Текст книги "Ученик палача (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мужчина воспринял его покорность, как согласие, опять начал гладить рукой сведенные напряжением бедра, коснулся мошонки и сжал, добившись рваного вздоха, потом пальцы скользнули ниже, захватив головку поникшего члена. Юноша непроизвольно поджал ягодицы, почувствовав легкое возбуждение, и Михаэлис несильно ударил по ним ладонью, напоминая о своем приказе – расслабиться. Потом ввел пальцы в анус, заставляя тот раскрыться.

Джанно заворочался, сильнее сгибая колено, но тем самым еще больше насадил себя на пальцы, которые не исчезли, а резко потянули его обратно вверх. Привыкая к разорвавшей его боли, он не заметил, что палач медленно начал вводить в него свой твердый член. Юноша охнул, попытался руками оттолкнуть от себя Михаэлиса, но тот упер ладони в его спину, заставляя еще больше прогнуться и лечь щекой на гладкую поверхность скамьи.

Михаэлис не двигался, ожидая, когда тело Джанно привыкнет к боли, и он перестанет сопротивляться. Наконец, заведенные назад руки обвисли и коснулись пола. Мужчина перестал давить на спину, прижимая к скамье, и дал возможность свободно дышать. Он опять захватил рукой член юноши и начал медленно двигаться внутри его тела.

Каждый новый толчок вперед нес в себе волну боли. Она накатывалась и отпускала, освобождая место для новой. Сначала боль раздирала изнутри, порождая слезы и безгласные стоны, потом притупилась, превратившись в обжигающий огонь, окутывая все тело и затмевая разум.

Михаэлис иногда останавливался, давая перевести дыхание, просил расслабиться, а потом начинал снова. Джанно слышал его частое дыхание позади себя, чувствовал, как сильно он возбужден и старается сдерживать собственные стоны, мысленно прося его не останавливаться, но временные передышки приносили облегчение и удовольствие, подобное тому, когда мышцы тела растягивались в упражнениях над телом, которыми испытывал его палач.

Наконец, Михаэлис, схватившись за обе его ягодицы, ритмично задвигал тазом, уже больше не вынимая член до половины, чтобы потом медленно вогнать его внутрь, и остановился через десяток выдохов, плавно покачивая бедрами. Осторожно отстранился, наблюдая как по бедрам юноши медленно стекает оставшаяся внутри вода и излившаяся сперма.

Он помог Джанно перевернуться и лечь на скамью с разведенными в обе стороны ногами, и заметил, что с юношей происходят те же самые перемены, которые были им замечены в недалеком прошлом: он получал наслаждение от острых ощущений в своем траханном заду. Если бы не вмешался брат Франциск со своими представлениями о содомском грехе, то дня через два этот италик уже с нетерпением ждал бы прихода палача и охотно подставлял свои ягодицы.

Но все переменилось, и даже в лучшую сторону: когда он выхаживал Жана, находящегося в беспамятстве, то не строил никаких планов на будущее – Бог дал, Бог взял, и только испытывает его искусство целителя, как бы спрашивая – сможешь? А сейчас его дар явил на свет того человека, с которым палач смог бы осуществить свои самые смелые желания, к которому он испытывал влечение, едва поймав взгляд из-под длинных ресниц, чье тело красиво и готово к испытаниям. В глубине души он понимал, что Жан предназначен ему навсегда, на всю оставшуюся жизнь, будет беречь их тайну и, встав на ноги, не убежит к смазливой красотке, прельстившись спелыми округлостями ее груди.

Не то чтобы Михаэлис сторонился женщин – с ними можно было весело провести время, окруженным заботой, заласканным взглядами и, например, вкусно поесть. Но ни одна женщина, даже продажная, добровольно не позволит подвергать себя боли даже ради наслаждения, не разрешит сковать руки за спиной и грубо войти сзади, ударить по ягодицам, так, чтобы они запылали кровавой полосой, не возьмет в глотку твой член, будучи крепко связанной по рукам и ногам. Всех приличных женщин безустанно вопрошают на исповеди, сколько раз муж касался их чрева, и не делалось ли это в праздники, и лежала ли она без движения, выполняя супружеский долг, не испытала ли при этом случайного удовольствия?

Михаэлис давно договорился с Богом на этот счет: если он посылает ему все эти испытания, то значит, все происходит по воле Его, иначе давно обрушил бы свой гнев, а брата Умбетино из братьев-миноритов, к которому он ходит на исповедь, волнует только то, сколько раз в неделю он, чувствуя вожделение, терзает свой член. С братом Умбертино всегда удается договориться и избежать епитимьи, а с собственным членом – нет.

Он посмотрел на след укуса на плече – тот еще болел, и это было приятно. Когда Жан вцепился в него зубами, Михаэлис сам чуть не кончил, ему нравилась боль во всех ее проявлениях, поэтому с этим юношей у них могло появиться заманчивое будущее – это сейчас, пока он слаб и беспомощен, то представляет себя жертвой, но на самом деле – он решительный и активный, как и сам палач, когда был раза в два моложе своих лет.

Михаэлис поднялся с табурета, достал чистую камизу, принесенную с собой в мешке и протянул Джанно:

– Лежишь и млеешь, словно женщина готовая к соитию! Одевайся, все свои ощущения получишь, когда мы из купален будем выбираться, а потом преодолевать лестницу на второй этаж. Я твой зад вечером смажу, поэтому болеть сильно не будет. Я слышал, в твоем горле уже слегка гудело, когда ты стонал, может, голос вернется? Крики голос отнимают, а стоны лечат.

Джанно с благодарностью посмотрел на него, вселяющего надежду своими словами. Зад горел огнем, пах ломило и скручивало болью, которая пульсировала, то меньше, то больше, а когда отпускала, то становилось приятно.

Ноги было сдвинуть тяжело, не то, чтобы сесть или встать. Юноша обернулся к Михаэлису, который подвязывал шоссы, надеясь на помощь. Тот зачерпнул в кувшин прохладной воды и вылил весь прямо на живот, смывая остатки спермы с бедер Джанно, который невольно вздрогнул и сжал мышцы. Пах снова пронзила боль. Потом палач отер его тело полотном, помог сесть и надеть камизу. Грязная ряса валялась на полу.

– Подними одежду с пола, подойди к бочке и постирай, – немилосердно приказал Михаэлис, протягивая костыли. – Вода здесь еще теплая, иначе придется стирать в тюремном дворе – холодной.

Каждый шаг давался с трудом и страданием. Джанно заплакал от собственного бессилия, но палач не двинулся с места, чтобы ему помочь. Подойти к бочке, опереться на край, отдышаться, подождать, когда притупиться боль, опустить рясу в воду, тереть и жать руками, балансируя на здоровой ноге – все эти действия вспышками появлялись в сознании юноши, заставляя его двигаться. Слезы текли по его щекам, но только из-за обиды на тело, которое было таким немощным, что не хотело подчиняться разуму.

Михаэлис внезапно оказался за его спиной, обнял, помогая стоять ровно:

– Ты обижен на меня? – Джанно замер, отрицательно затряс головой, продолжая смотреть в одну точку.

– На себя?

Он кивнул.

– Считаешь себя слабым?

Опять кивнул, слезы еще обильнее полились из его глаз.

– Нет, Жан, – сказал Михаэлис, крепко прижимаясь к нему, – ты очень сильный, ты не сломался под пытками, не оговорил себя, ты стойко переносишь боль и лишения, даже сейчас, когда тебе очень плохо, совсем невмоготу, ты готов вцепляться зубами, лишь бы ползти дальше.

«Как я желаю тебя, так и молю всей душой, дай и мне свою любовь, святую и чистую; пусть она наполнит меня, держит меня, владеет мною целиком. И ниспошли мне ясный знак твоей любви, обильный источник слез; пусть они текут, не переставая; так эти слезы докажут твою любовь ко мне».[1]

Комментарий к Глава 5. Изучая боль и наслаждение

[1] “Моление о даровании благодати слез”. Иоан Феканский, из Ле Гофф Ж., Трюон Н. “История тела в Средние века”. Те есть – слезы были знаком благодати, благого деяния, знаком проявления божественного отклика на какие-то события или мысли, через человеческое тело.

========== Глава 6. Много дней после Пасхи ==========

Несмотря на то, что Михаэлис перед сном смазал его зад целебной мазью, поднимание тела с постели далось с трудом. Джанно оделся и взял в руки костыли, с тоской посмотрел на раскрытую постель:

«Что будет, если я скажусь больным?»

И тут же придумал себе наказание, наделив его голосом Михаэлиса:

«Будешь спать на полу, пока не поумнеешь».

– Что ты сегодня передвигаешь ноги, как растраханная шлюха? А ну – шевелись веселее, я хочу есть! – голос одного из заключенных разбойников вернул юношу из грез, и он поспешил к нему с миской каши. Тот толкнул костыль ногой и Джанно упал, расплескав всю еду по полу. Заключенные весело заржали, но резко смолкли, заметив Стефануса, стоящего в дверях. У него был встревоженный вид, но, когда помощник палача углядел всю картину, то еще и сильнее разозлился. Он помог юноше подняться, потом подвел к стене рядом с дверью камеры и жестом приказал сесть.

– Посиди пока здесь под замком, я скоро за тобой вернусь, – прошептал он ему на ухо. Потом поднял с пола полупустой котелок с кашей.

– Так вот, господа, насильники и воры, еду вы получите только тогда, когда все вылитое будет съедено и вылизано до блеска. Жан скоро встанет на ноги и еще припомнит вам все обиды. И если я до вечера услышу малейший звук из этой комнаты: смех, громкий голос, то члены вы друг другу будете отсасывать ближайшие два дня, а не хлеб есть. Всем понятно?

Стефанус ушел, заперев за собой дверь на замок. Джанно с испугом огляделся вокруг и вжался в стену. Что-то произошло во внешнем мире, что его оставили запертым здесь, решив, что это – малое из зол.

– А ты, правда, скоро перестанешь ходить с костылями? – тихо спросил его обидчик. Джанно кивнул и показал ему кулак.

– Понял, грешен… Ну, что, ребята, – он оглядел остальных, – эк, Стефанус завернул: губами и языком, будто в шлюхи нас готовит. Ты, малец, видно и не знаешь о таком?

Юноша покачал головой. Ему, действительно, были непонятны угрозы помощника Михаэлиса и причины того, что разбойники как-то все присмирели.

– А ты, наверно, еще и девственник? Вижу, краснеешь, смущаешься, как девица. Ну, что – развлечем пока мальца рассказами о том, как оно бывает?

Наука двух Петров и одного Бернарда сводилась к красочному описанию личных побед, которых у разбойников, по их словам, было немало. Шлюх в больших городах было найти не так сложно: обычно при постоялых дворах и тавернах всегда можно было найти женщину, которая за плату раздвинет перед тобой ноги или впустит в свое горло твой член. А когда твой член берут в рот, плотно стискивая губами и водят вверх и вниз, то он наливается силой. Иногда шлюха помогает себе рукой, тогда ее умелый язык обводит головку, а руки при этом гладят ствол или мошонку. Но намного приятнее загонять шлюхе в горло весь член целиком, будто входишь в ее лоно, и, придерживая ее затылок, руководить своим наслаждением самому. Это и называется «отсасывать».

Нанимать комнату и вести туда шлюху – стоит дороже: проще, если силы мужской достаточно, прижать спиной к стене, чтобы женщина обвила ногами бедра, но, если чувствуешь, что хочешь получить разрядку, а не боль в руках, просто ставь шлюху на четвереньки и сношайся, как это делают псы.

А если тебя силком затащат на исповедь и начнут задавать вопросы, то все отрицай – ведь, если грешен сам понтифик, то что же сказать и о святых отцах, которые, не секрет – ходят по девицам или используют на то дело зад молодых монашков. Засунуть свой член в монашка как раз и называется – содомия. Святые отцы говорят, что это – грех, но на самом деле – скрывают свои потаенные мысли, потому что женщина греховна по своей сути, а с мужчиной ты только тратишь попусту свое семя, но ты его и так изливаешь впустую, если предаешься рукоблудию.

После рассказов о прелестях продажных женщин, разбойникам все же захотелось есть. Сначала они пытались склонить Джанно сладкими посулами, чтобы тот им помог, но безуспешно – юноша сидел, вытянув ноги вперед, и совершенно не желал лишний раз передвигаться. Зад болел, а голова разрывалась от мыслей о дальности тех бескрайних горизонтов неизвестного опыта, который впускал мальчика в жизнь взрослых мужчин, но был начисто забыт после тех мучений, на которые обрекли Джанно.

«У меня растет борода и член вполне большой, значит, я уже не мальчик! Знаю, что такое удовольствие, что такое рукоблудие, что есть грех, но девственник ли я – не знаю. Вчера отдался во власть Михаэлиса: понимал, что он делает, и мне понравилось, хоть теперь и страдаю».

Наблюдая за тем, как разбойники слизывают кашу с пола, отпуская сальные шуточки, Джанно осознал, что работать ртом как опытная шлюха он умел в своей прошлой жизни. Сглотнул, невольно облизав губы языком, задрожал от волнительного чувства, возникшего в паху.

«О, Господи Всемилостивый, – взмолился Джанно, – что же я сделал в своем прошлом, что ты предпочел отнять мою память?»

Наконец, ключ в замке повернулся, и Стефанус появился на пороге, открывая долгожданный путь к свободе. Он приложил палец к губам, впуская Джанно обратно в тюремный коридор.

– Брат Доминик приехал, а это значит, они со стражниками и Михаэлисом до утрени засядут в охранницкой играть в кости. Но тебе лучше вернуться в свою комнату.

В своем временном пристанище Джанно почувствовал себя пленником. При упоминании брата Доминика вернулись страхи. Он не знал, как выглядит инквизитор, ставший причиной всех его страданий, но ощущение его присутствия совсем рядом, всего два пролета лестницы вниз, заставляло юношу прокручивать в памяти, вновь и вновь, события, рассказанные палачом и его помощником. Он заставил себя отвлечься упражнениями тела, которые ежедневно заставлял проделывать Михаэлис: наклоняться вперед, доставая пальцами пол, сидеть, расставив ноги и обхватывая пальцами ступни, лежа поднимать вверх обе ноги и верхнюю часть туловища, и другие, не менее сложные и вызывающие боль в мышцах. Стефанус появился только пару раз, чтобы принести еду и сосуд для опорожнения жидкостей тела. Когда стемнело, Джанно снял рясу и лег спать, предавшись приятным грезам.

Его разбудил яркий свет: Михаэлис стоял над ним с лампадой, немного покачиваясь. От него пахнуло терпким вином. Заметив, что Джанно проснулся, палач опустил светильник на пол и сел рядом на табурет.

– Сегодня мы с братом Домиником уезжаем в Тулузу, там будут казнить какого-то ересиарха, когда вернемся – не знаю, там много знакомых, пока у всех не отобедаем… – он сделал многозначительную паузу. – Стефанус о тебе будет заботиться. Как праздничная неделя закончится, уберешь все повязки с ноги, возьмешь один костыль в правую руку и начнешь ходить на двух ногах. Упражнения делать не забывай! И еще, – он встал посередине комнаты и вытянул одну ногу вперед, – держишь навесу, пока силы есть.

Михаэлиса пошатнуло:

– Хорошее вино в подвалах братьев проповедников! – и, помянув чёрта, он оперся ладонью о стену и продолжил:

– Потом ногу вбок, как можно выше, а потом – назад. Корпус держишь ровно, никуда не наклоняешься. И еще – нога твоя не гнется, нужно стараться согнуть, постепенно. Веревочную петлю накидываешь, сам на живот ложишься и тянешь. Все, что сейчас не дотянешь, будем делать через боль в пыточной. В идеале – ты должен спокойно сидеть на коленях [1].

Джанно слушал с волнением, но мысли его были заняты только тем, что Михаэлис уезжает, покидает его, а он уже так к нему привык!

– А если ты будешь лениться, то я тебе… – Михаэлис запнулся, обещать сделать больно, тому, кому боль нравится, было бы не разумно: – придумал! Я тебе член узлом завяжу, так, что ты мочиться не сможешь, тебе живот раздует так, – он показал руками, – а, потом – бах, и он лопнет. Мучиться будешь долго. – Михаэлис сдвинул брови, показывая своим грозным видом, что не шутит.

Джанно судорожно сглотнул и действительно испугался.

– К брадобрею ходи и мыть тело не забывай. Денег платить не нужно, я всех предупредил. Ну, все, я пойду? – но юноша замотал головой, потянулся, пытаясь ухватить его за плащ.

– Что еще? – Михаэлис подошел к лежанке и сел на край, увлекаемый Джанно. Тот приподнялся и обнял, крепко прижался, потом поднял лицо:

«Буду скучать».

Мужчина усмехнулся, поцеловал его в губы:

– Я тоже.

Он поднялся, взял лампаду, потом повернулся опять к Джанно:

– Забыл предупредить – наш нотарий, Обертан Николя, вчера мне здорово проигрался, поэтому до моего возвращения будет учить тебя, немого, читать! Не забудь, в девятом часу [2] он будет ждать тебя в пыточной, как я ее называю, а так – комнате дознаний.

***

Потекли обычные дни. Утром, в последний день праздников, Джанно с замиранием сердца размотал бинты на ноге и встал голыми ступнями на пол, покачиваясь, распределяя вес. Он уже так привык к костылям, что стоять на двух ногах казалось необычным делом. Он взял костыль в руку и сделал шаг к окну, потом еще один. Подошел к окну, приоткрыл ставни, зажмурился от слепящего солнца и улыбнулся: он будет ходить, нет – он будет бегать, он найдет свое место в новой жизни!

Обертан Николя оказался милейшим человеком: сначала вздыхал и кудахтал, словно курица-наседка, потом понял, что Джанно прекрасно понимает латынь и придумал интересный способ занятий. Он учил юношу не читать, а сразу писать: показывал букву или слово, произносил вслух, потом требовал запомнить, как начертано. После этого снова произносил, и его ученик прилежно выводил буквы на дощечке, покрытой воском.

Заниматься письмом с нотарием было не скучно: не имея под рукой богослужебных книг, он приносил на свои занятия записи заседаний городского совета, гражданские тяжбы или судебные дела. Манускрипты писались по заранее известным формулярам, поэтому вскоре Джанно мог составить любую бумагу, удостоверяющую займ, знал, сколько турских солидов или ливров [3] включают статьи расходов на содержание города и за что одного из Петров держат в колодках.

Недели проходили – одна, вторая, третья… а Михаэлиса всё не было. Нотарий перенес свои занятия с Джанно на середину дня, сам юноша стал более уверенным в ходьбе, поэтому выполнял свои обязанности, вставая рано утром, потом учился письму, а вечером ежедневно совершал длительные прогулки: на пристань, наблюдая, как причаливают лодки с товарами или вдоль садов к морю, становившемуся теплее изо дня в день.

Он часто сворачивал с дороги, шел вдоль деревьев, на которых с каждым днем наливались завязи, углублялся в рощу, а потом, пытался упражнять голос.

– Джованни Мональдески, – произносил он собственное имя, прислушиваясь к шипящим и свистящим звукам, которые исторгались из его рта.

– Михаэлис, – это имя ввергало его в тоскливые мысли о собственном одиночестве. Даже свое имя и где родился, он узнал из записей, принесенных Николя: в бумаге из города Безье говорилось, что такие-то люди передаются для проведения дознания в город Агд. Скупые строчки, никоим образом не проливающие свет на прошлое. Стефанус больше не разрешал ему входить к осужденным тамплиерам – все делал сам, а с Аларассис он пока не мог говорить, да и знала ли она хоть что-то? Но голос постепенно возвращался, Джанно разбирал произносимые слова, хотя боялся перенапрячь горло и вновь сделаться безгласным.

Однако возвращение голоса стало тайной для всех, внутренним чувством юноша понимал, что лучше не выходить из образа немого калеки, хотя сам, спустя три недели, как встал на обе ноги, почти не нуждался в костыле: его тело настолько окрепло, что он мог его самостоятельно контролировать, если бы только не хромота из-за болей! Нога не хотела сгибаться в колене. Конечно Джанно пытался тянуть ее веревочной петлей, но будто наталкивался на непреодолимую преграду: острая боль пронзала бедро и ягодицу, а сознание отказывалось продолжать истязания самого себя.

В очередной раз, засыпая в постели Джанно обращался с благодарственной молитвой к Богу, что дает ему выздоровление, и просил заступничества не только за себя, но и за Михаэлиса: ожидание сводило с ума и вселяло страх, что, быть может, что-то случилось, и он никогда больше не увидит палача. Юноша был готов перенести любые муки, лишь бы заполнить пустоту в своей душе и избавиться от чувства одиночества.

Нельзя сказать, что он был отвергнут: Стефанус пару раз приглашал в гости, его молодая жена, больше занятая годовалым ребенком, ласково принимала его, старалась вкусно накормить. Дочь брадобрея – Арнальда и ее подружка Бернарда старались попадаться почаще ему на глаза, каждый раз, когда видели, что Джанно выходит из дверей городской тюрьмы. С ними было весело – они обсуждали все городские происшествия, будь то заезжая ярмарка или выступление очередного проповедника, переделывая на собственный лад – находили что-то смешное. Целовались с ним украдкой, не зная, что такое настоящий поцелуй, подставляли губы, и пугались, когда Джанно пытался толкнуться внутрь рта своим языком. На девичьи прелести он реагировал, как любой другой юноша его возраста – его, скрытый под рясой член наливался силой и начинал требовать разрядки, но подружки стыдливо краснели, отворачивая взгляд, несмело дотрагивались через ткань рясы и начинали рассуждать о coplas (песенках) менестрелей, которые воспевали красоту прекрасной Дамы, а не стремились уложить ее в свою постель.

Эти встречи ввергали Джанно в грех рукоблудия, которому он с удовольствием предавался, но представлял он перед собой отнюдь не девиц, а созданный неведомым скульптором торс Михаэлиса с возбужденно торчащим вверх членом, к которому так и хотелось прикоснуться… губами.

В тот день Джанно закрепил ворот на колодце в пазах, чтобы цепь не сорвалась и потянулся, чтобы вытащить полное ведро на край каменной кладки. Чья-то рука хлопнула его сначала по ягодице, юноша хотел развернуться, но Михаэлис прижал его своим телом к стенке колодца:

– Задницей не елозь, стой ровно! – его рука погладила Джанно по животу. – Чувствую, что ты над собой трудился, как я тебе сказал.

Потом обе руки палача огладили его бедра и ягодицы.

– Оставь ведро, пошли в пыточную.

Комментарий к Глава 6. Много дней после Пасхи

[1] Автор столь подробно останавливается на деталях реабилитации Джанно, поскольку выздоровления «чудесным образом» никогда не происходит, а в последующем повествовании Джанно не будет хромать. Если не обращать внимания на эти детали, то при полученной травме – явная (заметная) хромота была бы обеспечена на всю жизнь.

[2] имеются в виду церковные часы (церковный календарь), по которым жило все население средневековой Европы, по-нашему – примерно в 16.00.

[3] В 1266г в городе Туре, по приказу короля Франции Людовика IX начинает чеканиться новая монета – турский серебряный грош или Turonensis albi, turnosa. Устанавливаются четкие денежные эквиваленты: в одном серебряном гроше (солиде) – 12 денариев. Существовал еще один вид турнозы – Turonensis nigra из сплава золота с серебром. Один английский Sterlingus равнялся 4 Turonensis albi, один Morlanenses солид равнялся 3,25 Turonensis albi, а курс solidos Tholosanos (Тулузских солидов) можно вычислить из курса обмена: один английский Sterlingus равнялся 32 солидов Тулузы. 20 солидов составляли один ливр.

========== Глава 7. Почему тебя так долго не было? ==========

«Михаэлис! Как же долго я тебя ждал! Не было ни дня, чтобы я не терзался тоской о тебе и страхом, что ты больше не вернешься ко мне. Я вспоминал о тебе каждый раз, когда, утруждая собственное тело, представлял тебя рядом, как ты стоишь надо мной, сосредоточенно и спокойно взирая на мои мольбы о пощаде. Я слышал радость в твоем голосе, когда, в своих грезах, представлял нашу встречу, что я произнесу твое имя, а ты вздрогнешь от неожиданности и одаришь ласковым взглядом своего ученика. Ты протянешь руки, заключая в свои объятия, ведь у меня, кроме Господа, наблюдающего с небес, нет никого роднее, чем ты. Услышь мою молитву, обращенную к тебе!»

И не было большего счастья для Джанно, чем ощущение присутствия Михаэлиса, стоявшего за его спиной. В пыточную, так в пыточную – за тобой хоть в рабство к сарацинам, без страха и сомнения.

Джанно быстро, насколько мог, пошел догонять Михаэлиса, чуть ли, не подпрыгивая от радости, даже забыл, что костыль остался у колодца.

Комната дознаний находилась на первом этаже здания тюрьмы, над охранницкой, но была вдвое больше помещения для стражников. Юноша зашел в полутьму и оказался сразу же прижатым спиной к стене крепкой рукой Михаэлиса, только слышал, как тихо провернулся ключ внутри хорошо смазанной замочной скважины, запирая дверь от любых вторжений извне.

Сквозь череду развлечений знати, будь то охота, игра или хмельной пир, Михаэлиса не покидали мысли о том, что он оставил в Агде человека, с которым теперь был навечно связан общей тайной. Вообще, тайн в его жизни было предостаточно, многие забылись совсем, некоторые еще напоминали, являя яркие образы, и палач приписывал своей памяти волю Бога, не желающего, чтобы он забывал о событиях жизни, давно стертых из памяти умерших, смытых дождями, слезами и бурными волнами моря.

Воспоминания о красивом облике и пронзительно небесном взгляде италийского пленника до сих пор беспокоили даже брата Доминика: в пьяном полубреду, он как-то признался Михаэлису, которого решил использовать зачем-то как собственного духовника, что очень жалеет, что тогда уехал в Сет и не остался. Инквизитор никогда не осмелится ослушаться воли епископа и архиепископа, и, если собрание в Сансе признает, что тамплиеры исповедовали еретические мысли, то он последует их решению, однако было бы приятнее осознавать, что италик еще томится в тюрьме, ожидая приговора, а не пошел на корм рыбам.

– Тебе он тоже понравился, признайся, Михаэлис! – допытывался святой отец. – Когда ты входил в него, твой член стоял, значит – греховное дело тебя возбуждало! Ответь!

– Да, возбуждало, святой отец, как и всякий грех, но на то была чужая воля и полное прощение грехов, по воле Господа и самого святейшего архиепископа. Не терзайся, брат Доминик, понапрасну, ибо все нам прощено было заранее. А италик этот – точно был грешен, потому как ходить по миру с такой красотой – только рождать грешные мысли у других верующих, ввергать их в соблазн. Я прав? И не мог быть тот юноша невиннее младенца, ведь всем известно, как у них в Риме портят таких вот молодых ангелочков еще с малых лет. Конечно, и этот уже успел подставить свой красивый зад каким-нибудь похотливым проезжим рыцарям, только бы его взяли с собой оруженосцем отвоёвывать Гроб Господень. Посуди сам, как еще этот мальчишка мог стать рыцарем Храма, если не ублажал своим ртом и анусом магистров их ордена? Ты же проницательный, тебя не обманешь, брат Доминик, ты сразу распознал что к чему. Может, его и насиловать бы не пришлось, если бы связали и разглядели получше. И не ввергли бы себя в соблазн.

Но церковник продолжал плакать и каяться в собственном грехе, несмотря на все уговоры палача.

«Да, я грешен, – торжествующе, с какой-то долей сладострастия, подумал Михаэлис, поглаживая плоский живот юноши, прижатого к стене, ощущая, как твердеет его собственный член, – и грех мой сладок, ибо то, что я собираюсь сейчас сотворить, принесет нам наслаждение и вскружит голову, лучше, чем крепкое вино, взбодрит и ввергнет в мир приятных грез».

– Заложи руки за голову и выгнись. Хотел бы знать, как сильно ты скучал…

Повинуясь палачу Джанно подался вперед, втянул в себя живот и почувствовал, как сильная рука, прижимавшая его к стене, скользнула вниз, поглаживая грубую ткань рясы и заставляя откликнуться его член на ласку. От мужчины пахло свежим лесом, прелыми еловыми иголками и костром, как будто он вчера заночевал где-то в пути, стремясь побыстрее достигнуть города Агд.

– Михаэлис, – тихо произнес Джанно, глядя ему прямо в глаза.

Мужчина замер.

– Михаэлис, – еще громче повторил юноша, и мгновенно сильная рука легла ему на затылок, и горячие сухие губы прильнули к его рту в поцелуе.

Джанно застонал. Михаэлис чуть отстранился, все еще касаясь его губами:

– Еще! – потребовал палач, проводя губами по его шее, дыхание его сбилось, стало более тяжелым. – Еще, громче!

Он прекратил поцелуи и встал перед ним, развязал ленты и стянул каль, продолжая еще интенсивнее ласкать, наливающийся силой член юноши. Волосы Джанно заструились крупными локонами по плечам, он посмотрел на Михаэлиса из-под полуопущенных век, его новый притворный стон менял облик палача, все больше учащая его дыхание, убыстряя ритм сердца.

«Смотрит на меня как нетраханная шлюха!» – мелькнуло в голове у Михаэлиса, ему становилось все тяжелее себя сдерживать, но он продолжил игру:

– Облизни языком свои губы, они должны быть влажными.

Кончик языка Джанно вырвался наружу и заскользил по верхней губе, подрагивая, спустился к нижней, а потом юноша прикусил губу и опять тихо застонал. Он соблазнял, продвигаясь на ощупь, ведомый только собственными ощущениями, слышал, как и его дыхание становится частым, в паху разливается огонь, мышцы бедер начинают сжиматься, а главное – разгорающееся вожделение начинает затуманивать не только его разум, но и разум Михаэлиса, чьи пальцы уже размашисто скользили над завязками гульфика, являя наружу налитой силой член с крупной гладкой головкой.

– Жан, ты понимаешь, что ты сейчас делаешь? – видимо, у Михаэлиса в душе еще остались какие-то цепи, сдерживающие рассудок.

Джанно кивнул.

– Ты понимаешь, что сейчас последует: я тебя поставлю, как захочу, или свяжу, как захочу, а потом больно и с силой тебя возьму так, что ты будешь не просто стонать, но и кричать. И пока я сам не получу удовольствия, не дам и тебе – мучить буду долго. В конце ты получишь свое наслаждение. Ты согласен на такую игру?

– Да, – разум где-то на потаенных задворках кричал, что он идиот – добровольно отдал себя в руки палача, но душа, истерзанная тоской по потерянному Михаэлису, пребывала в наслаждении, что тот здесь и рядом, а тело радостно напрягалось и расслаблялось, исполняясь искушающим желанием попробовать еще раз всё, что так будоражило кровь, когда Михаэлис своими умелыми руками довел это тело до исступления.

– Тогда снимай одежду.

Наверно, стол инквизитора еще никогда не использовался для таких нужд. Если бы брат Доминик только представил, что его прекрасный италик голым был опрокинут спиной на его гладкую поверхность с задранными кверху ногами, раскрытый и возбужденный, то приковал бы себя к столу цепями и терзал свой член денно и нощно, но это зрелище было доступно только взору Михаэлиса.

Палач попросил Джанно взяться руками за край стола, чтобы не продвигаться спиной вперед, сам же накинул веревки ему на запястья и примотал свободные концы к ножкам стола, жестко фиксируя положение рук. Ноги Джанно повисли в воздухе, ему приходилось напрягать мышцы живота, но Михаэлис привязал сильно согнутую здоровую ногу за щиколотку к бедру так, что выгнуть или сдвинуть с места ее было невозможно, а больную ногу положил себе на плечо.