Текст книги "Воображаемые жизни
Собрание сочинений. Том III"

Автор книги: Марсель Швоб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

КЛОДИЯ
Развратная матрона

Она была дочерью консула Аппия Клавдия Пулхера. Когда ей было несколько лет, она уже отличалась от братьев и сестер жгучим блеском глаз. Старшая сестра, Терция, рано вышла замуж, а младшая вполне подчинялась ее всем капризам. Ее братья, Аппий и Кай, уже в детстве жадничали лягушками в масле и ореховым печеньем, что им давали, а со временем стали скупы и на сестерции. Но третий, Клодий, красивый и женственный, не отставал от сестер.

Иногда Клодия, с загоревшимися глазами, уговаривала их надевать на него тунику с рукавами, головную сетку из золотых нитей, а под грудью подвязывать мягким поясом; потом они покрывали его огненно-красным покрывалом и уводили в свои комнаты, где он ложился в постель со всеми тремя. Ему всех больше нравилась Клодия, но он также лишил невинности Терцию и младшую.

Когда Клодии было восемнадцать лет, умер ее отец. Она жила в доме на Палатинской горе. Брат ее Аппий управлял наследственным имением, а Кай готовился к общественной деятельности.

Клодий, все еще изнеженный и безбородый, спал между сестрами, которых звали ту и другую: Клодия. Они начали тайно ходить с ним в бани. Там они давали четверть асса рослым рабам, их массировавшим, потом отдавались им. С Клодием поступали так же, как с сестрами, и в их присутствии. Таковы были их удовольствия до брака.

Младшая вышла замуж за Лукулла, и он увез ее в Азию, где воевал с Митридатом. Клодия взяла себе в мужья своего двоюродного брата, Метелла, честного и толстого человека. В эти тревожные времена он имел ум консервативный и положительный. Клодия не могла выносить его деревенской грубости. Она уже мечтала о чем-нибудь новом для своего милого Клодия.

В то время умами начинал овладевать Цезарь, и Клодия решила, что это нужно расстроить. Она заставила Помпония Аттика привести к ней Цицерона. Ее общество было остроумным и изысканным. Здесь были Лициний Кальв, молодой Курион по прозвищу «Девочка», Секстий Клодий, вечно занятый бегами Игнаций с своей компанией, Катулл из Вероны и Целий Руф, влюбленный в Клодию. Метелл грузно сидел, не говоря ни слова. Рассказывали скандальные истории о Цезаре и Мамуре.

Вскоре Метелл был назначен проконсулом и уехал в Цизальпинскую Галлию. Клодия осталась в Риме одна с сестрой мужа, Муцией. Цицерон окончательно пленился большими огненными глазами Клодии. Он уже подумывал развестись с своей женой Теренцией и надеялся, что Клодия бросит Метелла. Но Теренция ему открыла на нее глаза и привела его в ужас. Перепуганный Цицерон отказался от своих желаний. Но Теренция хотела большего, и Цицерон был вынужден порвать с Клодием.

Брат Клодии, между тем, был занят делом. Он добивался любви Помпеи, жены Цезаря. В ночь на праздник Доброй Богини в доме Цезаря, который тогда был претором, должны были оставаться одни только женщины. Помпея одна совершала жертвоприношение. Клодий, как с ним делала это, бывало, сестра, переоделся цитристкой и проник к Помпее. Его узнала одна из рабынь. Мать Помпея подняла тревогу и разыгрался громкий скандал. Клодий пытался защищаться и стал клясться, что в это самое время он был в доме Цицерона. Теренция принудила своего мужа отрицать это, и Цицерон дал показание против Клодия.

С тех пор Клодий потерял всякое значение для партии знатных. Сестре его только что перешло за тридцать, и она была более пылкой, чем когда-либо. Ей пришла мысль устроить усыновление Клодия плебеем, чтоб он мог сделаться народным трибуном. Уже вернувшийся Метелл угадал ее планы и насмеялся над ней. Так как в то время в ее объятиях не было Клодия, она позволила себя любить Катуллу.

Муж ее Метелл казался нм ненавистным, и она решила от него освободиться. Однажды, когда он, усталый, вернулся из сената, она дала ему напиться. Метелл упал мертвым в атриуме. Теперь Клодия была свободной. Она оставила дом мужа и тотчас вернулась на Палатинскую гору разделить уединение Клодия. Сестра ее убежала от Лукулла и тоже присоединилась к ним. Они снова начали жизнь втроем и взялись за свои коварные замыслы.

Прежде всего, Клодий сделался плебеем и был избран народным трибуном. Несмотря на женственную грацию, у него был голос сильный и звонкий. Он добился изгнания Цицерона, велел срыть его дом на своих глазах и поклялся разорить и умертвить его всех друзей. Цезарь был проконсулом Галлии и ничего не мог сделать.

Между тем, Цицерон с помощью Помпея восстановил свое влияние и добился того, что в следующем году он был возвращен. Ярость молодого трибуна дошла до крайности. Он бешено обрушился на Цицеронова друга Милона, который тогда домогался консульства.

Пользуясь ночной темнотой, он пытался убить его, сбив с ног его рабов, несших факелы.

Расположение народа к Клодию слабело. Распевались непристойные куплеты на Клодия и Клодию. Цицерон обличил их в беспощадной речи: Клодия там сравнивалась с Медеей и Клитемнестрой. Наконец, бешенство брата и сестры вырвалось наружу. Клодий пытался поджечь дом Милона, но был убит охранявшими его рабами.

Клодия была в отчаянии. Она брала в любовники и бросала одного за другим: Катулла, после – Целия Руфа, потом Игнация, чьи друзья водили ее по тавернам последнего разбора. Но любила она только своего брата Клодия. Ради него она отравила мужа, ради него собрала и увлекла за собой шайку поджигателей.

С его смертью исчез у нее смысл жизни. На она все еще была прекрасной и страстной. У нее был сельский дом на дороге к Остии, сады у Тибра и в Байях. Там она нашла себе убежище. Она пробовала развлечься сладострастными танцами с женщинами. Но это ее не удовлетворяло. Ум ее был все еще полон развратными образами Клодия, и он вечно виделся ей, безбородый и женственный. Вспоминалось ей, как был он захвачен килийскими пиратами и они наслаждались его нежным телом. И одна таверна приходила ей на память, где она бывала с ним. Наружная дверь, вся измазанная углем, и люди, пившие там, с крепким запахом и волосатою грудью. Ее снова потянуло в Рим.

На первой страже она бродила по перекресткам и узким переулкам. Все тот же был вызывающей блеск ее глаз. Ничто не могло потушить его. Она испытала все: и мокла под дождем, и лежала в грязи. Из бань она шла в каменные каморки; и подвалы с рабами, играющими в кости, и низкие залы, где пьянствовали повара и конюхи, – все было ей знакомо. Она поджидала прохожих на уличной мостовой.

Погибла она в душную ночь, под утро, жертвой странного извращения, которое приняла одна ее старая привычка. Какой-то рабочий, сукновал, заплатил ей четверть асса. Он подстерег ее в предутренних сумерках, в аллее, чтоб отнять деньги, и задушил. Ее труп с широко открытыми глазами он бросил в желтые воды Тибра.

ПЕТРОНИЙ
Писатель

Он родился во дни, когда бродячие комедианты в зеленых одеждах заставляли дрессированных поросят прыгать через горящие обручи, когда бородатые привратники в вишневых туниках шелушили горох в серебряные блюда перед изящными мозаиками около входов вилл, когда отпущенники, набитые сестерциями, добивались в провинциальных городах муниципальных должностей, а декламаторы пели при конце обеда эпические поэмы, где язык изобиловал словами рабских тюрем и напыщенным многословием, занесенным из Азии.

Его детство протекло в роскоши. Он не надел бы дважды одной одежды из тарского льна. Серебро, раз упавшее в атриуме на пол, выметали вместе с сором. Стол был из блюд изысканных и необычных, и повара постоянно меняли архитектуру своих изделий. Не надо было удивляться, разбив яйцо и найдя там птичку или бояться разрезать статуэтку, выявленную в подражание Праксителевым, но из гусиной печени. Гипс которым запечатывались амфоры, покрывали густой позолотой. В ящичках из индийской слоновой кости хранились крепкие духи для участников пиршеств. Умывальники имели отверстия разнообразных форм и наполнялись окрашенной водой, которая, струясь, вызывала удивление.

Вся стеклянная посуда изображала радужных чудовищ. У некоторых сосудов, когда их поднимали, отпадали ручки, и из раскрывшихся боков сыпались искусственно раскрашенные цветы. Птицы из Африки, с красными шеями, перекликались в золотых клетках. За резными решетками у богато украшенных стен пронзительно кричали бесчисленный обезьяны с мордами, похожими на собачьи. В драгоценных водоемах были небольшие пресмыкающиеся с мягкой золотистой чешуей и глазами, отливающими лазурью.

Так, Петроний жил изнеженной жизнью, думая, что сам воздух, чем он дышит, только для него напоен ароматами. Когда он сделался юношей и запер в разукрашенный ларец свою первую бороду, он начал вглядываться в окружающее. Раб, по имени Кир, служивший на арене, открыл ему много неизвестного раньше.

Петроний был мал ростом, смугл и косил одним глазом. Он был незнатного рода. У него были руки рабочего, но хорошо развившийся ум. Потому-то ему доставляло удовольствие отделывать фразы и записывать их. Они не походили ни на что уже сказанное прежними поэтами, а старались воспроизводить то, что окружало Петрония. Уже гораздо позднее у него явилась досадная претензия быть стихотворцем.

Он узнал полудиких гладиаторов, уличных вралей, людей, глядящих исподлобья, как бы стащить овощи или кусок мяса, завитых детей, гулявших с сенаторами, старых сплетников на перекрестках, судачивших о городских делах, распутных слуг, подозрительных женщин, торговок фруктами, хозяев кабаков, захудалых поэтов, плутоватых служанок, самозваных жриц и беглых солдат.

Он глядел на них своим косым глазом и подмечал в совершенстве их манеры и их поступки. Кир водил его в бани для рабов, в каморки проституток, в подземелья, где цирковые статисты упражнялись деревянными мечами. У ворот города, между гробницами, он рассказывал ему истории о людях, меняющих кожу, которые негры, сирийцы, содержателя таверн и солдаты, охранявшие кресты для казней, передавали друг другу из уст в уста.

На тридцатом году Петроний, впитавший в себя это вольное разнообразие, начал писать рассказы из жизни бродячих и разгульных рабов. Среди различных смен роскоши он узнал их нравы, в промежутках между изящными разговорами на празднествах он узнал их мысли и язык. Один над своим пергаментом, облокотясь на стол из благоуханного кедра, он чертил острой тростинкой похождения никем не знаемой черни.

При свете своих высоких окон в разрисованных окладах он представлял себе дымные факелы постоялых дворов, нелепые ночные драки, висячие деревянные светильни, замки, сбиваемые ударами топоров судейской стражи, засаленные постели с бегающими клопами и ругань островных прокураторов среди толпы бедняков, прикрытых рваными занавесями и грязным тряпьем.

Говорят, окончив шестнадцать книг своего сочинения, он позвал Кира и прочитал ему. И раб хохотал, кричал во все горло и хлопал в ладоши.

Тут у них родился план осуществить приключения, изображаемые Петронием. Тацит неверно сообщает, что он был arbiter elegantiae[4]4
  Законодатель, судья изящного (лат.).


[Закрыть] при дворе Нерона и завистливый Тигеллин добился для него смертного приговора. И он вовсе не расставался с жизнью в мраморной ванне, как подобает изнеженному человеку, шепча любовные стихи.

Он скрылся вместе с Киром и кончил жизнь, скитаясь по дорогам. Наружность позволяла ему легко менять вид. Кир и Петроний – то один, то другой – несли небольшую кожаную суму с пожитками и с динариями. Спали под открытым небом у могильных насыпей и видели по ночам, как печально светят лампады надгробных памятников. Пищей был кислый хлеб и размякшие оливы. Неизвестно, приходилось ли им воровать. Бывали странствующими колдунами, деревенскими фокусниками, товарищами бродячих солдат.

Петроний утратил искусство писателя с тех пор, как зажил им самим выдуманной жизнью.

У них были молодые друзья, ими любимые, которые потом изменили и бросили их у городских ворот, обобрав до последнего асса. Они участвовали в попойках беглых гладиаторов. Были цирюльниками и прислужниками в банях. Несколько месяцев питались жертвенным хлебом, который крали на могилах. Петроний пугал путников косым глазом и смуглым цветом лица, наводившим на мысль о коварстве.

Однажды вечером он исчез. Кир думал найти его в грязной каморке, где жила одна знакомая им уличная женщина с вечно растрепанными волосами. На там его не было.

Пьяный бродяга вонзил ему в шею широкий нож, когда они вместе лежали под открытым небом, на плитах заброшенного склепа.

СУФРАХ
Геомант

История Аладина неверно рассказывает, как африканский маг был отравлен в своем дворце и его тело, почерневшее и скорченное от силы яда, было брошено собакам в кошкам. Правда, брат его, потрясенный его видимой смертью, велел заколоть себя кинжалом, облекшись в одежды святой Фатимы; однако ж достоверно, что Мограби-Суфрахт, – таково было имя мага – только впал в сон под влиянием сильного наркотического вещества и после бежал через одно из двадцати четырех окон большого зала, пока Аладин нежно обнимал принцессу.

Не успел он коснуться земли, спустившись довольно удобно по одному из золотых желобов, через которые стекала с главной террасы вода, как дворец исчез и Суфрах очутился один среда песков пустыни. Ему даже не осталась хотя бы одна бутылка африканского вина, за которым ходил он в погреб по просьбе коварной принцессы. В отчаянии он сел под палящим солнцем и, зная, что вокруг нескончаемые пространства горючих песков, закрыл голову плащом и стал ожидать смерти. Он уж не обладал никаким талисманом; не было ароматов для воскурений, ни даже танцующей палочки, чтоб указать ему скрытый глубоко источник и утолить его жажду.

Ночь пришла, голубая и жаркая, но все же она несколько успокоила его воспаленные глаза. Тогда у него явилась мысль начертить на песке геомантическую фигуру и спросить, суждено ли ему погибнуть в пустыне. При помощи пальцев, он означил точками четыре главных линии, а над ними поместил заклинания Огня, Воды, Земли и Воздуха – влево и вправо, – Юга, Востока, Запада и Севера. На концах этих линий он соединил четные и нечетные точки, чтобы составить из них первую фигуру.

К его радости он увидел, что это была фигура «Высшее счастье», из чего следовало, что он избегнет гибели. Эта первая фигура должна была находиться в первом астрологическом Доме, обозначающем того, кто вопрошает. И в Доме, который называется «Сердце неба», он вторично нашел фигуру «Высшее счастье», и это показало ему, что его ожидают успех и слава. Но в восьмом Доме, который есть дом смерти, легла «Красная фигура», предвещающая кровь или огонь, что было зловещим знаком. Когда он построил фигуры всех двенадцати Домов, он отчислил из них двух «Свидетелей», а из этих одного «Судью», чтобы увериться, что весь расчет сделан правильно. «Судьей» оказалась фигура «Темница», откуда он заключил, что найдет славу с великой опасностью, в месте глухом и тайном.

Уверенный, что умрет не теперь, Суфрах принялся размышлять. Он не надеялся вторично завладеть лампой, которая вместе с дворцом была перенесена в середину Китая. Между тем, ему пришло в голову, что он никогда не доискивался, кто был истинным господином талисмана, прежним обладателем великого сокровища и садов с драгоценными плодами. Вторая фигура геомантии, раскрытая им при помощи букв алфавита, дала ему знаки: S. L. М. N., – которые он начертал на песке, а десятый Дом установил, что господин этих знаков – царь.

Тотчас Суфраху стало ясно, что волшебная лампа была частью сокровища царя Соломона. Тогда он внимательно изучил все знаки, и «Голова дракона» указала ему то, чего он искал; фигура «Сочетание» связывала ее с фигурой «Юноши», означавшей клад, зарытый в земле, и с фигурой «Темницы», по которой можно было определить расположение замурованных сводов.

Суфрах захлопал в ладоши. Геомантическая фигура показывала, что тело царя Соломона хранилось в той же африканской земле и на пальце его еще был надет перстень со всемогущей печатью, дающей земное бессмертие: стало быть, несколько тысячелетий царь погружен в сон.

Суфрах, радостный, дожидался зари. В голубом полусвете он увидел проезжавших мимо разбойников Бадауи, и взмолился к ним; они сжалились над его несчастием и дали ему небольшой мешок с фигами и выдолбленную тыкву с водой.

Суфрах пустился в путь к урочному месту. Оно было бесплодное и каменистое, меж четырех голых скал, поднятых, как пальцы, к четырем странам света. Здесь он очертил круг и произнес слова, – земля задрожала и разверзлась, и открылась мраморная плита с бронзовым кольцом. Суфрах схватился за кольцо и трижды призвал Соломоново имя. И тотчас плита поднялась, и по узкой лестнице Суфрах спустился в подземелье.

Два огненных пса выступили из двух противоположных ниш, извергая скрещивающееся пламя. Суфрах произнес магическое имя, и псы исчезли, ворча. Дальше он встретил железную дверь, которая тихо повернулась при первом прикосновении. Он прошел по коридору, высеченному в порфире. Семиконечные светильники горели вечным огнем. В глубине коридора была четырехугольная зала со стенами из яшмы. Посредине золотая жаровня разливала обильный свет. И на ложе из цельного алмаза, подобном глыбе холодного огня, было распростерто тело старца с седою бородой, с головою, венчанной короной. Рядом с царем покоилось грациозное иссохшее женское тело, с руками, еще тянувшимися для объятья. Но жар поцелуев уже угас.

И на свесившейся руке царя Соломона Суфрах увидел блистающей великую печать. Он подполз на коленях к ложу, приподнял морщинистую руку и схватил соскользнувший перстень.

И тотчас свершилось темное геомантическое предсказание. Сон Соломонова бессмертия был нарушен. В одно мгновенье распалось тело царя, и осталась только горсть белых и гладких костей, который словно пытались защитить нежные руки мумии. Но из Суфраха, настигнутого властью «Красной фигуры» в «Доме смерти», красным потоком пролилась вся кровь его жизни, и он погрузился в покой земного бессмертия.

С перстнем царя Соломона на пальце остался он распростертым у алмазного ложа, на тысячи лет сохраненный от тления, в месте глухом и тайном, как возвестила ему фигура «Темницы».

Вновь опустилась железная дверь в порфировом коридоре, и огненные псы стали охранять бессмертного геоманта.

БРАТ ДОЛЬЧИНО
Еретик

Впервые он научился узнавать священные предметы в церкви Орто-Сан-Микеле, где мать поднимала его, чтоб он мог дотронуться ручонками до красивых восковых фигурок, висевших перед Святой Девой.

Дом его родителей прилегал к Баптистерию. Трижды в день – на заре, в полдень и вечером – он видел, как проходили мимо два нищенствующих брата Ордена Святого Франциска с кусками хлеба в корзине.

Часто он провожал их до монастырских ворот. Один из монахов был очень стар: он говорил, что пострижен еще самим святым Франциском. Он обещал мальчику научить его разговаривать с птицей и со всей полевою тварью.

Скоро Дольчино сталь проводить все время в монастыре. Он пел вместе с братьями своим свежим голосом. Когда по звону колокола сходились чистить овощи, он помогал их перемывать около большого чана. Повар Роберт ссужал его старым ножом и позволял перетирать полотенцем посуду. Дольчино любил рассматривать висевшую в трапезной светильню с нарисованными наверху двенадцатью Апостолами в деревянных сандалиях и коротких плащах, покрывавших им плечи.

Самой большой его радостью было сопровождать братьев, когда они ходили от двери к двери, прося милостыни, и носить за ними корзину, покрытую холстом.

Однажды днем, когда солнце еще стояло высоко, им отказали в подаянии в низеньких домах на берегу реки.

Было очень жарко, и братья почувствовали сильный голод и жажду. Они зашли в один незнакомый им двор, и Дольчино вскрикнул от неожиданности, опуская корзину. Все кругом было увито пышнолистным виноградом и полно сладостной зелени. Среди нее, прыгая, резвились леопарды и другие звери, и тут же сидели девушки и юноши в сияющих тканях, нежно игравшие на виолах и цитрах. Глубок был разлитый здесь покой, и тень густа и благоуханна. В безмолвии все внимало поющим, и было нездешним это пение.

Братья не проронили ни слова, их голод и жажда пропали, и они не осмелились просить ничего. С большим трудом нашли они силу уйти; на берегу реки, обернувшись, они уже не увидели в стене никакого отверстия. Пока Дольчино не открыл корзину, они думали, что все это некромантическое видение. Она была наполнена белыми хлебами, словно Иисус своими собственными руками умножил бывшее там подаяние.

Так открылась Дольчино благодать нищенства. И все же не вступил он в Орден, думая о своем призвании, что оно выше и необычней.

Переходя из монастыря в другой, братья брали его с собою в дорогу: из Болоньи в Модену, из Пармы в Кремону, из Пистойи в Лукку. В Пизе он почувствовал себя озаренным истинною верой.

Когда он спал на стене, окружавшей дворец епископа, его разбудил звук букцины. На площади толпа детей, с вербами и зажженными свечами, окружала дикого с виду человека, трубившего в медный рог. Дольчино казалось, что он видит святого Иоанна Крестителя. У человека была длинная черная борода и темная мешкообразная власяница с широким красным крестом от шеи до пят. Его опоясывала звериная шкура. Он воскликнул ужасающим голосом: «Laudato et benedetto et glorificato sia lo Padre». И дети громко вторили ему. И продолжал: «sia lo Fijo» – и дети подхватили то же. И еще продолжал: «sia lo Spiritu Sancto», – и дети повторяли за ним. Потом он запел с ними вместе: «Alleluia, alleluia, alleluia!» И вострубил он, и начал проповедовать. Его слово было терпким, как горное вино, но оно привлекало Дольчино.

Где бы ни звучала букцина монаха, одетого власяницей, Дольчино приходил, преклоняясь перед ним и завидуя его жизни. То был человек невежественный и неистовый. Он не знал латыни и, налагая епитимью, кричал: «Penitenziagite!»[5]5
  Здесь и выше испорченные лат.-итал. призывы сект апостоликов и дольчиниан (ХIII – нач. XIV в.): «Покайтеся», «Превозносите и восхваляйте Отца вашего, и сына, и Дух святой» и т. д.


[Закрыть] Он зловеще изрекал предсказания Мерлина, Сибиллы и аббата Иоакима, собранные в «Книге фигур». Он пророчествовал, что Антихрист пришел под видом императора Фридриха Барбароссы и гибель его неизбежна, и скоро семь Орденов восстанут на него, выполняя слово Писания. Дольчино следовал за ним до Пармы, и там, осененный свыше, он понял все.

Благовестник предшествовать Тому, Кто должен был прийти, Основателю первого из семи Орденов. И вот с высокого камня, откуда уже много лет подесты говорили к народу, Дольчино возвестил новую веру. Он говорил, что надо носить плащи из белого холста, подобно Апостолам, изображенным на верхней части светильни в трапезной братьев-миноритов. Он утверждал, что одного крещения мало; чтоб снова вернуть себе детскую белизну, он сделал для себя колыбель, велел обернуть себя пеленками и попросил груди у одной простой женщины, плакавшей от умиления. Подвергая испытанно свое целомудрие, он упросил одну горожанку убедить ее дочь, чтоб та спала с ним рядом, на одной кровати, совершенно голая. Накопив подаянием мешок динариев, он раздал их бедным, ворам и уличным женщинам, объявляя, что работать больше не надо, а следует жить, подобно зверю в поле.

Повар Роберт, бежавший из монастыря, следовал за ним и кормил его из миски, украденной у нищенствующих братьев.

Набожные думали, что вернулось время рыцарей Иисуса и рыцарей св. Марии или тех, которые когда-то, бродячие и неистовые, шли за Джерардино Секарелли. Они благоговейно толпились вокруг Дольчино и бормотали: «Отче! Отче! Отче!» Но братья-минориты добились его изгнания из Пармы.

Одна девушка из благородной семьи, Маргарита, бежала за ним через ворота, ведущие на дорогу к Пьяченце. Он одел ее власяницей со знаком креста и взял с собой. Свинопасы и пастухи глядели на них, когда они шли по полям. Многие бросали свои стада, следуя за ними. Выпущенные из Кремонских тюрем женщины, жестоко обезображенный отрезанными носами, с плачем взывая к ним, шли вослед, с лицами в белых повязках, и Маргарита учила их.

Они основались на лесистой горе близ Новары и начали жить сообща. Дольчино не стал заводить никаких правил и никакого распорядка, уверенный, что таково учение апостолов и все должно стоять на милосердии. Кто хотел, питались плодами с деревьев, другие просили по деревням милостыню, иные воровали скот.

Дольчино и Маргарита жили свободною жизнью под кровом неба. Но жители Новары не хотели понимать их. Крестьяне жаловались на кражи и буйства. Был прислан вооруженный отряд очистить гору, и апостолы были изгнаны из страны.

Дольчино и Маргариту привязали к ослам, лицом к хвосту, и таким образом вели до главной площади Новары. Там они были вместе сожжены на одном костре по приговору суда. Дольчино просил лишь об одной милости: оставить их и в огне одетыми в белые плащи, подобно фигурам Апостолов на монастырской светильне.