Текст книги "Ученик палача (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Была и еще одна причина – добрая женщина Аларассис, которая прекрасно знала Жака Тренкавеля и могла многое о нем порассказать, и Михаэлис посчитал, что было бы постыдным впутывать ее еще и в эту историю с золотом:

– Лучше забудь про мой вопрос, Мональдески, хоть и рыцарь, но по сути – неграмотный крестьянин, ставший рыцарем, вполне мог сам справиться с повозкой. Ручаюсь, что в нем нет ни капли благородной крови!

– Говорили, что его кто-то… усыновил, – Дамьен многозначительно посмотрел на Михаэлиса. – Но пока он был с нами, то вел себя очень благопристойно. Мне даже кажется, что он, зная о тех слухах, что за ним идут по пятам, старался отстраниться от них, они ему были неприятны.

– Про это тоже можно рассказать инквизитору без утайки, а он будет спрашивать, поверь мне! Так значит, итальянец сам сидел и управлял повозкой, и больше никого не было?

– Да, господин палач, расстались прямо на дороге у Мирпуа, мы через Памье отправились в Тулузу, а Мональдески со всем золотом – неизвестно куда. И Жан-Мари Кристоф все подтвердит.

– Тогда пошли, я отведу тебя обратно. Костыли можешь пока оставить себе.

Покинутый в пыточной Джанно мирно спал на полу, притянув колени к животу, насколько возможно, и обхватив их рукой. Михаэлис приблизил лампаду, окидывая взглядом собственное творчество на спине юноши. Он начал снимать с него оковы, Джанно открыл глаза, не совсем ориентируясь в том, что происходит:

– Ты обещал меня согреть. Куда ты меня теперь поведешь?

– Жан, – палач поставил его на ноги и немного встряхнул, – я сильно устал, на дворе – глубокая ночь, мне еще нужно мазь на твои раны наложить… Спать я тебя веду, просто спать, обратно на твою лежанку.

– А где ты спишь, Михаэлис? – вопрос заставил его задуматься, неужели юноша до сих пор не знает, где именно обитает палач. Глаза Джанно закрывались сами собой, он с трудом заставлял себя поднимать веки, иногда делал короткий шумный вдох, приводивший на несколько мгновений в чувство. – У тебя кровать шире, чем моя?

========== Глава 10. Как будем оправдываться, святые отцы? ==========

Утром в комнате дознаний заседал целый консилиум: епископ Бернард, брат Доминик из ордена проповедников, брат Михаил из ордена миноритов, каноник Вазарий, викарий Арнальд, нотарий Обертан Николя и палач Михаэлис.

Ложе дыбы было поставлено вертикально, освобождая место для собравшихся, столы сдвинуты и покрыты мягким двойным сукном – снизу белым, сверху привычным зеленым. Нотарий сидел за своей маленькой конторкой на высоком стуле, а сонный палач наблюдал за всем из своего угла, где был развешан пыточный инструмент.

– Архиепископ в своем послании явно дает понять, что поиски украденного золота – вне компетенции церковных властей, – утверждал его святейшество епископ, сжимая в руках пергамент. – Наше дело – расследовать ересь и всё, что с ней связано – богохульство, неправильное справление таинств, лживая исповедь, колдовство, астрология, греческая и иудейская вера, двоеженство, вампиризм, но не воровство! Преступление тяжкое, не спорю, что была похищена собственность короля, но мы не имеем права задавать вопросы, каким образом она была похищена.

– У меня большие сомнения, – отвечал брат Доминик, – согласно каноническому праву, часть золота должна быть выплачена церкви.

– Ты прав, брат, но на то должно быть решение понтифика, мы не можем сами принять решение о денежной выплате, если золото будет найдено! – ответствовал брат Михаил.

– Как раз в этом случае мы и попадаем в правовую коллизию, – продолжил брат Доминик, – если золото принадлежит ордену тамплиеров, а церковное осуждение орден сам целиком не получил, а только его отдельные братья, то золото пока остается в собственности ордена, но не короля.

– Архиепископ пишет об этом вопросе, как решенном, – заметил епископ диоцеза Агд. – Золото принадлежит королю Филиппу.

– Ладно, но зачем нам еще раз спрашивать наших осужденных, если вопрос уже не касается веры, и вообще, золото – не наше? – упорствовал знаток юриспруденции брат Доминик.

– Тогда сюда приедут люди короля и начнут спрашивать нас, наших подозреваемых…

– Не имеют права! Мы не подлежим светскому суду – над нами Бог и церковный суд!

– А вдруг кто-либо из наших подозреваемых в ереси уже успел рассказать на исповеди, где королевское добро? И мы, пользуясь священным правом таинства исповеди, идем супротив нашего короля, который тоже является нашем сюзереном по воле Божьей, и его власть – священна.

Вопросы сыпались как из рога изобилия, но не находили решения.

– Давайте спросим наших подозреваемых, а потом уже будем спорить дальше, – принял решение епископ.

Однако добровольные показания обоих тамплиеров только повергли святых отцов в глубокое уныние. Получалось, что единственный человек, который знал, где спрятано золото – умер. Причем все присутствующие, включая и братьев-тамплиеров, прекрасно были осведомлены, как именно умер Джованни Мональдески, и что было написано в его заключении о смерти.

– Fuoco volatio! [1] Нужно же было до этого додуматься! – возмущенно воскликнул епископ Бернард, который даже не удосужился тогда прочесть то, что подписывал, но высказал весьма разумную мысль. – Нас могут обвинить в необоснованном ужесточении пытки, которая привела к смерти.

– А нужно было писать, что это его брат Франциск чем-то проткнул, когда никто не видел? – ехидно спросил брат-минорит. – Наш бедный брат и так умом тронулся. Мы не разрешим его допрашивать. Так и скажем – заразился этим самым volatio от Мональдески и теперь лежит уже месяц при смерти.

Рука епископа нервно барабанила по столу, он силился принять решение, которое устроило бы всех:

– Давайте так – тамплиеров быстро осудим и казним. К нам люди короля не сунутся. Остается только Михаэлис и Обертан, – пять пар глаз святых отцов воззрились на притихшего нотария и палача. – Михаэлис, что скажешь ты?

– Мы его пытали, не спорю. Получили признание тем же вечером, половину слышал брат Доминик до своего отъезда, а половину брат Франциск, поэтому оба подписали документ. А Обертан был без сознания, бывает, не вынес криков испытуемого, поэтому почерк не нотария, а брата Франциска. Но поскольку Обертан находился здесь, в этой комнате, даже своим телом, то процедура дознания была соблюдена полностью. А Стефанус присутствовал только в начале, и ушел раньше брата Доминика, поэтому признания не слышал. Но помощник палача и не обязан постоянно находиться во время дознания.

– Хорошо, складно, – благодушно ответил епископ Бернард. – А дальше? Как дошло до fuoco volatio?

– Ну, – Михаэлис попытался напрячь фантазию. – Мы оставили испытуемого здесь, в сознании. Просто привязали покрепче.

– А почему не спустили в подвал?

– Мне было тяжело здорового мужчину одному тащить, а стражников не было.

– Опять играли в кости? – допытывался епископ. – Так не пойдет!

– Нет! – возразил Михаэлис. – Как раз в тот вечер поели несвежей козлятины и всю ночь блевали у себя в охранницкой.

– А они подтвердят?

– Ради вас – все, что угодно, святой отец, возьмите признания у Петра и Якова. Они подробно расскажут, сколько раз их вывернуло, чем и в какой угол. – палач бросил быстрый взгляд на отца Доминика: оба охранника играли всегда парой против них, поэтому им можно было доверить такое важное дело.

– Так, значит Джованни Мональдески остался лежать здесь, привязанный к дыбе, и был еще жив.

– Да, я проверил его раны, они были не смертельны. Остановил кровь. В общем, к утру должен был отлежаться.

– Кто обнаружил утром, что испытуемый умер?

– Я думаю, – Михаэлис опять беспокойно посмотрел на отца Доминика, – нужно сказать, что мы вошли все вместе, иначе могут подумать, что мы что-то скрываем. Подозреваемый лежал на дыбе и уже успел окоченеть.

Епископ кивнул головой, все выходило очень складно:

– Тогда прошу брата Доминика и брата Михаила подготовить текст обвинения как можно скорее, прямо к завтрашнему дню. Завтра ознакомите Дамьена де Совиньи и Жана-Мари Кристофа с ним. Как только они дадут согласие, со всем, что там написано, в субботу соберите комиссию для sermone brevis – короткой церемонии, с участием членов городского совета и каноников, пускай еще раз зачитают обвинение и соберут подписи под текстом. А на воскресение объявляем проведение Sermonem Generalem перед народом, и в этот же день можно устроить гражданский суд. Не забудьте, сначала читаем на латыни, потом на vulgaris. Ах, совсем у нас мало времени! Брат Доминик, брат Михаил – я очень надеюсь на вашу авторитетность. Люди короля должны приехать уже к прогоревшим кострам.

***

Когда Михаэлис продрал глаза, то обнаружил, что уснул прямо за столом, за которым проходило совещание. Рядом сидел Джанно и терпеливо ждал, когда палач проснется.

– Я долго спал? – Он потянулся и растер лицо ладонями.

– Уже отзвонили к вечерне, – спокойно ответил юноша.

– Совсем вы меня за ночь умотали! Спина болит?

Джанно грустно кивнул, вспоминая, что Михаэлис довел его до лежанки, а как накладывал мазь на раны, уже не помнил. Вот только утром, еле встал на ноги, и понял, что до длинных вздувшихся полос больно дотрагиваться, а когда он с трудом натянул на себя камизу, которая сразу прилипла к ранам, то ощутил, будто к спине приложили горящий факел.

– Покажи!

– Нет. Слишком больно, – Джанно отшатнулся и обхватил себя руками за плечи, как бы защищаясь.

– Не промоем, спать сегодня будешь сидя, а если быть совсем честным – вообще не будешь спать! – Михаэлис грозно сдвинул брови. – Я не играл, когда плеть для тебя выбирал, и бил со знанием дела. Садись пока рядом, мне нужно тебе кое-что рассказать, – и он поделился с юношей тем решением, которые приняли сегодня святые отцы: двух тамплиеров осудить за ересь и богохульство и сжечь не позднее понедельника, то есть уже через четыре дня. Джованни Мональдески будет осужден посмертно, а Аларассис ждал тюремный срок на год за пособничество и укрывательство в своем доме преступников.

– Дай мне ключ от камеры женщин. Мне нужно увидеть Аларассис, – попросил Джанно.

– Только с условием, что ты не будешь упорствовать и дашь осмотреть свою спину. Я приду к концу первой стражи [2].

***

Они долго сидели на полу, обнявшись: Аларассис плакала, Джанно как мог старался ее утешить, но не раскрывая своей способности говорить во весь голос. Женщина молила Господа, чтобы тот проявил милость, ведь на все их небольшое хозяйство теперь осталась больная мать, а она не справится, и некому будет ей помочь. Она рассказывала юноше про свой дом, как она в детстве любила гулять по округе, помогала пасти скот, собирала ягоды в густых рощах и душистые травы, как они ходили с другими детьми к морскому берегу, рылись в золотистом песке, собирали камни и ракушки. Потом Аларассис выдали замуж, но мужа, ловившего рыбу, одной ненастной ночью забрало море, а двое их детей умерли во младенчестве, поэтому она и осталась одна с матерью. Когда ей повстречался Жак Тренкавель, то это событие привнесло радость в ее дом, все-таки он был пригож собой и у него водились деньги. Иногда он просил принять в доме некоторых своих друзей-постояльцев, которые тоже немало платили за свой ночлег и помогали по хозяйству. «Они торговцы сукном» или «они странствующие пилигримы», – так представлял их Жак. Эти гости вели себя тихо, иногда подолгу молились, ели только постное и использовали для готовки пищи свои кастрюли, которые приносили с собой. Аларассис как-то видела, что они читают Евангелие, но не по латыни, а перевод на народный язык, а «Путешествие святого Брендана» было таким удивительным, что она просила их чаще читать его вслух. Гости называли ее «доброй женщиной», но она очень смущалась, памятуя слова своей собственной бабки, что «всех добрых мужчин и женщин давно сожгли на кострах».

***

Михаэлис уже давно его ждал, разглядывая темную улицу, высунувшись из окна. Джанно протянул ему ключ и тихо произнес: «Спасибо».

– Удалось получить свою долю сочувствия? – Он посадил юношу на лежанку, спиной к себе, а сам сел на табурет напротив него. – Все-таки мы жестокие люди, – продолжил он, не дождавшись ответа, ощущая, как Джанно вздрагивает от боли каждый раз, когда он пытается осторожно задрать выше вверх подол камизы, отмачивая раны на спине мокрой тряпицей. – Не понимаю, зачем пошел на поводу у брата Доминика – из азарта, бравады… будто мы с ним сели в кости играть… А у брата Франциска? Что-то мне неспокойно: будто грехи мучают, а в чём покаяться – не знаю…

***

Обвинительную церемонию устроили в воскресение сразу после службы, но не в соборе, а на площади, потому что людей собралось слишком много: сами жители города, паломники, торговцы, заезжие путешественники, нищие, монахи из близлежащих монастырей, каноники – все окружили помост, где, помолившись перед честным народом и возложив руку на Евангелие, инквизиторы приступили к оглашению приговора. Сначала слова обвинения прозвучали в адрес Аларассис, поскольку ее преступление было не таким тяжким. Затем умерший Джованни Мональдески был признан виновным в ереси, отлучен от церкви, а его кости было приказано выкопать из земли и сжечь. Судить живых было предписано в последнюю очередь: «…сильные сомнения и отчаянный плач исторгаем мы против Дамьена де Совиньи и Жана-Мари Кристофа, отдельных членов военного ордена Тамплиеров, вспоминая о ереси и ужасных преступлениях и некоторых проступках, о которых не говорят вслух [3] …». В своей речи брат Доминик проявил гибкость: больше делая упор на признание самих осуждаемых тамплиеров, и не упоминал сам орден в целом. Закончив читать на латыни, он повторил свой приговор на прованском. Когда прозвучали последние слова «передаем в руки светских властей и просим их о проявлении милости», на площади наступила временная тишина, которая была нарушена властным голосом, громко прозвучавшим над головами собравшихся и приведшим в смятение представителей городских властей, которые тоже были готовы зачитать свой последний приговор:

– Прекрасно, святые отцы, вы закончили со своей частью по спасению души, теперь осужденные в руках светской власти, и именем короля я откладываю казнь, пока не закончу свое расследование.

Говорил крупный мужчина, въехавший на площадь потеснив толпу, еще когда брат Доминик упражнялся в латыни. За ним стоял целый конный отряд воинов в латах. Слуга короля был без шлема, который снял с головы, но в кирасе и с оружием. Короткие льняные волосы, выразительные черты лица, очень светлые, похожие на два куска льда глаза – выдавали его за выходца из северных земель Нормандии. И, словно предугадав последующий вопрос, который никто пока не решался задать, он так же громко назвал себя:

– Готье де Мезьер.

Комментарий к Глава 10. Как будем оправдываться, святые отцы?

[1] «летящий огонь», в буквальном переводе. Святые отцы, изобретая болезнь, имели в виду скоротечную лихорадку (для тех, кто пользовался латынью как мертвым языком или понимал ее через свой родной язык). Но это словосочетание в XIII веке могло означать такую болезнь, как подагра (для особо продвинутых).

[2] около 21.00

[3] Sodomie crimen nephandis – содомия называлась преступлением, о котором «не говорят во всеуслышание».

========== Глава 11. Я могу быть нежным ==========

Слуга короля быстро превращал здание ратуши, объединенное с тюрьмой, в некое подобие крепости. Его люди, прихватив с собой Михаэлиса и ключи от всех дверей, обходили каждую комнату, обыскивали, а потом запирали на замок. Двое городских стражников, Стефанус и Джанно долго их ожидали, стоя посередине двора, под бдительным взором еще двоих воинов, прибывших с де Мезьером.

Наконец Михаэлис и еще трое солдат вернулись и начали свой допрос: имена двоих городских охранников – Петра и Якова были записаны, и они были отпущены по домам, до тех пор, пока их особо не позовут.

– Как я понимаю, – начал говорить один из солдат, облечённый большей властью, – эти двое, – он показал пальцем на Джанно и Стефануса, – обслуживают всю тюрьму: убирают и кормят заключенных…

– А еще чистят конюшню! – подхватил Михаэлис. – Работы много – вы все приехали конные, завтра уже весь двор будет в дерьме, если не следить. И вас тоже придется обслуживать, поэтому нас троих нужно оставить здесь.

– Но вы-то двое тут живете, – солдат махнул рукой в сторону здания тюрьмы, а этот, – палец уперся в Стефануса, – приходящий.

– А кто кормить нас будет? – допытывался Михаэлис. – Пусть лучше Стефанус сможет выходить свободно, и он будет знаком всем стражникам!

– Хорошо, я доложу господину де Мезьеру о положении дел, – ответил стражник.

Он вернулся спустя некоторое время:

– Те двое, которые тут живут, займут одну из камер для заключенных, которые внизу, перенесут туда свои вещи. Им выходить за пределы запрещено. А ты, Стефанус, будешь приходить рано утром, и до наступления темноты уходить. Заключенные и вы будете кушать только то, что принесет с собой Стефанус, но после нашего досмотра. Никто из вас не входит в помещения, которые будут закрыты на засов. Будете выполнять ту же работу по уборке, которую и выполняли. Услуги палача нам не понадобятся, у нас свой есть, поэтому ты, – он указал на Михаэлиса, – либо помогаешь дерьмо чистить, либо сидишь в подвале и не высовываешься.

– Хорошо, – Михаэлис казался спокойным. – Кто сегодня принесет нам и заключенным еду?

– На то указаний не было, – покачал головой страж, – значит все поголодают до завтрашнего утра.

– Тогда я хотел бы перенести свои вещи вниз.

– Все??? – удивился стражник, памятуя об убранстве комнаты палача. – Ты вторую пыточную собрался устроить?

– Нет, – было явно заметно, что Михаэлис нервничает, – только постель и сундук с одеждой. И постель Жана.

– Хорошо, отправлю с тобой солдата, чтобы открыл тебе нужные двери.

Внезапно из раскрытого во внутренний двор окна здания городского совета, донесся возмущенный голос брата Доминика:

– Что вы себе позволяете, сударь? Почему никого не пускаете и требуете?

– А что вы хотите, святой отец? – раздался громкий голос господина де Мезьера. – Я не имею права пытать служителей церкви, но все гражданские находятся под властью короля. Поэтому приходите, когда будет такая нужда, я с удовольствием выслушаю ваше мнение, но мешать исполнению моего правосудия вы не имеете никакого права. Поэтому если вы сейчас же не предоставите мне все бумаги по своей воле, то я буду вынужден обратиться к архиепископу Нарбонны.

– Но мы все отослали именно ему! А он – в Санс, – голос брата Доминика звучал очень уверенно.

– Не оставив копий? – насмешливо ответил де Мезьер. Потом наступила тишина, которая опять была нарушена. – А вот, привели вашего нотария, и я смотрю – какая же толстая тетрадь различных манускриптов обнаружилась у него дома! Вы не будете возражать, господин Николя, если заночуете сегодня в тюрьме? Нет? А завтра мы с тобой поговорим.

Бледный, как полотно, маленький, похожий на взъерошенного воробья, Обертан Николя спустился во внутренний двор, но увидев знакомые лица, как-то приободрился.

– Ну, вот, – задумчиво произнес Михаэлис, – и этому придется устроить постель в подвале.

– Не смею больше отнимать у вас время, святые отцы! – донесся удаляющийся голос де Мезьера из глубины здания городского совета, и все стихло.

***

Вечером им разрешили взять с собой масляный светильник, но не забыли запереть дверь на засов. Уставший за целый день тяжелой работы Джанно с радостью узрел, что соломенный тюфяк с его кровати разложен на полу, на довольно толстой подстилке из соломы, одеяло расправлено, один конец отогнут, приглашая, наконец, приклонить голову. Михаэлис тоже хорошо устроил собственное ложе, только его украшали еще две подушки, расшитые диковинным золотым узором и такое же покрывало.

Палач поставил светильник на пол между кроватями, ближе к изголовью, и начал развязывать шнурки на одежде. Юноше, продолжающему стоять столбом у двери, стало неуютно: захотелось побыстрее скинуть с себя рясу, сорвать с головы каль, забраться в постель, завернуться в одеяло, смежить веки и забыться во сне.

– Подожди, медленно… – остановил его Михаэлис. – Я хочу на тебя посмотреть, как скульптор, влюбленный в свое творение, желающий довести его до полного совершенства…

На Джанно накатила злость:

– Я устал. Мне страшно. Ты уже третью ночь приходишь и долбишь мой зад, а я терплю и молчу. Потому что очень жить хочу. Что еще тебе от меня нужно?

Михаэлис замер, с удивлением взглянул на юношу, который вдруг перестал быть безмолвным куском глины в его руках:

– Ты можешь просто… медленно…снять рясу? И камизу?

– А ты можешь просто связать мне руки, поиметь и оставить в покое? У тебя же по-иному – не встает. А не устраивать представление?

– Ты устал?

– Да!

– Хочешь, чтобы я проявил сочувствие?

– Да. Если ты вообще на это способен! Ты любишь причинять боль, стоны и крики тебя возбуждают.

– А тебе нравится испытывать боль, она распаляет твою страсть. Так что – в этом плане мы идеально друг другу подходим! – Михаэлис подошел к нему и положил руки на плечи. – Чего ты хочешь? Высказать свои обиды, поругаться, ударить меня? Или чтобы я был с тобой нежным? Чувственным? А я могу быть таким, поверь! И я тебе докажу! – Он стремительно отступил к своему сундуку, порылся и достал длинную полоску мягкой ткани. – Я завяжу тебе глаза, чтобы обострить твои чувства. Доверься мне.

Джанно позволил. Сначала он просто стоял, прислушиваясь, стараясь определить, где именно сейчас находится Михаэлис: его дыхание слышалось где-то сбоку, потом у него за спиной. Тесемки каля будто сами развязались, и он под дуновением ветра сполз с его головы, упав на пол. Сильные пальцы коснулись его шеи, спрятались под волосы, и начали разминать мышцы, пока голова у юноши не закружилась, и он не покачнулся. Потом он почувствовал, как теплые ладони заскользили по его ногам, от лодыжек до сгибов под коленями, там их давление ослабло, и даже стало почти щекотно так, что Джанно вздрогнул, ощутив, как задрожали ноги, и теплая волна поднимается по ним вверх, до паха. Ладони становились все смелее в своих ласках – уже огладили бедра, не только с внешней стороны, но кончики пальцев достигли и внутренней, только усилив приятную дрожь в ногах и ягодицах. Однако, пальцы, почти не останавливаясь достигли поясницы и принялись ее разминать. Ряса и камиза задрались до талии, и юноша самостоятельно принял решение снять с себя последние барьеры, которые отделяли его тело от свободного движения рук Михаэлиса по его животу и груди. Тот ни разу не коснулся его своим телом, хоть и стоял совсем рядом, и только от умелых движений пальцев, очерчивающих ареолы сосков, член Джанно начал наполняться силой, а юноша уже часто дышал, стараясь не застонать.

– Если я не налью на ладони масло, то не смогу прикоснуться к твоей спине, – услышал он слова Михаэлиса краем сознания. – Я тебя сейчас положу на живот, а потом вернусь.

Под грудь Джанно легла мягкая подушка, пахнущая какими-то диковинными ароматами, но еще больше его усладил цветочный запах масла, которое руки палача, усевшегося ему сзади на ноги, начали втирать в его спину. Юноша решил, что именно так пахнут райские сады, где праведники гуляют, наслаждаясь теплыми божественными лучами, устремленными с небес. И эти чувства излечивали его раненную приговором святой Римской церкви душу, поскольку стерпеть можно любую боль, но не страх, порожденный тем, что волей Господа, исторгнутой устами служителя церкви, он теперь обречен на вечные муки в Аду.

«Быть может, Господь не покинул меня? А лишь несправедливая воля грешных священнослужителей сегодня была объявлена на площади? Тогда у меня есть еще надежда на честный Божий суд!» – размышлял Джанно, будто покачиваясь в волнах теплого соленого моря, и увидел кусочек из своего прошлого: он плавал, и умел это делать очень хорошо, потому что детство провел в рыбацкой деревушке… нет, он увидел каменные дома с черепичными крышами – это все-таки был город, почти такой же большой как Агд, стоящий на холме. И его родной дом был именно там. И дверь дома с железным кольцом, в обрамлении каменного портика, над дверью полустертый родовой герб. Но почему-то ему не захотелось открыть эту дверь, будто было за ней что-то неприятное, от чего ему хотелось отказаться и забыть сюда дорогу навсегда.

Губы Михаэлиса скользили по его шее, награждая короткими поцелуями. «Он может быть нежным, таким же как… Кто?». Джанно внезапно вздрогнул, и резко сдернул повязку с глаз: опять в его голове завертелась черная воронка в бездонном колодце памяти. Сердце заколотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть наружу

– Что случилось? – Михаэлис лежал позади него, обнимая и лаская пальцами грудь. Фитиль лампы почти погас, погрузив комнату в ночную тьму.

– Не знаю. Будто вспомнил что-то, но опять забыл! – прошептал Джанно. – Странно… – его рука обхватила собственный набухший член. Ладонь мужчины накрыла его ладонь сверху, руководя движением.

– Может, не стоит останавливаться на половине пути? – член Михаэлиса нетерпеливо ткнулся ему в анус. Юноша согнул ногу в колене, давая в себя войти, и вцепился зубами в подушку, лежащую прямо перед ним. – Ты мое самое дорогое сокровище, – прошептал палач, сдерживая стон, – разве я кому-нибудь позволю тебя у меня украсть?

========== Глава 12. Страшные мгновения той самой ночи ==========

В комнате дознаний все также стоял длинный стол, созданный из двух других, только сидел за ним один человек – Готье де Мезьер, уже в мирском платье, с массивной золотой цепью на шее, знаком облеченного богатством и властью, и его почти прозрачные холодные глаза рассматривали двух, сидящих на табуретах перед ним, людей – нотария и палача.

– Итак, вы прекрасно осведомлены, почему вас сюда привели. Я хочу от вас услышать правдивый рассказ о событиях того дня и ночи, когда в этой самой комнате умер Джованни Мональдески. Можете говорить по одному или вместе. Я прочитал твои бумаги, Обертан – очень все путанно, поэтому, – он придвинул к себе пергамент с записями. – Начнем с самого начала. Заключенных содержали вместе или отдельно?

– Раздельно, господин де Мезьер, – ответил Михаэлис. – Потом объединили тамплиеров, а женщину перевели к женщинам.

– А куда делся Жак Тренкавель?

– Господа инквизиторы сочли его вину ничтожной и отпустили на следующий день.

– За взятку? То есть… – Готье поправился, – назначив штраф, который был выплачен немедленно. Хорошо работают святые отцы! Допрос де Совиньи проводили во второй день, Кристофа – в третий. Почему так?

– Это было решение брата Доминика, почему – нам неведомо.

– Значит, допрос Мональдески был проведен в четвертый день. Теперь вопрос к тебе, Обертан: почему все документы первых трех дней расписаны очень подробно, а четвертый – какими-то обрывками? По тамплиерам я читаю: вопрос, ответ обвиняемого, перечисление действий, которые проводил палач, следующий вопрос… Де Совиньи не хотел признавать предложенные обвинения, так – Михаэлис?

– Да, а Кристоф сразу себя начал оговаривать: признал себя виновным во всех ересях сразу. Поэтому брат Доминик начал разбираться с ним подробно.

– Но про ереси Кристофа здесь ничего нет! – Готье поймал удивленный взгляд палача. – Тут записано только признание в богохульстве, идолопоклонстве и содомии. Где все остальное?

– Господа инквизиторы, – вступился Николя, – решили тогда не писать про ереси, а установить только ту правду, что была предписана его святейшеством, архиепископом. Поэтому про ереси ничего нет. Сказали, что и так достаточно.

– Тогда перейдем к четвертому дню, – ледяной взгляд пронзал допрашиваемых, внимательно следя за выражением их лиц. – Мональдески сразу привязали к дыбе, без вопросов. Почему? Правильно же было их сначала задать? Дождаться ответа…

– Тут я могу объяснить, – сказал палач, – брат Доминик посещал заключенного Мональдески в его камере и зачитывал ему признания других, но этот человек отказался от признания без применения пытки, поэтому, когда его привели в пыточную… комнату дознаний, то сразу привязали к дыбе.

– Откуда появилось обвинение в содомии? Почему не как у других – в богохульстве, идолопоклонстве? Опять идея брата Доминика?

– Так там же все было видно! Установлен факт, я так и записал… – начал Николя и осекся, поглядел на Михаэлиса, ища у него поддержки.

Палач сложил руки на груди:

– Установлен. Мы все его осмотрели.

– Как интересно! – Готье де Мезьер подался вперед. – И что, его анус был таким широким, что вы всё сразу поняли?

Михаэлис внутренне ругнулся, надул щеки и устремил взгляд в потолок. Отвечал Николя:

– Я со своего места не видел, но господа инквизиторы что-то сказали про два пальца. Я этого в протоколе не записывал. Только вопрос – с кем Мональдески занимался содомией.

– А какие были варианты? – Готье широко улыбался Николя, располагая его на откровенность.

– Обвиняемый сказал, что это все наш палач с помощником, а брат Доминик был за де Совиньи, но обвиняемый этого подтвердить не захотел, поэтому было приказано его пытать дальше, – выпалил нотарий, искренне не понимая, какой именно секрет сейчас раскрыл.

– И как Мональдески пытали дальше, Обертан? Тебя же это так поразило, что твоя рука дрогнула и не смогла этого записать. Если бы потянули ворот дыбы, то ты бы так и написал: закрутили веревки на запястьях и лодыжках. А этого нет, значит веревок на лодыжках не было.

– Были, – пискнул Николя, каменея от ужаса под взглядом де Мезьера. Лицо королевского слуги слегка покраснело, брови сдвинулись, хотя радушная улыбка пока оставалась на губах.

Михаэлис шумно выдохнул, встал с места и пошел в свой угол, откуда достал гладкую палку с тупым концом, положил ее перед Готье и вернулся на свой табурет. У того при виде пыточного орудия и предполагаемого варианта его использования, невольно сжались ягодицы, стул под ним заскрипел, на его скулах заходили желваки.

– И это ты засунул внутрь Мональдески? Прямо в анус? А тебе не показалось необъяснимой жестокостью использовать именно это орудие для дознания?

– Я его хорошо смазал, – спокойно ответил Михаэлис.

Готье в раздумьях откинулся на спинку стула, представляя, чем могла закончится такая пытка. И главное – зачем? Но решение быстро пришло в голову:

– Значит, вот чем тут развлеклись господа инквизиторы! Ты прекратил пытку, когда они вдвоем рясы побежали стирать? – Михаэлис невольно поперхнулся, Николя закашлялся и стал пунцовым, что еще раз подтвердило правдивость догадки де Мезьера. – А потом один из них отбыл в Сет, но вы продолжили свое развлечение дальше? А, кстати, где находится эта Кордоба?

– В королевстве Кастилия, у границы с Гранадским эмиратом – королевством мавров, – через силу ответил Михаэлис и сжал руки в кулаки.