жильцов, мистера Хэмилтона, есть телевизор, – сообщила Руби. – Как-то я убирала в его комнате и включила эту штуку, но ничего не произошло. Я испугалась, что сломала ее.

Чарльз заявил, что, по его мнению, телевизоры не приживутся:

– Люди слишком умны, чтобы вечера напролет сидеть и пялиться в маленький экранчик.

Конни усмехнулась в ответ:

– Тогда я не отношусь к числу умных людей: я абсолютно не возражала бы против покупки телевизора. Я бы очень хотела посмотреть «Каков мой курс», а ребятам наверняка понравятся детские передачи.