Текст книги "1003-й свободный человек"

Автор книги: Марта Антоничева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ну же, Бог

Андрей очень любил работу и совсем не любил жену. Первая придавала ощущение собственной значимости, вторая – напрочь лишала. Особенно когда орала матом что есть мочи по телефону, а Андрею было некуда спрятаться от сотрудников.

Слабость он сделал отличительной чертой, переняв привычку жены, по которой его сразу узнавали журналисты, – рано или поздно Андрей начинал орать матом на подчиненных. Он был главным редактором службы новостей, и его ругань приходилось терпеть, как бесконечно сверлящего соседа или сварливую тещу.

На работу он приходил первым, клал на стол небольшую кожаную сумочку, которую носил под мышкой, доставал телефон. Тот был надежно упакован в чехол с крышкой, и, каждый раз перед тем, как принять звонок, Андрей небрежно, мизинцем, откидывал ее.

Набирал знакомого начальника в прокуратуре и принимался, как он это называл, «трещать». Треск продолжался в течение часа-полутора, после чего Андрей орал на подчиненных, успевших уже прийти на работу, но еще до конца не проснувшихся.

В его действиях прослеживалась некая преемственность: если Андрея будили вопли вечно недовольной жены, то подчиненных будил он сам. С матерком и удовольствием. После этого спокойно заваривал кофе и обсуждал свежие сплетни с бухгалтером.

Его чашка почернела изнутри и напоминала заброшенный колодец, но никто не предлагал и не советовал Андрею помыть ее, да и он никому не давал к ней прикасаться. На чашке было написано: «Сочи`93». Андрей, который любил отдохнуть и после по сто раз показать и рассказать, как проходил его отпуск, с кем он познакомился и что там приключилось, ни разу даже не упомянул об этом событии и городе.

Знала о нем коммерческий директор Алена, но она редко пересекалась с тех пор с Андреем, хотя замечала его машину у своих окон и пару раз сталкивалась с ним, когда Андрей вроде как ненароком приходил на прием именно к ее будущему мужу-стоматологу – то полечить зубы, то почистить эмаль, то избавиться от камня.

В этот день все началось как обычно – с болтовни Андрея, которая длилась около полутора часов. Он успел выпить кофе, выкурить несколько тонких, ароматизированных сигарет с ментолом, поскандалить с дворником («Хватит кормить голубей! Они срут мне на окно, прилетают и прямо на подоконник срут!»), пока из отдела рекламы не прибежала всполошившаяся помощница Алены.

Девушка принесла телефонную трубку и быстро сунула ее Андрею. Оказалось, жена не могла до него дозвониться по мобильному. Номер отдела рекламы висел на сайте, она набрала его почти наугад и успела застать мужа, пока тот не ушел на очередную пресс-конференцию.

– Срочно тащи свою задницу домой, – велела жена и повесила трубку, она всегда так делала. Андрей объяснял поведение жены синдромом начальника и где-то в глубине души даже оправдывал ее: он копировал такое поведение с подчиненными, и это доставляло ему удовольствие. Но не в тот день.

Он раздраженно сел в машину, ожидая очередной выходки. Вроде той, когда заказанные в салоне итальянские шторы оказались короче размера окон и жена изодрала их от злости в клочья. Пришлось возвращать их в таком виде в магазин и врать, что это сделала собака, хотя никакой собаки у них не было – жена не позволяла завести даже рыбок.

Дом был словно после ограбления: кресла перевернуты, кругом – беспорядок, тишина и никого. Он зашел в спальню, там отчетливо пахло блевотиной, белье с кровати было снято и валялось комом на полу. На ней лежали жена и сын Андрея. Сын тихо скулил.

– Заблевал всю кровать, фонтаном, – констатировала очевидное жена.

Решили вызвать платного врача («Ну не „Скорую“ же», – сказала жена), но перед этим сдать кал и мочу. Принялись звонить во все клиники, Андрея начало трясти. До этого сын болел только один раз – в два года переел мороженого. Жар длился пару дней, за которые Андрей успел частично поседеть: из-за повышенной температуры сын кричал во все горло. К новому повороту Андрей был не готов.

Во всех клиниках требовалось присутствие ребенка, никто не хотел приезжать на дом, чтобы забрать анализы. В какой-то из больниц даже сослались на один из законов, номер которого Андрей все равно не запомнил.

Жена начала истерить. Решили повременить с анализами и вызвать хотя бы врача. Было уже поздно, и платную бригаду в это время согласились прислать только в одной клинике, но завтра утром, а не сегодня.

– Если что-то срочное, вызывайте «Скорую», – произнес безликий женский голос в трубке. – Я вас записываю на утро?

Андрей утвердительно кивнул и еле слышно прошептал: «Да». Он уже был готов вызвать кого угодно – хоть «Скорую», хоть шаманов или цыганку с соседней улицы: сына безостановочно рвало и поносило, и это пугало мужчину сильнее и сильнее. Но жена велела дождаться утра.

Ночью поспать не удалось: жена продолжала истерить и звонить своим родственникам. Через некоторое время приехали ее мать и отец, после – сестра с женихом, хотела даже подъехать бабушка, но ей запретили.

Сына так же рвало и поносило, и он безостановочно плакал. Андрей находился рядом с ним: вытирал пот с горячего лба, блевотину с подбородка, относил помыть в ванную, повторял какие-то успокаивающие фразы о том, что скоро боль пройдет и будет хорошо, но постепенно меньше и меньше верил в это сам: из сына словно уходило все живое.

Лицо его быстро осунулось, посерело, глаза запали, более отчетливо проступили круги под глазами. Сильнее всего Андрея пугал понос: черная слизь, которая текла и текла, и не думала заканчиваться.

Поначалу его даже развеселило, когда сына пропоносило прямо на дорогущий белый ковер, который жена привезла из какой-то жаркой страны, где отдыхала с подругой. Но после, когда сын стал все меньше походить на себя и залил черным поносом всю комнату, Андрей испугался.

Он сел за рабочий компьютер жены и начал гуглить симптомы. За спиной маячили родственники, озвучивая самые жуткие варианты. Ему были неприятны их слова и присутствие в доме чужих, случайных людей (ну что здесь забыл жених сестры, кроме любопытства и лицемерного желания угодить даме сердца?), которые мешали ему собраться с силами и перестать стучать пальцами по клавиатуре, пряча предательски трясущиеся руки.

Андрей вспомнил, что в заначке лежит немного коньяка с кофе, спрятался от всех в туалете и тихонько, за пару минут, прикончил всю флягу. После этого спать не хотелось совершенно, и сердце забилось так быстро, что, казалось, через несколько секунд остановится навсегда, отсчитав заранее все уготованные на будущее удары.

Постепенно в атмосфере всеобщего невроза наступило утро. Жена с матерью распили на двоих почти весь пузырек корвалола, ее отец заснул в кресле на кухне, сестра с женихом уехали, потрепав ребенка по плечу на прощание: «Все будет хорошо». Тот блеванул спросонья кому-то из них на ботинки.

Андрей сидел перед окном в спальне и смотрел, как небо становится неприятно серым, после начинают петь птицы, затем к ним присоединяются другие, и, когда кажется, что их хор становится совершенно невыносимым, приезжают мусорщики и начинают переворачивать с грохотом свои баки, а свет заполняет комнату все больше.

Он смотрел и думал, как будет хорошо, если болезнь сына отступит и они станут проводить больше времени вместе. Сходили бы на футбол наконец. Может, он даже сделал бы что-то такое, на что не был готов раньше, изменился, – конкретные идеи не приходили ему в голову, он ощущал лишь сильное желание. Андрей задумался и даже взмолился: он знал, что готов променять на здоровье сына.

Андрей попросил Бога о сделке: он перестает орать матом на подчиненных, только бы ребенок выздоровел. Он готов, он созрел отказаться от этой приятной привычки, променять свое карательное утро на что-то более продуктивное, вроде пробежки (около дома Алены, например, – мелькнуло где-то в глубине подсознания и погасло).

Он готов. Только бы сын выздоровел, ну же, Бог, как насчет этого? Небольшая слеза скатилась из уголка глаза, настолько он был отчаян. «Ты согласен, Бог?» – хотел спросить он, но не знал, куда смотреть – на небо, на потолок, в окно или на фигуру на кресте у себя на шее. Он на всякий случай достал крест и внимательно вгляделся в человека на нем. Посчитав, что этого достаточно, он час или два спокойно спал, обняв сына, который окончательно ослабел и уже совсем не шевелился. Чтобы доказать свою решимость, Андрей перевел телефон в беззвучный режим.

Врачи приехали в то же время, что и обещали. Осмотрели ребенка, сделали пару уколов, предъявили счет, написали рекомендации и уехали. Их визит занял буквально несколько минут. Оказалось, у сына что-то вирусное, достаточно выпить пару таблеток – и все пройдет.

Это сильно поразило Андрея: он полагал, что расстояние между реанимацией, капельницами, серой, как пергамент, кожей ребенка и здоровьем должно равняться бездне, но нет, одно от другого отделял лишь укол, единственное вливание глюкозы.

Сын спал всю ночь и почти весь следующий день. К вечеру он уже почти пришел в себя, попросил любимого печенья и прочитал с Андреем в кровати книгу про собаку – ее он позволял брать только отцу. Ребенок был еще слаб, но кожа уже порозовела, исчезли тени под глазами, прекратились судороги, которые так пугали жену. Ее родители успокоились и уехали домой. Андрей облегченно вздохнул, достал из шкафа любимый ром и выпил его не колеблясь до донышка.

Ночью снилось, как он бредет по пустыне и нигде, совершенно нигде, нет ни капли воды. Проснулся с сушняком, но зато голова не болела и на душе стало спокойнее.

На работе ничего не изменилось, и это сильно удивило Андрея, по его внутренним ощущениям словно несколько лет прошло. За пару дней он подзабыл, как общаться с подчиненными – перенервничал. Очень болезненно отнесся к сводке происшествий: там фигурировали дети.

Дотянуть на одном месте до обеда было тяжело, и он, под предлогом срочных дел, сбежал в «Детский мир». Там бродил среди конструкторов, о которых не мог даже мечтать в детстве, каких-то невероятных самолетов, катеров с пультами управления и всевозможными примочками. Вспоминал, как прыгал по гаражам, когда был маленький, собирал красивые, гладкие камни на стройке, лазил по деревьям, делал лук и стрелы из веток – и был счастлив.

Современные магазины радовали, пугали и вызывали отчаяние, когда он представлял себя десятилетним. Наверное, он бы просто сошел с ума, а его сыну все это было не нужно. Открыв заметки в телефоне, Андрей искал, что же тот просил на праздники в подарок.

Сын не был на него похож, ему нравились устройства, которые начинались со слова «микро» – микроскопы, микросхемы, всевозможные гаджеты. Он не знал, как вести себя на улице и чем там заняться. Казалось, кинь кто в него мяч, тот отскочит от ребенка, как от стены. С другими детьми сын общался через мобильные приложения: он бы просто не понял, для чего нужен лук со стрелами.

Смущаясь, Андрей подошел к продавцу и перечислил, наверняка путая и коверкая слова, названия игрушек, ничего ему не говорившие. Слава богу, тот понимал, о чем идет речь, и принес несколько небольших коробочек, содержимое которых невозможно было определить, не заглянув внутрь. Когда Андрей узнал цену этих невзрачных вещей, то замолчал, обматерил себя беззвучно, но все купил – не позориться же перед продавцом.

Сын был счастлив. Сгреб все коробочки, отнес в свою комнату. Весь оставшийся вечер Андрей сквозь стену слушал, как тот советуется с другом по скайпу, как собирать непонятные детали. Андрей понял: он тут не авторитет, вмешиваться не стоит, и оставил ребенка по-своему радоваться подаркам.

На следующее утро он был особенно весел, отборно материл подчиненных, больше двух часов разговаривал с другом из следственного, обсуждая знакомых, сделал пару комплиментов сотрудницам из отдела рекламы.

Звонила жена: он не поленился взять трубку и послушать ее бесконечные упреки и стенания о том, какой он кретин, и даже вызвался купить хлеб после работы. Главное – она с самого начала сказала, – с сыном все в порядке. Это означало, по крайней мере, сегодня он точно неуязвим, а что будет завтра – уже не важно.

Совпадение

Они играли в дурака, когда Аня услышала впервые этот звук – как будто кто-то очень нежно постукивал подушечками пальцев по стеклу. Девочка подошла к окну и открыла штору. За ней десятки мотыльков бились о прозрачную невидимую преграду.

– Ты не представляешь, на что похожа комната, когда они внутри, – хихикнула Саша. – Ложишься спать, а они ползают по потолку и падают на лицо, как в фильмах ужасов. А потом копошатся, копошатся своими лапками!

Аня провела рукой по шее, на пальцах остался след крови и мертвый жирный комар. Место укуса начнет чесаться завтра, но девочку это уже не беспокоило. Слишком много таких точек появилось на ее теле за последние несколько дней, чтобы переживать еще об одной.

Кроме подруг на даче жила еще Сашина бабушка – Наталья Николаевна. И не то чтобы жила – работала. Просыпалась часов в пять-шесть, и сразу на грядки – полоть, поливать, копать, сажать, и так до вечера.

Ане загородная жизнь была в новинку, приключения сулил каждый день. В первый она упала в обморок в дачном туалете, обклеенном сверху донизу обоями с крупными яркими маками. Тот стоял на солнцепеке и ближе к обеду раскалялся, как консервная банка.

Последнее, что Аня увидела сквозь разбегающиеся во все стороны черные точки в глазах, – потолок из пульсирующих, наползавших друг на друга красных лепестков, дальше – лишь чернота. Вытащил девочку сосед.

– Смотрю, симпатичная нога, думаю, надо с хозяйкой познакомиться, – со смехом рассказывал он Саше и бабушке. Мужчина заходил еще несколько раз, и история обрастала все новыми и новыми подробностями, пока однажды он не уехал с друзьями на рыбалку.

За пару недель Аня так и не смогла понять прелестей дачной жизни. Не научилась принимать душ на улице: воду для него набирали из открытой бочки, которая нагревалась днем до кипятка.

Или мыть ей же овощи с огорода, а по утрам наливать остывшую в умывальник и одновременно топить спрятавшихся в прохладе мелких жучков. Сгонять с раковины паука, которую тот бережно оплетал по ночам, словно сито, полупрозрачной серебристой нитью.

Наталья Николаевна наблюдала за Аней с жалостью и сочувствием. Она не понимала, кто так избаловал ребенка, что тот прыгал, словно цапля, через посадки картошки, стараясь не задеть и не поймать на одежду безобидных букашек.

Зато девочка научилась легко срывать ягоды и овощи, на огороде без нее трудно было обойтись. Во время работы Аня быстро и плавно перебирала цепкими, длинными, тонкими пальцами, словно играла на арфе сложную мелодию.

Саше повезло меньше, ее ладони напоминали короткий ковш, если сжать их и немного согнуть. Она стеснялась рук, доставшихся по наследству от матери, а той – от Натальи Николаевны. Девочка словно сознательно отгораживалась от повторения схематичной судьбы близких за чем-то новым – толстыми книжками, которыми были завалены все два этажа дачи.

Каждое утро Наталья Николаевна собирала их по всем комнатам и складывала в одну высокую стопку на журнальный столик. Чтение казалось бабушке блажью, бестолковым занятием, не приносящим никакой пользы.

– Опять читаете, – повторяла она, заходя по утрам к девочкам, сидящим с книгами по краям кровати, не расчесанным и не умытым, с отрешенным взглядом, погруженным в куда более реальный мир, чем этот. – Нет бы мне в огороде помочь, спина уже раскалывается, – и картинно потирала поясницу.

Саша даже не поднимала глаз, знала – у бабушки никогда ничего не болит. «Железный конь» – так называли ее знакомые за глаза.

Аня в такие моменты испытывала неловкость. Девочка понимала: Саша могла делать все, что заблагорассудится, но она для них – чужой человек, которого привезли сюда за компанию, только чтобы подруга не скучала.

Приходилось вставать и предлагать помощь, на что и внучка, и бабушка злились еще больше, ведь это был театр для двоих. Аня разрушала границу между вымыслом и реальностью, словно глупый ребенок, забежавший за кулисы кукольного представления и обнаруживший актеров за ширмой.

В очередную повинность предстояло собрать смородину за себя, и за Сашу, та снова отказалась. На кустах ягоды созрело очень много. Стоял день, солнце палило вовсю, но неудобно жаловаться на жару старушке, которая с шести утра без перерыва возилась в огороде.

Девочка потела и рвала ягоду быстрее, чтобы поскорее заполнить ведерко доверху и снова вернуться в прохладу дома.

Во время работы они молчали. Аня не знала, о чем говорить, а Наталья Николаевна представляла на месте чужого ребенка родную внучку, и ей нравилась картина, которую рисовало воображение. Звуки речи могли все разрушить, поэтому старушка держала рот на замке.

Наталья Николаевна мечтала, как через несколько лет, когда у нее закончатся силы полоть картошку, ее заменит Сашенька. Сад останется таким же прекрасным, цветник – ярким, а огород – плодоносящим, как раньше, и труды бабушки будут не напрасны.

– Молодец, – похвалила девочку Наталья Николаевна, увидев полные доверху два ведра. – Теперь набери немного домой, ты ведь завтра уезжаешь, – и протянула девочке небольшой целлофановый пакетик.

В обед позвонила мать. Сказала, что заберет Аню завтра утром.

– Ты как там, жива еще? Ешь ягоды и фрукты, набирайся витаминов побольше, даже через не хочу. Другой возможности не будет.

Вечером Аня сложила несколько пустых пакетиков впрок и проверила, где на грядках осталось хоть что-то съедобное после очередной уборки урожая. Наталья Николаевна пообещала кабачки, баклажаны, огурцы и смородину.

В комнате девочка проверила каждый угол перед сном, чтобы мотыльки, случайно залетевшие в окна, успели вернуться в полумрак и шуршать, похлопывая мягкими крыльями, там.

Осталось только выспаться. Она старательно пыхтела и сопела, изображая сон, и вот наконец Саше надоело разговаривать самой с собой, та замолчала и через некоторое время заснула – дыхание стало медленным и ровным.

Аня открыла глаза. Спать не давала яркая луна, висевшая вровень с их окном, и громкий стрекот кузнечиков.

Казалось, небо пристально вглядывалось в комнату. Похожее она видела только на экскурсии в планетарии в пятом классе. Звезды висели так близко, достаточно лишь протянуть руку, чтобы коснуться каждой и собрать в ладонь, словно горсть ежевики.

По ночам девочки не выходили из дома – страшно. Заботливая бабушка поставила у двери на всякий случай гремевшее от малейшего касания металлическое ведро, которое девочки, сморщившись, выливали по очереди утром.

Несмотря на лунное сияние, тьма снаружи была настолько густой, что в ней исчезали все прежде знакомые предметы, тени вытягивались и все выглядело чужим, незнакомым.

Небо притягивало, казалось настолько близким, что одно неосторожное движение, и свод обрушится на голову, а звезды со звоном и грохотом разлетятся в разные стороны.

Проверять его на прочность было некому: все обитатели окружающих дач ложились спать не позже восьми, чтобы проснуться ранним утром и копать с таким остервенением, словно не могут найти спрятанное сотни лет назад сокровище.

В школе часто повторяли, что труд облагораживает человека. Исключительно благодаря ему тот встал на задние лапы и передумал оставаться обезьяной, но, похоже, что-то в этой схеме дало сбой. Потребность махать лопатой у людей сохранилась, но речь постепенно утрачивалась.

Девочка слышала со всех участков только мат. В другое время соседи молча работали в саду или ели под звуки радио, которые никто не имел права прерывать.

Аня ожидала от дачи тишины, но оказалось, что на природе слышимость гораздо выше, чем в городе: каждый шорох ежа в саду звучал ночью, как топот пробирающегося по лесу медведя.

Днем она слушала, как мужчина с участка у леса пьет и орет на жену, ребенок в даче напротив отказывается есть суп и закатывает истерику, а к «нелюдимым» парням в доме у дороги приехали девчонки, и теперь они только и делают, что слушают «Русское радио» и горланят песни с утра до ночи под расстроенную гитару.

Развлечений тоже было немного. В первые дни после приезда подруги часто гуляли, собирали цветы, веточки, высушивали их между книжных страниц, ставили в вазы и стаканы. Через несколько дней цветы исчезли. Наталья Николаевна навела порядок в комнате и выбросила лишний мусор. Больше букетов они не составляли.

Заснуть девочке не удалось, слишком сильно переживала. Как только начало светать, Аня тихонько спустилась вниз, взяла пакетики и пошла на грядки. Срывала все, что только может пригодиться: возвращаться на дачу снова она больше не планировала, хватит.

Собрала очень много, стало стыдно и радостно одновременно. Часть урожая девочка отнесла в комнату и спрятала в сумке среди вещей. Меньшую оставила на кухне, чтобы Наталья Николаевна видела, сколько получилось.

Было всего шесть утра, когда она закончила, расслабилась и ненадолго заснула. Разбудила Аню мать. Пора было ехать домой. Девочка аккуратно сложила вещи, спустилась за урожаем на кухню. Наталья Николаевна недовольно покосилась на пакетики, которые та прижимала к себе, но ничего не сказала.

Обратно ехали несколько часов. Сначала отец Саши довез их с дочерью до своего дома, где девочки попрощались, после Аня с матерью пересели в маршрутку, чтобы добраться до центра города, а оттуда уже – к себе.

Когда они наконец оказались дома, все дачные проблемы испарились. Стены квартиры были перепачканы серым порошком, словно кто-то покрыл их толстым слоем пыли или измазал золой. Ящики шкафов – вывернуты наружу, подушки от дивана валялись на полу со следами ботинок на чехлах, занавески – сорваны, верхняя одежда с бельем вперемешку лежали одним гигантским грязным комом в центре гостиной. Аня зашла в свою комнату – та же история.

Беспорядок сделал дом чужим, заброшенным, незнакомым. В гостиной на краю дивана рыдала мать. Воры унесли все деньги, а с ними – детский крестильный крестик, обручальные кольца, пару сережек.

– Зачем им крестик, он ведь даже не из серебра, – всхлипывала мать.

Отца дома не оказалось. Как только он вернулся вечером с работы и обнаружил следы взлома, сразу вызвал полицию. После, когда ехал в отделение, чтобы закончить с формальностями по делу, которое никто не планировал раскрывать, уже сожалел о своем поступке: многие ценные вещи исчезли именно после полицейской проверки.

Квартира из-за серого порошка напоминала пепелище, но ничьих отпечатков пальцев так и не нашли.

– Не очень у нас получается отдыхать на природе, – пошутила мать. – Представь, что бы произошло, останься мы там на ночь!

Деваться было некуда, мать стала наводить порядок – разбирать вещи, складывать белье в стиралку, отмывать стены и пол. Аню на всякий случай отправили обратно, сначала к Саше, а после на дачу.

В автобусе девочка вспоминала, как днем по дороге домой обсуждала с матерью, что приготовить из ягод, которые она везла для родных.

– Хочу варенье из смородины с апельсином и имбирем, которое бабушка готовила в детстве, – попросила у мамы она.

Дело было не столько в рецепте, сколько в ценности воспоминания. Девочка детально описала кухню и большой деревянный буфет. Запахи, витавшие над булькающей, словно вулкан, кастрюлей, большую алюминиевую ложку, которой бабушка мешала варенье и разрешала облизать, как наивысшую ценность, когда все уже было готово.