Текст книги "Книга Монеллы
Собрание сочинений. Том II"

Автор книги: Марсель Швоб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Марсель Швоб
КНИГА МОНЕЛЛЫ
Собрание сочинений Том II

Марсель Швоб

Сначала я не делаю никакого разграничения между писаниями Марселя Швоба – рассказами, повестями, психологическими этюдами. Я хочу приноровиться к его методу, в который верю. Реальное отделяется от возможного только словом. Возможное, не запечатленное никаким названием, могло бы его иметь, а реальное часто совершенно пропадает для нас только потому, что оно остается анонимным. Между находящимися в Лувре (да и повсюду) безымянными мраморными бюстами, может быть, имеется и тот бюст, которого мы ищем, бюст Лукреция, бюст Клодии. Но именно потому, что он не отмечен известным именем, мы, глядя на него, не чувствуем того трепета, который охватывает нас перед изображениями живших некогда людей. Относясь с почтением к наследию героического воспитания, мы хотели бы, чтобы маски, на мгновение представшие перед нашими глазами, распространяли вокруг себя благородное трепетание идей. Мы забываем, что ни мысли людей, ни их поступки не написаны на их наружности, что, кроме того, наружность, созданная артистом, отподобляет его собственный гений, а не гений исторического лица. Для того, кто рожден истолковывать внешние формы различных явлений, физиономия ткача, лицо Гете, незаметное какое-нибудь деревцо в неведомом лесу и фиговое дерево St. Vincent de Paul'я – имеют совершенно одинаковую ценность, ценность характерных различий.

Мир – это лес различий. Постичь мир – значит понять, что абсолютного тождества не существует. Принцип этот очевиден и превосходно реализуется в жизни. Сознание бытия – не что иное, как восприятие явлений различного характера. Науки о человеке нет, но есть искусство, его изображающее. Марсель Швоб высказывал по этому поводу мысли, которым я придаю решающее значение. «Искусство, – говорит он, – противоположно общим идеям. Оно описывает только индивидуальное, стремится только к единичному. Оно не собирает вещей по категориям, а дифференцирует их по индивидуальностям». Яркость этих слов необычайна. Но они имеют еще другой, важный смысл. Они кратко и ясно фиксируют современное направление лучших умов. Было бы прекрасно, если бы какой-нибудь путешественник, во время войны на греческой территории, рассказал нам о торговке зеленью, по утрам ходившей со своей корзиной по улице Эола! О чем она думала? Как слагалась ее личная жизнь среди всеобщего волненья? Вот что хотелось бы знать. Торговка, сапожник, полковник, носильщик – все любопытны в своей индивидуальности. Я жду, что какой-нибудь исследователь займется этим вопросом. Но, по-видимому, никто не понял еще, какой интерес представляет жизнь отдельной личности, случайно встреченной нами в потоке повседневных событий. Мы окружены декорациями, и человеку часто не приходит в голову постучать пальцем и убедиться, из чего они сделаны: из дерева, полотна или бумаги.

Марсель Швоб применяет это неизвестное искусство дифференцировать явления жизни с необыкновенною проницательностью. Никогда не пользуясь совершенно законным методом трансформаций реальных впечатлений, Швоб умеет даже вещам, кажущимся чистейшими иллюзиями, придавать характер живой реальности. Для этого ему достаточно из фактов, не связанных между собою никакою логикою, выбрать то, что, будучи представлено в целой серии, может очертить внешний вид явления в полной гармонии с его внутренней сущностью. Это индивидуальная жизнь, созданная или воссозданная анекдотом. То, что Лаланд ел пауков, а Аристотель собирал всевозможные глиняныя вазы, само по себе нисколько не характерно ни для великого астронома, ни для великого философа. Но эти черты принадлежат к числу тех, без которых в Лаланде и Аристотеле нельзя отделить внешнего человека от внутреннего. Без этих мелочей средний читатель представляет себе всякого знаменитого деятеля истории в неподвижной позе восковой фигуры. Если ему рассказывают о нем нечто подобное, он, не поняв, в чем дело, возмущается именно тем, что является одним из наиболее ярких признаков живой индивидуальности. Хотят, чтобы знаменитые люди были всегда логичны. Не замечают, что логика является отрицанием всякой личной жизни.

Я хочу объяснить метод Швоба. Это гораздо труднее, чем высказать свое впечатление о каких-нибудь законченных его произведениях. Результат его труда – несколько томов рассказов, между которыми «Les vies imaginaires» представляют собою нечто очень характерное. Перед нами сотня существ, которые движутся, говорят, странствуют по морям и землям с необычайным правдоподобием реальности. Если бы ирония Марселя Швоба имела склонность к мистификации (таков был Эдгар По), называемой американцами hoax, сколько читателей, сколько ученых было бы обмануто жизнеописанием «Кратеса Циника», в котором подлинная историческая биография, во всей ее чистоте, не нарушена ни единым словом! Чтобы произвести такое впечатление, необходимо обладать верой в свои знания, острым зрительным воображением, чистотой и гибкостью стиля, тонким тактом, чрезвычайной легкостью и мягкостью руки и, наконец, даром иронии. При таких свойствах гения, Швобу нетрудно было написать «Les vies imaginaires».

Индивидуальный гений Марселя Швоба заключается в простоте, отличающейся необычайной сложностью. Я хочу сказать, что при бесконечном множестве деталей, расположенных в гармоническом порядке, правдиво и точно, рассказы его производят впечатление какою-нибудь одною выпуклою чертою. Иногда в целой корзине цветов видишь только пион. Но не будь кругом него других цветов, он не бросался бы в глаза. Как и Паоло Учелло, чей геометрический гений он подверг тщательному анализу, Швоб направляет свои линии от центра к периферии и затем назад, от периферии к центру. Фигура Fra Дольчино, еретика, кажется нарисованной одной спиралью, подобно Христу Клода Меллана. Но конец линии соединен с ее точкой отправления резким изломом.

В своих рассказах и повестях он редко подчеркивает фразы, имеющие иронический характер, как делал он это в начале своей литературной карьеры, например, в «М. М. Burke & Hare, assassins». «Уильям Борк, поднявшись из низкого положения, приобрел громкую известность». Его ирония, скрытная по форме, разлита у него повсюду, как дискретный оттенок речи, вначале едва уловимый. В процессе рассказа Марсель Швоб не чувствует потребности пояснять свой вымысел. Он не вдается ни в какие комментарии, и это производит впечатление иронии по естественности контраста между поступками, которые кажутся прекрасными или отвратительными, и пренебрежительной краткостью повествования. Но на большой высоте благородства и незаинтересованности ирония постепенно превращается в жалость. Когда метаморфоза вполне закончена, жизнь является перед нами в освещении «маленьких лампочек, едва мерцающих среди темных несчастий, которые льются дождем». Ирония растворилась в явлениях, на которые она была направлена. Мы уже не можем отделить себя от невзгод, вызывавших прежде одну лишь улыбку. Мы начинаем любить те человеческие ошибки, которым сами не чужды. Унизив свой интерес к самому себе, гордыню личного превосходства над окружающим, мы начинаем смотреть на жизнь, как на марионетную богадельню, в которой куклам подают хлебные зерна на оловянных блюдечках. Такова эта мучительная, сердечно написанная «Книга Монеллы», шедевр грусти и любви.

В «Монелле» я нахожу только один недостаток, а именно тот, что первая глава является вместе с тем и предисловием, что слова Монеллы, неясные, но убежденные, не имеют прямого отношения к истории Магды, Баргетты, маленькой жены Синей Бороды, к этим страницам бесконечно тонкой психологии с оттенком таинственности, необходимой для того, чтобы отличить рассказ от анекдота. Швоб вложил в уста маленьких девочек гораздо больше смысла, чем вмещали его эти впечатлительные головки, даже головка самой Монеллы. Постоянная смена объяснений стесняет того, кто сам захотел бы истолковать себе все эти фигуры. Часто автор рискует убить фантазию рассуждениями. Отдаешься всему вперемешку, но увлечься обликом Монеллы, как он выступает из одних только ее слов, нет никакой возможности. Предисловия разрушают рисунок художественного произведения. Тот, кто созерцает или читает, не поймет, по какому методу писал автор: незаконченными пятнами или цельными характерами. Он понимает не то, что хотел показать ему гений поэта, а то, что ему внушает его собственная интуиция. Я видел книгу, которая одному казалась чувственной, другого наводила на метафизические размышления, а на третьего навевала грустные мысли. Надо предоставить тем, на кого мы хотели бы иметь влияние, удовольствие бесхитростно помогать нам своим сотрудничеством.

Тем не менее, мы всегда будем писать предисловия, но каждый из нас по-своему, сообразно с важностью предмета. Будут сочиняться книги во вкусе «Spicilége», и мы не будем рассеиваться, меняя в каждой главе платье какой-нибудь куклы.

Предисловие к «Монелле» очень важно как с точки зрения психологии Марселя Швоба, так и с точки зрения психологии целого поколения. В законченных фразах, имеющих пророческий характер, даны почти все понятия, общие интеллигентным людям целой эпохи: любовь к морали, особенно в ее эстетическом выражении, любовь к жизни во всей полноте каждой минуты, любовь к бесконечному, замкнутому в пределах текущего мгновенья, к свободе, идущей вперед без всяких размышлений. Человечество подобно нервной системе. Как она, человечество состоит из целой массы мелких узлов, которые своими разветвлениями, в процессе беспрерывного движения, касаются друг друга бессознательно, случайно, и сознательно, по внушениям определенной воли, ее многообразных капризных тяготений, создающих разновидности народных характеров. Если вырезать какой-нибудь центральный узел, нервные разветвления покроют рану: они непременно должны пройти через нее и коснуться новых путей. Узлы биологических эгоизмов расположены друг возле друга в пространствах мировой бесконечности.

Книги Марселя Швоба нравятся неожиданностью своего тона, слов, образов, красок, описаний жизни и смерти, своих общих тенденций. Они заставляют думать. Это необыкновенно содержательный писатель. Он из редкой породы тех литературных деятелей, у которых всегда имеется несколько новых, благоуханно прекрасных слов.

Реми де Гурмон

КНИГА МОНЕЛЛЫ (Пер. Л. Троповского)

Слова Монеллы

Монелла подошла ко мне на равнине, где я бродил, и взяла меня за руку.

– Не удивляйся, – сказала она, – это я и это не я; ты снова найдешь меня и снова меня потеряешь; я приду к вам еще раз; ибо мало людей видело меня, и никто меня не понял; и ты забудешь меня, и снова меня узнаешь, и забудешь меня.

И еще сказала Монелла: Я буду говорить тебе о маленьких проститутках, и ты узнаешь начало.

Бонапарте, убийца, когда ему было восемнадцать лет, встретил у железных ворот Пале-Рояля маленькую проститутку. Она была бледна и вся дрожала от холода. Но «нужно жить», – сказала она ему. Ни ты, ни я – мы не знаем имени девочки, которую Бонапарте увел в ноябрьскую ночь к себе в комнату, в Шербургскую гостиницу. Она была из Нанта, из Бретани. Она была слаба и измучена, ее любовник недавно бросил ее. Она была проста и кротка; голос ее звучал очень нежно. Бонапарте все это вспомнил потом. И я думаю, что воспоминание о ее голосе растрогало его до слез, и он долго искал ее в зимние вечера, но не встретил больше никогда.

Видишь ли, маленькие проститутки выходят только раз из ночной толпы для доброго дела. Бедная Анна прибежала к Томасу де Квинси, курильщику опия, изнемогавшему на широкой Оксфордской улице под большими, ярко горевшими фонарями. С глазами, влажными от слез, она поднесла к его губам стакан сладкого вина, целовала, ласкала его. Потом она снова ушла в ночь. Может быть, она скоро умерла. Она кашляла, говорит де Квинси, в последний вечер, когда я ее видел. Быть может, она бродила еще по улицам; но несмотря на его страстные поиски, несмотря на его равнодушие к насмешкам людей, к которым он обращался, Анна была потеряна навсегда. Когда, впоследствии, у него был теплый дом, он часто со слезами думал о том, что Анна могла бы теперь жить там возле него; а вместо того она представлялась ему больною, или умирающей, или мятущейся в безысходном отчаянии среди отвратительной мерзости какого-нибудь лондонского публичного дома. И она унесла с собою всю жалостную любовь его сердца.

Видишь ли, они испускают крик сострадания к вам и ласкают ваши руки своей исхудалой рукой. Они понимают вас только тогда, когда вы очень несчастны; они плачут с вами и утешают вас. Маленькая Нелли пришла к каторжнику Достоевскому из своего позорного дома и в смертельной лихорадке долго смотрела на него своими большими черными трепетными глазами. Маленькая Соня (она существовала, как и другие) обняла убийцу Родиона после его признания. «Что вы, что вы над собой сделали!» – с отчаянием проговорила она. И, вскочив с колен, бросилась ему на шею и обняла его. «Нет, в целом свете нет теперь никого несчастнее тебя», – воскликнула она в порыве жалости и вдруг заплакала навзрыд.

Как Анна и та, что без имени, которая пришла к юному и грустному Бонапарте, маленькая Нелли исчезла в тумане. Достоевский не говорит, что сталось с маленькой Соней, бледной и исхудалой. Ни ты, ни я – мы не знаем, помогла ли она Раскольникову до конца в его самоискуплении. Не думаю. Она тихонько ушла из его объятий, потому что слишком много страдала и слишком много любила.

Ни одна из них, видишь ли, не может остаться с вами. Они были бы слишком печальны; им стыдно оставаться. Когда вы не плачете, они не смеют взглянуть на вас. Они дают вам урок, который им нужно было вам дать, и уходят прочь. Они приходят в холод и дождь поцеловать вас в лоб и утереть ваши глаза, и ужасная тьма снова поглощает их. Ведь они, быть может, должны пойти куда-нибудь в другое место.

Вы знаете их только, пока они болеют вашим горем. Не надо думать о другом. Не надо думать о том, что они могли делать там, во мраке. Нелли – в гнусном доме, Соня – пьяная, на скамейке бульвара, Анна – относящая пустой стакан трактирщику из темного переулка, – были, может быть, жестоки и бесстыдны. Они – плотские созданья. Они вышли из мрачного, грязного переулка, чтобы дать поцелуй жалости под ярко горящими фонарями большой улицы. В эту минуту они были божественны. Надо забыть все остальное.

Монелла умолкла и взглянула на меня:

– Я вышла из ночи, – сказала она, – и вернусь в ночь. Потому что я – тоже маленькая проститутка.

И еще сказала Монелла:

– Мне жалко тебя, мне жалко тебя, мой любимый.

И все же я вернусь в ночь; потому что нужно, чтоб ты потерял меня прежде, чем снова меня найти. И если ты найдешь меня, я опять ускользну от тебя.

Потому что я – одна.

И еще сказала Монелла:

Потому, что я – одна, ты дашь мне имя Монеллы. Но ты будешь думать, что я ношу все другие имена.

Я – эта, и я – другая, и я – та, что не имеет имени.

Я поведу тебя к моим сестрам, которые – я сама, и похожи на безразумных проституток; и ты увидишь их, снедаемых эгоизмом, и страстью, и жестокостью, и гордостью, и терпением, и жалостью, – не нашедших еще себя; и ты увидишь их, идущих в даль искать себя; и ты сам найдешь меня, и я сама найду себя; и ты потеряешь меня, и я потеряю себя.

Ибо я та, которую теряют, как только находят.

И еще сказала Монелла:

В тот день маленькая женщина коснется тебя рукою и убежит.

Потому что все вещи неуловимы; и Монелла – самая неуловимая.

И прежде, чем ты снова найдешь меня, я стану учить тебя средь этой равнины, – и ты напишешь книгу Монеллы.

И Монелла подала мне ферулу[1]1
  Трость из растения того же названия. Растение ферула (asa fetida) отличается значительной высотой стебля, обладающего мягкой волокнистой сердцевиной, которая легко горит, не портя твердых стенок, вследствие чего жители Средиземного побережья, где оно растет, употребляли его для переноски огня. Легенда о Прометее, похитившем с неба огонь для людей, связана с этим растением.


[Закрыть], внутри которой горело розовое волокно.

– Возьми этот факел, – сказала она, – и жги. Жги все на земле и на небе. Сломай эту трость и погаси ее, когда все сожжешь, ибо ничего не должно остаться.

Так будешь ты новым нартекофором[2]2
  Носитель ферулы (или нартекса) во время древних религиозных процессий.


[Закрыть] и все разрушишь огнем, и огонь, с неба сошедший, поднимется к небу.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить тебе о разрушении.

Вот истинная заповедь: Разрушай, разрушай, разрушай. Разрушай в себе, разрушай вокруг себя. Очисти место для твоей души и других душ.

Разрушай всякое добро и всякое зло. Все обломки похожи.

Разрушай старые жилища людей и старые жилища душ; мертвые вещи это – уродующие зеркала.

Разрушай, ибо в разрушении источник всякого созиданья.

И для высшего блага надо уничтожить низшее благо. Потому-то новое добро кажется исполненным зла.

И чтоб создать новое искусство, надо разбить искусство старое.

Итак, новое искусство является родом иконоборства.

Ибо всякое здание строится из обломков, и нет ничего нового в этом мире, кроме форм.

Но надо уничтожать формы.

И Монелла сказала еще:

Я буду говорить тебе о созидании форм.

Само влечение к новому есть лишь порыв души, что желает создать себе форму.

И души сбрасывают с себя старые формы, как змеи свою старую кожу.

И терпеливые собиратели старых змеиных кож огорчают юных змей, потому что они имеют волшебную власть над ними.

Ибо тот, кто владеет старыми змеиными кожами, мешает юным змеям менять форму.

Вот почему змеи скидывают кожу с своего тела в зеленой глубине лесной чащи; и раз в год змееныши собираются в круг, чтобы сжечь свои старые кожи.

Будь же подобен временам года, уничтожающим и творящим новые формы.

Строй сам свой дом и сжигай его сам.

Не бросай за собою обломков; пусть каждый пользуется собственными развалинами.

Не строй в прошедшей ночи. Дай теченью сносить начатые тобою постройки.

И кирпичи для новых построек ищи в малейших порывах души твоей.

Для каждого нового влеченья, твори новых богов.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить тебе о богах.

Дай умереть старым богам; не сиди подобно плакальщице на их могилах.

Ибо старые боги улетают из своих гробниц.

И не береги юных богов, обвивая их в пеленки.

Пусть всякий бог улетает, лишь только он сотворен.

Пусть всякое творенье погибает, лишь только оно сотворено.

Пусть старый бог отдает свое творенье молодому богу, чтоб тот раздробил его в кусочки.

Пусть всякий бог будет богом мгновенья.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить тебе о мгновеньях.

Смотри на все в свете мгновенья.

Дай твоему Я нестись по воле мгновенья.

Мысли в мгновеньи. Мысль, что длится, есть противоречие.

Люби мгновенье. Любовь, что длится, есть ненависть.

Будь искренен с мгновеньем. Искренность, что длится, есть ложь.

Будь справедлив к мгновенью. Справедливость, что длится, есть несправедливость.

Действуй на мгновенье. Деянье, что длится, есть угасшее царствование.

Будь счастлив в мгновеньи. Счастье, что длится, есть несчастие.

Чти все мгновенья и не устанавливай связи между вещами.

Не замедляй мгновенья; ты оставишь лишь агонию.

Смотри: мгновенье – и колыбель и саван; пусть всякая жизнь и всякая смерть кажутся тебе странными и новыми.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить тебе о жизни и смерти.

Мгновенья подобны палочкам, наполовину белым, наполовину черным.

Не устраивай жизни своей по узорам, сложенным из белых половинок. Ибо потом ты найдешь узоры из черных.

Пусть всякая чернота будет проникнута чаянием будущей белизны.

Не говори: сейчас я живу, завтра я умру. Не дели действительность между жизнью и смертью. Говори: сейчас я живу и умираю.

Исчерпай в каждое мгновенье положительную и отрицательную всецелость вещей.

Осенняя роза живет одну лишь осень; каждое утро открывается она; каждый вечер она закрывается.

Будь подобен розам: пусть порывы страстей отрывают твои лепестки, пусть их топчут страдания.

Пусть каждый экстаз умирает в тебе, пусть каждая страсть стремится к смерти.

Пусть каждое горе будет в тебе точно пролетное насекомое, что хочет улететь. Не закрывай в себе этого жука-грызуна. Не влюбляйся в этих черных жужелиц.

Пусть каждая радость будет в тебе, точно пролетное насекомое, что хочет улететь. Не закрывай в себе жука-сосуна. Не влюбляйся в этих золоченых бронзовок.

Пусть каждая мысль, как молния, сверкает и гаснет в тебе.

Пусть счастье твое будет разбито тобой в ряд светлых зарниц. Так твоя доля радости сравнится с долей других.

Созерцай мир атомистически.

Не противься природе. Не упирайся в вещи стопами души твоей. Пусть твоя душа не отворачивает лица своего, точно дурной ребенок.

Иди в мире с красным светом утра и серыми отблесками вечера. Будь рассветом, что слился с сумерками.

Смешай жизнь со смертью и раздели их на мгновенья.

Не жди смерти: она в тебе. Будь ей товарищем и держи ее возле себя; она – точно ты сам.

Умирай своей смертью; не завидуй прежним смертям. Меняй образ смерти с образом жизни.

Считай все, в чем ты не уверен, живым; все, в чем уверен, мертвым.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить о том, что мертво.

Сжигай старательно мертвецов и развевай их пепел по ветру.

Сжигай старательно прошедшие деянья и топчи их пепел; феникс, что из него возродился б, был бы тот же.

Не играй с мертвецами и не ласкай их лица. Не смейся и не плачь над ними: забудь их.

Не доверяйся тому, что прошло. Не занимайся постройкой прекрасных гробниц для минувших мгновений: готовься убить грядущие мгновенья.

Ко всем трупам относись с подозреньем.

Не целуй мертвых, ибо они душат живых.

Уважай все, что мертво, как должно уважать камни для постройки.

Не марай своих рук, роясь в старых отрепьях. В новых водах омывай свои пальцы.

Веяньем уст твоих дыши и не упивайся мертвыми дыханьями.

Не любуйся минувшими жизнями, ни твоею прошлою жизнью; не собирай пустых оберток.

Не носи в себе кладбища. Мертвые распространяют заразу.

И еще сказала Монелла:

Я буду говорить тебе о твоих действиях.

Пусть каждая глиняная чаша, что передана, рассыпается в твоих руках. Разбей каждую чашу, из которой ты выпьешь.

Задуй лампу жизни, что быстротечное время подает тебе. Ибо все старые лампы коптят.

Не завещай ничего себе самому, ни радости, ни горя.

Не будь рабом никакой одежды, ни души, ни тела.

Не ударяй никогда той же стороной руки.

Не глядись в зеркало смерти; дай текущей воде унести твое отраженье.

Беги развалин и не плачь меж них.

Когда вечером ты снимаешь свою одежду, сбрось с себя и свою дневную душу; обнажай себя во все мгновенья.

Всякое удовлетворение пусть кажется тебе смертельным. Погоняй его бичом вперед.

Не пережевывай минувших дней: питайся будущим.

Не исповедывайся в том, что прошло, ибо оно мертво; исповедывайся перед собою в том, что будет.

Не сходи с дороги срывать цветы, что растут по сторонам. Довольствуйся тем, что видишь. Но покидай видимое и не оборачивайся.

Не оборачивайся никогда; за тобой несется дыханье пожара Содома, и ты будешь превращен в статую из окаменелых слез.

Не смотри позади себя. Не смотри слишком много вперед. Если ты смотришь внутрь себя, пусть все будет бело.

Не удивляйся ничему, сравнивая с тем, что помнишь; удивляйся всему вследствие новизны неведения.

Удивляйся всему; ибо все различно в жизни и все похоже в смерти.

Строй средь различий; разрушай средь подобий.

Не стремись к постоянности; ее нет ни на земле, ни на небе.

Разум постоянен, – уничтожь его и дай меняться твоему чувству.

Не бойся противоречить себе: нет противоречия в мгновеньи.

Не люби своего горя; оно не будет длиться.

Смотри на свои ногти, что растут, и чешуйки твоей кожи, что спадают.

Забывай все.

Острой стальной иглой ты терпеливо будешь убивать свои воспоминания, как древний царь убивал мух.

Не дай твоему счастью длиться от воспоминания до будущности.

Не вспоминай и не предугадывай.

Не говори: я работаю, чтоб приобресть; я работаю, чтоб забыть. Покрой забвением приобретение и труд.

Восстань против всякого труда; против всякой деятельности, что переходит границы мгновенья, восстань.

Не ходи от одного до другого предела; ибо ничего подобного не существует. Но пусть каждый шаг твой будет прямым устремленьем.

Стирай своей левой ногой след твоей ноги правой.

Да не ведает правая рука того, что сотворила правая рука.

Не знай самого себя.

Не думай о своей свободе: забудь себя самого.

И Монелла еще сказала:

Я буду говорить тебе о моих словах.

Слова – тогда лишь слова, когда их говорят.

Слова сохраненные – мертвы и рождают заразу.

Слушай мои слова говоримые и не поступай по моим словам писаным.

Кончив так говорить средь равнины, Монелла умолкла и стала грустной; ибо она должна была вернуться в ночь.

И она сказала мне издали:

Забудь меня, и я буду возвращена тебе.

И я глядел на равнину и передо мной стали вставать сестры Монеллы.