Текст книги "Снежное танго"

Автор книги: Марта Поллок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

6

Сна не было ни в одном глазу, потому что рядом лежал живой, теплый, осязаемо-реальный мужчина. Гвендолин приподнялась на локте и посмотрела на Феликса, чувствуя себя возбужденной, как какая-нибудь девочка-подросток. Она всматривалась в черты мужского лица, пытаясь найти хоть что-то отталкивающее.

Но, увы, чем дольше она смотрела, тем более совершенным казался ей Феликс Миллингтон.

Осторожно, затаив дыхание, она провела указательным пальцем по его высокому лбу, по резко очерченному подбородку, по густым темным бровям, отвела на место чуть посеребренную прядь иссиня-черных волос.

Феликс Миллингтон. Второй вице-президент. Потомственный финансист. Чем больше она узнавала этого человека, тем больше он ей нравился, и тем сильнее она стыдилась своего чувства. Угораздило же ее попасть в такой переплет!

Она вела тихую, размеренную, умеренно-напряженную жизнь, все эмоции тратила на работу, и все ее устраивало… Пока вчера вечером не повстречалась с Феликсом Миллингтоном Л. Миллингтоном.

Феликс засопел, повернулся на бок и начал храпеть – сначала тихо, а потом все громче.

Гвендолин улыбнулась от неожиданного умиления. Храп мужчины показался ей вдруг прекрасной и гармоничной музыкой. И когда звук внезапно оборвался, перепугалась, вспомнив о людях, умерших из-за храпа во сне, и начала шлепать его по щекам.

Мгновением позже Феликс уже душил ее, сомкнув железные пальцы на шее.

– Я его спасаю, а он меня же в благодарность пытается жизни лишить, – вырвавшись, прошипела Гвендолин.

– Спасаешь? Меня? – Разбуженный столь странным образом Феликс в недоумении уставился на молодую женщину. – Да ты меня до смерти напугала, вот что ты сделала!

– Ты меня тоже напугал. Я боялась, что ты дохрапишься до мира иного.

– Я храпел? Прошу прощения.

– Не извиняйся. Просто у тебя носик слишком маленький для твоих легких…

– Никогда не думал, что храп может играть такую роль в жизни людей. – Феликс потерся носом о плечо молодой женщины. – Ты сурова к украшению моего лица, о, справедливая Гвендолин Снайдерсон! Придется теперь доказывать, что длина моего носа ничего общего не имеет с громкостью моего храпа.

– Я верю тебе, верю. А теперь можешь вместе со своим носом возвращаться на свое место… и постарайся не храпеть.

Феликс задумался.

– Уже не хочется, – сказал он. – Мне понравилось держать тебя в руках.

Его пальцы скользнули в направлении ее груди.

– Самое время удостовериться в наличии эрогенных зон.

Он был уже сверху и ласкал ее соски.

– Гляди-ка: не соврали астрологи.

Гвендолин почувствовала, как по телу разливается блаженное тепло, и, стараясь не поддаваться слабости, обиженно произнесла:

– Так нечестно. Я-то не знаю твоих эрогенных зон.

Феликс шутливо и нежно, укусил ее в подбородок.

– Ты уже нашла одну из них – это мои щеки, – сообщил он и припал губами к ее рту. – Ты мысленно ласкала меня с первой же минуты нашей встречи. Я это чувствовал, и мне это льстило.

Феликс расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки.

– О лучшей женщине я и мечтать не мог, – сказал он хрипло.

Гвендолин почувствовала себя зачарованной. Губы мужчины скользили по атласу ее грудей от соска к соску, и у нее не было сил даже пошевелиться.

– Феликс, прошу… – вырвалось у нее, но руки вместо того, чтобы отталкивать, стали гладить его сильное мускулистое тело.

– В одном я был не прав, – пробормотал он, зарываясь лицом в ложбинку между ее грудей. – Ласкать тебя еще приятнее, чем наслаждаться созерцанием…

Он снова припал к ее рту, и язык его, раздвинув ее губы, проник внутрь.

Гвендолин порывисто прижала к себе его голову, словно боясь, что поцелуй может прерваться. Она чувствовала себя странно возбужденной, тело била крупная дрожь.

– Наши губы подходят друг к другу, как две части хитроумной головоломки, – пробормотал Феликс, отрываясь и нащупывая рукой ее трусики. – Мне прямо-таки не терпится собрать ее всю… Я готов быть с тобой вот так хоть всю жизнь, – шепнул он и укусил ее за мочку уха.

Гвендолин словно ледяной водой окатило.

– Что… что ты сказал? – спросила она, моментально трезвея.

– Всего лишь то, что влюбился в тебя, – медленно ответил Феликс.

– Ты… ты с ума сошел?

– Нет, я в здравом уме и твердой памяти, и я люблю тебя, Гвендолин Снайдерсон… – растягивая каждый слог, произнес Феликс. – И мне радостно говорить тебе это.

– Послушайте, мистер вице-президент. Вам не кажется, что влюбиться в кого бы то ни было за тридцать шесть часов знакомства – это чересчур?

Мистер вице-президент несколько секунд обдумывал ее слова. Наконец он спросил:

– Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

– Не верю.

– А сколько тебе нужно времени, чтобы влюбиться?

– Черт возьми, дурацкий вопрос! – Гвендолин отпихнула его и села на подушках, запахивая рубашку.

Феликс доверительно положил подбородок ей на плечо.

– Ты не можешь ответить?

– Не могу и не хочу!

– Это можно понимать так, что и ты в меня влюбилась?

Гвендолин прикусила нижнюю губу и на миг задумалась.

– Будь честен с самим собой, Феликс Миллингтон, и признайся, что любовью здесь и не пахнет. – Молодая женщина нервно передернула плечами. – Это всего лишь игра воображения. Лишенный возможности нежиться на золотом песке пляжа, омываемого синими волнами Карибского моря, ты, осознанно или неосознанно, ухватился за другое развлечение, то, что оказалось под рукой.

Феликс задумчиво поскреб подбородок.

– Полагаешь, что я всего лишь развлекаюсь?

– Вот именно. Столкнувшись с разочарованием, человек стремится чем-то возместить потерянное, как-то себя вознаградить за отрицательные эмоции. Если рядом оказывается мало-мальски привлекательная женщина, то свое влечение он тут же высокопарно называет любовью или страстью.

– Боже, какой бред! Я прямо-таки вижу перед собой тетю Матильду.

Гвендолин чуть было не выругалась, но в последний момент спохватилась.

– Обдумай то, что я тебе сказала, – терпеливо посоветовала она.

– Гм… пожалуй, это все стоит обдумать.

– Давай. Утро вечера мудренее. Отдохни, приведи в порядок мысли, и ты поймешь, что едва не стал жертвой кратковременного приступа безумия. Что едва сам себя не обманул.

Феликс зевнул и улегся на свою половину.

– Может, ты и права. – Он снова зевнул и натянул портьеру по самые плечи.

Гвендолин взбила подушку и опустила на нее голову. Конечно же, я права, подумала она. Влюбиться за два дня просто невозможно. А если и можно, хоть в это и трудно поверить, – надо бороться! Мне противопоказано влюбляться в мужчин, особенно в таких, как Феликс Миллингтон!

Грозно нахмурившись, она сложила руки на груди, но тело все еще ныло от ласковых прикосновений Феликса. И чем сильнее старалась она стереть эти ласки из памяти, тем живее их воображала… И вот уже невидимые руки снова ласкали, а губы осыпали градом поцелуев. Ее тело жаждало любовной игры, и было готово к ней, но ум… ум, увы, оставался, холоден и непреклонен.

Утром Гвендолин проснулась с тяжелым сердцем и больной головой. Настроение упало еще больше, когда по радио сообщили:

– Снежный покров достиг высоты одного метра. Ветер дует с порывами до восьмидесяти километров в час. На дорогах заносы и гололед, видимость не более двух метров. Температура…

У нее вызвало раздражение то, что Феликс совершенно не к месту был весел, что он принес ей завтрак в постель. Ей не нравилось, как он смотрит на нее, злила его заботливость. А улыбка, большие голубые глаза, красивое гладко выбритое лицо и атлетическая фигура – все вызывало сейчас только недовольство… Быть может, потому, что ночь она провела в мечтах об этом человеке?..

Феликс дождался, когда Гвендолин допьет второй стаканчик кофе, и только тогда заговорил:

– Доброе утро, миледи. Рад сообщить, что и новогодний вечер мы, судя по всему, проведем в гостях у банка.

– Новогодний вечер? Так сегодня Новый год? Нечего себе, подарочек! – Ее пальцы с хрустом скомкали пластиковый стаканчик. – Спасибо за радостную весть!

Гвендолин швырнула то, что осталось от стаканчика, в мусорный контейнер и раздраженно фыркнула, когда пластиковый комок не попал в цель.

– А у тебя были другие планы? – с невинным видом поинтересовался Феликс. – О, какие глаза! Не иначе, мы встали не с той ноги. Но ведь я ночью сделал все от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо.

– Опять двадцать пять! Только не надо убеждать меня, что заниматься любовью и любить – это одно и то же.

– Еще одна глубокомысленная сентенция тети Матильды.

Гвендолин, не найдя ответа, погрозила Феликсу кулаком и гордо прошествовала в дамскую комнату…

– Можешь объяснить, почему ты расточаешь свой благородный гнев на этого человека? – спросила Гвендолин у своего отражения в зеркале, осторожно снимая с головы повязку. – Неужели он заслужил твою злость, если не сказать – ненависть?

Не дождавшись ответа, молодая женщина углубилась в изучение содержимого кейса, взятого Феликсом Миллингтоном в дорогу. И вдруг обнаружила, что после того, как она воспользовалась его гигиеническими салфетками, от нее стало пахнуть Феликсом, словно его невидимые руки обхватили ее и не отпускают.

Несмотря ни на какую парфюмерию, Феликс Миллингтон пах, как Феликс Миллингтон, и никто другой. Именно этот ни с чем не сравнимый аромат околдовал ее и заставил забыть обо всех правилах приличия.

Гвендолин быстро сунула голову под струю холодной воды, старательно прогоняя посторонние мысли, потом высушила волосы под феном. Посвежевшая и приободренная, молодая женщина напудрилась и подвела помадой губы, после чего почувствовала себя готовой к самой долгой и жестокой битве.

Когда она вернулась, Феликс, что-то насвистывавший, восторженно воскликнул:

– Грандиозно! В условиях полного отсутствия каких-либо удобств ты умудряешься выглядеть на все сто!

– Спасибо, – небрежно сказала Гвендолин. – Ты тоже неплохо смотришься. Полагаю, чуда не произошло, и погода не изменилась?

– Судя по десятичасовым новостям, нет. Выгляни в окно, и увидишь снежный ад.

– Человек пытается доказать свое превосходство над природой, а она этого ох как не любит!

Гвендолин опустила в автомат монету, нажала на кнопку с надписью «Яблоко». Зажегся красный огонек. Она нажала на другую кнопку и услышала глухой стук – сработал возврат монет.

– Эту машину мы уже выпотрошили, – пояснил Феликс, поворачиваясь вместе со стулом. – Я удивляюсь, что он еще так долго проработал. С сентября, когда эти автоматы поставили, фрукты и йогурты пользовались особой популярностью. Надеюсь, что раздатчик бутербродов и выпечки еще функционирует.

– Ну что ж, неплохая мысль. Ничего не имею против бутербродов.

– А против финансистов?

Гвендолин улыбнулась, но промолчала.

– Может быть, снова откроем казино? – спросил Феликс, поигрывая колодой. – Карты уже перемешаны.

– Перемешаны или перемечены? – колко спросила Гвендолин, усаживаясь в кресло.

Феликс издал протяжный театральный вздох.

– Спасибо тебе, Господи, за то, что вернул ей ее нормальное состояние!

Все оставшееся до полудня время он убил на то, чтобы поддерживать Гвендолин в хорошем расположении духа и, разумеется, проигрался в пух и прах.

– Слушай, а ты, между нами, не жульничаешь?

– Фи!

– И на сколько я пролетел на сей раз?

Гвендолин почесала в затылке, подсчитывая.

– Ты должен мне тысячу восемьсот тридцать пять долларов и сорок центов.

– Для тебя мне не жаль последнюю рубашку.

– Это ты уже говорил прошлой ночью.

– Я много думал об этой ночи.

– Такое впечатление, что о чем-либо другом тебе просто не думается.

Феликс перестал тасовать карты и посмотрел на часы.

– Мы вместе сорок семь часов. Обычное, среднестатистическое свидание занимает около четырех часов. В неделю таких свиданий бывает в среднем не больше трех… Так что это наше двенадцатое свидание и четвертая неделя совместного проживания.

Он лукаво посмотрел на молодую женщину.

– По-моему, достаточный срок, чтобы можно было объявить: «Я тебя люблю». Как думаешь?

– Считаешь, мне приятно было бы это услышать?

– А ты считаешь, что нет?

Гвендолин с возмущением посмотрела на своего излишне самоуверенного собеседника. Глаза ее метали молнии, а голос прозвучал громко и жестко:

– Я не верю словам! И мне совсем неинтересно торчать здесь с тобой. Ты все понял?.. Если ты ищешь приключения по случаю окончания года, то тебе попалась совершенно неподходящая для этого женщина, – в заключение процедила сквозь зубы Гвендолин и тут же покраснела. – Черт бы тебя побрал, Феликс Миллингтон. Прекрати смеяться!

– Мне нравится, как ты подавляешь в себе чувства в отношении меня, – заметил он, протягивая ей колоду.

– Никаких чувств нет и подавлять мне нечего! – фыркнула Гвендолин, сдвигая карты.

– Да? А помнится, прошлой ночью… – На лице Феликса расплылась мечтательная улыбка. – Полно тебе, Гвендолин Снайдерсон. Прошлой ночью ты не цедила сквозь зубы… Ты дрожала от возбуждения, когда я тебя целовал, и вообще вела себя очень страстно! – Он принялся раздавать карты. – А твои руки… как они меня обнимали!.. А ногти… ногти расцарапали всю спину. Стоило же мне поцеловать тебя в грудь, как ты…

– Заткнись!

– О, ты очаровательна, даже когда сердишься!

Они вскрыли карты и уставились в них, безуспешно стараясь сосредоточиться на игре.

– Я читала о мужчинах вроде тебя, – сухо обронила Гвендолин. – О романтических и страстных натурах с необузданной фантазией по части женского пола.

– Ты – грандиознее любой фантазии. И хотя я никогда не вел жизнь монаха, в «Книгу рекордов Гиннесса» по части увлечений, вряд ли попаду. Я всегда знал, чего хочу от женщины, и в твоем лице нашел то, что мне надо.

Феликс внимательно смотрел на нее поверх карт, и тон у него был убийственно серьезный.

– Положа руку на сердце, признаюсь: я сам удивляюсь силе моих чувств. Сначала я все списал на сексуальный голод, но сейчас понял, что грешил на себя.

– Что еще ты понял?

– Что можно знать человека без году неделя и чувствовать, что он тебе бесконечно дорог. Что мечта может быть не только мечтой. Что…

– Ты полагаешь, что я тебе пара? – перебила Гвендолин.

Феликс кивнул.

– Я достаточно тебя знаю, чтобы делать выводы.

– Это тебе кажется, что ты меня знаешь, – снова прервала его она. – Однако это не так.

– Серьезно? – Феликс на минуту задумался, потом снова оживился. – И ты считаешь свое вчерашнее поведение обычным? Ты с радостью распахиваешь объятия каждому встречному мужчине? И любой мужчина, что будет обнимать и целовать тебя, услышит этот стон нетерпения и страсти, да?

– Нет! – порывисто воскликнула Гвендолин, но при виде его ухмылки взяла себя в руки и уже спокойнее закончила: – Ты неправильно меня понимаешь.

– Я понимаю так, что этой ночью ты была самой собой, а сейчас я разговариваю не с Гвендолин Снайдерсон, а с ее чопорной тетей Матильдой.

Гвендолин очень захотелось отвесить ему пощечину. Вместо этого она швырнула карту на стол.

– А я в свою очередь разговариваю с дипломированным психоаналитиком, не так ли?

– Всего лишь с человеком, который стремится ускорить процесс твоего развода с теткой. Мир ее праху! – Феликс побил ее карту. – Я один раз сказал, и повторять не собираюсь: я люблю тебя и не позднее новогоднего утра намерен заняться с тобой любовью.

– Больше похоже на угрозу, чем на предложение. Это и есть метод Миллингтона? Угрожать беззащитной женщине, принуждая ее к сожительству?

– Это меня всю жизнь шантажировали женщины, но я берег себя для тебя. Ты просто не понимаешь, какой я замечательный человек. Но ничего, не беспокойся, скоро поймешь.

– Я всегда любила себя и никогда – мужчин. Что ты на это скажешь?

– Что я люблю тебя, – просто ответил Феликс и снова побил ее карту. – Учитывая тот факт, что Матильда пудрила тебе мозги лет семь или восемь, ты в весьма и весьма приличной форме.

Гвендолин невольно засмеялась.

– Спасибо, доктор.

– Я серьезно.

– Знаю.

Она с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться во весь голос.

– Шутка ли сказать, – воскликнул Феликс, – столько лет служить нянькой старой деве, не признающей слова «любовь»!

– Это твое окончательное мнение о тете Матильде?

Он с важным видом кивнул.

– Можешь не стесняться с комплиментами, – сказал Феликс. – Я ведь достаточно верно описал этого демона в юбке, а? – И, не дожидаясь ответа Гвендолин, подытожил: – Тень этой мегеры, преследует тебя, и ты боишься дать волю себе, своим чувствам, своей любви.

– И кого же ты мне предлагаешь в качестве предмета моей любви? – поинтересовалась молодая женщина.

– Меня, конечно. Только меня. Я осознаю ответственность, которую беру на себя, избавляя тебя от авторитарного влияния тетушки Матильды.

– Как благородно с твоей стороны! Какое самопожертвование! – Гвендолин взяла карту, взглянула на нее и выложила на стол полный набор: – Джинн!

Феликс чертыхнулся себе под нос и заявил:

– Я понял, почему проигрываю!

Гвендолин приписала себе новые очки и начала раздавать снова.

– И в чем же дело на сей раз? – небрежно осведомилась она.

– В отсутствии стимула.

– Пожалуйста, поднимем, ставку до доллара за очко. На ближайший год ты меня уже обеспечил. Пора подумать о более отдаленном будущем.

– Деньги для меня – не стимул! Не о них речь. – Загадочно улыбнувшись, Феликс начал раскладывать карты по масти.

Гвендолин следила за ним с все возрастающим подозрением.

– А что же тогда для тебя стимул?

– Игра на раздевание, – пояснил он коротко и взял первую карту. – Конечно, я почти вижу твою реакцию, слышу вопли ужаса целомудренной тети Матильды: еще бы, ее племянница участвует в таком непотребном действе!..

– Тетя Матильда, говоришь? Игра на раздевание, говоришь? – Гвендолин взяла карту и медленно присовокупила к остальным. – Видимо, пора тебе узнать кое-что о моей семье и особенно о тетушке.

Она подняла руку, предупреждая возможную реплику своего собеседника.

– Тетя родилась в Нью-Йорке в начале столетия. В тысяча девятьсот двадцать втором году впервые нашла себе работу. Ты когда-нибудь слыхал о варьете Джорджа Маккинли? В нем танцевали десять девушек, которым выдавали девять платьев. Тетя не раз оказывалась десятой, и я, как ее племянница, не боюсь таких игр.

Гвендолин бросила карты на стол.

– Джинн! Я забираю твою рубашку.

Феликс попытался что-то возразить, но челюсть у него отвисла, и возвращаться в прежнее положение не желала.

– Ты… ты шутишь? – наконец выговорил он.

– Про джинн, про тетю или про твою рубашку? – Гвендолин укоризненно покачала головой. – Туговато ты соображаешь для психоаналитика.

Что-то бормоча, Феликс через голову стащил тенниску.

– Итак, чопорной викторианской тетки и в помине не было! – сказал он, швырнув ей тенниску. – Ты все это время смеялась надо мной! Над чем еще ты смеялась, золотко мое?

– Я не смеялась над тобой, – возразила Гвендолин, чувствуя себя немного виноватой. – Я просто хотела показать тебе, что двенадцати свиданий и четырех недель знакомства недостаточно для того, чтобы узнать все о женщине, которой ты вздумал объясниться в любви…

7

Гвендолин запнулась, поймав себя на том, что чисто по-женски, оценивающе смотрит на мускулистый торс молодого мужчины. Впрочем, немного бы нашлось женщин, которых не взволновало бы созерцание такого тела. Тетя Матильда – та вспыхнула бы как порох.

Она тоже всегда загоралась при виде обнаженной плоти, даже на картине или изваянной из мрамора.

Торс Феликса способен был вдохновить любого художника или скульптора. Глаза Гвендолин зачарованно пропутешествовали по сильным плечам и выпуклым мышцам груди, поросшим черными курчавыми волосами.

И почему этот Феликс не какой-нибудь дистрофик со впалой грудью и бледным лицом – глядишь, так было бы спокойнее…

– Эй, очнись! – окликнул ее Феликс. Гвендолин вздрогнула и бросила карты.

– Ты выиграл, – рассеянно сказала она и, не замечая удивленно поднятых бровей, протянула ему тенниску.

– Гвендолин Снайдерсон, – сказал он, тасуя колоду. – А в чем конкретно я промахнулся? Например, в описании тетиного дома?

– Ты был абсолютно прав: это дом с террасой, довоенной постройки. Только меблировка вполне современная, антиквариата совсем немного. А вязаных салфеток и в помине нет… Зато есть большущая пастель в розовато-бежевых тонах, изображающая балерину в свете рампы. Она висит над изголовьем кровати с водяным матрасом…

– Водяной матрас! Это вполне современная штука, хотя и придумана, бог знает когда.

– Предписание врачей. Матильда страдала артритом. Ужасная болезнь! – с жаром объяснила Гвендолин, но, увидев ошеломленную физиономию Феликса, улыбнулась. – Видел бы ты тетушку в ее лучшие годы! Гремучая смесь Айседоры Дункан, Анны Павловой и Джинджер Роджерс. Истинная дочь Терпсихоры. В восемьдесят лет у нее все еще была ясная голова и непоседливая душа, заключенная в искалеченное тело. Я с радостью переехала к ней и начала за ней ухаживать. Помогала во всем, лечила всевозможными способами, но ничто не помогало. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой бессильной!

Она ударила кулаком по столу и зажмурилась от сильной душевной боли.

– Дурацкая болезнь и травма отняли у нее возможность двигаться. После этого тетя недолго протянула…

Гвендолин почувствовала, как на ее побелевший от напряжения кулак ласково опустилась большая сильная ладонь.

– Ты была ее надеждой и опорой. Прости меня за нелепые домыслы. Как я тебя понимаю! – Он разжал ее пальцы и, поднеся к губам, перецеловал один за другим. – Мой дед пережил моих родителей, и, наблюдая, как он уходит из жизни, я в отчаянии твердил себе, что я неудачник и все кончено. Я был смыслом его жизни, а вот в моей собственной жизни смысла не обнаружил.

– Неудачник? Забавно… Я посчитала себя банкротом гораздо раньше, и именно тетя помогла мне найти себя, заставила поверить в собственные силы.

– Ментор-наставник?

– О нет! Скорее поддержка словом. Луч света в темном тоннеле, когда голова забита бог весть какой чепухой.

Феликс тихо засмеялся.

– Не представляю тебя с головой, забитой чепухой! – Он снова поднял карты, с любопытством поглядывая на молодую женщину. – И как же звали твое увлечение?

– Ричард Флетчер… – Гвендолин испуганно зажала рот ладонью, но птичка уже вылетела. Боже, зачем она произнесла вслух это имя? Нужно срочно успокоиться и незаметненько сменить тему. – Ты собираешься ходить или нет?

– Как ловко ты это сделала, – заметил Феликс, шлепая картой по столу.

– Что сделала?

– Перевела разговор на другое.

Господи! Он еще и мысли ее читает! Гвендолин недовольно надула губы.

– Эту тему вообще прошу больше не затрагивать. Я же не копаюсь в твоем прошлом!

– Можешь начать прямо сейчас, – великодушно разрешил Феликс и перешел на шепот: – Номер первый – Дженнифер Ламберт. Мне было двенадцать лет. Лето в разгаре, и я увел ее за табло школьного стадиона.

– Подходящее местечко, – фыркнула Гвендолин.

– Я просто пытаюсь соответствовать твоему представлению обо мне.

– Не надо. Все равно не соответствуешь.

– Не надо так не надо.

Молодая женщина со вздохом открыла карты.

– Ставка та же?

– Да. – Феликс многозначительно приподнял брови и как бы, между прочим, сказал: – Итак, расскажи мне о Ричарде. Я не хочу совершать его ошибок. Как известно, кто предупрежден, тот вооружен.

– Ричард не ошибается никогда! – саркастически заметила Гвендолин и, помолчав немного, призналась: – Ошиблась я. Я тогда добросовестно разыгрывала из себя леди Совершенство. Но до роковой ошибки дело, к счастью, не дошло. Я поняла, что больше похожу на моряка Папая из диснеевского мультфильма. Проще говоря, я такая, какая есть.

– А Ричарду не нравился Папай?

– Абсолютно! Ему нравилась Гвендолин Снайдерсон его грез. Когда он услышал, что я начинаю свой бизнес, его чуть удар не хватил. Чем больше я становилась собой, тем чаще Ричарду становилось не по себе.

– А в итоге – чао, крошка?

– В итоге – тяжелое расставание обрученной пары.

– Ого! Вы так далеко зашли?

– Да… так далеко.

– А впечатления тети Матильды?

– Ей никогда не нравился Ричард. Слишком напыщенный и слишком самодовольный. Конечно, у нее по роду деятельности были проблемы в отношениях с мужчинами. Мало кто решится пригласить домой стриптизершу, чтобы познакомить с родителями. Думаю, и мама-то вышла замуж только потому, что нашла такого человека, как мой отец.

– Хочешь сказать, что твоя мама тоже стриптизерша?

– У мамы были самые красивые ноги в мире. Она играла в мюзикле в заштатном местном театрике, а потом отправилась покорять Бродвей. Отец был хореографом, они встретились во время подготовки шоу и влюбились друг в друга без памяти.

– Однако, Гвендолин Снайдерсон!

Она лишь улыбнулась.

– Итак, к шуму толпы и прокуренным залам ты привыкла с детства, – подытожил Феликс, доставая карту. – И вполне естественно, что ты сделала танцы своей профессией… Скажи, ты тоже выступала на Бродвее?

– Нет. Меня никогда не хватало на монотонную ежедневную работу. Я не признавала и не признаю жизни по режиму, потому всегда отказывалась ездить в летние лагеря. – Гвендолин чуть застенчиво улыбнулась. – Тетя Матильда как-то сказала, что из меня выйдет отличная стриптизерша. Но сейчас этой профессии не учат… не то, что в двадцатые годы.

– Значит, Ричард не рискнул привести домой восточную танцовщицу?

Почему он опять спрашивает о Ричарде? – подумала Гвендолин и ответила:

– Восточную танцовщицу, гориллу и прочих карнавальных персонажей. Меня его реакция не удивляет. Многие мужчины с положением не пожелают иметь жену, расхаживающую в костюме Кинг-Конга. А чем занималась твоя несостоявшаяся невеста?

Феликс задумался.

– Последняя по счету была частной сиделкой, если мне не изменяет память. Но она занималась и благотворительностью! Состояние у нее огромное, времени много, хотя… хотя и забот хватало. Она владела банком. Инвестиции, игра на бирже. Интересная девушка, с такой не соскучишься.

Гвендолин натянуто улыбнулась.

– Ну что же, вполне достойная профессия. Не одобряю твою разборчивость.

– Достоинство сидит напротив меня. Вот с тобой мне по-настоящему скучно сидеть в банке и смотреть на вьюгу за окном. С тобой весело пробежаться на лыжах, забраться высоко в горы, улететь на край света, чтобы полюбоваться закатом в Андах или в пустыне Атакама.

– В самом деле? Хорошо… Тогда какой недостойный поступок в последний раз совершил Феликс Миллингтон?

– Снялся в баскетбольной форме в компании шестнадцати приятелей для годовой книги колледжа.

– А посвежее? Ходьба босиком во время летнего дождя? Лепка снежных баб? Водяные битвы в процессе мойки машины?

– Нет, я не совершал больше проступков. – Феликс оглядел себя. – Проигрыш рубашки пойдет? – спросил он с усмешкой.

– Так уж и быть. Но пора снимать ботинки. У меня опять джинн.

– Вот черт, не может быть!

Гвендолин снова выложила карты. Феликс взглянул на них и нагнулся, чтобы развязать шнурки.

– Ничего нет хуже, чем попасть в пасть акулы картежного бизнеса. С игрой на раздевание, я явно промахнулся.

– Это уж точно, – согласилась Гвендолин, собирая карты в колоду. – Нет ничего приятнее, чем обуть… пардон, раздеть финансиста.

– Сдавай! – взревел Феликс.

К концу партии он остался без носков.

– Может быть, сыграем в покер, а? – жалобно спросил он и, когда Гвендолин попыталась возразить, упрямо произнес: – В конце концов, выбор игры – прерогатива раздающего. Кстати, на редкость простая игра. Сдаешь по пять карт…

Через минуту Гвендолин тупо рассматривала свои карты.

– Напомни, какие из них старше, а какие наоборот.

– Пара, две пары, тройка, стрит, флешь, фул-хаус…

– Можешь не продолжать.

– Блефуешь?

Гвендолин улыбнулась и открыла карты. Феликс, обозвав ее шулером, отдал часы.

– Подарок сотрудников отдела по связям с общественностью, между прочим. Они мне очень нравятся. Ход замечательный, а корпус золотой. Очень дорогие!

– Покер мне тоже нравится, – объявила Гвендолин. – Предлагаю сдавать семь карт, младшая – джокер. Знаешь такую игру? Сто лет назад была страшно популярной на Миссисипи и Миссури, в нее резались все плотогоны и лоцманы.

– Обманщица! Тетя обучила тебя всем азартным играм на свете! – Феликс с восхищением смотрел на Гвендолин и улыбался при этом так широко, как только мог.

– Я же говорила, что прошла школу жизни по полной программе, – сладко напомнила Гвендолин. – Играем в последний раз. Я проголодалась и устала сидеть на одном месте.

– В последний раз? Предлагаю сыграть ва-банк.

Гвендолин захохотала.

– Ва-банк? Ты не боишься остаться вообще без одежды?

– Хочу посмотреть, что ты будешь делать с голым мужчиной, – сказал он хмуро. – А еще интереснее взглянуть, что произойдет, если я выиграю.

– Ты? Выиграешь?

Она посмотрела в карты и усмехнулась.

– Так что, говоришь, главнее?

– О нет, – покачал головой Феликс, – на этот раз ты меня не проведешь!

И он открыл четыре карты.

– Ну, что скажешь?

– Еще не вечер!

Гвендолин сдала по последней карте и победно вскинула руки:

– Фул-хаус: пятерки и семерки. Вот так-то, финансист!

Глаза Феликса горели торжеством, он снисходительно потрепал ее по щеке.

– Не спеши, детка! У меня четыре тройки. О, это сладкое ощущение победы над шулером! Улыбнись и раздевайся, Гвендолин!

Феликс откинулся на спинку кресла.

– Так, какие же два предмета выбрать? Я чувствую себя мальчишкой, пробравшимся в кондитерскую лавку.

Поднявшись, он подошел к молодой женщине вплотную и навис над ней, как скала.

Гвендолин заёрзала, ощущая себя невероятно беспомощной.

Ей вдруг вспомнились ласки прошедшей ночи, и безумно захотелось воскресить эти переживания. Судя по бурно вздымающейся и опадающей груди Феликса, он чувствовал нечто схожее. Все еще сидя, Гвендолин задрожала в ожидании решения, которое примет Феликс.

– Снимай носки! – выпалила она, перехватывая инициативу.

– Носки? – более чем разочарованно переспросил Феликс, поглядел вниз, немного поразмыслил и одарил Гвендолин ленивой улыбкой. – Ты великодушно отдаешь в мое пользование внутреннюю сторону коленей с их эрогенными зонами, так?

Приподняв ее правую ногу, он нарочито медленно стал стягивать носок.

– У тебя ноги танцовщицы. Стройные, элегантные, бесконечно длинные, с тонкими, но сильными лодыжками…

Гвендолин пыталась унять бешеное сердцебиение, убеждая себя, что с нее всего лишь снимают носок. Она смотрела, как Феликс поглаживает ее икры, и все больше возбуждалась от этих прикосновений.

Внезапно свет погас, и комната погрузилась во тьму.

– Черт! Вот так всегда, когда начинается самое интересное, – пробормотал Феликс.

Гвендолин поморгала, привыкая к темноте.

– Не похоже, чтобы перегорели лампы, – сказала она неуверенно.

– Вот именно, – отозвался Феликс. – По всей видимости, отключилось электричество.

– Послушай, как воет ветер. Старушка-зима не на шутку разбушевалась, а мы увлеклись и забыли, что находимся в эпицентре стихийного бедствия.

– В банке есть автономный генератор? – В голосе молодой женщины прозвучала надежда.