Текст книги "Книга Монеллы
Собрание сочинений. Том II"

Автор книги: Марсель Швоб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

КНИГА МОНЭЛЬ (Пер. К. Бальмонта и Е. Цветковской)

I. Слова Монэль

Монэль нашла меня в равнине, где я блуждал, и взяла меня за руку.

– Не будь нисколько изумлен, – сказала она, – это я, и это не я.

Ты снова меня найдешь, еще, и ты меня потеряешь.

Еще однажды я приду к вам, ибо мало людей меня видели, и ни один меня не понял.

И ты меня забудешь, и ты снова узнаешь меня, и ты меня забудешь.

И Монэль сказала еще: Я буду говорить тебе о маленьких распутницах, и ты узнаешь начало.

Бонапарт-убиватель, в восемнадцать лет, встретил у железных ворот Пале-Рояля маленькую распутницу. Она была бледна, и она дрожала от холода. Но «надо было жить», сказала она ему. Ни ты, ни я, мы не знаем имени этой малютки, которую Бонапарт привел, одной ноябрьской ночью, в свою комнату, в Шербургский дворец. Она была из Нанта, из Бретани. Она была слабая и истомленная, и ее возлюбленный только что покинул ее. Она была простая и кроткая, и голос ее звучал очень нежно. Бонапарту запомнилось все это. И я думаю, что после воспоминание о звуке ее голоса волновало его до слез, и что долго он искал ее, никогда уж ее не увидев, в зимние вечера.

Ибо, видишь ли, маленькие распутницы выходят лишь однажды из полночной толпы для одного завета кротости. Бедняжка Анна прибежала к Томасу де Куинси, истребителю опиума, изнемогавшему на широкой Оксфордской улице, под тяжелыми зажженными лампами. С глазами влажными, она поднесла ему к губам стакан сладкого вина, обняла его и приласкала. Потом она снова вошла в ночь. Быть может, она скоро умерла. Она кашляла, говорит де Куинси, в последний вечер, когда я ее видел. Быть может, она еще блуждала по улицам; но, несмотря на страстность его поисков, хотя он и презрел смех людей, к которым он обращался, Анна была потеряна навсегда. Потом, когда позднее у него был теплый дом, он часто помышлял со слезами, что бедняжка Анна могла бы жить здесь, возле него, вместо того, чтобы возникать перед ним больной, умирающей, отчаявшейся, в черном средоточии какого-нибудь лондонского вертепа, и она унесла с собой всю жалостливую любовь своего сердца.

Видишь, они устремляют крик сострадания к вам, и ласкают вам руку своей иссохшей рукой. Они понимают вас лишь, если вы очень несчастны; они плачут с вами и утешают вас. Малютка Нелли пришла к каторжнику Достоевскому, прочь от своего позорного дома, и, умирающая в лихорадке, долго смотрела на него своими большими глазами, черными, трепетными. Маленькая Соня (она существовала, как и другие) обняла убийцу Родиона после того, как он признался в своем преступлении. «Ты погубил себя!» – сказала она ему с выражением отчаяния. И, внезапно вскочив, она бросилась к нему на шею и обняла его… «Нет на земле сейчас нет человека более несчастного, чем ты!» – вскрикнула она в порыве жалости, и вдруг разразилась рыданьями.

Как Анна, и как та, которой нет имени и которая пришла к юному и печальному Бонапарту, малютка Нелли утонула в тумане. Достоевский не сказал, что стало с Соней, бледной и исхудалой. Ни ты, ни я, мы не знаем, могла ли она до конца помочь Раскольникову в его искушении. Я этого не думаю. Очень тихо ускользнула она из рук его, слишком много выстрадав и слишком много любя.

Ни одна из них, видишь, не может остаться с вами. Они были бы слишком печальны, и им стыдно остаться. Когда вы больше не плачете, они не осмеливаются взглянуть на вас. Они научают вас тому, чему они должны вас научить, и уходят. Они приходят через холод и дождь поцеловать вас в лоб и осушить ваши слезы, и страшная тьма снова их захватывает. Ибо они должны, быть может, идти в другое место.

Вы знаете их, лишь когда они сострадательны. Не надо думать ни о чем другом. Не надо думать о том, что могли бы они делать в потемках. Нелли в ужасном доме, Соня, пьяная, на бульварной скамье, Анна, относящая пустой стакан к виноторговцу темного закоулка… быть может, они были жестоки и непристойны. Это создания плоти. Они вышли из мрачного замкнутого угла, чтобы дать поцелуй жалости под зажженной лампой большой улицы. В этот миг они были божественны.

Надо забыть все остальное.

Монэль умолкла и посмотрела на меня.

Я вышла из ночи, сказала она, и я войду в ночь. Ибо я тоже, я маленькая распутница.

И Монэль сказала еще:

Мне жаль тебя, мне жаль тебя, мой любимый.

И все же я снова войду в ночь; ибо необходимо, чтобы ты меня потерял, прежде чем снова найдешь меня. И если ты найдешь меня, я ускользну от тебя снова.

Ибо я та, которая одна.

И Монэль сказала еще:

Так как я одна, ты даешь мне имя Монэль, но ты будешь грезить, что и все другие имена – мои.

Я вот эта и вон та, и та, у которой нет имени.

И я поведу тебя меж сестер моих; они, это я сама, и подобны распутницам без разума.

И ты увидишь их в терзаньях себялюбия, наслаждения, и жестокости, и надменности, и терпения, и жалости, еще вовсе не нашедшими себя.

И ты увидишь, как они уйдут искать себя, вдаль.

И ты найдешь меня, и я найду себя; и ты меня потеряешь, и я себя потеряю.

Ибо я та, которую чуть найдешь – потеряешь.

И Монэль сказала еще:

В этот день маленькая женщина коснется тебя рукой, и исчезнет.

Потому что все вещи быстротечны; но Монэль самая быстротечная.

И раньше, чем ты снова найдешь меня, я научу тебя в этой равнине, и ты напишешь книгу Монэль.

И Монэль протянула мне выдолбленный дурнопахучник, где горело розовое волоконце.

– Возьми этот факел, – сказала она, – и жги. Сжигай все на земле и на небе. И разбей дурнопахучник, и погаси его, когда сожжешь; ибо ничто не должно быть передано.

Дабы ты стал второй нартекофор, и да разрушаешь огнем, и огонь, нисшедший с неба, да вновь взойдет на небо.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о разрушении.

Вот слово: Разрушай, разрушай, разрушай. Разрушай в себе самом, разрушай вокруг себя. Освобождай место своей душе и другим душам.

Разрушай все доброе и все злое. Обломки подобны.

Разрушай древние жилища людей и древние обиталища душ. Мертвое – суть зеркала, что искажают.

Разрушай, ибо всякое созидание исходит из разрушения.

И, для высшей благости, надо уничтожать благость низшую. И, таким образом, новое благо появляется, насыщенное злом.

И чтобы выдумать новое искусство, надо разбить искусство древнее. И, таким образом, новое искусство кажется как бы иконоборством.

Ибо всякое построение создается из обломков, ничто не ново в этом мире, кроме форм.

Но надо разрушать формы.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о созидании форм.

Само желание нового, не есть ли врожденная склонность души, которая вожделеет принять образ?

И души отбрасывают прежние формы подобно тому, как змеи свои старые кожи.

И молодых змей печалят терпеливые собиратели старых змеиных кож, потому что имеют они над ними власть чародейственную.

Ибо, кто владеет старыми змеиными кожами, мешает превращениям молодых змей.

Вот почему змеи сбрасывают покров с своего тела в зеленом затоне глубокой чащи; и однажды в год молодые змеи собираются в круг, чтобы сжечь старые кожи.

Будь же подобен временам года, разрушающим и созидающим.

Отрой сам дом твой и сжигай его сам.

Не бросай мусора после себя; да пользуется каждый своими собственными обломками.

Не созидай в ночи отшедшей. Оставь построения твои исчезать по воле течения.

Созерцай новые кладки в малейших порывах твоей души.

Для каждого нового желания создавай богов новых.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о богах.

Предоставь умирать древним богам; не сиди, подобно плакальщикам, на их могилах.

Ибо древние боги улетают из своих гробниц.

И не покровительствуй юным богам, облекая их в погребальные пелены.

Да отлетит всякий бог, чуть сотворен.

Да гибнет всякое творение, чуть создано.

Да предаст древний бог свое творение юному богу, дабы оно было им раздроблено.

Да будет всякий бог – богом мгновенья.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о мгновеньях.

Смотри на все вещи взглядом мгновенья.

Оставь твое Я идти по прихоти мгновенья.

Думай в мгновеньи. Всякая мысль, что длится, есть противоречие.

Люби мгновение. Любовь, что длится, есть ненависть.

Будь искренним с мгновением. Всякая искренность, что длится, есть ложь.

Будь справедлив к мгновению. Всякая справедливость, что длится, есть несправедливость.

Действуй навстречу мгновению. Всякое действие, что длится, есть царство заупокойное.

Будь счастлив с мгновением. Всякое счастие, что длится, есть несчастие.

Имей почитание ко всем мгновениям и вовсе не устанавливай связи между вещами.

Не промедляй мгновение: ты истомил бы агонию.

Видь: каждый миг есть колыбель и гробница. Пусть каждая жизнь и каждая смерть кажутся тебе странными и новыми.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о жизни и смерти.

Мгновения подобны палкам, одной половиной белым, другой черным.

Не устраивай свою жизнь по узору, созданному из половин белых. Ибо после ты найдешь узоры, созданные половинами черными.

Да будет каждая чернота пересечена чаянием белизны грядущей.

Не говори: Я живу сейчас, я умру завтра. Не разделяй действительность между жизнью и смертью. Говори: Сейчас я живу и я умираю.

Исчерпывай в каждое мгновение всю совокупность вещей, положительную и отрицательную.

Осенняя роза длится лишь одну пору; каждое утро она раскрывается; всякий вечер она закрывается.

Будь подобен розам: Предавай лепестки свои срывающим усладам, шепоту скорби.

Да будет каждый восторг умирающим в тебе, пусть каждая услада вожделеет умереть.

Да будет скорбь в тебе мельканьем насекомого, что вот улетит. Не укрывайся с грызущими насекомыми. Не сделайся влюбленником этих черных жужелиц.

Да будет всякая радость в тебе мельканьем насекомого, что вот улетит. Не укрывайся с насекомыми сосущими. Не сделайся влюбленником этих цветочных жучков золотых.

Пусть всякая мысль сверкнет и угаснет в тебе на протяжении молнии.

Да будет счастие твое дробленьем зарниц. Таким образом твоя доля радости будет равной доле других.

В созерцании вселенной созерцай каждый ее атом.

Не противься природе. Да не покоится на вещах подножие души твоей. Да не отвращается лик души твоей, как упрямый ребенок.

Иди с миром в красном зареве утра и в сером свечении вечера. Будь зарей, переплетенной с сумерками.

Смешай смерть с жизнью и раздроби их на мгновения.

Не жди смерти: Она в тебе. Будь ее товарищ и держи ее против себя; она такая же, как ты.

Умри своей смертью; не завидуй смертям древним.

Многообразь лики смерти вместе с ликами жизни.

Почитай всякую вещь недостоверную за живую, всякую вещь достоверную за мертвую.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о вещах мертвых.

Сожги бережно мертвецов, и развей их пепел по четырем ветрам небесным.

Сожги бережно минувшие деяния и растолки пепел, ибо феникс, из них возродившийся, был бы все тот же.

Не играй с мертвецами, и никак не ласкай их лиц. Не смейся над ними и не плачь о них: Забудь их.

Не вверяйся вещам минувшим. Не предавайся созиданию красивых усыпальниц мгновеньям отшедшим. Помышляй об убиении мгновений, что придут.

Имей недоверие ко всем трупам.

Не обнимай мертвецов: Ибо они удушают живых.

Имей к вещам мертвым почитание, каковое надлежит строительным камням.

Не оскверняй рук твоих вдоль полос изношенных. Очищай пальцы твои в водах свежих.

Сдувай дуновение рта твоего, и не вдыхай дыханий мертвых.

Не созерцай жизней минувших, равно как и своей минувшей жизни. Не собирай вовсе пустых оберток.

Не носи в себе кладбище. Мертвецы выделяют чумность.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о твоих действиях.

Да искрошится в руках твоих каждый переданный тебе глиняный кубок. Разбей каждый кубок, из которого изопьешь.

Задуй лампу жизни, что гонец тебе протягивает. Ибо всякая старинная лампа коптит.

Не предопределяй себе ничего, ни удовольствия, ни скорби.

Не будь рабом никакой одежды, ни души, ни тела.

Не стучи никогда одной и той же стороной руки.

Не глядись в смерть. Пусть унесет твой образ волна, что бежит.

Беги развалин и не плачь средь них.

Когда ты покидаешь свои одежды вечером, разоблачись от твоей души этого дня; в наготе отдавайся всем мгновеньям.

Всякое удовлетворение покажется тебе смертельным. Погоняй его вперед.

Не кормись днями отшедшими. Питай себя вещами грядущими.

Не исповедуй вещей минувших, ибо они мертвы, исповедуй перед собой вещи грядущие.

Не спускайся срывать цветы по пути. Довольствуйся всякой видимостью. Но покинь видимость и не возвращайся.

Не возвращайся никогда: За тобой мчатся вихри пламени Содома, и ты будешь превращен в изваяние окаменелых слез.

Не оглядывайся назад. Не смотри слишком перед собой. Если ты смотришь в себя, все да будет белым.

Не удивляйся ничему по сравнению воспоминания; дивись всему в новизне неведения.

Дивись всякой вещи: Ибо всякая вещь отличествует в жизни и сходствует в смерти.

Строй в различествах, разрушай в подобиях.

Не направляйся к постоянствам; их нет ни на земле, ни в небе.

Если разум постоянствует, ты разрушишь его и дозволишь измениться своей чувствительности.

Не опасайся противоречить себе, нет противоречия в мгновеньи.

Не люби свою скорбь, ибо она не продлится.

Блюди свои ногти, что возрастают, и маленькие чешуйки кожи твоей, что упадают.

Будь забывчив ко всем вещам.

Колким шильцем ты станешь терпеливо убивать твои воспоминания, как древний император убивал мух.

Не понуждай воспоминательное счастие твое длиться в грядущее.

Не вспоминай и не провидь.

Не говори: Я работаю, чтобы достигнуть; я работаю, чтоб забыть. Будь забывчив к достижению и к работе.

Восстань против всякой работы, против всякой действенности, что превосходит мгновения, восстань.

Да не направляется прохождение твое от одного конца к другому, ибо нет ничего такого, но да будет каждый шаг твой выправленный устремленностью.

Ты сотрешь твоей левой ногой след ноги твоей правой.

Правая рука должна не ведать, что сделала только что рука левая.

Не знай самого себя.

Не заботься вовсе о своей свободе; забудь себя ты сам.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о моих словах.

Слова суть слова, пока они говорятся.

Слова сохраненные мертвы суть, и порождают заразу.

Слушай слова мои говоримые, и не действуй по словам моим написанным.

Поговорив так в равнине, Монэль умолкла и стала печальной, ибо ей надлежало войти в ночь.

И она сказала мне издали:

Забудь меня, и я буду тебе возвращена.

И я оглянулся на равнину, и я увидел, как восставали сестры Монэль.

II. Монэль

1. О появлении ее

Не знаю, как достиг я, через мглистый дождь, странной мясной лавки, что предстала мне в ночи. Я не ведаю города и не ведаю года: Помнится мне, что пора была дождливая, очень дождливая.

Достоверно то, что в это самое время люди встречали на дорогах бродячих маленьких детей, что отказывались расти. Девочки-семилетки на коленях взывали, чтобы возраст их остался недвижным, и возмужалость, казалось, была уже мертвой. Там происходили белеющие шествия под багровым небом, и маленькие тени, еле говорящие, увещевали ребяческий народ. Ничто не было им желанно, кроме непрерываемого неведения. Они хотели посвятить себя вечным играм. Они отчаивались над работой жизни. Все было лишь прошлым для них.

В эти угрюмые дни, средь этой поры дождливой, очень дождливой, я заметил тонкие светы, прядущиеся, маленькой продавщицы ламп.

Я приблизился к навесу, и дождь заструился мне по затылку, в то время как я наклонял голову.

И я сказал ей:

– Что же вы продаете там, маленькая продавщица, в эту печальную пору дождя?

– Лампы, – ответила она мне, – лишь зажженные лампы.

– А на самом деле, что же это такое, эти зажженные лампы высотой с мизинец и горящие светом крошечным, как булавочная головка?

– Это, – сказала она, – лампы этой мрачной поры. А когда-то это были кукольные лампы. Но дети не хотят больше расти. Вот почему я продаю им эти маленькие лампочки, что еле озаряют мглистый дождь.

– И вы так живете, – сказал я ей, – маленькая продавщица, одетая в черное, и вы питаетесь на деньги, что вам платят дети за ваши лампы?

– Да, – сказала она просто. – Но я зарабатываю очень мало. Ибо зловещий дождь угашает часто мои лампочки в то мгновение, когда я протягиваю их, чтобы передать. А когда они угаснут, дети их больше не хотят. Никто не может снова зажечь их. Мне остались лишь вот эти. И когда они будут проданы, мы останемся во мраке дождя.

– Так разве это, – сказал я еще, – единственный свет этой угрюмой поры, и как же осветить такой маленькой лампочкой влажную тьму?

– Дождь часто угашает их, – сказала она, – и в полях или на улицах они не могут больше служить. Но надо замыкаться. Дети укрывают мои маленькие лампочки своими руками и замыкаются. Они замыкаются каждый с своей лампочкой и зеркалом. И ее достаточно, чтобы показать им лицо их в зеркале.

Я смотрел несколько мгновений на жалкие мерцающие огни.

– Увы! – сказал я, – это очень печальный свет, маленькая продавщица, и образы зеркал, должно быть, очень печальные образы.

– Они вовсе не такие печальные, – сказала девочка, одетая в черное, качая головой, – поскольку они не увеличивают. Но маленькие лампочки, что я продаю, не вечны. Пламя их убывает, точно они изнуряются от сумрачного дождя. И когда мои маленькие лампочки угасают, дети не видят больше свечения зеркала и отчаиваются. Ибо они боятся не узнать мига, когда они станут подрастать. Вот почему они со стоном убегают в ночи. Но мне дозволено продавать каждому ребенку лишь одну лампочку. Если они пытаются купить вторую, она гаснет в их руках.

И я наклонился немного ближе к маленькой продавщице, и я хотел взять одну из этих лампочек.

– О, не надо их касаться, – сказала она. – Вы уже переступили возраст, когда мои лампочки горят. Они сделаны лишь для кукол или для детей. Разве у вас совсем нет лампы для взрослых?

– Увы! – сказал я, – в эту дождливую пору темных дождей, в эту неслыханно-угрюмую погоду, есть лишь ваши детские лампочки, что горят. А мне хотелось, и мне также, взглянуть еще раз на свечение зеркала.

– Пойдемте, – сказала она, – мы посмотрим вместе.

По маленькой лесенке, источенной червями, она провела меня в комнату из простого дерева, где было сверкание зеркала на стене.

– Тсс… – сказала она, – и я покажу вам. Ибо моя собственная лампочка более светлая и более яркая, чем другие; и я не слишком бедна средь этих дождящих мраков.

И она подняла свою маленькую лампочку к зеркалу.

Тогда возник там бледный отблеск, в котором увидел я кружение знакомых историй. Но маленькая лампочка лгала, лгала, лгала. Я увидел, как приподнялось перо на губах Корделии; и она улыбалась и исцелялась; и со своим старым отцом жила она в большой клетке, как птица, и она целовала его белую бороду. Я увидел Офелию, играющую на хрустальной влаге пруда и обвившую вкруг шеи Гамлета свои влажные руки, увитые фиалками. Я увидел Дездемону, проснувшуюся, блуждающую под ивами. Я увидел, как принцесса Мален отняла обе руки свои от глаз старого короля, и смеялась и танцевала. Я увидел Мелизанду, освобожденную, глядящую в водоем.

И я воскликнул:

– Маленькая лампочка – лгунья…

– Тсс!… – сказала маленькая продавщица ламп, и она приложила руку к моим губам. – Ничего не надо говорить. Дождь разве недостаточно темен?

Тогда я опустил голову, и я ушел к дождливой ночи в неведомый город.

2. О жизни ее

Я не знаю, где Монэль взяла меня за руку. Но я думаю, что это было в один осенний вечер, когда дождь уже холодный.

– Пойдем играть с нами, – сказала она.

Монэль несла в своем фартуке старые куклы и воланы, перья которых были истасканы и позументы потускнели.

Лицо ее было бледно и глаза ее смеялись.

– Пойдем играть, – сказала она. – Мы не работаем больше, мы играем.

Был ветер и грязь. Мостовые блестели. Вдоль всего навеса стекала вода, капля за каплей. Девушки дрожали на порогах бакалейных лавочек. Зажженные свечи казались красными.

Но Монэль вытащила из своего кармана свинцовый наперсток, маленькую оловянную саблю и резиновый мячик.

– Все это для них, – сказала она. – Это я выхожу каждый вечер покупать запасы.

– И что же это за дом у вас, и какая работа, и какие деньги, малютка…

– Монэль, – сказала девочка, стискивая мне руку. – Они зовут меня Монэль. Наш дом есть дом, где играют: мы изгнали работу, и гроши, что у нас еще есть, нам были даны, чтобы покупать пирожки. Каждый день я иду разыскивать детей на улице и я говорю им о нашем доме, и я увожу их. И мы хорошенько прячемся, чтобы нас не нашли. Взрослые заставили бы нас вернуться и отняли бы у нас все, что мы имеем. А мы хотим оставаться вместе и играть.

– И во что же вы играете, малютка Монэль?

– Мы играем во все. Те, что большие, занимаются ружьями и пистолетами, а другие играют в отбойники, прыгают через веревку, перекидываются мячом, или иные пляшут хороводом и берутся за руки; или другие рисуют на стеклах красивые образы, что не увидишь никогда, и пускают мыльные пузыри; или другие одевают своих кукол и ведут их гулять, и мы считаем по пальцам совсем маленьким, чтобы их рассмешить.

Дом, куда Монэль привела меня, казалось, имел замурованные окна. Он был в стороне от улицы, и весь свет приходил через глубокий сад. И уже там я услышал счастливые голоса.

Трое детей вприпрыжку бежали вокруг нас.

– Монэль, Монэль! – кричали они. – Монэль вернулась!

Они посмотрели на меня и прошептали:

– Какой он большой! Он будет играть, Монэль?

И девочка сказала им:

– Скоро взрослые пойдут с нами. Они придут к маленьким детям. Они научатся играть. Мы устроим им обучение, но в нашем обучении никогда не будут работать. Вы голодны?

Голоса закричали:

– Да, да, да, надо приготовить обедик.

Тогда были принесены маленькие круглые столики и салфетки величиной с листок сирени, и стаканы, глубокие, как швейный наперсток, и тарелки, впалые, как скорлупки грецкого ореха. Обед состоял из шоколада и из крошеного сахара, а вино не могло течь в стаканы, ибо маленькие белые склянки, длинные, как мизинец, имели горлышко слишком узкое.

Зал был старый и высокий. Повсюду горели маленькие сальные свечи, зеленые и розовые, в крошечных оловянных подсвечниках. По стенам маленькие круглые зеркала чудились монетами, превращенными в малые зеркала. Различить кукол среди детей можно было лишь по их недвижности. Ибо они оставались сидеть в своих креслах, или причесывались с поднятыми руками за своими столиками, или уже лежали с простыней, поднятой до подбородка, в своих маленьких медных постельках. И пол был усыпан тонким зеленым мхом, что кладут в лесные овчарни. Казалось, что этот дом был тюрьма или больница. Но тюрьма, куда замыкали невинных, дабы помешать им страдать, и больница, где исцеляли от работы жизни. И Монэль была тюремницеи и сиделкой.

Малютка Монэль смотрела на играющих детей. Но она была очень бледна. Быть может, она была голодна.

– Чем живете вы, Монэль? – сказал я ей вдруг.

И она ответила мне просто:

– Мы ничем не живем. Мы не знаем.

Тотчас она стала смеяться. Но она была очень слаба.

Она села в ногах на постели одного ребенка, что был болен. Она протянула ему одну из маленьких белых бутылочек и долго оставалась склоненной, с приоткрытыми губами.

Были дети, что плясали хороводом и пели звонкими голосами. Монэль подняла немного руку и сказала:

– Тсс!

Потом она заговорила тихонько маленькими своими словечками. Она сказала:

– Мне кажется, что я больна. Не уходите. Играйте вокруг меня. Завтра другая пойдет за красивыми игрушками. Я останусь с вами. Мы будем забавляться, не делая шума. Тсс! Позднее, мы будем играть на улицах и в полях, и нам будут давать поесть во всех лавочках. Сейчас нас заставили бы жить, как другие. Надо ждать. Мы будем много играть.

Монэль сказала еще:

– Любите меня много. Я вас люблю всех.

Потом она, казалось, уснула возле больного ребенка.

Все остальные дети смотрели на нее, вытянув голову.

Дрожащий голосок раздался, что сказал слабо: «Монэль умерла». И настало великое молчание.

Дети поставили вокруг постели малыя свечечки зажженные. И, думая, что она спит, быть может, они выстроили перед ней, точно перед куклой, маленькие деревья, светло-зеленые, заостренные кверху, и поместили их среди барашков из белого дерева, чтоб глядели на нее. Потом они сели и сторожили ее. Немного спустя больной ребенок, чувствуя, что щека Монэль холодеет, начал плакать.