Текст книги "Наследник для оборотня (СИ)"

Автор книги: Маша Моран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Она ненавидела себя за эту вспышку. Ненавидела, что у Лили обиженно задрожала губа, и даже волосы как-то уныло повисли. Ненавидела, что иногда на нее накатывала вот такая дикая ярость, когда хотелось рвать и метать. Сломать бы что-нибудь! Чтобы эта клокочущая внутри энергия нашла выход и перестала разъедать изнутри.

– Пойдем…

Лиля осторожно взяла ее под руку и повела за собой, помогая переступать через камни и ветки.

Марина с трудом помнила, как они добрались домой. На протяжении всего пути, пока они тряслись в переполненном автобусе и потом, пока брели по тихой опустевшей улочке, Лиля уговаривала ее отправиться в больницу.

А что, если в рану действительно попала какая-нибудь инфекция? Что если теперь она, и так не блещущая красотой, окончательно превратится в уродку? С таким-то шрамом! И скорее всего, не с одним. Наверное, нужна прививка от сотни жутких болячек и десяток швов…

– Марин, ну, давай все-таки в больницу?

– Нет, мне завтра на работу. Некогда ходить по больницам.

– А вдруг, там что-то серьезное? – Лиля заглядывала ей в лицо, но все время отводила взгляд от раны. Пыталась украдкой взглянуть, но тут же отворачивалась и делала вид, что смотрит в другую сторону.

У Марины дрожали руки, пока она пыталась найти ключи от квартиры. Нервы уже вообще были ни к черту. Мало того, что жжение превратилось в тупую боль, которая пожирала лицо, так еще и перед глазами снова плыло. Она шаталась, как пьяная, и еле держалась на ногах.

– А вдруг я вообще умру? – Марина наконец нашла ключи и воткнула один в скважину. – Будешь мучиться угрызениями совести?

– Ну не говори ты так! – Лиля вдруг зарыдала. – Ты моя единственная подруга! А я тебя угро-о-обила…

Марина ввалилась в прихожую своей крошечной съемной квартирки и без сил привалилась к стене.

– Лиль… ты что, меня хоронишь? – Щека онемела от боли и говорить было еще сложнее.

Сглотнув соленую от крови слюну, Марина кое-как разулась и побрела в ванную. Вслепую нашарила выключатель и зажмурилась от яркого света.

Ванная была настолько крошечная, что хватало двух шагов, чтобы добраться до зеркала. И сделать это можно было вслепую.

Марина убрала салфетки и открыла глаза.

Боже…

Ее щека выглядела ужасно. Когти филина рассекли кожу от уха до подбородка. Края раны опухли и покраснели. Запекшаяся кровь почернела, и казалось, что порез действительно гниет.

Марина без сил опустилась на холодный пол и заплакала. Теперь даже боль ее не останавливала. Она и так всегда была не особенно красивой, даже мама так говорила, а теперь… Теперь она действительно уродка.

– Марина…

Рядом опустилась Лиля:

– Ну ты чего?.. Больно? Я сейчас попытаюсь все поправить… Пойдем… Пожалуйста, только не расстраивайся… Я умею лечить. Бабушка меня всем важным заговорам научила… Даже шрама не останется! Ну, то есть останется, но… Его почти не будет видно.

Как ребенок, Лиля начала тащить ее за рукав пиджака и пытаться поднять с пола.

– А давай я к тебе твою любовь притяну? Это сложный ритуал, но я справлюсь… И необходимые травы мы все собрали. А крови вон у тебя сколько натекло…

Марина с трудом поднялась. Разбухшая от слез кровавая корочка лопалась, и острая боль пронзала уже не лицо, а все тело, простреливая голову и живот.

Лиля ее куда-то тащила, и Марина поддалась ее уговорам. Покорно следовала, вслушиваясь в бессвязный лепет чокнутой соседки, и глотала слезы. Она никогда не была плаксой. Никогда. Но вот сейчас…

– Ну так хочешь? – Лиля заставила ее лечь на скрипучий продавленный диван и начала стаскивать пропивавшийся кровью пиджак.

Бездумно глядя в потрескавшуюся на потолке побелку, Марина глухо спросила:

– Что?

– Любовь свою притянуть? Мы можем ЕГО среди тысяч отыскать и пересечь ваши пути. – Лиля заговорила деловито, так, будто они сейчас обсуждали подробности какой-то сделки.

Откуда-то в ее руках появилась увесистая аптечка, и, усевшись на табуретку, она принялась в ней ковыряться.

Марина снова посмотрела на потолок:

– Не хочу.

– Почему? Все женщины хотят… – Лиля чем-то шелестела, и этот звук внезапно начал успокаивать. Настолько, что Марина даже прикрыла глаза.

В воздухе разлился запах чего-то едкого и аптечного.

– Потому что я некрасивая, и никто меня не полюбит, поэтому и ждать ничего такого не нужно.

– Ты это из-за шрама?! Мне очень… стыдно, правда… И я все исправлю! Вот увидишь! – Что-то забулькало, и в едко-аптечную смесь вклинился другой аромат: приятный и свежий. Легкий-легкий, цветочный и в то же время как будто морозный. – Сейчас немного пощиплет, но нужно обеззаразить рану. Наверное…

Марина кивнула, молча соглашаясь и с болью, и с неуверенностью в голосе Лили. Хуже, чем есть, уже вряд ли станет. Вот только она не ожидала, что больно будет настолько! Ее подбросило над диваном от обжигающей вспышки. Новая порция огня лизнула левую щеку, начиная пожирать все лицо.

И вдруг из нее полились слова…

Облизывая пересохшие губы и давя всхлипы, Марина начала рассказывать то, что никому не говорила. Потому что не с кем было этим поделиться.

– У меня была сестра. Старшая. Наташа. Очень красивая. Она собиралась стать медсестрой. Мне тогда было лет десять, и я, конечно, не все понимала, но… Наташа всегда была очень популярной. Нравилась мальчикам, парням, умела себя с ними вести. А я… Ну, мне доставались ее поношенные вещи, разбитые телефоны и изуродованные игрушки. Я не жаловалась и даже не завидовала. Скорее, мне было обидно, понимаешь? Хотелось одну, дешевую игрушку, но МОЮ!

Лиля ничего не ответила, только продолжила прижимать к ее щеке мокрую ткань. Наверное, можно было говорить дальше. Она ведь не против побыть психологом? Затащила ее на кладбище и рассказала какую-то фигню о ведьмах. Вот теперь пусть слушает людей, у которых реальные проблемы!

Разозлившись, на саму себя, Лилю, сестру и родителей, Марина сбивчиво продолжила:

– В какой-то момент начались проблемы. Наташа ходила по клубам вместо лекций, развлекалась с какими-то компаниями, пила, курила, стала воровать у родителей деньги и даже не скрывала этого. Говорила, что хочет лучшей жизни, что у нее будет столько богатых мужиков, что она вернет родителям все копейки и даже больше, чтобы мы ели хлеб с маслом и давились им. А потом она подсела на наркотики. Связалась с какими-то то ли депутатом, то ли бизнесменом… Ее нашли за городом. Изнасилованную, под убийственной дозой и беременную. С тех пор… в общем, родители решили, что хотя бы одну дочь, но они спасут. Мне запрещали все, что только можно было запрещать. Следили за каждым моим шагом. Они меня и сюда не хотели отпускать. То есть… они даже не знают, где я. – Марина мстительно улыбнулась. – Провожали меня в один город, а я потом пересела с поезда на автобус и приехала в эту глухомань, чтобы не нашли. А знаешь, как я добилась того, чтобы меня отпустили? – Марина посмотрела на Лилю, которая глядела на нее расширившимися от страха глазами. Ха! Ну и кто тут теперь сумасшедшая? Явно не рыжая ведьма в сотом поколении. – Я сказала, что выброшусь из окна. А потом пригрозила, что если они решат упечь меня за это в психушку, то я напишу заявление в полицию о насилии в семье. Я столько книг перечитала за всю свою жизнь… в красках расписала им все свои «страдания» от домашней тирании.

Марина опять уставилась в потолок и перевела дыхание. Сейчас, когда она сказала все это вслух, и впрямь показалось, что она… чокнутая. Маньячка похуже Лили и ее сатанистов. Но еще день в домашнем заточении, почти под конвоем, и она бы точно совершила что-то безумное.

– А меня мама бросила… – Голос Лили звучал очень тихо и тонко, прерывисто.

Марина взглянула на Лилю. Она возилась с колечком лейкопластыря, а на коленях, прикрытых бордовым платьем, лежали разномастные пузырьки с разноцветными жидкостями. А вот ей родители запрещали носить платья, но хранили все Наташины – короткие, вызывающие, расшитые стразами и пайетками.

– Почему? – Боль начала утихать, оставляя после себя полусонную дымку, в которую Марина медленно погружалась.

– Потому что была молодой и красивой, и родила меня от «неправильного мужчины». Ей хотелось роскошной жизни и веселья, а не нянчить вечно ноющего ребенка.

– А отец?

– Я его даже ни разу не видела. Бабушка говорила, что мне такой папа не нужен…

Марина поняла, что начинает проваливаться в сон. Ей казалось, что она заточена в башне, а вокруг бушует океан. Волны бьются о толстые каменные стены и шумят…

Шелест дождя, врезающегося в серую холодную воду, укачивал…

Интересно, почему ее заточили в башне? Потому что она красивая принцесса, которая ждет своего спасителя? Нет, вряд ли… Красивой она никогда не была. А может, она злая колдунья, которую упряьали на неприступном острове, чтобы больше не могла вредить людям? Кто же она?..

Гром сотряс место ее уединения или пленения, разрушая каменные стены, и Марина резко проснулась.

В голове шумело, а в глаза словно насыпали песка. Во рту ощущался неприятный солено-сухой привкус. За окнами бушевала гроза. Ветер трепал занавески, залетая через открытую балконную дверь. Но Марина точно помнила, что закрывала ее.

Вспышка молнии осветила свернувшуюся в кресле девушку. Марина едва не закричала от страха. Но боль, пронзившая щеку, тут же воскресила в памяти недавние события.

Лиля крепко спала, сердито сопя и прижимая к животу аптечку. Ведьма, значит… Марина осторожно прикоснулась к опухшей щеке. Даже легкое касание отозвалось растекшейся по всеми лицу болью. Винить в этом некого, кроме себя. Никто ведь не заставлял ее соглашаться на кладбищенскую экскурсию.

Снова загромыхал гром, и Марина заставила себя встать с дивана. Она так и уснула в грязной одежде. Чувствуя себя разбитой, она побрела в ванную. Может, сейчас, когда она поспала и немного успокоится, все окажется не таким ужасным?

Из старого зеркала на нее смотрело жуткое бледное существо с двумя огромными кругами под глазами, выбившимися из хвоста волосами и опухшей покрасневшей щекой, заклеенной лейкопластырем. Видимо, под него Лиля положила слой бинта, от которого шел нежный цветочный аромат. Самой себе Марина и впрямь напоминала ведьму. Жуткую и злобную, вылезшую из преисподней, чтобы творить свои черные дела.

Да уж, если ее не погонят с работы за такой внешний вид, то ей очень повезет.

Проковыляв обратно в комнату, Марина отыскала мобильный. Шесть утра. Можно еще полчаса полежать, но спать не хотелось совершенно. Вместо этого она нашла фотографию старой доски и увеличила снимок, вглядываясь в закорючки символов. Как узнать, что здесь написано? Почему-то ей было очень важно расшифровать надпись. Вряд ли это что-то важное. Может, вообще ребенок баловался! Но ощущение было таким, будто от этого зависела вся ее жизнь. Или она все еще цепляется за свое неудавшееся приключение? Как будто жуткой раны, изуродовавшей ее и без того некрасивое лицо, недостаточно!

Разозлившись на саму себя, Марина отложила телефон и начала собираться на работу.

ГЛАВА 2. ЛОГОВЕЦ

– А детскую мы оформим в голубых тонах. Мне кажется, будет мальчик. Я даже уверена в этом! Поэтому, все должно выглядеть по-мужски. Я уже выбрала люльку, манеж и такие чудесные подушечки. Хочешь посмотреть?

Нет, я не хотел смотреть. Не испытывал ни малейшего желания. Я хотел послать эту шалаву на хрен, взять за патлы и вышвырнуть из своего дома. Но не мог. Потому что играл в гребаного героя. Заварил дерьмо, теперь сам же в нем и кипячусь.

– Дагмар, ты меня вообще слушаешь? – Диана недовольно дергала себя за прядь волос, а меня от этих ужимок начало потряхивать.

– Вообще мне насрать.

– Что?! Да как ты можешь так говорить?! Речь о твоем ребенке! О сыне! – Ее голос перешел на визг, от которого тут же заложило уши.

Не понимаю, что брат нашел в ней. Рыбье лицо, противный голос… Должно быть именно так вопили ведьмы, когда их пытали.

Хуже всего было то, что эти слова предназначались сосем не мне. Они были сказаны для всех, кто находился в доме. И проорала она их так громко лишь затем, чтобы каждый услышал, какой я мудак. Эта бесчувственная тварь не способна была испытывать никаких эмоций. Хотя нет, когда дело касалось денег, тогда она была вполне эмоциональна.

Я сам себя загнал в ловушку. Теперь придется с этим как-то жить. Пока что получалось плохо. И я не уверен, что дальше будет лучше.

– Я пытаюсь наладить наши отношения! – Она подошла и едва не впечатала мне в лицо свое пузо.

Я честно пытался испытывать к этому ребенку хоть какие-то чувства. В конце концов, он ни в чем не виноват. Я даже не настаивал на аборте, хотя первым желанием было взять эту расчетливую тварь за шкирку и отвезти к гинекологу. Ребенок, мальчик или девочка – мне плевать, был проблемой. А от проблемы нужно избавляться.

Но мать хотела внука, а я не хотел в очередной раз чувствовать себя монстром. Вот только им я и являлся. Больше никем. Чудовищем. Животным.

Разве это плохо? Я не выбирал, кем родиться. Я любил то, кем я был. Мне это нравилось. Я научился так жить. Выдирать глотки несогласным. Отрубать конечности тем, кого следовало проучить, но кто был нужнее живым, чем мертвым. А потом избавляться и от них. Животное во мне приняло правила игры с самого начала. Человек надеялся на поблажки, но я быстро избавил себя от этого недостатка. Ты никто, если ты слаб. Люди – те же животные, только трусливые и никчемные. Они понимают инстинкты. Хотят жрать и трахаться. Желательно, все это делать в тепле, уюте и безопасности. Поэтому я старательно уничтожал все человеческое, что во мне было.

Незачем мне это. Ни к чему. Никакой пользы. Человек не сможет управлять животными. Не сможет быть главным над ними. Поэтому я давно уже не стремился быть человеком. С детства. Когда понял, что это никому на хрен не нужно. Не нужно важному для меня человеку.

И все-таки, я пошел против собственных принципов. Идио-о-от! Ведь знал, что эта попытка будет провальной. Что если баба – сука, то она остается сукой до последнего своего часа. Даже если это собственная мать. Для нее я попытался стать человеком чуть больше, чем животным.

И вот, чем все это кончилось.

Диана упорно пыталась вызвать во мне какие-то отцовские чувства и надавить на жалость. Напомнить о каком-то моем долге. Вот только я ни черта не должен ей. То, что она и этот ребенок были до сих пор живы – мой огромный ей подарок. И моя огромная ошибка.

Следовало избавиться от них обоих. Неизвестно, каким боком мне выйдет моя доброта. Но проявить капельку сострадания стоило того, чтобы увидеть, как мамаша, эта подлая тварь, умоляет меня, стоя на коленях.

Я даже не думал, что она пойдет на это. Опустится на пол и начнет просить сохранить жизнь Диане и ребенку, не лишать ее внука. Черт, да это стоило любых трудностей! За столько лет ее ненависти… Словно помазать зеленкой покрывшиеся коркой раны. Вроде бы должна лечить, но лечение уже и не нужно. Зато так спокойнее.

– Дагмар… Ну что с тобой? Ты не в настроении? Хочешь я помогу сбросить напряжение? – Диана запустила пальцы мне в волосы, и я едва не воткнул в нее нож, который держал в руках.

– Отойди от меня. – Рычание в моем голосе могло напугать, кого угодно, и эта дура, наконец, поняла, что полезла туда, куда не следует.

Меня обдало волной ее запаха. Трупная вонь страха забивала ноздри так, что першило в горле. Наверное боялась, что окажется вышвырнутой на улицу и без гроша в кармане. Я видел, как удивленно поднимаются ее брови, глаза расширяются, а затем начинают бегать по сторонам. Боже, да я мог прочитать все мысли, которые сейчас крысами метались в ее тупой башке.

Дрянь не понимает, почему на меня не действуют ее попытки убого соблазнения. Почему я до сих пор не завалил ее, ведь она усиленно пытается дать понять, что не против.

Я отложил вилку и нож, удерживая себя от того, чтобы не перерезать ей горло. Как же они меня задолбали. И она, и мать, и даже не родившийся ребенок. Просто адски задолбали. Нужно было избавиться от нее. И от него.

– Ты не хочешь спасти наши отношения… Все ведь может получиться! – Она снова вспомнила, что нужно говорить громче. Чтобы слышали все. Даже надрыв в голос добавила.

И все-таки, актриса из нее хреновая. Но те, на кого был рассчитан этот спектакль, могли повестись. И поведутся ведь!

Я медленно выдохнул, прочищая легкие от ее вони.

– У нас нет никаких отношений. Ты здесь временно. Если до сих пор не поняла, то повторю еще раз. Ты рожаешь ребенка, отдаешь его моей матери и… выметаешься отсюда.

– Ты… ты… не получишь моего ребенка! – Диана для верности отступила на шаг и ткнула в меня пальцем.

– Да мне он нахрен не нужен. Если бы не моя мать, и ты, и он, были бы уже давно закопаны где-нибудь в пригороде. Считай, что ты попала в благотворительную программу.

Диана посерела. На секунду прижала руки к животу, но тут же пришла в себя и потянулась к столу. Начала хватить посуду и швырять ее на пол.

Пол усеяли осколки фарфора и еды. Пора с этим кончать. Похоже, она еще не поняла, с кем имеет дело. Власть сменилась.

Я встал, и на лице Дианы тут же мелькнуло довольное выражение. Она спрятала улыбку, бросила на меня наигранно оскорбленный взгляд и принялась за стаканы.

Чего она добивается? Надеется, что обычной бабской истерикой сможет вызвать мой интерес?

Схватив Диану за плечо, я потащил ее к дверям. Она закричала так, что едва не лопнули барабанные перепонки.

– Что ты делаешь?! Отпусти меня! Мне больно! Я – мать твоего ребенка! Как ты смеешь так со мной обращаться?

Она снова вспомнила, что нужно работать на зрителей, и усердно надрывала глотку, крича в сторону двери. Что ж, ее расчет оказался верным. Снаружи уже ждали «благодарные зрители».

Я выволок Диану в коридор и толкнул к подошедшему Борису.

– Ужин окончен. Диана больше не голодна. Тот, кто решит поиграть в рыцаря и принести даме еды, будет иметь дело со мной. Займусь лично. – Я осмотрел тех, кто до недавнего времени работал на брата, а теперь перешли «по наследству» ко мне. Как набор солдатиков, перекочевавший от одного брата к другому, когда одному из них надоели старые игрушки.

Твою мать! Идиотизм какой-то лезет в голову. Но мои люди до сих пор не приехали, и только эти отбросы были в моем распоряжении. Ни на кого нельзя надеяться, кроме себя самого.

Те, кого собрал брат… Жалкая гопота из девяностых. Не хватает только семечек, банки пива и ржавой заточки. Большинство даже не были берсеркерами. А те, которые были… я до сих пор не верил, что можно превратиться в такое дерьмо, обладая яростью медведя.

В затхлом городишке творится черт знает что. И разгрести все это предстоит именно мне.

– Дагмар? Что здесь происходит?

Боже… Еще ее тут не хватало. Держась за перила, мать спускалась по ступенькам, с трудом ковыляя на высоченных каблучищах. Ее попытки изобразить аристократку казались смешными.

Но наверное смешно тут было только мне.

Я даже не успел ответить, как в разговор встряла Диана:

– Инна Семеновна! Дагмар… Дагмар… – Она прижала руки к лицу и начала громко рыдать, не забывая старательно размазывать косметику. Слез там не было и в помине.

– Дагмар?! Что ты с ней сделал? – Мать бросилась к Диане, но смотрела только на меня. С таким презрением и ненавистью, что я должен был ощутить себя полнейшим ничтожеством и пойти утопиться за то, что огорчил королеву. Блядь!

Но я больше не был десятилетним пацаном. И на сук, которые старательно портили мою жизнь, мне было насрать.

С этим цирком пора кончать. Как же все задолбало. Я здесь только пару дней, а уже готов возненавидеть это место всеми фибрами души. Наверное, отец знал, что так и будет, потому и оставил этот жалкий городишко моему брату.

Я ненавидел здесь абсолютно все. Особенно, этот чертов дом. Нужно вырваться отсюда. Хотя бы на пару часов. А иначе свихнусь.

– Дагмар! – Мать обнимала истерично всхлипывающую Диану, которая бросала на меня злобные взгляды сквозь волосы.

Да, я бы тоже злился, милая. Прекрасно тебя понимаю. Но психуй-не психуй, я не мой долбоеб брат, и разводить себя не дам. Пусть и пошел на поводу у матери и встрял во все это. Но я придумаю, как закопать эту могилу прежде, чем свалюсь в нее.

Я сунул руки в карманы, чтобы не свернуть шеи обеим.

– Диана… наказана. Сегодня она учится вести себя нормально. Дай ей пару уроков. В знании этикета с тобой никто не сравнится.

Я ухмыльнулся, видя как вытянулось лицо матери. Мелочная жалкая попытка задеть ее. Но, черт возьми, я не мог сдержаться.

Пока обе соображали, что мне ответить, я развернулся и быстро вышел. Вступать в очередную перепалку уже не было сил.

Мне нужно собраться с мыслями и придумать, что делать. Холодный ветер немного остудил голову. Я даже задержался на ступеньках, вдыхая аромат леса, принесенный ветром. Пожалуй, единственное, что примиряло меня с этим чертовым городом – воздух. Он тут пах как-то по-особенному. Лесом. Стариной. Историей. Тем временем, когда подобные мне были не фантастическими сказочками киношников, а реальностью. Страшной, пугающей реальностью. Реальностью, с которой все считались. Которую уважали и боялись разгневать.

Сейчас нас тоже уважали и боялись. Но совсем по другим причинам. Такие как я, как отец и брат, давно стали легендой. А в этом городишке… Здесь легенды были на каждом шагу.

Многие поколения нашей семьи выстраивали Логовец. Он был чем-то вроде пристанища для берсеркеров. А потом настал упадок. Многие до сих пор верили, что дело в проклятии ведьмы, которая затаила обиду на одного из моих предков. Бред полнейший. Но что-то действительно тут происходило. Логовец медленно разрушался, превращаясь в осыпающиеся руины, и никакие попытки его восстановить, не помогали. Но даже таким отец обожал его.

Теперь он принадлежит мне. Вместе с кучей проблем. Самую огромную из которых создал я сам.

Своими же руками выкопал себе могилу. Наверное, она показалась мне недостаточно глубокой, за все мои грехи, и я копнул еще глубже. Чтобы уже никогда не выбраться.

Количество всего того, что я совершил в своей жизни, обеспечивало мне вечное пекло в аду. На самом сильном огне. Думаю, сатана лично явится, чтобы прожарить меня до черной корки. То, что я сейчас творил, выворачивало наизнанку. Это была попытка все исправить и хоть как-то заслужить прощение. Но проблема в том, что я ни хрена не чувствовал себя виноватым и каждый божий день сожалел о том гребаном благородстве, в которое полез играть.

Идея с самого начала была дерьмовой, но я же упорный. Если задумал, доведу до конца. Добьюсь своего и слеплю из говна конфету, которую не стыдно подарить матери. Впрочем, только дерьма эта сука и заслуживала.

Ненавидя ее, я до сих пор отчаянно пытался получить ее одобрение. Сам не знаю, на что рассчитывал. Что она распахнет свои объятия, расплачется и признает наконец, что я ничуть не хуже, чем брат?

Я на собственной шкуре прочувствовал всю ту хрень, на которую обречены некоторые из нас. Сильнейшие. А раз ты из рода древних, и в тебе течет старая, почти животная кровь, то и загоны тебе грозят конкретные.

Я должен разгрести всю свалившуюся на меня лажу, но мне нужна хотя бы пара часов отдыха. Просто время, чтобы ни о чем не думать. Или наоборот, подумать обо всем. В одиночестве.

Я зашел в гараж и выбрал самую неприметную из всех своих машин. Не то чтобы дела в Логовце шли совсем уж плохо, но и привлекать лишнее внимание не хотелось. Не многие знали, что власть сменилась. И я собирался воспользоваться этим. Держать остальных в неведении, как можно дольше. Что-то в смерти отца, а затем и брата не давало покоя. И хоть я пытался себя убедить в том, что Грегор кончил бы плохо в любом случае, все равно не мог избавиться от дурного предчувствия.

Мотор тихо замурчал, и я заставил себя успокоиться. Главное – внушить себе, что все делаешь правильно, и упрямо идти по намеченному пути. Я и так уже увяз по самое не могу, рыпаться дальше бессмысленно. Нужно придумать, как не сделать хуже, чем уже есть.

Ворота отъехали за высокий забор, и я вырулил на дорогу среди маленького темного леса. Даже запертый внутри металла, я слышал, как тревожно шумят деревья, как листья трутся друг о дружку. Старые стволы скрипели и кряхтели, словно им было больно. Адски больно. В природе чувствовалось напряжение. Что-то надвигалось. Что-то плохое. Лес уже знал об этом, предчувствовал. Пытался предупредить тех, кто мог его услышать. Я мог. Но навалившихся проблем было столько, что думать еще и о какой-то угрозе, не хотелось.

Я научился подавлять древний зов крови. Заглушать жажду. Из-за моей принадлежности к сильнейшим контролировать себя было намного сложнее. Во мне жила дикая первобытная мощь. А потому и желания были такими же дикими и первобытными. Иногда задавить их было почти невозможно, и единственным способом совладать с этим было сорвать с себя все тряпье и броситься в самую чащу леса. Крошить, убивать, охотиться.

Но я пытался держать звериный инстинкт под контролем. Пытался, гоня от себя мысли, что однажды сорвусь и сделаю то, что сделал отец.

Я изо всех сил старался не повторить его ошибку, но чувствовал, что моя будет иметь еще более плачевные последствия. Не знаю, почему решил так. Наверное, чутье. Оно меня никогда не подводило.

Опустив окно, я вдохнул холодный сырой воздух. Пахло могильной землей, запревшими листьями и горечью дыма. Я даже мог почувствовать его причину – сырое дерево. Где-то далеко сжигали листья и сырые ветки. Умопомрачительная смесь. Почти наркотик. Я любил эти запахи. Ароматы приближающейся осени, начала конца. Когда все умирает. Но умирает так медленно и красиво, что хочется застыть в этой смерти навечно.

Скоро начнется дождь. Его я тоже любил. Люди, обычно, стремились найти укрытие. Я же, наоборот, пытался выбраться под ливень, надышаться им.

Дождь только приближался, но холодный ветер уже хлестал по салону, выстуживая кожу и застревая в горле. Я переключил скорость и надавил на газ. Ветер почти оглушающе зашумел в ушах, где-то очень далеко громыхнул гром. Но до города он еще не добрался. Ливанет только через пару часов. Как раз хватит времени, чтобы расчистить весь срач в голове и придумать, что делать дальше.

Скорость перевалила за двести. В крови забурлило возбуждение. А вместе с ним и злость.

Ради чего я играю в геройство? Ради кого строю из себя рыцаря?! Ради женщины, которая проклинает мое существование?

Мать всегда меня ненавидела. Самыми ласковыми детскими прозвищами, которыми она меня награждала, были «гаденыш» и «исчадие ада». А вот «Сынуля Сатаны» было ее любимым. Потому что Сатаной она называла моего отца. Он изнасиловал ее. Так они меня зачали – об этом мать проорала мне в мой седьмой день рождения. «Чудесные» детские воспоминания. Не каждый может похвастаться такими.

У меня была целая коллекция.

Мать оказалась обычным человеком, не подозревающим о существовании особой ветви эволюции. Даже не ведьмой, на худой конец. Она так и не смогла принять звериную натуру отца. Даже сейчас, когда его нет в живых, она продолжает его ненавидеть. И меня заодно.

Вся ее любовь досталась брату. Этому ублюдку, который всегда делал, что хотел и думал, что все ему обязаны. Мы никогда не были дружны. Ни капли. Даже родственных чувств друг к другу не испытывали.

Да, я ревновал к нему мать. Я хотел той же любви, которую она отдавала только ему, хотел той же заботы. Но очень быстро понял, что мне этого никогда не получить. Ревность сменилась равнодушием. Мне было насрать на него и его дела.

До недавнего времени. До тех пор пока он не связался с теми, кто сильнее. До тех пор пока от него не осталось кровавое пятно.

Мать билась в истерике и орала, что это я должен был превратиться в мешанину из кишок, костей и крови. Что обязан был искупить грех своего рождения смертью.

В какой-то степени я понимал ее. Отец всегда был жестоким. Диким. Он учил меня не щадить врагов. Уничтожать каждого, кто стоит на пути. Не оставлять в живых предателей и делать их смерть максимально долгой и мучительной. Другим в назидание. Он учил не бояться замарать руки в крови. Я служил при нем палачом, выполняя грязную работу и поднимаясь с низов. Я выбивал свое положение не рождением, а собственным пОтом. И я прекрасно знал, каким монстром он может быть. Я понимал ненависть матери к нему. Но не ко мне! Я не выбирал, как родиться.

Не я превратил его в монстра и заставил охотиться на мать, как на животное. Я ненавидел это в нас! Молился, чтобы со мной такого не произошло. Чтобы я никогда не встретил ту единственную, из-за которой все человеческое сотрется, и останутся только голые звериные инстинкты. А в нас они еще хуже, чем в животных. Животные убивают, чтобы выжить или если им грозит опасность. Мы же получаем удовольствие от насилия. Нас возбуждает аромат крови поверженных врагов. Животные охотятся, чтобы добыть пропитание. Мы – чтобы доказать всем свою силу. Чтобы испытать азарт, будоражащую кровь опасность, преодолеть препятствия и получить заветный приз. Животные спариваются, чтобы дать потомство. Мы же… чтобы чувствовать, как кричит, кончая, наша самка. Для нас это дикое безудержное совокупление, когда наслаждение балансирует на грани боли.

Большинство женщин воспринимают это как какое-то извращение. Легче заплатить шлюхе, согласной на все, ради пары купюр. Она не станет задавать ненужных вопросов, а потом сбегать с ужасом на лице и криками, что ты ее изнасиловал. А еще проще обойтись собственной рукой. И никому не нужно ничего объяснять.

Это и есть моя жизнь… Как же все задолбало. Нужно переключиться и подумать о чем-то другом. О чем угодно…

Я свернул с трассы на какую-то кривую дорогу в колдобинах. Деревья здесь росли почти вплотную друг к другу, по обеим сторонам от тропы. Сверху они сплелись ветвями так крепко, что получилась арка. Как в старой крепости…

Не знаю, почему вспомнил о ней. В детстве отец пару раз привозил меня в Логовец. Самым лучшим местом мне тогда казалась чудом сохранившаяся крепость с такими же сводчатыми потолками, какие сейчас нависали над машиной. Часть старого сооружения была разрушена, но от этого оно казалось еще более притягательным. Я бегал по мрачным коридорам, воображая себя древним берсеркером, завоевавшим неприступный замок.

А потом отец завязал мне глаза, отвел в подвал и запер в камере, сказав, что настоящий берсеркер выберется откуда угодно, даже из могилы. А так как это не могила, то я вообще должен справиться на раз-два.

Не помню, сколько мне тогда было. Но точно помню, что среди остальных я был самым хилым. Дух медведя во мне не пробудился, и я проигрывал во всех драках. Слабак – так меня все называли.

У сильного предводителя не может быть слабого сына. И мне пришлось выбираться из жуткого подземелья, где было темно, сыро и пахло так, что выворачивало наизнанку. Расчет отца оказался верным – во мне пробудился зверь и пришел на помощь. Я умудрился выбраться, следуя за запахом отца. Даже сейчас, вспоминая об этом, по телу проходит дрожь.