Текст книги "Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман"

Автор книги: Марлена де Блази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13
ВОТ ИДЕТ НЕВЕСТА

Мы отказались от громких свадебных оркестров, сверкающего золота, всего того, что пускает пыль в глаза. Наш флорист, проникнувшись важностью мероприятия – а она предпочитает корзины, и только корзины, – отправила их на товарный склад в конце вокзала, и мы нашли там шесть белоснежных сицилийских красавиц, высоких, с изогнутыми дугой ручками. Она уверяла, что эти цветы – лучшее, что было у торговцев в утро свадьбы. Она говорила, что Мадонна будет любоваться нашими великолепными цветами. Мне нравилось, что она с Мадонной заодно. Я спросила, не кажется ли ей, что Мадонна разрешит прислать нам несколько золотых голландских ирисов двадцать второго октября. Она трижды поцеловала меня. Я начинала удивляться, что обмен валюты оказался таким простым и что мне досталось так мало неприятностей. Но в день накануне свадьбы мой герой сполна обеспечил проблемы.

Уже подходило время встречи в банке, и я отправилась забрать платье и кружевные чулки, заказанные у «Фогаля». Я также планировала купить белое кружевное белье, увиденное у «Сима».

Компания на рынке и в «До Мори» устроила сегодня утром нечто вроде шоу невесты, и моя сумка оказалось доверху набитой розами, шоколадом и лавандовым мылом; также имелись шесть завернутых в газету яиц от яичной леди, которая пожелала, чтобы мы с Фернандо выпили каждый по три штуки, сырых и взбитых с рюмкой граппы, и тогда у нас будут силы на брачную ночь. Я еще немного посидела у «Флориана», где тамошний бармен Франческо, рекламировавший свой новейший коктейль, обошел всех присутствующих в маленьком баре, осведомляясь о впечатлениях. Водка, черносмородиновый ликер и сок белого винограда. Они столько раз произнесли auguri, поздравления, что когда слышала «увидимся завтра», я думала, будто они имеют в виду, что увидят нас завтра на площади, когда мой герой, я и свадебная процессия двинемся на традиционный променад по Венеции.

Пока шла навстречу Фернандо, я заметила кое-что недостающее: я с трудом припомнила, когда в последний раз ощущала тяжесть на сердце. Иногда в течение последних месяцев я чувствовала ее слева и сзади, и это меня смущало. Может, все дело в том, что я отослала мое сердце Фернандо?

Когда мы встретились, мой незнакомец был бледен, в глазах застыло выражение смертельно раненной птицы, и он поторопился обернуть это себе на пользу. Я помнила, что он лишь бедный итальянец, и в день перед свадьбой он – словно воплощение тревоги. Он не спросил ни о платье, ни как я провела день, ни о сумке, полной роз. Он даже не смотрел на меня. Мне казалось, он почти дрожит, и я осведомилась, не хочет ли он побыть некоторое время один?

– Абсолютно нет, – отвечал он страдальческим шепотом, как если бы я приказала ему прогуляться по раскаленным углям.

– Не хочешь пойти домой и принять ванну с ромашкой? – попыталась я снова.

Он покачал головой.

– Ты печален, потому что мы женимся?

– Как ты можешь предполагать такое? – рассердился он, и глаза вспыхнули, возвращаясь к жизни. Он притих, пока мы ехали по воде, и даже ни разу не прервал молчания по пути. Когда мы достигли угла Гран Виале и Виа Лепанто, он сказал:

– Я не могу пойти с тобой домой. Кое-что надо доделать. Сезана забыл записать нас и не сможет прийти завтра, потому что у него еще одна свадьба. Я поговорю с другим человеком.

Сезана должен был нас фотографировать; еще один старый друг, который сказал: «Ci penso io. Оставьте это мне».

– И именно это повергает тебя в отчаяние?

Он пожал плечами, но не ответил. Я сказала, что мы всегда найдем кого-нибудь, кто сделает фотографии, но он не успокоился.

– И я все еще не исповедался, – признался мой герой. И начал инстинктивно оправдываться: – Я думал об этом несколько недель, но так и не нашел подходящего случая. Я не верю в исповедь и отпущение грехов.

Ему было почти стыдно, что в течение тридцати лет он шел по тревожному пути конфессиональных ограничений, но он сам все затеял, а теперь, за семнадцать часов до церемонии, хочет обсуждать вероучение? Я молчала, поскольку он говорил за нас обоих. Когда он окончательно замолк, я сообщила, что иду домой, на дачу, где буду его ждать.

– Я приготовлю чай и ванну, – пообещала я.

– Я уже сказал, что не хочу ни чая, ни ванны, – высказался он немного резче, чем следует, и оставил меня гадать, нравятся ли ему мое платье и розы.

Я повернулась и бросилась к берегу, пытаясь понять, что же он хотел сказать. Через некоторое время он пришел, по-прежнему нервничая, и мы сидели на песке, переплетя ноги и глядя друг на друга.

– Появились старые привидения?

– Очень старые, – подтвердил он, – и никого из них я не приглашал на свадьбу.

– Где же они теперь, возвратились назад?

– Si. Si, sono tutti andati via. Да. Да, они все ушли, – сказал он, явно не лукавя. – Perdonami. Прости меня.

– А разве не ты мне говорил, что в мире нет боли сильнее, чем нежность?

– Да, и я знаю, что это правда, – подтвердил он, поднимая меня на ноги. – Побежали в «Эксельсиор». Мы должны выпить последний бокал вина и нагрешить. Извини. Я увлекся религией. Значит ли это, что мы можем спать вместе сегодня ночью?

– Посоветуйся с доном Сильвано, может, он подскажет? – бросила я через плечо, готовая мчаться сломя голову.

Он добежал до отеля первый и раскинул руки, чтобы поймать меня, целовать и целовать, так что я еле переводила дыхание.

– Помнишь ли ты, когда впервые поняла, что влюблена в меня?

– Когда впервые, не помню. Думаю, это случилось, когда ты вышел из ванны в ночь приезда в Сент-Луис. Все дело в носках до колена и гладко зачесанных назад волосах.

– А я знаю, когда это случилось со мной: в первый день, когда я увидел тебя в «Вино-Вино». Едва вернувшись из ресторана в офис, я попытался вспомнить твое лицо, но не смог. Потом месяцами я закрывал глаза, чтобы увидеть мысленным взором твой профиль, но не получалось. Я делал это многократно, рвался поговорить с тобой, но не мог придумать, что бы тебе сказать. Когда смотрел на тебя, я больше не чувствовал холода. Я больше никогда не чувствовал холода.

Мы решили, что будет вполне романтично, если в день нашей свадьбы мы встанем вместе с солнцем, прогуляемся к морю, попьем кофе, потом расстанемся и встретимся в церкви. За несколько дней до свадьбы мы обратились к управляющему маленького отеля, сразу за нашим домом, чтобы снять там комнату на полдня.

Управляющий сказал – нет вопросов. Мой герой собрал одежду в сумку и отправился, напевая, через десять ярдов улицы в соседний отель. Вся эта история выглядела дурашливо, странно и волнующе. Я же направилась к Джулио, парикмахеру на Гран Виале, и попросила накрутить мне локоны на бигуди.

– Sei pazza? Вы сошли с ума? У вас прекрасные волосы. Позвольте мне сделать что-нибудь классическое, шиньон, зачесать волосы вверх и украсить античными гребнями, – говорил он, сдирая упаковку с двух огромных зубочисток, украшенных фальшивыми камнями, которые выглядели еще более античными, чем он сам.

– Нет, я точно предпочитаю локоны, я еду отдыхать, – убеждала я.

Мероприятие продлилось больше двух часов, и все это время он печалился, сжимая горячее хитроумное изобретение, испускающее пар. Когда он закончил, я выглядела как комик Харпо Маркс, но сказала: «Прекрасно», а он ответил: «Che disperazione. Я в отчаянии». Он дал мне старый голубой шарф – прикрыть голову по дороге домой.

Я хотела бы, чтобы Лиза и Эрик были со мной. Эрик провел август с нами, мы обследовали острова, питаясь телячьими котлетами и запивая охлажденным вином каждый завтрак, простаивали часами перед палаццо Грасси, вели себя так, будто находимся в отпуске, а он и Лиза еще совсем юные. Лиза была мила, поддерживала меня, но держалась обособленно. От моего «водоворота чувств» в последние месяцы в Америке оба моих ребенка устали, особенно Лиза. В этот период жизни матери полагается вести спокойный, приятный образ жизни и иметь подходящее жилье. Но я все время стремилась куда-то, постоянно упаковывалась и каждый раз начинала все сначала. Я была цыганской мамашей. А теперь я цыганская мамаша в гондоле. Думаю, все разворачивалось слишком быстро. Одно дело – отъезд в Венецию и совсем другое – брак с незнакомцем четыре месяца спустя.

– Почему ты не можешь подождать до Рождества? – спрашивала Лиза.

– Не могу, милая. Фернандо организует все так быстро, что не представляется удобного случая обсудить твое расписание. Мы не совпадаем по срокам. И поскольку я еще плохо говорю по-итальянски, и поскольку имеются бюрократические преграды, я почти ничего не могу уточнить, – оправдывалась я.

Мне ли не знать, как слабы мои аргументы, как бессильно звучит мой голос, как это нетипично для меня? Бесхарактерный человек, цыганская мамаша в гондоле. Когда я поднялась по лестнице в квартиру, приняла ванну и начала одеваться, тоска по детям вошла в тяжелую стадию. Я должна пойти в церковь вместе с ними; мы не должны играть свадьбу без них.

Я подняла волосы вверх, зафиксировала их высоко на макушке заколками, к которым флорист прикрепила красные розы сорта «возлюбленный» и «дыхание младенца», тут же запутавшиеся в черных кудрях. Я выпустила локоны вдоль щек, получилась прическа в стиле французской империи. Вдела в уши причудливые серьги старинного жемчуга. Теперь платье. Влезла, расправила на бедрах – хорошо, начала вдевать в рукава, но руки влезли внутрь только до половины. Что-то не так, видимо, нитки нужно перерезать. Я проверила рукава и выяснила, что они примерно на дюйм уже, чем необходимо. Неужели у меня толстые руки? Не замечала. Синьора Аста должна была все проверить, прежде чем застрачивать рукава окончательно. Но что делать теперь? Я начала мысленно копаться в шкафу. Что могло бы заменить свадебный наряд? У меня есть белое облегающее летнее платье, но к нему нет подходящего жакета. Обнаженные руки вызовут скандал, кроме того, на дворе октябрь. Еще имелось платье из шелковой тафты цвета лаванды с треном и буфами, которое я купила на пятнадцатом этаже в дизайнерском салоне «Галери Лафайет» в 1989 году, по случаю приглашения на бал. Но церковь – не бал. Я бросилась искать крем для тела, чтобы намазать руки, сделать их скользкими, естественно, не нашла и тогда наивно попыталась использовать оливковое масло, но оно мало помогло. Я плачу, смеюсь и дрожу, удивляясь, почему я одна. Рядом никого, кто мог бы помочь. Но мне поможет Бог, потому что это день моей свадьбы.

Чтобы влезть в рукава, требовался Гудини, вибрирующий в танце шимми, но в конце концов платье – пустяк, и хотя я не могла поднять руки выше талии, все было прекрасно. Я подушила руки «Опиумом», чтобы отбить запах оливкового масла. Все, я готова. Одна маленькая деталь, кажется, не предусмотрена. Как я попаду в церковь? Этот элементарный вопрос мы напрочь забыли решить. У меня не было увитой цветами колесницы, чтобы прибыть на свадьбу, я пошла бы пешком, но понимала, что Фернандо будет шокирован. Я вызвала такси, спустилась вниз по лестнице, на всякий случай избегая лифта, и напевая прошла по аллейке. Я пела: «Вот идет невеста», – и не плакала.

Я искренне считала, что невеста не должна входить в церковь, пока все гости не собрались. В Италии почти всегда наоборот. Представители жениха и распорядители свадьбы ждут внутри, а свадебные гости собираются при входе, чтобы приветствовать невесту и проследовать в церковь за нею. Оказывается, я заставляла женщину – водителя такси нервничать, поскольку я невеста, и она чувствовала за меня ответственность, потому что могла бы быть мне матерью, а еще потому, что я отказывалась выйти из ее машины, пока все приглашенные не выстроились перед церковью.

Она никогда не скажет по этому поводу ни слова, хотя могла бы помочь мне понять итальянские обычаи. Она только ведет машину. Она маленький человек, и ее голова занята колесами и сиденьями.

Когда я, в который уже раз, отказалась выбраться из такси напротив церкви и настояла на еще одном круге, пока все гости не зашли внутрь, она соскользнула вниз по сиденью, чтобы ее руки на руле, а тем более голова вообще не были видны. Другого входа в церковь просто нет. Таксистка наконец не выдержала и высказалась в том роде, что приглашенные, должно быть, уже отправились по домам. Но я была довольна. Вышла из такси, поднялась к церковным дверям. И не смогла их открыть.

Проклятые средневековые постройки. Кажется, мне мешали штукатурка и тугие рукава, из-за которых я не могла поднять руки, чтобы взяться за ручку дверей. Кладу цветы на ступени, рывком открываю двери, подхватываю цветы, прохожу через крошечный вестибюль и вхожу навстречу своей свадьбе.

– Lei e arrivata. Она пришла, – шепот отовсюду.

Зазвучал орган, Бах, это вступил Джованни Феррари. Белоснежные корзины полны розовых гортензий, красных роз и золотых голландских ирисов, которые, я знала, присланы самой Мадонной. В церкви опаловый полумрак, сияющий пламенем сотен белых свечей и преломленных сквозь окна цвета ляпис-лазури солнечных лучей. Два чернобородых армянских монаха в серебристых шелковых рясах монотонно пели, помахивая кадильницами с ладаном, источавшими сильный мускусный запах, плывущий над алтарем, и я чувствовала, что эта церковь стала еще одной комнатой в моем доме.

Дон Сильвано поднял обе руки мне навстречу. Он поклонился и проговорил: «Ce l’abbiamo fatta. Мы сделали это». Это форма приветствия, типа «добро пожаловать», форма привязанности; думаю, это подарок мне, а возможно, и тихое послание любопытным, что забили маленькую церковь по самые стропила, явившись посмотреть на американку, которую брак сделал одной из них. Теперь слезы текли свободно, и, плача, я встала рядом с моим незнакомцем, тоже с глазами на мокром месте, на красную бархатную подушку. Мы старались не оборачиваться друг к другу из боязни совсем разрыдаться, но когда произносили клятвы, глаза в глаза, слезы хлынули водопадом. Джованни играл «Аве Мария», и дон Сильвано тоже плакал. Вспомнил ли он о Санта-Марии делла Салюте?

– Una storia di vero amore, – провозгласил он, будто представляя нас друг другу. – Вот история истинной любви.

Джованни плакал и играл, как если бы в него вселился дух Лоэнгрина, и лица присутствующих, мимо которых мы проходили в боковой придел храма, сияли от слез; отовсюду слышалось громкое:

– Ecco gli sposi, viva gli sposi! Да здравствуют невеста и жених!

Я не видела их в церкви, но здесь, за дверями храма, стояли венецианцы, которые приплыли, чтобы присутствовать при обряде. Работники магазинов, служащие «Флориана», приятели из «До Мори» и с рынка, библиотекарь из Венецианской национальной библиотеки, одна из потертых графинь, клиенток банка, вереница тех, кто наблюдал, как Ольга зашивала мои рукава, даже Сезана здесь – щелкает фотоаппаратом, – и каждый плакал и протягивал пасту и рис моему мужу, моему спутнику в неведомое.

Фернандо шарил по карманам серого бархатного жилета в поисках сигарет. Может, ему казалось, что конец света все-таки наступил? Мы сидели на палубе водного такси, как в первый день, когда встретились, и Фернандо провожал меня в аэропорт, и дул холодный бриз. Я вытащила стаканчик из бархатного чехла, налила коньяк из серебряной фляжки. Мы пили мелкими глотками, лодка кренилась и прыгала на волнах лагуны, вода обрызгивала наши лица будто слезами. Сезана уговорил водителя причалить у Сан-Джорджио, чтобы сфотографироваться, а у Фернандо поехала нога, и он угодил ботинком в лагуну. Сезана щелкнул камерой. Мы пристали к берегу у дебаркадера отеля, сразу пересели в свадебную гондолу и вернулись на Большой Канал. В другой гондоле, замыкающей процессию, необъятный Сезана опирался на борт с риском вывалиться, но героически снимал. Гондольер спросил, что он должен делать, и Сезана ответил: «Ловить солнце».

Туристы на террасах отелей «Европа э Реджина» и «Монако» возбужденно выкрикивали приветствия, и на мгновение мне представилось, что я там, среди них, со стороны любуюсь живописной картиной, веря и не веря, что эта картина – моя. Это происходит со мной, думала я. Эта свадьба, зайчики солнечного света, плавное движение синей воды, старые добрые лица, которые смотрят из окон палаццо, буколический розовый пейзаж. Это послание для всех, кто одинок. Если бы захотела, я могла бы раздавать кусочки этого дня, как ломти теплого хлеба.

До каждой гондолы в этой части канала доносился призыв собраться перед «Бауэром», и в скором времени нас окружили восемнадцать или двадцать лодок. Гондольеры пели нам серенады, и их пассажиры, которые собирались просто прокатиться по каналу, оказались втянутыми в свадебный спектакль.

Мы вышли на великолепную террасу отеля, но нас пригласили в просторную белую комнату без окон, где не было ни цветов, ни музыки, на свадебный завтрак, который никого не заинтересовал, кроме Сезаны и монахов в серебристых сутанах. Я вспомнила Хемингуэя и Ага-Хана.

Существует старинный венецианский обычай для невесты и жениха, священников и иногда для свадебного сопровождения – вернуться после венчания в дом невесты, затем проехать по тем местам, где проходила и будет проходить дальнейшая жизнь молодых, причем священник официально представляет новобрачных городу. Поскольку мы жили все-таки на Лидо, а не в городе, то поменяли план прогулки: от «Бауэра» вниз к Салиццада Сан-Моизе до площади Сан-Марко и Рива Скьявони, после чего лодка вернулась обратно.

Я начала прощаться с людьми, ждущими на террасе «Бауэра», но скоро осознала, что никто из них не собирается нас покидать. Наши гости, два пажа, Эмма, под руку с армянскими монахами, дон Сильвано, Сезана и наконец Горгони, организовали впечатляющее свадебное шествие. Когда мы прошли сквозь Ала Наполеоника, оркестр у «Флориана» остановился на середине пьесы и заиграл «Лили Марлен», а потом мы танцевали вальс под оркестр. Было уже около пяти пополудни, все столики на воздухе заняты. Люди вскакивали, фотографировали, кричали: «Танцуйте, вы должны танцевать». И мы танцевали. Вся Венеция, должно быть, присутствовала здесь, в этой грандиозной толпе вокруг, и я надеялась, что мы всегда будем танцевать. Муж подхватил меня под руку и вывел из толпы. Когда мы уходили, к нам подошла женщина и с сильным французским акцентом сказала по-итальянски: «Спасибо, вы подарили мне Венецию, которую я надеялась найти». Она ушла прежде, чем я смогла ответить.

Пробыв так долго на свадьбе, мы еле успели вернуться домой, и у нас осталось всего несколько минут, чтобы собраться в дорогу, сначала до Санта-Лючии, а оттуда на парижский поезд в восемь сорок. Я вытащила увядшие розовые бутоны из волос и сунула их в энциклопедический словарь Ларусса, где они и останутся. На мне джинсы, короткий черный кашемировый свитер и черный кожаный пиджак. Фернандо оставил рубашку от фрака, добавил джинсы и старую летную куртку. Я схватила букет, и вот мы уже на воде. Франческо ждал нас на выходе на перрон, поторапливая взмахами руки, вручил свадебные подарки. Мы садились в поезд в атмосфере тумана и дождя, и вдруг я увидела француженку, которая говорила с нами на площади. Она делала знаки рукой и смеялась. Фернандо выразил надежду, что пажи, Эмма и монахи не решатся последовать за нами в Париж. Мы нашли купе, затащили багаж, закрыли за собой дверь, и поезд начал разгоняться по направлению к Франции. «Мы сделали это!» – закричали мы в унисон.

Мы очень устали. Я медленно разделась и упала на кровать, пока Фернандо зажигал лампу. Через две минуты он водворился рядом и сказал:

– Я голодный. Я так голоден, что не смогу уснуть. Надо одеться и сходить в вагон-ресторан.

– Лучше загляни в принесенную Франческо сумку, – посоветовала я.

Франческо упаковал два маленьких сандвича – тонкие завитки жареной ветчины на мягких овальных булочках со сливочным маслом, большую коробку хрустящих картофельных чипсов и пару кусков торта. Он поставил бутылку шампанского в вакуумную сумку с четырьмя пакетами льда. Стаканы, салфетки. Когда Франческо спрашивал меня, что бы я хотела в качестве свадебного подарка, я ответила, что хочу ужин и что если он принесет еду на вокзал, когда придет нас провожать, это будет лучший подарок. Фернандо открыл молнию на сумке и с восхищением произнес: «Я тебя люблю».

Мы поели, выпили шампанского, вспоминая самые яркие эпизоды свадьбы, – и упали ничком. Наконец я увидела небо в алмазах.

Глава 14
Я ХОТЕЛ СДЕЛАТЬ ТЕБЕ СЮРПРИЗ

Не успели мы проснуться, а поезд уже втягивался на Лионский вокзал. Я натянула джинсы и шляпку на вчерашние кудри, схватила свадебный букет и проследовала за Фернандо на вокзал. Мы выпили по чашке кофе с молоком и теплыми круассанами. Я не следила, много ли я ем, поскольку твердо решила перестать есть после трех. Мы вышли из дверей вокзала в субботний Париж и услышали: «Ваши цветы, мадам», – я забыла бы свой букет в баре, но кто-то нашел его и бежит за нами. Это вчерашняя француженка!

Она жила в Латинском квартале, где мы остановились в «Отель де дье мон», поэтому мы встречали ее за каждым поворотом. Она попадалась нам в «Кафе де флор» по утрам, где угощала кусочком ветчины пушистого щенка на поводке, и при встрече улыбалась и кивала, но не более того. В пять она уже сидела на открытом воздухе в «Ле дье маго» с бокалом красного вина и блюдцем зеленых маслин, греясь у электрического нагревателя, установленного под тентом. Мы садились напротив, у «Ришара». Нам нравилось встречаться так, а на большее никто не претендовал.

Мы не планировали наши дни заранее. Бродили до тех пор, пока не натыкались на то, что хотелось бы посмотреть поближе, и затем снова шли, пока не уставали, решая, зайти в кафе, или вернуться в постель, или пойти пораньше на ланч к «Тутону», или попозже на ланч к «Бофингеру», или вообще не идти на ланч; также можно было отправиться к восьми к «Бальзару» поесть устриц и затем в «Ле пти зан» за мидиями в полночь. Мы снова и снова бессистемно пересекали Париж и тем не менее опять встречали нашу маленькую парижанку. Когда мы вбежали в музей д’Орсэ одновременно с нашей француженкой, это уже выглядело достаточно странно, но когда мы оказались спина к спине на египетской выставке в Лувре, я начала верить в мистику.

Потом она пила чай в «Ладюри» на рю Руаяль, когда мы зашли туда, и я не могла понять, кто за кем следует. Может, она парижский ангел-хранитель, приставленный к нам на медовый месяц? Ее ли мы встретили на Пьяцце, когда танцевали вальс в день свадьбы? Я, конечно, знала о случайностях вообще и счастливых случайностях в частности, но в моей жизни они роли не играли. Если день прошел без встречи, я начинала скучать по нашей новоявленной подруге.

– Как ты можешь скучать по кому-то, с кем незнакома? – спрашивал Фернандо. Когда минули два или три дня без встреч, я поняла, что потеряла ее навсегда; а может, она была просто жрицей вымысла, любительницей вальсирующих новобрачных среднего возраста и маленьких зеленых оливок?

Мы провели в Париже немалый срок, в течение месяца днем и ночью пребывая в восторге. Поскольку приближалось время возвращения в Венецию, я начала думать о расставании с Парижем.

– Фернандо, как думаешь, что будет с нами по возвращении домой?

– Ничего не изменится, – сказал он. – Это наше собственное счастье. Это наш праздник, и куда бы мы ни шли, в нашей жизни ничто не изменится. Разное прошлое, разные люди, но теперь мы вместе.

Его глаза, казалось, смотрели вперед, но исподтишка он проверял мою реакцию. Пытался ли он донести до меня что-то, чтобы не повторять? Станут ли его слова утешением для меня после медового месяца? Мы решили назад в Венецию лететь, а не ехать поездом, и в аэропорту встретили ту самую француженку – в очереди на регистрацию на Лондон. Глазами я сказала ей спасибо, за ее дружелюбие в первые дни нашего брака, и она, в своей манере, ответила мне, что ей тоже было приятно. Я только удивлялась: неужели ее предназначение – удачный выбор пары, которой она сможет подарить тепло своей улыбкой богини? И где она найдет в Лондоне настоящие зеленые оливки?

Двадцать первого ноября мы проснулись утром после возвращения из Парижа. Я вспомнила, что сегодня праздник Санта-Марии делла Салюте, день, когда дож Николо Контарини объявил венецианцам, что двенадцать лет эпидемии Черной смерти преодолены чудом, совершенным Мадонной. Я хотела посетить храм, где современные венецианцы благодарят Мадонну, и другой, не имеющий отношения к минувшим чудесам, тот, где дон Сильвано невольно выступил в несвойственной ему роли, убедив нас месяц назад пожениться. Я звала с собой Фернандо, но он отказался, собираясь навестить банк. Я сказала, что пойду одна, и мы встретимся дома к обеду.

В этот день каждый год шесть или восемь гондол превращались в traghetti, перевозчиков, своеобразный паром, чтобы доставить празднующих, перевезти их через Канал от Санта-Мария дель Джильо к Салюте. Я вышла около четырех и встала в хвост очереди на паром, среди тихих, соблюдающих порядок на пристани людей. Здесь были в подавляющем большинстве женщины, и они перебирались на гондолу, пошатываясь, опираясь друг на друга и не извиняясь, если случайно соприкоснутся плечами, по двенадцать-пятнадцать человек. Я повернулась и увидела, что гондольер, который помогал людям опуститься на дно лодки, – тот самый, что вез нас в день свадьбы, и он поднял меня через широкую арку с причала и сказал: «С возвращением и добро пожаловать». Все-таки Венеция – маленький город. Теперь это мой маленький город. Пожилые женщины в лодке улыбались, услышав приветствие, и я стояла, соприкасаясь с ними плечами, и буду так стоять всегда.

Венеция выражала мне симпатию – здесь, на волнах, на темной воде, в качающейся черной лодке.

Мы отчалили от базилики, и я смотрела, как она встает в желтой дымке солнечного света, подсвеченная сзади и слева. Великое творение Лонгена вырастало в верхней точке полукруга, описанного Сан-Марко и Реденторе на Джудекке, оно покоилось на миллионе деревянных опор, погруженных в илистое дно лагуны.

Круглая, огромная и мрачная, слишком тяжелая для своего трона, она выглядела крупной и пышнотелой королевой, сидящей в изысканном саду. Какое тщеславие должен был иметь строитель, чтобы мечтать о такой церкви, предполагать, что может ее построить, – и воплотить мечту? Я проходила по узкому понтонному мосту, который каждый год перекидывали в этот день через канал. Венецианцы преодолевали качающиеся, подвижные платформы, бережно неся подарки для Мадонны, спасшей их древних предков от чумы около пяти столетий назад. Раньше это были земные блага в виде хлеба и фруктов, джема и соленой рыбы, иногда мешка жирной красной фасоли. Теперь пилигримы чаще несли свечи, каждый держал свою, как во время богослужения, и пламя освещало холодные камни часовни Девственниц. Возле ступеней базилики я купила толстую белую свечу, слишком широкую, чтобы обхватить ее рукой.

Женщины схожего возраста держались вместе, иногда три или четыре стояли рядом, их родство было обманчиво, но внешне они похожи. Пожилая женщина шла со своей дочерью, внучкой, правнучкой, и я видела лицо маленькой девочки в лице прабабушки. Пожилая женщина в красивом красном пальто опиралась на трость, на ее ногах белые чулки, на лице осторожное, неуверенное выражение. Какова ее история? Она носила берет, низко натянутый на прямые серебряные волосы.

Волосы ее дочери были такими же прямыми и серебряными, но и та, что, видимо, дочь дочери, тоже прямоволосая блондинка. Одна из них поправила берет на светлой головке маленькой девочки, крошечной красавицы. Мне нравилось наблюдать за ними. Я хотела бы принадлежать к такой семье, нежно относиться друг к другу и получать нежность в ответ. Я хочу, чтобы моя жизнь тоже была полна романтики, проста и безопасна. Действительно ли у них такая судьба? Я пожелала бы моей дочери пройти по этому мосту. Я была бы рада услышать ее голос, услышать наши голоса вместе в голубых сумерках, на пути к Мадонне. Я хотела бы подарить моей дочери уверенность.

Внутри базилика представляла собой гигантский кусок льда, задрапированный красным бархатом. Воздух казался голубым из-за смертельного холода, древнего холода пяти столетий, холода в ловушке белого мрамора. Двигаться невозможно, мы стояли в плотной толпе, наше дыхание с паром уносилось вверх. Епископы и священники возле алтаря благословляли дары, окропляя святой водой. Я пыталась передвинуться на пустое пространство со стороны алтаря, где очень молодой священник обильно обрызгивал собравшихся. Возможно, это его первый праздник в Салюте, как и у меня, думала я, подходя под благословение. Ступни, запеленутые в шерстяные носки, ноги в высоких замшевых сапогах до колен, длинная шаль поверх длинного пальто – у Фернандо была казацкая шапка с ушами времен Второй мировой войны; несмотря на одежду, мне было холодно. А еще я изумлялась, насколько венецианцы осознают себя частью города, чтобы из года в год участвовать в обряде, помнить, что кровь и плоть присутствующих происходят от крови и плоти тех, кто жил и умер так давно. Как мало я знаю о себе самой, размышляла я, сходя вниз по ступеням и снова на причал.

Потом я увидела мужчину в бобровой шапке, длинном зеленом грубошерстном плаще, накинутом на плечи; он выглядел как Цезарь на Рубиконе. Я быстро вспомнила, что точно знала о себе. Я знала, что люблю этого мужчину всем сердцем. Мой муж сошел с лодки.

– Вот ты где, – сказал он. – Я хотел сделать тебе сюрприз.

В этом он весь.

Фернандо был прав, никаких особых изменений в нашей пост-брачной – или пост-медовой – жизни по возвращении из Парижа в Венецию не произошло, разве что муж стремился к большему покою после бурных событий осени. Он предложил заняться обстоятельным ремонтом квартиры. Я чувствовала, что блеск Парижа и внимание к уровню комфорта становятся ритмом моей венецианской жизни.

Мой герой полагал, что чем скорее я пойму неизбежность перемен, тем лучше. «Мы не сможем считать, что наша квартира выглядит прилично в нынешнем состоянии, пока не приложили усилий». Он был прав. А я понимала, что он ощущает связь между работой в доме и внутренним душевным состоянием, связанным с пересмотром многих жизненных устоев, поэтому и не хочет ждать. Фернандо жаждал деятельности.

– Это ведь и твой проект, – милостиво поделился он со мной с таким видом, будто уступил мне Австрию. – Так что ты решай, когда начнем.

– Давай окончательный план нанесем на бумагу, – предложила я, и мы составили список, комната за комнатой, предмет за предметом, порядок выполнения работы. Я видела степень сложности при выполнении этого плана, его светлые и темные стороны, и не прошло и минуты, как мы уткнулись в проблему пожарных. Поскольку ремонт предполагался капитальный, я следила, чтобы кладовая была вместительной, и общество помещалось за столом. Но пожарные считали, что тоже заботятся о сохранности жилища. Или, как в нашем случае, заботятся о наблюдении за теми, кто в домике живет. И в соседней квартире, и в квартире напротив.