Текст книги "Жизнь мага. Алистер Кроули"

Автор книги: Мартин Бут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

На протяжении тех лет, когда шло формирование личности Кроули, мальчику внушали, что каждый, кто верует иначе, чем «плимутские братья», делает это из желания сгореть на костре. Неудивительно, что он жил в страхе и трепете перед грехом. Однажды это проявилось в виде приступа ужаса. Мальчик играл в саду, а когда вернулся в дом, обнаружил, что он пуст. Это испугало его: в семье Кроули считалось, что второе пришествие Христа совсем близко, поэтому ребёнок решил, что Христос наконец прибыл, забрав всех с собой и забыв его одного. Такая атмосфера в семье неизбежно искажала мировоззрение и характер Кроули.

Деятельность Эдварда Кроули не ограничивалась молитвенными собраниями, которые он устраивал у себя дома. Помимо этого, он писал, редактировал, финансировал и издавал брошюры религиозного содержания, которые затем распространял, раздавая их людям на улице или высылая по почте. Одним из таких печатных изданий была почтовая открытка, озаглавленная «Последние слова бедной Анны». Анна, служанка деда Кроули, умерла в бреду со словами раскаяния о своей потерянной жизни. Эти её слова впечатлили всю семью, включая Эдварда Кроули, который был захвачен идеей смерти. Буклет, составленный им в 1865 году, был озаглавлен «Плимутское братство (так называемое), Кто они такие – Их вероучение – Способ богослужения – и т. д.». Напечатанный на улице Патерностер, где располагались лондонские типографии, такой буклет стоил пенни и возвещал близкое крушение официальной христианской церкви и приход Антихриста.

Не удовлетворяясь публикацией вероучения Плимутского братства, Эдвард Кроули проповедовал его устно. Живя в Лемингтоне, он часто прогуливался по сельским местам Уарикшира, заговаривая с прохожими, проповедуя на деревенских улицах и стуча в двери домов, чтобы вручить людям свои брошюры или рассказать о спасении. Позже он продолжил эту деятельность в деревнях и сёлах Суррея. Иногда его сопровождал сын, наблюдая, как отец «вовлекал в беседу перспективных, с его точки зрения, незнакомцев, ставил диагнозы их духовных недугов и прописывал лечение, вносил их адреса в свою записную книжку, чтобы потом годами вести с ними переписку и высылать им по почте религиозную литературу». Иногда Эдвард Кроули достигал своей цели окольным путём. Кроули вспоминал, как он подмечал человека, с увлечением погружённого в какое-нибудь дело, и благожелательно спрашивал, какова цель этого занятия. Несчастная жертва раскрывала ему свою душу и объясняла, что надеется на такой-то результат своей деятельности. Вот тут-то ловушка и захлопывалась. Мой отец говорил собеседнику: «А потом?» Путём многократного повторения этого вопроса он вызнавал, что его жертва имеет честолюбивое желание стать мэром этого города или мечтает ещё о какой-нибудь ерунде, и тогда вновь произносилось безжалостное «А потом?». Наконец у несчастного человека возникало желание прекратить разговор, и он говорил, стараясь как можно сильнее скрыть свою неловкость: «Ну, к этому времени мне, наверное, уже пора будет умирать». На это более торжественно, чем когда-либо прежде, говорилось: «А потом?»

Таким способом мой отец разрушал всю причинно-следственную цепь и заставлял своего собеседника осознать тщетность человеческих достижений и успехов.

Со значительной долей злой иронии Кроули позднее оценивал проповедническую деятельность своего отца как «единственное логичное занятие для гуманного человека, который верил, что даже самые благородные и выдающиеся представители человечества обречены на вечное наказание».

Однажды на Ферму пришла женщина, собиравшая пожертвования в поддержку британских солдат, воюющих в Египте. Эдвард Кроули напал на неё, по выражению Кроули, с «обличительной речью по поводу "Библий и бренди"». Его гнев, хоть это и нелогично, отчасти объяснялся тем, что ему было не до трезвенников, которых он обвинял в попытке попасть на небеса при помощи благих дел, а не жизни во Христе. Когда он заявил людям, собравшимся в здании муниципалитета в Райгите, что предпочёл бы читать проповедь перед тысячей пьяниц, чем перед тысячей трезвенников, его стали упрекать тем, что он имеет самое непосредственное отношение к «Пивным Кроули». Он резко возразил, что годами был трезвенником, несмотря на то что его семья занималась пивоваренным бизнесом, но теперь пьёт, потому что в Библии на это запретов нет.

Будучи ребёнком, Кроули уважал отца и восхищался им. Он признавался, что отец был «его героем, его другом, хотя, по той или иной причине, между ними не было истинной близости или взаимопонимания», человеком «с сильно развитым здравым смыслом, который никогда не позволял своей религиозности смешиваться с естественными человеческими чувствами». Сын не во всем соглашался с узкими взглядами своего отца на жизнь, но ощущал «абсолютную цельность его личности» и отзывался о нём впоследствии как о человеке, который, «хотя и заблуждался, но всё же был гуманным и в определённой степени наделённым здравым смыслом: у него был логический строй ума, и он никогда не путал духовное с материальным». К матери Кроули относился иначе, чем к отцу. Он не любил её. Став взрослым, он заявлял, что испытывал к ней физическое отвращение, и утверждал, что по социальному положению она была ниже своего мужа. Несмотря на это, она играла важную роль в его жизни и влияла на сына так же сильно, как и отец, хотя и в отрицательном плане. Возможно, потому, что у него не было никакой достойной альтернативы, Кроули на свой, детский, манер и сам сделался «плимутским братом».

За исключением религиозного фанатизма и сравнительной оторванности от общества, характерных для первых восьми лет жизни Кроули, его детство было вполне типичным для того времени. У него были заботливые родители, хотя тяга мальчика ко греху была столь же сильной, как его потребность в любви. И всё же временами родители казались далёкими и непонятными. Тем не менее его жизнь была безопасной и надёжной в материальном и финансовом плане, мальчика даже баловали: поскольку Кроули любил жареную индейку, его кормили этим «рождественским» ужином в сочельник или в «день подарков», следующий день после Рождества, чтобы только он не ел индейку на Рождество. Конечно, его притесняли не настолько сильно, как он позднее хотел всех убедить. Всепроникающее христианство не докучало ему, хотя, став взрослым, он и утверждал, что «его симпатии были на стороне противников неба», позиция, которая станет впоследствии главной в его жизни.

Почему же Кроули позднее стал таким ярым антихристианином? Парадоксальным образом ответ заключается в самом христианстве и в раннем знакомстве Кроули с Библией. Не имея доступа к другим книгам, которые могли бы расширить его кругозор, мальчик питал своё воображение текстами Священного Писания, где на первый план выходили ужасы ада, зло, исходящее от греха, и религиозное отношение к телу как к источнику порока. Его ум был наполнен не рассказами из книг для мальчиков и недетскими сказками, а историями, где фигурировали лжепророки, Вавилонская блудница и, возможно, чаще, чем другие, Зверье номером 666. Как и любой ребёнок, он находил этих персонажей захватывающими и притягательными. Кроме того, в атмосфере набожности, царившей в семье Кроули, его характер начал принимать формы, которые, особенно в наши дни, могут быть охарактеризованы как предвзятые и ограниченные.

Набожность членов Плимутского братства была такова, что каждому греху здесь соответствовало строго определённое наказание. Это наказание было призвано не просто преподать грешнику урок: подвергаясь наказанию, человек тем самым вступал на путь спасения. Наказание считалось неотъемлемой частью процесса служения и послушания Богу. Наказания следовало не бояться, а рассматривать его как существенный компонент своего духовного роста. Говоря кратко, наказание приближало человека к Богу. Поэтому Кроули с ранних лет привык считать боль неотъемлемой частью жизни. Он всю жизнь последовательно приписывал себе обладание «чертами врождённого мазохизма».

Помимо Библии и другой религиозной литературы, одной из принадлежавших семье книг была история восстания сипаев, события, сохранившего на тот момент свою актуальность в общественном сознании и пропитанного христианскими ценностями и моралью. Викторианское осмысление этого восстания включало в себя образы благочестивых христиан, противостоящих языческим ордам и стоически встречающих муки лицом к лицу.

Кроули любил эту книгу, воображая себя одним из её персонажей. Однако он идентифицировал себя не с британскими офицерами-колонизаторами, а с индийскими мятежниками. Он сожалел о гибели Наны Сахиба и желал бы спасти его от пыток, но в то же самое время страдал от его руки. Играя с Грегором Грантом в восстание сипаев, причём Кроули был Типу Сахибом, он просил своего кузена обращаться с собой жестоко. Вид крови и пыток приводил его в восхищение. Боль казалась ему красивой, агония и разложение – захватывающими. Семена того, что он называл «страстью к боли», заботливо взращивались.

В возрасте восьми лет Кроули отправили в школу-интернат. Коренастый плотный мальчик, которого до того времени все опекали, он знал о жизни гораздо меньше, чем его одноклассники, и его немилосердно дразнили. В самом деле, как это нередко случается с детьми, которые чем-то отличаются от других, ему досаждали и травили его на протяжении почти всех лет, что он провёл в школе.

Его первой школой управлял пожилой, строгий учитель-протестант по имени Х.-Т. Хабершон. Он и двое его сыновей были владельцами школы-интерната Уайт-Рок для молодых джентльменов, располагавшейся в местечке Уайт-Рок Гарденс около Гастингса. Перед отъездом сына, Эдвард Кроули отвёл его в сторону и прочёл ему из девятой главы Книги Бытия историю о нагом опьянении Ноя, которая должна была служить завуалированным предупреждением о том зле, которое таит в себе плоть, особенно о мастурбации и гомосексуальных контактах. Первое считалось особенно тяжким грехом, оскверняющим храм человеческого тела и могущим довести до безумия, слепоты, а если ты являешься «плимутским братом», – и до вечного проклятия. После завершающего предупреждения о том, что мальчик никому не должен позволять дотрагиваться до своих половых органов, отец и сын простились.

Кроули посещал школу Хабершонов около двух лет, которые, по большому счёту, не ознаменовались никакими событиями. Апогеем этого периода для Кроули явилась смерть директора школы. Когда Хабершон побил его за то, что он дерзким тоном отвечал на экзаменационный вопрос, мальчик сконцентрировался на том, что желает пожилому человеку смерти. Когда какое-то время спустя эта смерть действительно наступила, Кроули поверил, что это его действия увенчались успехом.

В 1885 году Кроули перевели в подготовительную школу в Кембридже, директором которой являлся бывший англиканский священник, а ныне «плимутский брат» преподобный Генри д'Арси Чемпни. Рождённый в Йорке в 1854 году и посвященный в духовный сан в 1878 году, он был выпускником кембриджского колледжа Тела Христова. По прошествии четырёх лет, в течение которых он служил священником в Эли и викарием в церкви Сент-Эндрю-зе-Лесс в Кембридже, он оставил англиканство и основал школу на Бейтмен-стрит, 51, призванную обслуживать детей Плимутского братства. Если Эдвард Кроули был благочестивым и набожным, то Чемпни был просто фанатиком. Садомазохист с неопределённой сексуальной ориентацией, он испытывал наслаждение, когда причинял и когда испытывал боль во имя искупления души, причём его фанатизм был настолько силён, что однажды он испортил избирательные бюллетени на всеобщих выборах, написав на них: «Я голосую за царя Иисуса». Согласно воспоминаниям Кроули, он с гордостью признавался, что никогда в жизни не вступал в половые отношения с женщинами, хотя, как утверждает Кроули, он сообщил эту информацию в несколько более грубой форме. Чемпни произвёл шокирующее впечатление на Кроули, который до сих пор предполагал, что все «плимутские братья» похожи на его отца с его благочестивыми мыслями, правильной речью и благородными поступками.

Возможно, из желания противопоставить хоть что-то мировоззрению Чемпни, Кроули – на какое-то время – решил следовать по пути своего отца. В первые свои школьные дни он написал домой письмо, которое было адресовано «дорогим папе и маме» и где сообщалось, что ему подарили перочинный нож, за то, что он лучше всех выполнил домашнее задание на каникулы, что поверхность игровой площадки осела, что школьная бойлерная чуть не взорвалась. Письмо продолжалось просьбой прислать немного денег на петарды и заканчивалось сообщением: «Я вступил в группу мальчиков, которые с Божьего благословения собираются попытаться помогать другим людям и говорить с ними о спасении их души».

Возможно, у Кроули не было другого выбора, кроме как вступить туда, поскольку эта проповедническая группа очень напоминала принудительное мероприятие. После утренней молитвы и собрания, посвященного религиозным наставлениям, которое длилось до двух часов, мальчики шли на публичную проповедь, которую Чемпни произносил на пустыре Паркера, поросшем травой пустыре в Кембридже. Затем каждый читал про себя Библию или другую полезную в нравственном отношении книгу, после чего имело место добровольное молитвенное собрание, которое никто не осмеливался пропустить. День заканчивался вечерней молитвой, ещё одной проповедью (иногда публичной) и молитвой на сон грядущий. Каждый понедельник проводились «собрания нищих», на которые приводили, как выражался Кроули, «отбросы Барнсвелла», одной из трущоб Кембриджа. Их кормили и читали им проповедь. Результатом этой благотворительной деятельности были периодически возникающие среди учеников эпидемии стригущего лишая, кори и свинки. Чемпни возлагал всю вину на греховность мальчиков.

Несмотря на Чемпни и его недостатки, время, проведённое в этой школе, прошло для Кроули с пользой.

Одноклассники любили его и дразнили не так сильно, как в предыдущей школе. Он отличился в учёбе и получил за это приз, экземпляр «Естественной истории Селборна» Гилберта Уайта. Хотя позднее он утверждал, что так и не потрудился прочитать книгу, он, конечно, прочёл в школе достаточно много других книг. С помощью сборника гимнов Плимутского братства он открыл для себя поэзию, он прочёл книги сэра Вальтера Скотта и Джона Мильтона, а через некоторое время и сам попробовал писать стихи, в которых проявилась его пробуждающаяся сексуальность. Создаётся впечатление, что он остался глух к предупреждениям отца, поскольку порядочная часть его стихов обнаруживает гомосексуальные наклонности автора.

Горизонты расширялись, но вскоре Кроули предстояло пережить серьёзный поворот судьбы. В мае 1886-го его внезапно вызвали из школы домой. Заболел отец, и было необходимо, чтобы Кроули присутствовал на молитвенном собрании, где собирались молить Иисуса Христа об исцелении. Диагнозом был рак языка, и Эдварда Кроули направили к сэру Джеймсу Пейджету, проректору Лондонского университета и одному из самых выдающихся хирургов того времени, которому был присвоен титул баронета как одному из личных докторов королевы Виктории. Он рекомендовал немедленное хирургическое вмешательство, но Эдвард Кроули испугался, что операция вызовет затруднения в речи – это случилось бы почти наверняка, если бы только он вовсе не потерял дар речи, – и он не сможет проповедовать. Вместо операции он прошёл курс электрогомеопатии графа Маттея.

Ближайший врач, практиковавший это шарлатанство, жил в Саутгемптоне, поэтому семья переехала туда, поселившись в доме под названием Гленберни. Здесь Эдвард Кроули посещал врача, чтобы получать лечение, состоящее из отваров трав, инъекции морфина и прикладывания электродов к опухоли на языке.

Лечение не имело под собой никакой научной базы, и можно было заранее предсказать его неэффективность. Эдвард Кроули умер 5 марта 1887 года. Его семья и ближайший к ней круг членов Плимутского братства были потрясены. Рак не причинял больному никакой боли, и все были настроены оптимистично, будучи уверенными, что горячими молитвами и терапевтическими процедурами болезнь будет вылечена. Кроули, который к этому времени уже вернулся в Кембридж, утверждал, что накануне получения известия о смерти отца он видел её во сне.

В своей самонадеянной и напыщенной «Исповеди Али-стера Кроули», которая в хронологическом порядке повествует о его жизни до 1923 года, Кроули пишет о себе в третьем лице вплоть до момента смерти отца, после чего начинается повествование от первого лица. Как будто со смертью отца Кроули стал самостоятельным индивидуумом, обрёл независимый образ мыслей, освободился от цепей, наложенных на него воспитанием.

Он не только освободился: значительным изменениям подвергся его характер. До смерти отца что-то сдерживало Кроули. Он уважал отца, восхищался им и не хотел ему противостоять, но, коль скоро отец был мёртв, Кроули почувствовал свободу делать то, что пожелает, отправившись в собственное жизненное путешествие, не обремененный отцовским багажом.

Вновь обретённая независимость первым делом проявила себя в школе Чемпни, где он стал вести себя наперекор всему. Он начал сомневаться в истинности Библии и ценить лицемерие, демонстрируемое Чемпни и его религией, в которой он уже различал не просто религию, а такую религию, где ложь и хитрость допускались, если только они были необходимы для того, чтобы поставить на колени грешника, истинного или подозреваемого.

В автобиографическом пассаже под названием «Отрочество в аду», являющемся частью книги «Мировая трагедия», частным образом напечатанной в Париже в 1910 году, Кроули даёт характеристику периоду своего пребывания в школе Чемпни. С тех пор как он начал ставить под сомнение окружающий его мир, школа виделась ему следующим образом:

Я бы сказал, что с точки зрения постороннего наблюдателя это была неплохая школа. С моральной же и физической точек зрения это было гнездо разложения и упадка… Нам разрешали играть в крикет, но запрещали вести счёт, потому что это могло вызвать в нас порок «соперничества»… Лицемерие и доносительство считались единственными добродетелями, а доносчику всегда и всецело верили, даже если его информация была неправдоподобной или даже невероятной, абсолютно не принимая в расчёт доводы других независимых свидетелей. Например, мальчик по имени Глэскот из какой-то абсурдной злой прихоти сказал мистеру Чемпни, что, навестив меня во время каникул в доме моей матери (мне было 12 лет) – до этого места всё было правдой, – он нашёл меня валяющимся пьяным под лестницей. Никто не спросил об этом мою мать, ничего не было сказано мне. Меня, как это называлось, отправили в «Ковентри», а это означало, что ни учителя, ни мальчики не имели права говорить со мной, а я – с ними. Меня посадили на хлеб и воду; когда все играли, я занимался в классной комнате; во время занятий я в одиночестве бродил по игровой площадке. Ожидалось, что я сознаюсь в своём преступлении, при этом мало того, что я был не виноват, меня в нём даже не обвинили. Это наказание… длилось в течение полутора семестров.

Нужно добавить, что ябеды и доносчики считались «орудиями Господа Иисуса», и мальчики шпионили за своими товарищами, чтобы заслужить одобрение Чемпни и других учителей. Побои были обычным явлением. «Я помню, – писал Кроули, – как однажды меня пороли по ногам, потому что удары по ягодицам могут пробудить в несчастной жертве сладострастие! – 15 минут молитвы, 15 ударов палкой, ещё 15 минут молитвы, ещё 15 ударов – и опять молитва, чтобы достойно всё это завершить».

Годы 1886-й и 1887-й стали несчастливой полосой в жизни Кроули. Он потерял своего отца, закончилось счастливое отрочество дома, в Редхилле, он утратил веру в то, во что до сей поры верил. Он был неприкаян, некому было направить его теперь, когда он лишился своего наставника.

Отношения Кроули с матерью, в которых всегда присутствовало раздражение, стали ещё хуже, обострённые тем, что после смерти Эдварда Кроули она почувствовала отчуждение от своей семьи, никогда не разделявшей его фанатичную набожность. Даже члены Плимутского братства, которые видели в её муже духовный оплот, больше её не навещали.

Чувствовавшая себя брошенной, напуганная женщина с сыном, настроенным в высшей степени бунтарски и антагонистически, переехала в Лондон, поближе к своей собственной семье и единственному мужчине, на которого она могла опереться и который мог её поддержать. Это был её брат Том Бонд Бишоп.

Логично будет предположить, что Эмили Кроули рассчитывала на что-то большее, чем моральную поддержку. В нём она надеялась найти хоть какую-то замену отца для своего неуправляемого сына. Рассчитывая на это, трудно было ошибиться сильнее.

Бишоп жил в зажиточном пригороде Южного Кенсингтона, там, где теперь находится Дрейтон Гарденс. Остаётся неясным, постоянно ли Эмили и её сын жили в его доме, но, вероятно, нет: после смерти мужа ею овладело беспокойство, и она не жила подолгу на одном месте. Во время школьных каникул Кроули жил у Бишопа или путешествовал с матерью по стране, останавливаясь в отелях и пансионатах. Лишь позднее, когда Бишоп переехал в Стритхем, Эмили осела, сначала поселившись в доме под названием Оуквью на Полворт-роуд, а затем в 1896 году переехав во второй дом, Койр-на-Крейч, неподалёку от Ралфорд-роуд.

Не являясь членом Плимутского братства, Бишоп был близок их религиозным взглядам. Чиновник, служащий в Управлении таможенных пошлин и акцизных сборов Её Величества, он был англиканцем, хорошо известным в Лондоне как филантроп, основатель Детского объединения по изучению Библии и христианской религии и Детской миссионерской организации. Кроули постоянно испытывал к нему чувство неприязни, возможно смягчаемое тем фактом, что Бишоп был оченьумным фанатиком, который, как считал Кроули, «слепо повиновался диким импульсам, считая их указаниями Всевышнего». Вот как он описывает две основанные Бишопом детские христианские организации: «первая из них указывала детям, какие отрывки из Библии им следует читать ежедневно, а вторая, не давая детям спокойно играть на морском берегу, заставляла их слушать бред набожных студентов или наёмных проповедников». Бишоп к тому же был человеком, для которого борьба с безнравственностью и грехом был а делом всей жизни. Конечно, на борьбу с грехом он тратил больше сил, чем на борьбу с контрабандой, поэтому так никогда и не достиг сколько-нибудь значительного продвижения по службе, направив всё своё честолюбие на спасение своей души и душ других людей. В итоге это был добросовестный, незначительный чиновник, всегда готовый влезть в религиозный спор. Как бы то ни было, несмотря на позднейшие обвинения со стороны Кроули, представляется, что Бишоп был чем-то большим, чем типичным зажатым викторианским догматиком.

Появление в жизни Кроули дядюшки Тома Бишопа стало для мальчика шоком. Он потерял своего благочестивого и богобоязненного отца, на смену которому пришёл жестокий фанатик. Можно сказать, выражаясь современным языком, что Кроули подвергался насилию со стороны Бишопа, по крайней мере психологическому и эмоциональному. Ограниченность и нетерпимость этого человека, проявлявшиеся во всём, при том что жизнь его полностью определялась его собственным толкованием христианства, выражались в крайнем деспотизме, особенно по отношению к своему мятежному племяннику. Обладая каким-то чувством юмора, Бишоп обычно не был склонен выражать радость: смех не вязался у него с благочестием.

С Бишопом жили также тётушка Ада, сестра Эмили Кроули, бабушка Бишоп и разные другие родственники. Тётушка нравилась Кроули, несмотря на то что она целиком и полностью была под каблуком у Бишопа, разделяя его религиозные взгляды, что позволяло ей вести спокойную жизнь в должности секретарши Детского объединения по изучению Библии и христианской религии. У этой доброй женщины было слабое здоровье, и она умерла в молодости. Бабушка Бишоп, вторая жена деда Кроули по материнской линии, была пожилой, утончённой дамой, не разделявшей религиозность сына. Она была страстным карточным игроком, но сын считал карты дьявольскими картинками и не терпел их присутствие в доме. Ада замаскировала колоду карт, нарисовав вместо мастей цветы, чтобы она и бабушка могли играть. Ещё с ними жила Анна, дочь дедушки от первого брака, и её брат Джон. Анна была на редкость непривлекательной женщиной, которую ещё можно было отнести к среднему возрасту и которая каждую ночь брала в постель бутылку крепкого портера, называя её «мой малыш». Джон, который когда-то эмигрировал в Австралию, нажил себе там состояние, а затем потерял его из-за слабого здоровья, теперь вынужден был жить за чужой счёт, пользуясь милостью своего сводного брата. Джону запрещалось курить трубку в присутствии Бишопа и полагалось мириться с его непрекращающимися проповедями. Кроули любил Джона и сочувствовал ему, поскольку тот тоже страдал от религиозных притеснений. Когда Кроули было пятнадцать, Джон поделился с ним своими опасениями о том, что он не живёт в мире со Христом. Кроули ответил, что Христос – это миф, греха не существует и что Джону повезло, потому что он так дол го прожил вдали от Бишопа. Джон, чьё здоровье уже было слабым, перенёс нервный срыв и умер несколько лет спустя. Впоследствии Кроули обвинял мать и её брата в убийстве.

Несмотря на то что, как пишет Кроули, «мрачность, царившая в доме моего дядюшки, атмосфера резкого неодобрения всей вселенной в целом, а также полное отсутствие в доме живого духа соединились, чтобы заставить меня испытывать отвращение к семье моей матери», это отвращение было ничем по сравнению с той ненавистью, которую он испытывал к самой матери. После смерти Эдварда Кроули её религиозный фанатизм возрос. Укутанная в чёрные складки викторианского вдовства, исполненная жалости к себе, она принялась критиковать мир за его порочность. Она заявляла, например, что Бог недоволен построенным Брюнелем пароходом «Грейт истерн» подобно тому, как он был разгневан строительством Вавилонской башни, и что именно это было причиной всех тех неприятностей, которые произошли с судном. Она как «плимутская сестра» не могла позволить себе войти в церковь, даже ради того, чтобы присутствовать на отпевании тётушки Ады: она осталась стоять на улице, под проливным дождём, однако согласилась быть на погребении.

В моменты, когда она не критиковала устройство общества, она направляла свой, нередко ядовитый, язык на собственного сына. Что бы ни делал Кроули, всё было не так. Он бунтовал против её религиозных принципов, и чем старше он становился, тем больше он их презирал. И всё же Кроули испытывал к ней некоторую симпатию: «.. её мощные природные инстинкты, – писал он, – были подавлены религией до такой степени, что после смерти мужа она стала безумной фанатичкой самого ограниченного, непоследовательного и безжалостного типа… В известном смысле моя мать была безумной, в том смысле, в каком являются безумцами люди, чей мозг разделён на герметичные отсеки и которые с одинаковой страстью поддерживают несовместимые идеи, храня их отдельно друг от друга, поскольку, встретившись, эти идеи могут уничтожить друг друга». Другими словами, он рассматривал её как человека, чья душа загнана и ослеплена собственной верой, хотя однажды всё-таки признал, что она была «лучшей из возможных матерей, только до невероятности испорченной религиозной мономанией, которая, возможно, началась с того, что можно назвать „истерией на почве вдовства"».

Во время одного из припадков негодования по поводу поведения Кроули она подала ему мысль, которой суждено было стать центральной мыслью всей его жизни. Неизвестно, как именно это получилось, но в какой-то момент она начала называть его «зверем». Возможно, сначала это было просто слово, вырвавшееся из уст матери в момент гнева, но его смысл усложнился после смерти отца Кроули, особенно в то время, когда мать и сын жили внутри или вблизи семьи, для которой любое рядовое действие и высказывание могло иметь религиозный смысл. Мальчик с диковатыми манерами превращался в Зверя из тринадцатой главы Откровения, в которой святой Иоанн Богослов видит «выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные… Ктоимеетум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». Постепенно его мать начала убеждать себя, что Кроули «действительно был Антихристом из Апокалипсиса… её бедный, заблудший, грешный сын, который ещё может покаяться и спастись благодаря Святой Крови, пролитой Христом». Кроули, проникшись этой мыслью, решил, что он и вправду является Зверем, и занял эту позицию с полной ответственностью. Став взрослым, он даже утверждал, что его мать, безумная фанатичка, была вдохновлена свыше, когда назвала его так, тем самым определив его жизненный путь.

С этой новой «личностью» было сопряжено упрямство, свойственное Кроули. Он не упускал возможности покритиковать, высмеять, принизить христианство и, особенно, Плимутское братство, обвиняя его в том, что оно способствовало смерти его отца, полагаясь на молитвы и шарлатанство больше, чем на искусство королевского хирурга. Он нападал на Братство, критикуя его за лицемерие, непоследовательность и противоречивость его убеждений и принципов, за фанатизм и самодовольство. «Если у неверующего человека, – писал Кроули, – могут быть моральные ориентиры и ограничения, то у "плимутского брата" их нет вообще. Он всегда готов оправдать самое подлое преступление, процитировав подходящий библейский текст и воззвав ко Христу, чтобы покрыть любую низость, которая только может доставить удовольствие его самовлюблённой и порочной натуре». Их принципы, как он утверждал, были глупы. При этом Кроули приводит пример, как его отец отказывался покупать акции железнодорожных компаний, потому что поезда не упоминаются в Библ ии. Обычай отыскивать библейскую цитату для получения подтверждения любому своему действию Кроули считал позволением искажать Библию, чтобы оправдать всё что угодно. Священное Писание превращалось в Священное Оправдание, Божественное Разрешение, которое в конечном счёте означало, что можно делать всё что угодно и каждый раз выходить сухим из воды.

Его бунт против Братства требовал экстремальных, а в некоторых случаях ироничных методов. Зная, насколько члены Братства верили в собственную исключительность, он посещал англиканские и католические церкви – они как-никак считались в Плимутском братстве логовами беззакония. Но он не обнаружил там никакого порока. Все они, как он решил, «были просмолены одной кистью; они были холодными, бессердечными, мрачными, глупыми, скучными и бессмысленными. Чрезмерная эмоциональность одних и пристрастие к духовным таинствам других казались мне одинаково фальшивыми». Англиканская церковь оказалась даже более лицемерной, чем Плимутское братство, поскольку являлась, по его мнению, «просто механизмом для того, чтобы удерживать нижние классы общества на должном месте».