Текст книги "Рапорт из Штутгофа"

Автор книги: Мартин Нильсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Всю нашу группу отвели в старый лагерь, где заключённых уже построили в две шеренги. Мы встали па левом фланге и едва успели оглядеться, как нам стало ясно, что многие наши товарищи отсутствуют.

Теперь мы были уверены в том, что они бежали.

Как только нас построили, появился человек-обезьяна с каким-то ещё более высокопоставленным представителем расы господ и датским начальником лагери. Датчанин был бледен, но в общем спокоен. Немецкий унтер-офицер начал ощупывать его карманы и вытащил револьвер. Ни один мускул не дрогнул па лице начальника лагеря.

Высокопоставленный офицер разразился площадной бранью. Правда, понял я но слишком много, ибо он тоже не говорил, а невнятно рычал. Я лишь уловил, что начальник лагеря снюхался с беглецами, что все мы сборище бандитов, которых нужно расстрелять на месте, и вообще датчане ещё хуже поляков.

Пока он изрыгал проклятья и угрозы, наши родные и близкие, а также датские полицейские из лагерной охраны стояли возле здания администрации и слушали. Когда же запас его ругательств в конце концов иссяк, началась перекличка заключённых. Перекличку проводил начальник лагеря, но поскольку иностранных языков он, очевидно, не знал, в качестве переводчика он использовал одного лагерного полицейского. Кстати, этот полицейский проявил необыкновенное умение приноравливаться к обстоятельствам.

Медленно и монотонно читал начальник лагеря наши имена. Услышав своё имя, заключённый отвечал «Та» и делал несколько шагов вперёд. Когда ответа не было, немецкие офицеры начинали неистово ругаться. Это повторилось раз сто, и всякий раз, когда отсутствующим оказывался кто-либо из наших самых известных товарищей, строгое лицо датского чиновника чуть светлело.

Во время переклички он пару раз пропустил ярко выраженные семитские имена, которые принадлежали нашим еврейским товарищам. Это уловка была разоблачена, и комендант лагеря, злорадно потирая руки, рявкнул:

– Ага! Jude![12]12
  Еврей! (нем.)


[Закрыть]

После переклички комендант прокричал:

– Предупреждаю: за каждого, кто попытается бежать, будет расстреляно трое заключённых.

Переводя слова немецкого коменданта, датский полицейский кричал так же громко и, по-видимому, испытывал при этом такое же глубокое удовлетворение, как и его новый начальник.

По меньшей мере девяноста заключённым удалось совершить побег. После переклички мы разбрелись по лагерю и, прежде чем нас отвели обратно в бараки, все уже знали о том, что здесь произошло. Примерно в половине третьего ночи немцы заняли новый лагерь. Немецкий комендант решил, что весь Хорсерэд теперь в его руках. А когда они спохватились и бросились занимать наконец старый лагерь, около сотни наших товарищей успели бежать. Это произошло за несколько часов до рассвета. У коменданта были все основания прийти в бешенство.

Последним из бежавших удалось перебраться через ограждение лишь в половине шестого утра, что было очень рискованно.

Когда через некоторое время нас отвели обратно в новый лагерь, мы впервые познакомились с изобретённым нацистами понятием «организовать», что на всех других языках означает просто «украсть». Авторучки, часы и другие вещи, которые мы оставили в новом лагере, бесследно исчезли. Их «организовали» солдаты расы господ.

Шли часы; мы убивали время за разговорами, собираясь небольшими группами по три-четыре человека в одной комнате. Кое-кто получил посылки. Одному из товарищей разрешили подойти к ограждению и поговорить с женой. В столовую мы ходили сомкнутым строем, а справа и слева на нас смотрели стволы пулемётов. Между столами прохаживались два унтер-офицера, вооружённые автоматами.

Прошло ещё несколько часов. Наши усталые, напряжённые нервы требовали покоя. Наконец мы улеглись. И, наверное, в эту ночь спали почти все заключённые… в эту первую ночь, проведённую под непосредственной «защитой» расы господ.

2. ТРЕВОЖНЫЙ АНТРАКТ

С 29 августа по 2 октября 1943 года все дни были заполнены тревожным ожиданием: как же решится наша судьба? Несмотря на непроницаемый заслон, который был немедленно создан вокруг лагеря, мы узнали, что в ночь с 28 на 29 августа с необычайной силой проявилась воля датчан к сопротивлению. Остатки датского флота были либо затоплены собственными командами, либо ушли в Швецию. К нам в лагерь проникали более пли менее достоверные слухи, из которых можно было сделать только один вывод: чем чаще немцы чинят произвол и насилия, тем твёрже становится решимость датского народа бороться за свою свободу и независимость. Доходили до нас также слухи о новом, успешном наступлении Красной Армии.

Принимая во внимание все эти факторы и зная о бегстве наших товарищей из Хорсерэда, мы нисколько не сомневались в том, что рано или поздно нас отправят в Германию.

Но когда и как?

На второй или третий день после того, как немцы заняли Хорсерэд, сам генерал Ханнекен приехал инспектировать лагерь. Когда он появился, мы сидели в столовой И завтракали. Здесь мы впервые увидели воочию весь этот бездушный и закостенелый прусский церемониал, всю систему механического подчинения, с которой впоследствии так хорошо познакомились.

Когда генерал вместе со своим штабом вошёл в столовую, один из офицеров щёлкнул каблуками и гаркнул:

– Achtung!

При этом обе его ладони взметнулись вверх, и мы поняли, что должны встать. Фон Ханнекен вышагивал вдоль длинных столов с холодным, непроницаемым лицом. Он смотрел на наши тарелки такими же голодными глазами, как и его солдаты, когда они дежурили в столовой.

– Вы живёте, как боги, – вот и всё, что он сказал, но с того самого дня наш пищевой рацион стал неуклонно ухудшаться.

А вскоре разнёсся слух, будто, инспектируя женский лагерь по другую сторону дороги, генерал заявил, что немцы не воюют с женщинами. Через несколько дней наших девушек перевели в тюрьму Вестре, и почти одновременно они узнали, что их увезут в Германию.

Немецкое подразделение, которое непосредственно осуществляло захват лагеря, оставалось в нём всего дня два. Это было одно из боевых армейских подразделений, и его заменили новобранцы, то есть юнцы от шестнадцати до восемнадцати лет. Их офицеры, правда, были гораздо старше.

Уже на этом этапе войны мы получили довольно ясное представление о том, что такое боевой дух и моральная стойкость немецкой армии. Эти мальчики, с которыми нам приходилось говорить, уже отбыли одно– и двухгодичную трудовую повинность, после чего на них надели военную форму. Сначала их послали на несколько месяцев в Польшу для военной подготовки и несения караульной службы. К нам они прибыли из Норвегии. Их обязанности оставались прежними: караульная служба и дальнейшее изучение военного дела. В свободные часы, которых было совсем немного, они маршировали, занимались строевой подготовкой, отрабатывали ружейные приёмы. Ни сами новобранцы, пи их офицеры не скрывали, что в самое ближайшее время их пошлют на Восточный фронт.

В лагере они пробыли недолго, но этого было достаточно, чтобы мы поняли, что происходит сейчас в третьем рейхе. Однажды, когда в лагерь пришла полевая почта, мы наблюдали следующую картину. Молодой солдат, ещё совсем мальчик, сидел на лестнице, ведущей и караульное помещение, и читал письмо. Вдруг он уронил голову на колени и расплакался, как только может плакать очень одинокий ребёнок. Один довольно славный молодой фельдфебель, который в этот день был начальником караула, сел рядом с юношей, обнял его за плечи и стал утешать. Постепенно тот успокоился, и оба они пошли в караульное помещение. Как оказалось, в письме было извещено о том, что вся семья молодого солдата погибла по время бомбёжки.

Другой солдат сказал кому-то из заключённых, что лучше умереть или быть расстрелянным на месте, чем жить так, как живёт он.

Ему семнадцать лет, а жизнь уже потеряла для него всякий смысл!.. Да, по-видимому, расшатывался самый фундамент третьей империи.

Многие солдаты совершенно серьёзно заявляли, что предпочли бы быть на нашем месте, на месте заключённых Хорсерэда.

На другой день после прибытия новобранцев молодой фельдфебель разрешил заключённым, которые раньше жили в старом лагере, пойти туда под конвоем и забрать вещи, брошенные там, когда их перегоняли в новый лагерь.

– И заберите вещи, оставленные вашими бежавшими товарищами. Берите всё, что вам может понадобиться. После нас придут зелёные полицейские отряды, а там, где ступит их нога, уже трава не растёт, – сказал фельдфебель, провожая нас в старый лагерь.

Через несколько дней, стоя возле ограждения, я увидел, как большие грузовики с полицейскими в зелёной форме сворачивают с дороги на широкую площадку перед лагерем.

– Чёрт побери, – пробурчал фельдфебель, который стоял по другую сторону ограждения, – чёрт побери! Я думал, что мы хоть несколько недель отдохнём здесь, а теперь чёрт принёс этих проклятых полицейских. Значит, нас отправят на Восточный фронт.

Он оказался прав. На следующее утро, часа в четыре, может быть в пять, нас безжалостно разбудили и построили во дворе лагеря. За ограждением прохаживались небольшими группами полицейские в зелёных мундирах с винтовками в руках.

Зачем они нас построили?

Я сразу подумал: нас отправляют в Германию. Многие товарищи решили, что ночью опять кому-то удалось бежать и кто-то из заключённых поплатится за это головой.

На самом же деле армия просто передавала лагерь полицейским войскам.

Через несколько часов юные новобранцы строем уходили из лагеря на Восточный фронт. Многие из них даже не пытались скрыть своих слёз. Когда их колонна повернула на дорогу в Хельсингер, раздалась команда: «Три-четыре!» Это означало, что надо запевать строевую песню. Так с песней плачущие юноши третьего рейха покидали Хорсерэд, направляясь на Восточный фронт.

Уже через несколько дней после того, как немцы заняли Хорсерэд, они снова начали заселять опустевший старый лагерь. На этот раз речь шла о гораздо более видных политических фигурах, чем мы. Это были всем известные личности. Особенно много собралось там консервативных политических деятелей, членов ригсдага и журналистов. Среди них было несколько социал-демократов, по этих вскоре освободили. Постепенное заполнение старого лагеря означало, что нам придётся работать. Ибо, как сказал жирный, похожий на Геринга начальник полицейских отрядов:

– От работы ещё никто не умирал; работа – благословение божие.

Прошло полтора-два месяца, и мы ежедневно могли видеть, как люди падают замертво от непосильного труда.

Однако этот приказ позволил нам установить связь с остальными заключёнными нового лагеря, о чём мы отнюдь не жалели. Вся наша работа, если только это можно назвать работой, заключалась в том, что мы убирали и чистили бараки в старом лагере как для новых заключённых, так и для полицейских отрядов, которые один за другим прибывали в Хорсерэд из Копенгагена. Насколько мы могли судить, немцы решили превратить лагерь Хорсерэд в своего рода полицейскую базу для Копенгагена и всей Северной Зеландии.

Таким образом мы получили возможность познакомиться с солдатами гитлеровских полицейских подразделений. Сначала можно было предполагать, что в военном и моральном отношении это настоящая элита третьего рейха. Но при ближайшем рассмотрении всё оказалось далеко не так. Почти всем солдатам перепалило за сорок. У многих, на рукаве была нашивка с надписью «Холм». Это были остатки немецких войск, которые зимой 1941–1942 года Красная Армия окружила в городе Холм, к югу от озера Ильмень. Потом их отправили в тыл, чтобы они отдохнули и набрались сил. И вот они прибыли в Данию.

От них мы впервые услышали выражение, которое во время войны стало крылатым. Оно было очень характерно и для немецкой армии и для всего немецкого народа; в Штутгофе мы слышали его на каждом шагу и в меру своих сил старались ему следовать:

– Не надо торопиться, времени достаточно.

Когда во время работы в старом лагере нам надо было, скажем, перенести из одной комнаты в другую стол шириной в полметра и в метр длиной, полицейские считали, что нести его должны минимум два человека, не считая, разумеется, солдата, который будет приглядывать за ними:

– Не надо торопиться, времени достаточно.

Во время работы я говорил со многими солдатами полицейских отрядов. Наедине со мной они были очень откровенны, но в обществе друг друга замолкали.

Они были убеждены в том, что война проиграна и окончится ещё в этом году. Я спросил одного немца из Рура, бывшего хозяина гостиницы, все ли немецкие солдаты думают так же.

– Все, – категорически ответил он. – Война кончится, и мы вернёмся домой. А вы соблюдайте спокойствие и не делайте глупостей, тогда вас отпустят ещё до рождества.

Естественно, подобного рода высказывания и слухи, которые просачивались в лагерь, вселяли в нас бодрость и убеждали в том, что через каких-нибудь два-три месяца немцы будут разбиты. Впоследствии мы узнали, что такое террор и какое пагубное действие он оказал на немецкий народ.

Офицеры полицейских подразделений были совершенно не похожи на своих солдат. На подчинённых они орали так же, как и на нас, и при этом всегда приговаривали:

– Нашим солдатам на Восточном фронте приходится гораздо хуже.

Довольно странный аргумент для политических заключённых, находящихся в плену у расы господ. Однажды я случайно присутствовал при словесной перепалке, которая произошла между несколькими рядовыми и одним из самых крикливых офицеров. В конце концов они заявили своему командиру:

– Если у тебя есть желание попасть на Восточный фронт, попроси, чтобы тебя послали добровольцем. Мы уже там были и вовсе не жаждем попасть туда снова.

Достоверных сведений о ходе войны мы теперь почти не получали. Казённые радиоприёмники у нас отобрали иод тем предлогом, что, несмотря на ограничители, они по-прежнему были чертовски чувствительными и могли принимать заграницу… В общем это соответствовало действительности. Наши маленькие коротковолновые приёмники, которые мы незаконно доставили в лагерь, нам пришлось уничтожить самим, чтобы немцы не нашли их. Таким образом, единственным источником информации для нас остались датские газеты, которые с 29 августа стали ещё более германизированными, чем были раньше.

Шли недели. Мы делали всё, чтобы не пасть духом. Но настроение было подавленное. Почти все мы провели в заключении уже более двух лет, и теперь мы чувствовали, что вот-вот совершится то, чего мы ждали и боялись с того самого дня, как датское правительство приказало взять нас под стражу.

В конце сентября я узнал от немцев, что умер мой отец. В эти дни я уже свыкся с мыслью, что следующий пункт на пути моих долгих мытарств по тюрьмам и лагерям будет называться:

– Германия!

3. ОТЪЕЗД В ТРЕТИЙ РЕЙХ

2 октября 1943 года, около четырёх часов утра, когда ещё только начинало светать, во все двери бараков застучали винтовочные приклады и послышались отрывистые голоса солдат.

– Через полчаса быть готовым к отъезду! Через полчаса быть готовым к отъезду! С собой взять только самое необходимое: в машинах нет места для барахла.

Мы вскочили на ноги. Быстро оделись. Потом некоторые снова разделись, чтобы сменить нижнее бельё пли надеть на себя побольше всяких вещей. Одни доверху набивали чемоданы, другие, в том числе и я, решили вообще ничего не брать с собой. Я механически сунул кое-что в портфель, даже не соображая, что это за вещи и зачем я их кладу… Фотографии сына я спрятал в конверт, а конверт сунул в карман.

Светало. С несколькими товарищами мы вышли из бараков. Но смотреть было не на что. И мы вернулись. Некоторые стали завтракать, воспользовавшись собственными продовольственными запасами. Должно быть. все сырые яйца, какие только остались в наших бараках, были поглощены в это утро. Мне есть не хотелось. И я снова вышел на воздух.

– Ну, что ты обо всём этом думаешь? – спрашивали меня товарищи, которые, как и я, шагали взад и вперёд перед бараком.

Что я думал? В глубине души я нисколько не сомневался в том, что теперь нас увезут в третий рейх. Произошло всё то, чего я опасался, о чём писал в бесчисленных письмах нашим властям и политическим деятелям с первого дня моего заключения, ни разу не получив ответа. Теперь пришёл ответ. Нас увозят в Германию, в ад.

– А я надел тёплый жилет, который, как ты помнишь, мы всё-таки отвоевали у лагерного начальства, – послышался где-то совсем рядом голос Яуэрта. – Ведь никогда не знаешь, какие холода стоят там, куда ты едешь.

Яуэрт был прав: никто из нас не знал, холодно или жарко там, куда нас увозят.

И всё же до последней минуты многие надеялись, что нас далеко не увезут. Уже давно ходили слухи, что на побережье Северной Зеландии возводятся укрепления и в этой связи здесь будет дислоцировано не менее 25 тысяч солдат и офицеров. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что Хорсерэд превращается в военный лагерь.

Время шло. Неутомимо и бесцельно мы бродили по лагерю, почти все одетые в своё самое лучшее платье, с чемоданами и сумками в руках. И ждали, ждали, ибо таков уж удел заключённого – ждать.

Между семью и восемью часами утра началось какое– то движение. На шоссе со стороны Хельсингера появилось несколько немецких грузовиков, крытых брезентом, автобус и две легковые машины. Они свернули с шоссе и подъехали к лагерю. Из первой легковой машины вышел человек в эсэсовской форме. Я знал его. В декабре 1942– январе 1943 года мне пришлось познакомиться с ним в тюрьме Вестре в отделе гестапо. Тогда он был в штатском. Звали его Йенш. Теперь он выступал в роли эсэсовца – в каком чине, я не разобрал. Стоило мне взглянуть на него, как все сомнения сразу отпали.

Да, нас отправляли в Германию.

Командование взяли на себя эсэсовец и полицейский капитан. Нас выстроили в две шеренги. Громко и отчётливо эсэсовец объявил, чтобы все престарелые и больные вышли из строя, так как их повезут в автобусе. Какая трогательная забота! Прежде всего она должна была произвести впечатление на датских санитара и медицинскую сестру, которых оставляли в лагере и которые, судя по всему, слышали громогласное заявление эсэсовца.

Всех остальных разделили на группы по 40–50 человек, под сильной охраной вывели из лагеря и загнали в большие грузовики. 4–5 солдат, вооружённых автоматами, разместились в каждом грузовике таким образом, чтобы держать под наблюдением сразу всех заключённых.

И вот мы двинулись. В своё время датские власти привезли нас в Хорсерэд; теперь немцы увозят нас отсюда.

Дождь и туман ещё более усиливали ощущение обречённости, которое и без того угнетало нас. Было холодно, дул ветер. Брезент развевался и хлестал по лицу. Мы ехали в Копенгаген и за всё время пути едва обменялись несколькими словами.

В Копенгаген мы въехали по шоссе Люнгбю. В эти ранние утренние часы лишь немногие жители заметили, что на дороге происходит нечто необычное. (Во всяком случае, нам так показалось.) И всё же некоторое время за нами ехал какой-то велосипедист. И уж он-то прекрасно отдавал себе отчёт в том, что происходит. Это был один из наших товарищей, которым удалось 29 августа бежать из Хорсерэда.

Когда мы свернули к замку Кастеллет, кто-то из сидящих позади меня сказал, что, возможно, нас временно переводят туда. Но нет. Мы выехали на набережную Лангелинье, которая вся была оцеплена войсками. У самого мола стояло большое судно; на его мачте развевался флаг со свастикой. По палубе расхаживали гестаповские офицеры с револьверами в руках. Возле судна вереница машин остановилась.

Под окрики и ругань немцев мы соскакивали с грузовиков. Теперь не было и речи о заботливом отношении к престарелым и больным. Ведь здесь не было посторонних. Гестаповские офицеры направили на нас револьверы и приказали подняться по крутым мосткам на судно.

Я описываю всё как было. Осенний день, мрачный и дождливый, свастика, развевающаяся над кораблём, размахивающие револьверами гестаповцы, ощущение надвигающейся катастрофы – от всего этого больно сжалось моё сердце, когда я поднимался по мосткам. Наверное, ни разу в жизни мне не было ещё так бесконечно тяжело, как в то утро, когда я думал, что в последний раз стою на датской земле.

Как только мы поднялись на палубу нацистского судна, гестаповцы, изрыгая проклятия, загнали нас в носовую часть корабля. Там стояли два высоких нацистских офицера, которые, направив на нас револьверы, заставили отдать им табак и сигареты, оставшиеся в наших карманах или багаже.

– Выворачивай карманы. Если попробуешь что-нибудь спрятать, я тебе всю морду разобью, – сказал представитель расы господ, когда очередь дошла до меня.

Револьверами они загоняли нас в носовой отсек, а оттуда в самый нижний трюм. Он был расположен на несколько метров ниже уровня воды и на целых десять метров ниже верхней палубы.

Спускаться по крутым трапам с багажом в руках было невозможно, поэтому все наши чемоданы и пакеты просто сбрасывали в трюм. При падении они раскрывались, а всё их содержимое оказывалось разбросанным по грязному полу.

За несколько минут все 143 заключённых были загнаны в самую глубь судна, как можно дальше от поверхности воды.