Текст книги "Голубая кровь"

Автор книги: Маруся Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Мамаша Кшиштофа ужасно любит кошек. Одну ее кошку звали "Малыш" По-польски это будет что-то вроде "Малюшек", похоже на "моллюск", так смешно! Когда он рассказывал: "Така баба, огромна, толста – Малюшек! Малюшек!" – и показывал, как она душит эту кошку в объятиях, а кошка визжит и хрипит, я очень смеялся. У него мама – директор крупного завода там в Польше. Кшиштоф два раза в год приезжает ко мне. Он привозит через границу доллары и рубли в трусах. Пока еще его ни разу не поймали. Сейчас Кшиштоф живет в Западном Берлине. Когда я в первый раз приехал к нему в Западный Берлин по приглашению, он меня повел в большой универмаг и стал мне там все показывать. На пятом этаже у них там продавали продукты. Там их было столько, что я просто охуел, одной колбасы, по-моему, сто сортов, а одна колбасина такая огромная, как бревно, это уж не знаю для кого, вряд ли вообще в человеческих силах ее сожрать. И еще там всякие фрукты, настолько диковинные, что я и названий-то таких никогда не слышал, не то, что не видел. В общем, я ужасно загрустил, мне даже плакать захотелось, а Кшиштоф мне сказал, что он всех сюда водит, кто к нему приезжает из Советского Союза, что это экскурсия такая, и что все реагируют по-разному, одни становятся очень веселые, другие грустные, как я, например. А перед выходом он мне еще показал на старого немца в железных очках, похожего на бывшего эсэсовца и сказал жалобным голосом: "Видишь – стоит, старенький такой. Он войну проиграл, проиграл..."

Вчера мы с Веней ходили в гости к одному его знакомому режиссеру, там было много наших. Говорили даже, что будет маскарад. Я надел английские туфли на каблуке, черные брюки и сиреневую шелковую блузку. На Вене был галстук и шикарный шелковый костюм, этот костюм ему привез из Штатов Пусик. Волосы он уложил на косой пробор. Он совсем стал похож на иностранца. Я подумал, что он все же ничего, и с ним не стыдно показаться на людях. К тому же, у него хорошие манеры.

Была еще одна старая француженка по имени Франсуаза Саган. Марусик мне потом сказала, что это известная писательница. Она так ко мне подклеивалась, но я подумал, что она такая страшная, уж лучше мне с той старухой продолжать, она, по крайней мере, меня любит. Конечно, если бы я тогда знал, что это писательница и у нее много денег, я бы не свалял такого дурака. А то все так напились, и я тоже, и такое веселье стояло, просто кайф. Там был один наш, он то ли поэт, то ли философ, немного не в себе. Он уселся к Вене на колени. Веня его оттолкнул, а тот зацепился за какой-то гвоздь и порвал себе брюки, они оказались совсем ветхие. Хозяйка в шутку предложила ему надеть юбку, а он очень обрадовался, напялил ее на себя, встал на четвереньки и побежал под стол. Под столом он стал хватать меня за коленки. Но все же Веня ему понравился больше всех. Он вертелся вокруг него, целовал ему руки и повторял: "Пойдем, попиздим о Боге и о любви!" Вряд ли он был ему нужен, слишком старый и сумасшедший, но я заметил, что Веня с ним слегка кокетничал. А режиссер, такой изысканный, высокий, в очках и с бородок, мне сразу понравился. Он сел рядом со мной так, что его колено касалось моего, и таким вкрадчивым голосом стал мне что-то рассказывать, что я даже про Веню забыл! Потом мы с этим режиссером пошли ко мне, потому что у него дома жена мешает. Что за дивную ночь я провел! Давно мне уже так хорошо не было! Я даже про СПИД забыл. Утром проснулся, голова трещит, потому что вечером я все же немного перебрал. Я сразу же позвонил Вене, а он мне сцену устраивает. "Ты думаешь, этот старый козел Алянский уже сдан в тираж и никому не нужен! Ты думаешь, что меня можно бросать, как последнюю шлюху! Ты еще пожалеешь! Ты меня еще вспомнишь!" Как мне надоели все эти разборки! Господи, такой он занудный! Как будто мы с ним женаты уже десять лет!

Я сказал Марусику, что ей срочно нужно худеть. Она ужасно растолстела. Я сам за ней следил, звонил ей по телефону и спрашивал, что она ест. Один раз она ела пирожное. Я ей сказал: "Ты что, с ума сошла? Сейчас же прекрати это!" Она, вроде бы, послушалась. Она вообще меня всегда слушается, это приятно. Потом она, благодаря моим стараниям, все же похудела, и теперь я называю ее "моя стройняшка".

Я терпеть не могу толстых баб. Они такие отвратительные, меня от них тошнит.

Я тут все ходил в поликлинику, у нас врачиха как раз такая. Я очень плохо себя чувствовал, а она мне говорит: "Вы здоровы". Как будто, если я не работаю и мне не нужен больничный, то я уж и не должен обращать внимание на свое состояние. В поликлинике у нас жуткие очереди, и вот я сидел, сидел, и наконец вошел в кабинет, а она мне: "Ну что, опять пришли?" Я говорю: "Да, пришел! У меня болит вот здесь!" А она мне: "А откуда вы это взяли, что у вас болит?" Тут я просто растерялся. Откуда я взял, что болит!

Я пожаловался на нее в Горздрав. Я написал, что таким врачам не место в советском учреждении, что это садисты и вредители. Мне ответили, что разберутся, только не разобрались.

Вчера я опять ходил в эту поликлинику Я думал, что этой врачихи там нет, а она все там же сидит и ухмыляется. Она послала меня в больницу. Я пришел туда в приемный покой, думаю, может и полежать, подлечиться, к тому же там и кормят бесплатно. Там старуха с огромным животом лежала на топчане и стонала. Стонала она то совсем громко, то потише, ей, наверное, хотелось, чтобы к ней кто-нибудь подошел и облегчил ее страдания или, хотя бы, пожалел. К ней подошла санитарка, брезгливо на нее посмотрела и молча отошла. А врач, такой симпатичный, черненький, сказал мне: "Блинами обожралась. Мы приехали на "скорой", а у нее на столе стоит огромная бадья, пустая, а она сама лежит и стонет: "Я блинков поела, доктор," – Вот теперь здесь. Вам чего, молодой человек?" Я сказал, что меня прислала участковая врачиха, и что я плохо себя чувствую. Он на это ответил: "Совсем эта ваша врачиха охренела. Идите и так ей и передайте." Я не стал спорить и ушел, потому что мне совсем расхотелось в эту больницу, если там все постоянно так стонут, да еще штукатурка со стен осыпается. И положат в коридоре, я уж знаю. что это такое."

x x x

Длинный коридор стены из белого кафеля и пол из коричневого Потом длинная серая лестница выше выше потом двери решетка двери гремят замки и ключи.

Расплывшееся бородатое лицо с толстыми щеками... Глаза непонятно... Блока тоже многие считали сумасшедшим... Не знаю нам про Блока в институте не рассказывали...

В палате много кроватей похоже на школьный актовый зал Кровати стоят рядом как в супружеской спальне Он лежит на кровати привязанный полотенцем... Рядом бродит какой-то тип в пижамной куртке без штанов На соседней кровати кто-то отходит... В углу дикое хихиканье другой задумчиво ходит взад и вперед вытянув шею как индюк...

Ведь это Он Он был на кресте и здесь просто продолжение "Передайте пожалуйста письмо здесь рассказано как сварили Иванова Он был еще живой они его сварили". На конверте адрес Ленгорисполком Она берет письмо и быстро прячет в карман Сегодня день вообще-то не приемный но вам в виде исключения...

x x x

Вечер закончился. На костином выступлении были все марусины друзья. Последними вышли из зала марусина подруга Наташа, папа которой был членом Союза писателей, о чем Наташа сразу же всем рассказывала. Рядом с ней был ее муж, лысый и пьяный, потом еще наташины школьные друзья, среди которых и высокий костлявый уголовник, покрытый татуировками. Он рассказывал Марусе, как хотел ограбить Пассаж, и что самым трудным было приручить собак, которых спускали на ночь. Он долго ходил туда по ночам и кормил их мясом, потом, в один прекрасный день спрятался в туалете перед самым закрытием, а ночью вылез, набрал разного золота и драгоценностей, но выйти не смог, и утром его загребли менты. А один его друг переехал через финскую границу на своей машине. У него не было документов, а машина была бронированная и стекла особой закалки. И он со всей скоростью так – рраз! – и проскочил, по нему стреляли, но никто не попал. И он теперь живет в Финляндии и очень счастлив. Другого наташиного друга звали Митя. Митин папа был писателем, вообще Маруся заметила, что с Наташей в классе учились, в основном, дети одних писателей, кроме уголовника, и то кажется, у него был дядя-журналист. Это была какая-то особенная писательская школа.

У Мити были бледно-голубые глаза, из них как будто струилась какая-то голубая блевотина, лицо его было все покрыто гнойными прыщами, а на волосах был надет ремешок... С Митей была его жена Лара, та самая, которую Маруся все время встречала в пивной у Левы, потому что Лева был их другом, и к нему они ездили по утрам похмеляться.

У Наташи была большая квартира на Невском, потому что ее папе, как писателю, была положена дополнительная жилплощадь. Когда родителей не было дома, в этой квартире постоянно устраивались пьянки, и это происходило довольно часто, потому что писатель с женой ездил изучать жизнь в командировки то в Англию, то в Америку, а то и в Африку. Они с женой были даже во Франции и, кажется, познакомились там с самим Аденом Делоном, который, якобы, влюбился в наташину маму, в молодости бывшую настоящей красавицей. Особенно хороша у нее была задница. Наташа сама так и рассказывала, что ее папа на студенческом вечере видел, как танцевала наташина мама, которая тогда еще была юной студенткой, а она танцевала рок-н-ролл, и юбка у нее постоянно задиралась, и наташин папа обратил внимание на ее зад, который был просто идеальной формы и женился на ней и у них родилась Наташа. В туалете у них на стенке висела телеграмма от Алена Делона, написанная почему-то по-русски, там он изъяснялся наташиной маме в любви, и подписался: "Твой Ален".

Маруся вспомнила, как однажды седьмого ноября все ужасно перепились и вышли на балкон с криками "зик хайль!". По Невскому как раз шла праздничная демонстрация, и они стали бросать в толпу апельсины. Некоторые люди подбирали их и были даже довольны, но кому-то это не понравилось, и вызвали милицию. Наташа говорила, что, когда она открыла дверь, ей показалось, что милиционеров шестеро, а на самом деле их оказалось только двое, это у нее просто троилось в глазах. Тогда же, чуть позже, когда все вернулись в комнату, Маруся познакомилась с наташиным приятелем по кличке Геноссе. Его отец был крупным руководящим работником, а сам Геноссе очень любил третий рейх и коллекционировал фашистские ордена и медали. Маруся тогда сильно напилась, вспомнила, что говорил ей Костя, стала восхвалять Гитлера и даже кричать "Хайль!". Геноссе слушал ее, не сводя с нее глаз. А наташины подружки, хотя тоже были сильно пьяные, почему-то собрались бить Марусе морду, потому что у некоторых из них мужья воевали в Афганистане и "горели в танках". Наташа их тоже поддержала, потому что в войну ее отец был маленький, но уже ненавидел немцев и устраивал им всякие гадости вместе с другими мальчиками, и его чуть не поймали, об этом он потом писал и в книжках. А бабушка Наташи, Роза Абрамовна Гунькина, была соратницей Ленина, и Наташа, когда наливалась, часто рассуждала о том, не является ли она внучкой Ильича, ведь он вполне мог... Правда, Наташа не смогла встать со стула и так и заснула, упав головой на стол. Но утром она все равно сказала Марусе, чтобы она так больше не говорила...

У наташиной подруги Лены был новый муж, политолог из Москвы. Сперва у Лены был другой муж, но он оказался гомосексуалистом, и она рассказывала, что они напивались и трахались прямо при ней, а она им орала: "Ну, харэ при мне трахаться!" Она не могла сказать, что ей было противно, а просто как-то неприятно. Причем она утверждала, что ее муж трахался с Вадиком, который нравился Марусе, но Маруся не придавала ее словам особого значения. Лена была пухлая, розовая, с голубыми глазами и в очках. Один раз она напилась и пошла в туалет, а потом распахнула дверь, и все увидели, что она сидит на унитазе и у нее розовые пухлые ляжки, и она закричала: "Ну что, с кем я еще не спала?" Оказалось, что ни с кем не спала, но все уже были пьяные, и никому ничего не надо. Когда Лене надоел ее муж, она всем стала рассказывать, что он педераст, а он деликатно поправлял ее: "Не педераст, а гомосексуалист" и объяснял, что педерасты – это те, кто любит детей, потому что корень "пед" означает "детский", например, "педиатр". Лена хрипло хохотала. Наконец ей удалось найти себе другого мужа. Он был политологом и работал в Москве, и даже его обещали послать работать за границу. А Лена все говорила: "Думала ли я, когда доила коров, что буду женой политолога!" Никаких коров она, конечно, никогда не доила, это был просто поэтический образ. Потом она приехала из Москвы уже без мужа, просто навестить Наташу, и они, как всегда, налились. А там как раз был Митя, он накануне отвез свою жену домой спать из-за того, что она сильно напилась, и Митя уставился на Лену своими голубыми глазами. Лена сняла очки, и перед ней все расплывалось. Потом она ушла и завалилась спать. А через некоторое время, когда Наташа случайно заглянула в комнату, она увидела, что Митя раздел Лену и уже стянул с нее трусы, а теперь стаскивает трусы с себя, пристраиваясь к Лене сзади. Наташа закричала на него, что он устроил здесь притон, и Митя очень испугался и просил у нее прощения. А Лена так ничего и не почувствовала. Обычно Митя, когда напивался, запирался в сортире и там почему-то засыпал, и если кому-нибудь нужно было в туалет, приходилось ломать дверь. Обычно ударом ноги дверь вышибала митина жена Лара, у нее это получалось лучше всех, потому что у нее уже был опыт.

У Наташи было много приятелей, и все они тоже были дети писателей, а кое-кто и сам писал, и хотел тоже стать писателем. Один ее знакомый Славик тоже писал прозу, он даже давал Марусе почитать роман, в котором была очень сложная запутанная интрига и из которого Маруся только запомнила, что он очень образно и ярко описывает кошку, когда ей хочется сношаться, и еще переживания старого ветерана. Славик дружил с другим начинающим писателем Серполевым, а этот Серполев уже даже печатался в Москве в молодежном журнале. Маруся как-то ходила на вечер, где Серполев читал свои произведения. Вся публика в зале рассредоточилась по группам в пять-шесть человек, и все были заняты тем, что разливали по стаканам какую-то бурую жидкость с неприятным запахом. Серполев, шатаясь, поднялся на сцену и, чуть было не упав, встал на четвереньки. Так на четвереньках он и добрался до приготовленного стула. Он взял в руки какие-то бумажки, откашлялся и стал читать. Что он читает, было совершенно непонятно, потому что у него заплетался язык, ему закричали из зала: "Генка, ты что, охуел что ли, давай помедленнее!" На что он ответил: "Пошли вы сами все на хуй. Захочу, так и вообще читать не буду!" И нарочно продолжал бормотать еще более невнятно. Маруся не поняла ни слова, она сидела в третьем ряду, а перед ней сидел наглый еврей, который выступал со стихами вместе с Костей. Маруся потом его узнала.

Через некоторое время до нее дошли слухи, что Славик, приятель Мити, стал ведущим редактором в одном издательстве, которое финансировал ЦК ВЛКСМ. Он сразу же напечатал себе много визитных карточек, где на английском языке было написано "Redactor in chief", и всем их раздавал.

У Мити был сумасшедший дядя, он жил в соседней комнате, и иногда оттуда доносился тихий вой. Лара, оказывается, тоже была почти сумасшедшая, то есть у нее была сумасшедшая мама, и эта мама не давала Ларе спокойно жить. Один раз Маруся встретила Лару в троллейбусе, в руках у нее был полиэтиленовый мешок, в котором просвечивала бутылка портвейна. Лара сказала, что едет к Мите, ведь надо хоть с кем-то трахаться, а если Мите дать выпить, то он ее трахнет. Сам же Митя страдал клептоманией, об этом рассказывала Наташа, у которой он украл новые перчатки. Он вообще у всех баб, с которыми спал, что-то крал, наверное, на память. Однажды ему устроили настоящий скандал, когда он украл у одной женщины золотую цепочку, но он все равно ее не отдал.

Митя тоже писал стихи, он даже как-то читал их по пьянке, но никто ничего не понял. На одной пьянке, когда выпить было уже нечего, но магазины еще работали, все собрали деньги и послали Митю в магазин. Митя явился через час, без денег и без бутылки и стал рассказывать, что деньги потерял. Наташа долго допрашивала его, строго глядя ему прямо в глаза, но он только что-то мямлил и ничего не мог толком объяснить. Ему не поверили, но ничего не смогли сделать.

Вадик тоже был неизменным участником всем пьянок. Он очень нравился Марусе, он был такой красивый и веселый, он все время шутил Особенно ему нравилось танцевать рок-н-ролл. Наташу он очень любил и когда рассказывал о ней, никогда не забывал упомянуть, что у нее папа писатель. "Писатель, пися" – повторял наташин муж, качаясь на стуле. Все смеялись, а Наташа обижались. Она утверждала, что ее папа очень верно определяет сущность всех ее знакомых, ибо он писатель, а писатель – это инженер человеческих душ.

Один раз Наташа разбила бутылку сухого вина и муж собрался бить ей морду, и она рыдала и собирала осколки, стоя на четвереньках. Наутро она просыпалась с красными глазами и опухшим лицом, и они ехали похмеляться к Леве. Леве тоже очень льстило, что у Наташи папа писатель, и он поил ее пивом, сколько ей захочется, причем бесплатно. И с ней, конечно, и ее мужа и всех, кто приезжал Лева тоже часто бывал на пьянках у Наташи и всегда приносил с собой что-нибудь вкусное, например, икру, у него всегда были деньги. Ему очень нравилась подружка Наташи, худенькая Оля с вытянутым лицом и длинным носом. Она, когда напивалась, всегда валилась на пол, а Лева стоял и жадно на нее смотрел. Она специально так задирала руки, чтобы был виден ее живот, а Лева мрачно говорил: "Закрой свой пупок, он меня возбуждает", а Оля говорила "ах" и еще выше задирала руки. Она рассказывала Mapусе, что один раз была в гостях у одного известного и очень популярного телекомментатора и даже пила с ним. А привез ее туда председатель кооператива, в котором она работала, по национальности монгол. Под большим секретом Оля сообщила Марусе, что этот монгол ее трахнул. Она говорила, что он трахнул ее так замечательно, так замечательно. Оля просто не могла выразить свои ощущения словами и только повторяла, в истоме болтая головой: "Ах, Мурчик, как он меня трахнул!"

У Оли был муж с голубыми глазами, кривыми ногами и широким тазом, у него была реденькая бородка, а волосы зачесаны набок, он был грек, о чем сразу всем сообщал, он всегда ходил в вельветовых штанах цвета детского поноса. Наташа с гордостью рассказывала всем, какой он умный и красивый. Один раз к нему стал приставать Вадик, он клал руку ему на колено, гладил по спине, а тот все терпел и не выражал никакого неудовольствия. Потом они ушли в темную комнату, а там как раз спал политолог, вдруг оттуда послышался ужасный шум и вопли, все побежали туда и увидели, что рязъяренный политолог в ярости колотит их своими длинными, как у обезьяны, руками и вопит: "Пе-де-расы, блядь, ненавижу, убью!" Его стали урезонивать и успокаивать, но он обзывал всех и пытался дать по морде Марусе. Потом Вадик с мужем Оли куда-то исчезли, но Оля говорила всем, что ее муж не педераст, а напротив, не дает ей спать всю ночь, что, конечно, Вадик к нему приставал, но что он послал его на хуй. А как было на самом деле – никто не знал. Потом Наташа рассказывала Марусе, что она трахается с олиным мужем и что это очень приятно, а Оля ему надоела. А олин муж как-то по пьянке рыдал и говорил Марусе: "Я люблю свою жену и ребенка, почему мне мешают жить спокойно!" Маруся и не знала, что у них есть ребенок, но оказалось, что есть, олигофренический мальчик, уже успевший сняться на обложке журнала "Здоровье", ему было пять лет, но он говорил только два слова: "Дай!" и еще "Уйди!".

Наташа занимала у всех деньги, потому что водка стоила дорого, и денег не хватало. Деньги потом она никому не отдавала, а, если у нее начинали требовать, говорила: "Какие мелочные, ничтожные люди! Какое обывательское сознание!", но денег все равно не отдавала. Наташин муж был портной, он шил брюки на дому, но, когда он пил, ему было не до шитья. Однажды он пригласил к себе Марусю. Наташа тогда была в больнице, ее положил туда папа, потому что у нее было что-то с печенью. И ему одному было скучно. Когда Маруся пришла к нему, он принимал душ. Потом вышел оттуда с мокрыми волосами и тихо с тоской сказал: "А черт, выпить бы!" Денег у него не было, и выпить тоже было нечего. Маруся ушла, потому что не знала, что с ним делать. Оля рассказывала Марусе, что она трахалась и с ним тоже, и что это было очень приятно, а он, наоборот, рассказывал всем, что Оля – ужасная дура, и у нее куриные мозги.

Вадик же со всеми был в хороших отношениях, его любили все, он танцевал со всеми без устали, мог выпить очень много, и не пьянел. У него были густые усы и голубые глаза. Он очень приятно целовался. Маруся по пьянке предложила ему жить у нее, потому что в квартиру, которую он снимал длительное время, приехали хозяева и его выгнали. Он сразу же согласился, потому что Маруся предложила ему жить бесплатно, он долго благодарил Марусю, и они целовались. У Маруси, правда, уже жил Костя, но ей казалось, что места хватит на всех, и что в этом ничего такого нет. Вадик быстро переехал к ней. Костю это ужасно разозлило, но он ничего Марусе не сказал. Она чувствовала, что ему это не нравится, и она боялась, что он набросится и будет ее душить, но все равно она хихикала с Вадиком. А тут как раз у Кости был день рождения. Пригласили гостей. Пришла алкоголическая поклонница Кости Тоня и подарила затрепанную книжечку о поэзии. Тоня внимательно рассматривала этикетки на всех бутылках и с нетерпением уселась за стол.

Однажды, перед тем, как попасть в дурдом, Костя написал стихотворение, в котором приглашал ее на свидание к мосту, была уже поздняя осень, и шел снег. Она не пришла, потому что решила, что это просто стихотворение, а для Кости это была записка, переполненная символами и разными намеками, и он стоял и ждал ее, ждал до позднего вечера, он ужасно замерз, и на голове у него вырос сугробик, а она все не шла. Потом он позвонил Марусе и спросил. "А что, эта дура не придет, что ли?" Маруся тогда очень удивилась, она вообще не знала, какая дура, а Косте казалось, что все уже давно должны обо всем знать. Потом Маруся познакомилась с Тоней, и они даже пили вместе. Тоня приходила только тогда, когда у Маруси была выпивка, и оставалась, пока не выпивала все. Костя во время прогулок с Тоней тоже заходил в разлив и покупал ей двести грамм. Когда-то Косте она даже нравилась, он был в нее влюблен. Тоня была худая, с черными, расчесанными на прямой пробор и уложенными сзади в небольшой пучок волосами; по бокам свисали черные пейсы, а на макушке проглядывала небольшая плешь. Костя говорил, что она похожа на женщин начала века, такая декадентка, нервная и издерганная, к тому же, она все время курила.

На костин день рождения пришли Наташа со своим мужем и еще одна подружка Кости, интеллигентная и образованная девушка в очках, Нина. Костя все время говорил с ней по телефону, это продолжалось иногда часами. А она засыпала у телефона, и трубка выпадала у нее из рук. Одно время она встречалась с молодым человеком, который очень хорошо разбирался в психологии людей, он говорил, что он высший магистр всех темных сил. Потом они с Ниной поссорились из-за того, что ей на работе повысили зарплату, а ему не повысили, и он вопил, что Нина еще будет ползать перед ним на коленях. Когда же у него это не получилось, он стал биться в истерике и кричать, что Нина засадила его в банку, и все его сверхъестественные силы пропали. Потом, когда Костя попал в дурдом, Маруся ей звонила и рассказывала, а Нина вдруг вздохнула и сказала: "Какая у тебя насыщенная жизнь! Как я тебе завидую!" Маруся очень удивилась.

Пришла Смотрова и ее друг Ленчик. Еще пришла фиктивная жена Вадика, благодаря которой он прописался в Ленинграде, потому что сам был из города Кириши, и его не брали в аспирантуру без ленинградской прописки. Жена эта тоже была не из Ленинграда, а откуда-то с Кавказа, ее отец, очень богатый художник, заплатил восемь тысяч, и она сначала фиктивным браком сочеталась с каким-то художником из Ленинграда, а потом уже с ним развелась и вышла замуж за Вадика. Она все время всем жаловалась, что у нее не может быть детей, потому что у нее что-то там не в порядке по части гинекологии и даже всхлипывала при этом, а Вадик ее жалел.

Все выпили. Начали с водки, потому что на этом настаивала алкоголическая поклонница. Она вся тряслась от нетерпения, а потом стала гладить Костю по голове и говорить, что у него платиновая головка, что у него голубые глазки, что он такой красавец и все пыталась его поцеловать, а Костя морщился и отворачивался. Маруся пошла плясать с Вадиком, сзади за Вадика цеплялась его фиктивная жена, и он умудрялся целоваться и с Марусей, и с ней. Интеллигентная приятельница Кости визжала где-то в углу, а потом тоже повисла на Вадике. Вадик удовлетворенно похохатывал и обнимал всех троих девушек. Маруся заметила, что Кости за столом уже не было и слышала, как хлопнула входная дверь. Он уже давно сидел очень мрачный. Никто, кроме нее, не заметил, что Костя ушел, веселье продолжалось.

Маруся вышла в коридор, и вдруг на нее обрушился страшный удар, прямо в глаз. Маруся завопила и зарыдала, это был Костя, он незаметно вернулся и теперь стоял в углу, бледный и злой. Он размахнулся и ударил Марусю еще раз, изо всех сил. Маруся завизжала и завопила еще громче. Она подумала, что Костя снова рехнулся и сейчас ее задушит, а он, действительно, прошипел, что убьет ее. Марусины вопли никто не слышал, в комнате гремела музыка, раздавались визг и хохот. Костя еще раз дал Марусе в глаз и выскочил из квартиры на лестницу. Марусе уже не хотелось веселиться, она ушла в ванную и там рыдала, потом заснула на полу. Утром, когда она вышла, она увидела, что Костя сидит на диване, а в другом углу сидит Вадик и насвистывает песенку. У Кости под глазами были черные круги, он, наверное, не спал всю ночь. Маруся посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась – у нее весь глаз заплыл желтым, фиолетовым и даже черным, совсем как у Тани, подруги того грузина с улицы Костюшко. Она вошла в комнату и тоже села на диван, подальше от Кости. Тут они с Вадиком посмотрели друг на друга и расхохотались. Костя же вскочил с дивана и включил магнитофон, заиграла песня "Я жиган ростовский", под которую вчера все так весело и безмятежно танцевали. Вадик опять стал весело притоптывать ногой и подпевать. Когда песня кончилась, Костя перекрутил и поставил ее с самого начала, его глаза сверкали, зрачки были сильно расширены. Марусе стало страшно и хотелось, чтобы он поскорее ушел, но он не уходил, а все ставил и ставил эту песню про жигана.

Через день его забрали в дурдом.

x x x

"Все-таки, у Вени уже старческий маразм. Он так ходит и ручки держит, как какое-то животное. Бывают такие животные, кролики или суслики, и они так держат лапки. И он все время такой согнутый, и ручки у него вот так. Мне мой знакомый Пусик рассказывал, что видел его в "Октябрьском". На нем был замечательный, дивной красоты фирменный костюм, он шел, весь согнутый и загребал ногами, а ручки он держал так, и в одной у него висела программка, и каждый, посмотрев на него, мог сказать: "Вот идет старый педераст!" А походка у него такая, именно педерастическая. Он все мне не может простить, что Эдвин ему не вернул тысячу марок, ну а я-то здесь при чем? Пусть он с ним и разбирается. Он говорит, что я его на каждом углу говном поливаю. Это он меня, скорее, поливает, мне столько уже рассказывали. Мне даже и звонить ему не хочется, только настроение портить. Оно у меня и так дерьмовое стадо, как я приехал сюда из Западного Берлина, как посмотрел на наши улицы, какая здесь грязь! А какие у всех рожи! Я понял, что мы все живем в огромной психбольнице. Когда я посмотрел на людей на улице – у всех красные возбужденные лица, блестящие глаза, каждый готов тебя вдруг ударить, или сам ждет удара палкой. Настроение может каждую минуту измениться. Взгляды у всех ненормальные, сумасшедшие, так и сверлят тебя, так и лезут. Все носятся с огромными мешками и куда-то торопятся, толкаются.

В Западном Берлине не так. Я жил там целых семь месяцев, я уж могу судить. Там все вежливые, на улицах чистота и дома тоже, там нужно драить все до блеска. Раньше я думал, что у меня в комнате чисто, а теперь вижу, что это настоящий свинарник. Мы здесь и не замечаем, что живем как свиньи.

Кем я только не работал: уборщицей, мыл окна, красил стены. Прямо как Горький в людях. Это были мои университеты.

Я работал там продавцом в большом магазине "Sir". Это очень старая фирма, она была еще до всех войн и всех революций. Вся мебель там старинная, чуть ли не XV века. А обыкновенное мусорное ведро, в которое бросают бумажки, совершенно неподъемное, из бронзы, по-моему. Продавец целый день должен стоять, и спина у него должна быть прямая. Голову надо мыть каждый день, чтобы у тебя обязательно были выспавшиеся глаза и свежее лицо. Все продавцы там одеты в одежду, которая продается в этом магазине. Мне ее тоже давали, но купить я ее не мог, и перед уходом вешал ее там на вешалку, а утром опять надевал. Туда приезжали покупатели на "БМВ" и "Роллс-Ройсах", а я должен был им все время улыбаться и кланяться. Нужно было рассыпаться перед ними, чтобы заставить их открыть кошелек. Их поили кофе и шампанским и все бесплатно. Он выбирает себе тряпку, а ты его спрашиваешь: "Не хотите ли вы пить? Не хотите ли вы ссать?"

Хозяину магазина двадцать шесть лет. Магазин ему мама подарила. У мамы пять таких магазинов, и один она подарила сыну. Сын сам не очень, такой черный, на еврея похож. Довольно страшный.

Там у них все по часам. Каждое утро я знал, что на этом углу обязательно увижу старого хрыча с собачкой. Значит, уже полвосьмого. А если я иду, и этот хрен с собачкой уже завернул за угол, значит, я опаздываю на работу.

Одно время я работал в продовольственном магазине, который открывался в шесть утра, и мне нужно было вставать в полпятого, чтобы приходить вовремя. Я стоял там за прилавком и продавал всякую мелочь. Но считать я должен был в уме и очень быстро, когда я принес калькулятор, хозяин мне сказал: "Нельзя!" Почему – непонятно! Я должен был считать только в уме. А попробуй сосчитай, я и по-русски-то в шесть утра не очень сосчитаю. Я там долго не выдержал и ушел.