Текст книги "Голубая кровь"

Автор книги: Маруся Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Он удовлетворенно замолчал и ждал, какой эффект произведут эти слова, он сверкнул глазами на Марусю, она вспомнила, как он как-то говорил, что ему хочется, чтобы его взгляд обжигал. Еще Толик жаловался, что его не любят женщины, он говорил, что женщины любят таких, от которых пахнет духами. От Толика, действительно, пахло всегда каким-то говном, но Марусе не хотелось его обижать, и она ничего ему не говорила.

Теперь же Толик хотел, чтобы Маруся его поддержала, и смотрел на нее преданным собачьим взглядом. Марусе стало противно, и она отвернулась. Костя повторил: "Фома Аквинский?" – очевидно, ему так послышалось, и на лице его промелькнуло даже что-то вроде испуга. Потом он рассказывал Марусе, что испугался, что Толик сейчас начнет каяться, превозносить его и все начнется сначала...

"Да нет, Фома Опискин," – повторил Толик. Костя с явным облегчением вздохнул. Он кивнул и сказал: "Да, да. Толя, хорошо! Фома Опискин. Ты только иди, а? Иди, ладно? Все хорошо, я согласен!" Толик выпрямился, он весь задрожал и затрясся, но не знал, что же еще сказать и поэтому снова ушел, хлопнув калиткой.

Через несколько дней Маруся с Костей пошли на рынок и там, около прилавков с дынями, Маруся услышала знакомый голос: "Купите дыньку, она такая маленькая, как раз для вашего ребеночка! На, возьми, малыш!" Маруся увидела Толика, он стоял за прилавком, на котором были навалены дыни, и протягивал дыню мальчику, стоявшему рядом с толстой мамашей.

"Пойдем, пойдем скорее отсюда, – Костя не хотел, чтобы Толик их заметил, – а то опять привяжется."

Они были уже у самого выхода, как вдруг Костю сзади обхватили две руки, и Толик положил голову ему на плечо.

"Учитель! Учитель! – проблеял он сладким голосом, – как я тебя люблю! Прости меня! Прости! Я тебя недостоин!"

Костя вздрогнул и старался высвободиться из объятий Толика.

"Толя, у тебя дыни украдут", – сказала Маруся, но он ответил, что за Дынями смотрит сосед. Костя с трудом высвободился и направился к выходу.

"Учитель! Учитель! – верещал сзади Толик, – я еще приду к тебе!" Вечером дома Костя скачал Марусе, что надо уезжать, потому что Толик не даст покою, он будет приходить каждый день и просить прощения, а если ему дать по морде, то будет обнимать колени и ползать у ног, размазывая кровь по лицу. Маруся пошла к хозяйке и сказала, что они собираются уезжать и что ей нужны деньги назад, но та ответила, что денег у нее нет, что она их истратила, и что вообще денег назад она не отдает, при этом присутствовал ее сын, он стоял и кивал головой, подтверждая слова своей мамы. Наконец, после долгих объяснений, они отдали Марусе десять рублей, при этом хозяйка клялась и божилась, что больше у нее точно нет ни копейки, и что она и так отдает последнее. Маруся, чертыхаясь, пошла к Косте и сказала, что денег назад не отдают. Но они все равно решили ехать.

x x x

Она тихо шла по лестнице останавливаясь на каждой ступеньке Они прислушивалась Было тихо Перед дверью темно Лампочки нет Дверь открыта Надо зайти ведь там никого нет его уже увели Но он же может убежать Оттолкнуть санитара перелезть через высокий забор и спрятаться на чердаке А потом ночью тихо пробраться сюда Пройти по ночному городу спрашивая у случайных прохожих как прочти на Волковское кладбище Идти кругами через трамвайные пути, проваливаясь в лужи и канавы И наконец выйти к Обводному каналу А там черная вода она тихо стоит в канале и таит в себе странное очарование гниения и разложения Это черное пальто надо выбросить Когда он его увидит он опять скажет: она смерть белокурая бестия Она взяла пальто Оно тяжелое черное из плотного сукна Оно несгибаемое как гроб Она отнесла его на помойку Теперь он не будет вспоминать об этом Остался только плащ но он синий

Циклодол Две таблетки четыре шесть восемь дальше непонятно Что это лежит Такое отвратительное красное... Оно шевелится ползет... Стены сдвинулись наклонились над диваном Огромная птица спускается с потолка Нестерпимый пронзительный блеск режет глаза слепит Все краски очень яркие нестерпимо яркие и все движется нет ничего спокойного кругом повсюду какое-то движение и шебуршание На полу растут цветочки надо нарвать букетик Вдруг вместо цветочков окурки и бумажки странный противоестественный голос что-то громко говорит Это радио А рядом журчит прохладная вода хочется пить во рту ужасный сушняк Белый блестящий перекошенный унитаз

Хлопают крылья

Приползли пауки они красивые их спинки переливаются лапки блестят это не пауки а райские птички Наконец стало темно

x x x

Марусин отец был тяжело болен. Прошлым летом, когда они ездили на машине на Украину, Маруся видела, что у него все болит, и лицо иногда становится багрово-красным.

По дороге они остановились в кемпинге на ночлег. Дорога шла круто вниз к берегу озера, где стояли маленькие железные домики. Один домик заняли они. Вечером было уже довольно холодно, но солнце еще не совсем ушло, и в тени вились комары. Отец Маруси решил выкупаться. Он окунулся несколько раз, но вода была холодная, и он долго не купался. Обычно он любил плавать и показывать всем разнообразные стили, и плавал всегда долго. Но теперь он не плавал. Он сидел на берегу и курил. Потом они пошли спать. Маруся улеглась на скрипучую кровать, было очень неудобно. Отец еще курил на улице, потом пришел и тоже лег. Он снял с пальца свой любимый перстень, золотой с алмазом, и положил на столик у окна. Он дышал с трудом, раздавался ужасный свист, и в груди у него что-то булькало. Маруся лежала, закрыв глаза, она не спала, ей было страшно. Она не могла видеть этот дорогой перстень, кожаную куртку на спинке стула. Зачем нужно все это, когда жизнь все равно уходила? И этот ужасный хрип и жалкое кольцо на столике? У Маруси в голове проносились видения, она думала о том, что же будет, если отец не сможет вести машину, она ведь не умеет, но придется попробовать. Она попыталась вспомнить разные ручки и педали и в ужасе почувствовала, что не сможет. Потом подумала, что тут еще нужно будет въезжать наверх, а это очень трудно, машина может покатиться назад, в озеро. Она почувствовала, как над ней смыкаются прохладные волны, и ей стало легче.

Конечно, комфорт прежде всего. Можно дать десятку этому наглому парню, и он сбегает и принесет тебе молока и кипятку, можно купить колбасы и растворимого кофе, носить джинсы, и на столике будет лежать золотое кольцо, но жизнь все равно проходит мимо. Остается запах деревянного сортира, и озера, и водорослей, и жестяной умывальник, и какая-то птица кричит, ночь ужасно темная, смотри в небо, там далеко звезды, и Бога не видно, значит Его нет... Маруся заснула...

Утром отец с трудом встал, они выпили кофе и сели в машину. Было холодно. У Маруси болела голова. Ночь прошла, и теперь можно было жить дальше. Но что-то мрачное и тяжелое давило и не давало Марусе радоваться. Какая-то тяжесть мешала ей вздохнуть до конца, вздох останавливался на середине, и от этого казалось, что она задыхается. Это чувство появилось у Маруси, когда она узнала, что ее отец неизлечимо болен.

Отец Маруси был капитаном и плавал за границу. Маруся знала, что он был связан с КГБ. Она думала, что все капитаны, плавающие за границу, были связаны с этой организацией. Обычно он говорил об этом неохотно и мало, какими-то намеками. А мама, наоборот, любила это подчеркивать и гордилась, но отцу это не нравилось. Отец часто повторял: "Я старый разведчик". Конечно, он был коммунистом, он вступил в партию еще при Никите Сергеевиче, когда был совсем молодой. Потом настало время Леонида Ильича. Над Леонидом Ильичом все смеялись и называли его "Блеванид", в этом было что-то родственное, домашнее. Отец делал вид, что сердится, но на самом деле ему тоже было смешно.

Он родился на Украине, в деревне под Киевом. Его мать, марусина бабушка, осталась одна, когда он был совсем маленький, ее муж бросил их, а потом его забрали и посадили Отец со своей матерью где-то скрывались. Бабушка рассказывала Марусе, что ее мужа забрали, а потом отпустили, потому что он понравился сестре какого-то важною начальника, чуть ли не Якира. И она требовала, чтобы он на ней женился. Тому ничего не оставалось делать. Он приехал к бабушке, дал ей денег, посмотрел на сына и уехал. С тех пор она его не видела. Она слышала, что во время войны, когда немцы входили в Киев, он застрелился, потому что был начальником НКВД и слишком много знал.

Во время войны от немцев скрываться было проще, чем от своих. К тому же, бабушка снова вышла замуж, а ее новый муж прекрасно говорил по-немецки. Скоро немцы и вовсе стали их друзьями.

Сын доставлял бабушке много беспокойства. Он все время хулиганил, подрывал снаряды, дрался и бабушка уставала его пороть. После войны он убежал в Херсон, и там поступил в мореходное училище. Он мечтал стать капитаном. В Херсоне было много беспризорников, они жили в подвалах, где потеплее, и даже в люках. Отец Маруси любил драться. Он часто сам начинал ссору по пустякам, а потом это перерастало в драку. Дрались ремнями, кастетами, иногда ножами. Особым шиком считалось иметь финку. Отец Маруси на всю жизнь сохранил слабость к таким ножам. Потом, когда Маруся уже училась в школе, у них в доме всегда было полно финских ножей. Марусину маму это раздражало, и она как-то сказала Марусе, что до женитьбы отец был первым матерщинником в пароходстве, у него была кличка "Жлоб", которая осталась и до сих пор.

Маруся помнила, как однажды, когда они уже ложились спать, на улице под окном какие-то пьяные юнцы стали ругаться матом. Отец был уже раздет, он высунулся в окно и приказал им наткнуться. В ответ его послали подальше. Тогда он схватил финку и, как был, в трусах, выскочил во двор. Марусина мама завизжала, во дворе послышался топот. Маруся выглянула и увидела, что алкаши разбегаются. Потом они собрали большую компанию и подстерегали его вечером, но он возвращался в капитанской форме, и они почему-то его не тронули, может, не узнали. Отец утверждал, что испугались.

А тогда, после войны, марусина бабушка устроилась в городе Жмеринке и звала отца помогать строить дом. Отец приехал, они таскали на себе кирпичи, рыли ямы для фундамента, штукатурили, красили. Дом стоял рядом с другими точно такими же, посередине проходила улица, вся изрытая ямами и колдобинами, а по краям ее шли две тропинки и канавы, в которые сливали помои. На улице в лужах валялись пустые консервные банки, и из земли торчали ржавые пружины. Маруся помнила, как по этой улице на телеге, запряженной клячей, проезжал Абрам и покупал разный хлам. Он был старьевщиком. Дедушка говорил, что Абрам богатый, что он миллионер. Маруся не верила, она видела, что он покупает разную дрянь, и сам грязный и оборванный. Он любил, когда дети приносили ему пустые бутылки, за это он дарил им шарики. Он был в грязной засаленной кепке, старом рваном пиджаке и таких же брюках. Это ничуть не бросалось в глаза, потому что в Жмеринке все одевались так же. Дедушка Маруси тоже ходил всегда в старой фуражке, в которой он работал на паровозе, и еще у него были сапоги, носок он не носил, только портянки. Когда он их наматывал на ноги, он объяснял Марусе, как это надо делать, чтобы они не натирали ног. Маруся помнила, как они развевались на ветру, когда бабушка их сушила.

Отец же Маруси, наоборот, любил одеваться красиво. Когда в первый раз он поплыл за границу, он сразу же купил себе там модные темные очки. Марусины дедушка и бабушка любили, чтобы все было скромно и не одобряли этого стремления выделиться.

С какого времени отец работал в КГБ. Маруся точно не знала. Скорее всего, как только стал плавать за границу. Отец называл кэгэбэшников "серые", и в голосе его звучала гордость. Он хотел, чтобы брат Маруси тоже работал в КГБ. Но марусин брат совсем не походил на отца. Он любил поспать и поесть, был очень послушный и никогда ни с кем не спорил. Он все повторял за отцом.

Как-то Маруся случайно наткнулась на старую пожелтевшую тетрадь, там фиолетовыми чернилами были переписаны стихи о море и дальних плаваниях. Маруся тогда еще не знала этих стихов и спросила у отца, что это. А он сказал: "Это великий русский поэт Гумилев".

Когда Маруся училась в пятом классе, марусина мама обнаружила у отца любовницу. Отец тогда писал диссертацию по морскому праву и ходил в Публичную библиотеку. А потом оказалось, что не в библиотеку, а к любовнице. Марусина мама звонила всем знакомым и рассказывала эту историю с подробностями. Маруся все слышала и выучила наизусть. Какая любовница была страшная, ротик как бритвой прорезан, и волоски у нее были реденькие, а познакомил ее с отцом такой-то журналист, представитель богемы. Маруся потом встречала статьи этого журналиста в центральной прессе и всякий раз удивлялась, что он из богемы. Все статьи были посвящены советскому образу жизни и коммунистической партии.

Еще там речь шла о каком-то шприце, который отец передал своей любовнице, каких-то записках и о том, как мама приехала из отпуска ночью, а отца не было дома, и унитаз был ужасно грязный, что почему-то и вызвало у нее подозрения больше всего.

Маруся как раз тогда украла краски в универмаге, и отец ее даже не бил, зато мама избила очень сильно. Потом ей стало понятно, почему он был такой добрый.

Вообще они с братом боялись отца. Он часто их наказывал. Он не разрешал Марусе дружить со Степановой, с которой они вместе украли краски. Однажды Степанова пришла к Марусе, когда никого не было дома. Они сидели на кухне и смотрели в окно, чтобы не пропустить отца. Они рассчитали, что, пока он будет подниматься по лестнице, Степанова успеет убежать наверх. Маруся нашла у отца в баре вино в красивой плетеной бутылке с яркой фирменной этикеткой, и они пили его из чашек. Вдруг она увидела, как внизу к парадной идет отец с дипломатом и в форменном капитанском кителе. Степанова в ужасе вскочила, схватила свой портфель, дубленку, сапоги и бросилась вверх по лестнице. Там она затаилась. А Маруся от страха была ни жива – ни мертва. Она не ожидала, что он вернется так скоро. Ее всю трясло. Но отец тогда ничего не заметил.

x x x

Маруся рассеянно следила глазами за прохожими. Кругом люди куда-то торопились, тащили сумки, толкались, ругались. Инвалид с костылем и красной рожей шел по середине улицы и толкал всех.

Маруся шла на собрание, где должна была организовываться новая партия. Ее специально пригласил ее знакомый Петр Сергеевич. Петр Сергеевич очень просил, ему хотелось, чтобы было побольше народу. У них был общий знакомый, и Марусе было неудобно отказываться.

Он жил в новом районе, когда Маруся вышла из метро, вокруг было много деревьев, на них уже появились листочки. Дом она нашла почти сразу, поднялась в лифте на девятый этаж. Дверь открыл сам хозяин, в белой рубашке с расстегнутым воротником. "Проходите, Маруся. – сказал он, радостно потирая руки, – вы не последняя." Из кухни выглянула бледная жена с изможденным лицом и поздоровалась. Следом за ней вышел великовозрастный сын Петра Сергеевича и тоже поздоровался. В комнате уже сидел, забившись в угол дивана, какой-то бородатый карлик. "Это наш замечательный художник – прошу!" Петр Сергеевич протянул руку: "Знакомьтесь! Илья Петрович!" Илья Петрович посмотрел на Марусю исподлобья и что-то пробурчал. "Очень приятно, – сказала Маруся. "А пока посмотрите, вот пресса!" – хозяин сделал широкий жест рукой. Везде – и на столах, и на подоконнике, и даже на пианино были разложены газеты и журналы, в названиях которых обязательно присутствовали слова "свободный", "независимый", "демократический". "Хотите, я покажу вам свои книги?" Тут из комнаты вышел молодой человек гигантского роста в пляжной рубашке с пальмами и в белых брюках, а за ним маленькая девушка в очках с химической завивкой и в сиреневом блестящем платье. "Знакомьтесь, – сказал Петр Сергеевич, – Рома и Света." Потом Петр Сергеевич подвел Марусю к книжному стеллажу. "Вот посмотрите, здесь у меня Бердяев, Библия с рисунками Доре, а вот – воспоминания Станиславского. А эту книгу я приобрел при очень интересных обстоятельствах", – Петр Сергеевич указал на огромный старинный фолиант в золоченом переплете и пустился в длинное и подробное описание того, как несколько лет тому назад он шел по улице и встретил школьниц, несших в школу огромные пакеты с макулатурой, как он долго упрашивал их показать ему содержимое этих пакетов, и как, наконец, он добился своего, и в одном из пакетов оказалась эта книга, а потом он познакомился и подружился с одной из этих школьниц, она была еще пионерка...

Маруся рассеянно слушала. Тут из передней послышался радостный смех. "А, вот еще! Пришли, пришли!" – Петр Сергеевич прервал свой рассказ и заспешил к гостям. В комнату вошла дама в очках с рыжими взлохмаченными волосами, в брюках и в белом пиджаке, под которым виднелся вязаный шерстяной жилет, она вся была обвешана цепочками и бусами. В руках она держала матерчатую сумку, из которой торчали кульки. За ней вошел мужчина в полосатом костюме, галстуке и розовой рубашке, на носу его топорщились очки в пластмассовой оправе. "Знакомьтесь, знакомьтесь, – нетерпеливо сказал Петр Сергеевич, и в голосе его послышались какие-то визгливые нотки. – Это Наталья Дмитриевна, а это – Игорь Николаевич". Не успели гости сесть, как в дверь снова позвонили. На этот раз пришел молодой человек с лысой яйцеобразной головой и густой бородой, тоже в очках. "А это – наш дорогой Владимир Иванович, молодой ученый. И, конечно, поэт в душе. Ну-с, а теперь прошу всех присаживаться. Поговорим о деле. Собственно для чего мы здесь собрались? Россия сейчас почти погибла, интеллигенция полностью оторвана от народа, она стоит на коленях, а культура растоптана. Наша задача – возродить культуру, а культура растоптана. А для того, чтобы возродить культуру, нужно поднять интеллигенцию с колен, духовно преобразить..."

"Да, – вмешался сын Петра Сергеевича с горящими глазами, – свобода Для нас дороже жизни."

"Браво, браво, молодой человек," – сказал Игорь Николаевич, который сидел рядом с Марусей.

"Да, да, – подтвердил Петр Сергеевич, – но коммунистов мы не берем в нашу партию. Единственно, кого не берем. – это коммунистов..."

"Ну и зря, – вмешался Игорь Николаевич, – коммунисты тоже неплохие ребята..."

Тем временем жена Петра Сергеевича неслышными шагами ходила взад-вперед и накрывала на стол. На столе появилась белая скатерть, а затем соленая рыба, ветчина, огурцы, потом горячая картошка и бутылка водки. Петр Сергеевич предложил всем перекусить и продолжить обсуждение. Все с аппетитом принялись за еду. Петр Сергеевич налил водки и предложил тост за свободу и демократию. Все с энтузиазмом выпили, причем Петр Сергеевич встал, обошел всех и старательно чокнулся с каждым. Потом последовал тост за женщин. "Скажите, пожалуйста, – сказал Петр Сергеевич, уже немного расслабившись, почему это я женщин люблю, а они меня – нет?"

"Об этом лучше спросить у вашей супруги," – заметила Наталья Дмитриевна.

"Видишь ли, миленький, – комариным голоском проговорила бледная иссушенная жена Петра Сергеевича. – ты любишь разных женщин, а каждая женщина хочет быть избранницей". При этом она так жалобно протянула слово "избранница", что Маруся подумала, что она сейчас разрыдается. Петр Сергеевич уставился на жену, глаза его были непроницаемы, как пуговицы, только где-то там, в самой глубине, теплился безумный огонек.

Игорь Николаевич, сидевший рядом с Марусей, совсем осовел, он ослабил себе ремень на брюках и развалился на диване. Л Наталья Дмитриевна говорила без умолку. Она рассказывала про экстрасенсов, о том, что у нее самой недавно открылись сверхъестественные способности, и от нее глохнут телевизоры. А недавно она была на выставке в музее Достоевского – при этих словах она указала на бюст писателя, стоявший на книжной полке в углу комнаты – и там на картинах не было ничего, кроме квадратов и кружочков, но эти квадраты и кружочки так и высасывали из нее всю энергию...

Бородатый карлик, сидевший рядом с Натальей Дмитриевной, болезненно поежился в кресле. Наталья Дмитриевна повернулась к нему: "Вам холодно?" Карлик доверчиво закивал головой и обхватил свои плечи руками. "А знаете, почему вам холодно? – вдруг сказала Наталья Дмитриевна, – Потому что у вас низкая жизненная программа!" Карлик вжался в кресло. Наступила неловкая пауза.

"Да, а вот я еще знаю, – сказала подруга высокого Ромы Света, чтобы немного разрядить обстановку, – одна моя знакомая была на сеансе экстрасенса. Потом проснулась ночью, а ее руки сами так себя и массируют, так и массируют. А она на свои руки смотрит и запоминает, – где какая точка находится..."

"Да, Светочка, вот видите, – сказала Наталья Дмитриевна, – а я вот сама чувствую, что все наше поле здесь очень густо сконцентрировано, надо немного разрядить."

При этих словах она вдруг замолчала и сосредоточенно уставилась на противоположную стену. Маруся чувствовала себя не очень уютно. Тем временем кто-то вспомнил про академика Сахарова.

"А, – сказала Наталья Дмитриевна, мгновенно очнувшись, – Сахарова на семь лет раньше забрал к себе Космос."

"Почему?"– спросил Игорь Николаевич.

"Грешок какой-нибудь был. И это подпортило его ауру," – пояснила Наталья Дмитриевна.

"Понятно, – задумчиво сказал Игорь Николаевич, – в его ауре дырка образовалась и через эту дырку..."

"Да, да, точно! Я вот сама, будучи уже не слишком молодой, вдруг что-то поняла. Схватила свою дочь под мышку и побежала креститься. Не в какой-нибудь там собор, а в обыкновенную церквушку на Охтинском кладбище. И оказалось – не просто так – там ведь вся моя родня похоронена, а я-то этого тогда не знала, но вот как-то почувствовала. Вот я и окрестилась – надо же мне приобрести покровительство космических сил."

"Да, возможно, вы правы, – сказал Петр Сергеевич. – Но посмотрите, что сейчас с Россией! До чего ее довели! Ведь она уже почти погибла!"

"А вам не кажется, что Россия это заслужила?" – свысока спросила Наталья Дмитриевна.

"Каким же образом?" – спросил Петр Сергеевич.

Тут с дивана поднялся Владимир Иванович.

"Вы все немного ош-шибаетесь, – заикаясь сказал он, – вот я п-пишу д-диссертацию как раз по теме русской и-истории. вот мы с моим р-р-руководи-телем н-недавно обсуждали как раз этот в-вопрос. Я вам с-сейчас все объясню. Вы п-п-просто заблуждаетесь..."

"Да, да, – подтвердила Наталья Дмитриевна, – вы человек высокой цели. У вас высокая жизненная программа."

"Спасибо," – вежливо сказал Владимир Иванович, но продолжить не успел.

"А теперь чай," – объявил сын, появившись в комнате с кухни.

"Так каковы же цели и средства вашего движения? – спросила Наталья Дмитриевна, – Нужно же определиться. Ведь без этого же ничего не получится."

"Послушайте, – Петр Сергеевич мечтательно посмотрел в окно, – ведь встречаются два человека – мужчина и женщина – и мужчина говорит женщине: "Я тебя люблю" Какие здесь цели? Какие средства? Брак это цель? Или средство? Здесь так просто не ответишь. Я написал книгу. Эта книга будет издана, возможно, при помощи мюнхенских друзей из христианской демократической партии. Регистрировать наше общество мы не будем, я поклялся, пока советская власть существует не вступать с ней ни в какие отношения. Я же и в психушке в свое время сидел."

"Какой ужас! – сказала Наталья Дмитриевна – Подлецы! Они хотели бы и саму свободу в психушку посадить! Но настоящего интеллигента не сломишь ни тюрьмой, ни психушкой!"

"Постойте, постойте, я же хотел рассказать, – в волнении вскочил с места Петр Сергеевич, – у меня во дворе стояла березка. И она погибла. А я отломил от нее ветку, и это была просто березовая палочка. И я воткнул ее в землю и поливал. Я думал – я буду поливать ее семь лет! И она все же зазеленеет. И я поливал ее год, но ничего не произошло. Потом пришла зима, все засыпал снег, а весной я снова стал ее поливать. И вот однажды утром я увидел на ней маленький зеленый листик. Я так трясся над ним, я боялся, ведь вокруг ходят люди, бегают кошки и собаки, но все обошлось. И потом из листика получились веточки, а потом выросла целая березка. Я эту березку посвятил одной девочке, одной пионерке, – при этом Петр Сергеевич посмотрел на Марусю, – вот Марусенька знает, как мы познакомились. Я ее любил такой возвышенной любовью, я давал ей книжки читать и разговаривал с ней Я вообще люблю женщин в таком возрасте. Однажды я встретил женщину, ей было лет семь, не больше, гораздо меньше, чем Лизе, но она меня поняла, она прекрасно поняла все, что делалось в моей душе. И она меня полюбила. В таком возрасте женщинам еще не свойственно все то мелкое и низкое, что появляется в них позже. Поэтому именно в этом возрасте они для меня наиболее привлекательны. И эта женщина – звали ее Лиза – она стала со мной встречаться, и мы с ней разговаривали. Я ее всему учил. Я ее научил даже целоваться."

Жена Петра Сергеевича заерзала на стуле и многозначительно закашлялась, но Петра Сергеевича было уже не остановить.

"Я помню, я пришел к ней домой, а ее родители куда-то ушли, и мы сидели с ней при свечах, а вокруг было темно, и все так романтично. Я принес ей цветы, моей милой крошке. Вы, конечно, подумали про Набокова, про "Лолиту", но я должен сказать, что не читал этой книжки, хотя и слышал, о чем она. Но у нас все было по-другому! Я в душе художник! И у меня были другие мотивы, совершенно возвышенные мотивы! Вы понимаете, в этом возрасте женщины еще ничего не знают, им все интересно, вот я и учил ее всему, вы понимаете, всему... Но потом каким-то образом узнал ее папа, и у меня были неприятности! Я даже не знаю как, неужели она обо всем рассказала?"

Тут Петр Сергеевич осекся и обвел всех взглядом. На его губах показалась пена, он явно выпил лишнего. Опять воцарилось неловкое молчание. Игорь Николаевич добродушно улыбнулся и сказал: "Ну конечно, кто же такие вещи папе рассказывает!" Все смущенно захихикали.

"Так что же вы все-таки хотите основать? Что-то вроде масонской ложи? Или ордена?" – спросила Наталья Дмитриевна.

"Нет, как вам объяснить... Это будет такая новая форма объединения людей. Вот я написал книгу, я хочу ее напечатать, там все изложено, это новая теория, вы все ее прочитаете и поймете. На основе этого мы и объединимся. Для нас самое главное – свобода. Ради свободы мы готовы на смерть."

"А вы знаете, – сказал Игорь Николаевич, – тут недавно образовалась новая партия, – я, кстати, как раз с этого собрания – и там программа как раз совпадает с вашей. Может, вам просто присоединиться?"

Петра Сергеевича это немного задело. "Нет, – сказал он, – мы все же лучше отдельно. Не думаю, что мысли из моей книги могут совпадать с программой этой партии."

"И зря, – Игорь Николаевич был настроен очень благодушно. – А хотите, завтра же о вашей организации узнает вся страна? Или даже весь мир? Я, кстати, являюсь внештатным корреспондентом газеты "Путь к свободе""

И он открыл свой дипломат и вытащил оттуда толстую пачку каких-то бумажек.

"Можете и подписаться заодно. Подписка на месяц стоит пятьдесят рублей."

"Да, да, я сейчас, – засуетился Петр Сергеевич и дрожащими руками стал выворачивать карманы. – Но у меня здесь только двадцать пять."

"Это не беда. Давайте, сколько можете, остальное потом. А вот вам пока экземплярчик. Эта газета издается на всех языках, ее читают во всем мире. А мне пора," – и корреспондент поспешно направился в прихожую. Маруся решила воспользоваться случаем и уйти. Было уже поздно.

В прихожей Петр Сергеевич обратился к Марусе.

"Маруся, а у вас ведь тоже есть знакомые. Вы должны нам помочь рассказать о нашей новой организации."

"Конечно," – сказала Маруся. Ей не хотелось никого обижать.

"Ну ладно, ладно, – вдруг заторопился Петр Сергеевич, и в глазах его появилось беспокойство, – я вам еще позвоню. Вот я недавно видел сон – будто кто-то меня торопит, что именно сейчас время настало, именно сейчас пора, только бы не пропустить, только бы не опоздать. Как будто кто меня подталкивает, как будто кто шепчет в ухо."

Петр Сергеевич замолчал, как будто к чему-то прислушивался. Маруся тем временем незаметно вышла. Она шла к метро мимо автоматов с газированной водой и деревьев, одно из которых, наверное, посадил Петр Сергеевич. В двух метрах впереди вприпрыжку бежал корреспондент газеты "Путь к свободе".

***

Маруся училась в специализированной немецкой школе. Там же учился и Гриша, но он был на три года младше. К ним часто приезжали немцы, в основном из ГДР. С немцами общаться было разрешено, это должно было способствовать лучшему изучению разговорного языка.

Как-то марусина подруга Света Митина, которая была комсоргом класса, пригласила ее и еще нескольких мальчиков и девочек к себе на день рождения. У Светы была очень большая задница, и, кроме этого, еще одна замечательная особенность: с первого класса она носила одну и ту же прическу – заплетала две косички и укладывала их на голове в виде корзиночки, а по бокам завязывала два пышных банта.

Мальчиков у них в классе было мало и она попросила привести с собой еще, хоть каких-нибудь. Маруся шла с Машей Степановой и с Кучей. По дороге у метро они увидели каких-то прыщавых юношей, которым явно было нечего делать. Они подошли к ним и предложили пойти на день рождения. Юноши с радостью согласились. У Светы мальчиков оказалось не так уж мало, а наоборот, она перестаралась, и девочек было только три, а мальчиков восемь. Причем был даже мужик, бритый, похожий на уголовника, он одиноко сидел в светиной комнате и пил водку из горлышка бутылки. Он ни с кем не разговаривал. Маруся пыталась завязать с ним разговор, но он только криво усмехался и пил. Еще был мальчик из параллельного класса, рыжий и тщедушный, о котором ходили слухи, что он уже побывал в милиции, правда, никто не знал, за что. И еще Маруся встретила там Вову Гольдмана. Он тогда уже ушел из школы, и вел себя совсем как взрослый, на нем были джинсы и серая рубашка.

Маруся помнила, как в седьмом классе Света пришла в школу вся растрепанная, в платье мятом и запачканном цементной пылью, а в волосах у нее торчали разные бумажки. Она сидела на уроках, как сомнамбула, и на все вопросы только улыбалась. Марусе показалось, что от нее пахнет вином. Потом Вова Гольдман рассказал ей, что Света Митина пришла к нему, а он тогда был с другом, которому уже исполнилось восемнадцать лет, и они выпивали. Света попросила у Вовы учебник, а у Вовы давно уже не было никаких учебников, он просто ждал, когда же его выгонят из школы. И Света это знала, но все равно не уходила, а сидела и ждала чего-то. Друг Вовы осмотрел Свету с головы до ног, а потом предложил пойти прогуляться. Они пошли гулять и зашли в подвал. Там они стали Свету крутить и вертеть, а потом раздели. Она хихикала и не сопротивлялась. А потом Вова рассказал Марусе, что они с ней по очереди посношались. Маруся ему не очень-то тогда поверила, но все могло быть. Позже, уже в десятом классе, она подумала, что, скорее всего, это была правда.