Текст книги "Ученик палача (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== Глава 1. Я очень хочу жить. ==========

– Нино, вставай, просыпайся! – ласковый голос матери звал его. – Открывай глаза, слышишь меня?

Он с трудом поднял веки, и вдруг понял, что видит перед собой незнакомого парня, который пытается накормить его. Джанно открыл рот и ощутил солоноватый вкус жидкого супа. Тонкая струйка стекла по подбородку, но парень ловко вытер ее тряпицей. Джанно проглотил, и почувствовал сильный голод. Следующие ложки давались ему хоть и с трудом, но их уже было легче принять.

– Вот тааак, молодец, – сказал ему парень по-провансальски, но Джанно его понял. У незнакомца был довольный вид. – Наконец, ты очнулся, Михаэлис будет рад.

Сидящий перед ним человек был коренаст и широк в кости, его густые брови смыкались над переносицей, светлые глаза обрамлены рыжими ресницами, широкие крылья носа шумно всасывали воздух, а массивная нижняя челюсть постоянно двигалась, будто парень жевал и говорил одновременно.

Суп кончился, но голод остался. Джанно вопросительно посмотрел на парня:

– Ты кто? – и удивился звукам собственного голоса: они тихо вырывались из горла со свистящим шипением, будто у Джанно не было голоса вообще.

– Не помнишь? – Джанно покачал головой: в прошлом был черный омут, в котором царил страх. Он помнил только холодный вечер, когда он и еще два рыцаря постучались в дом доброй женщины и она открыла им дверь. Но парню почему-то понравился его ответ, он как-то даже злорадно улыбнулся. – Совсем?

– Что с голосом? – прошипел Джанно и попытался пошевельнуться. Острая боль пронзила его тело так, что стало трудно дышать, потом она сосредоточилась в наиболее интенсивных местах: левой ноге, пониже бедра, паху, спине, плечах, ладонях. Она была везде. Джанно быстро задышал, застонал, не зная и не понимая, как можно прекратить эту пытку, в глазах выступили слезы. Парень навалился на него, стараясь успокоить:

– Не двигайся пока, расслабься. Михаэлис придет, даст тебе какой-нибудь отвар. А голос ты – сорвал. Кричал много.

Понемногу боль отступала. Джанно опять нашел в себе силы обратиться к незнакомцу с вопросом:

– Где я?

– В Агде, – откликнулся парень и отстранился. Все остальное он говорил, сидя, покачиваясь на табурете, периодически вставая, подходя к раскрытому окну и сплевывая вниз. – Тебя господа инквизиторы мертвым сочли, решили, что запытали. Да ты и сам лежал, точно мертвяк и не дышал. Только Михаэлис, когда тело твое в подвал затащил, почувствовал, что ты еще живой. Оставил у себя. Заботился. Он у нас в городе человек очень уважаемый, лечить умеет хорошо. Сказал, что если ты очнешься, то ты – святой. Получается, Господь чудо и сотворил! Михаэлис хороший, ты его слушайся. Он тебе как руки вывернул, так и обратно вставил. Вот только с ногой не рассчитал, брат Франциск прям над ним стоял, член свой теребил и только нервировал. Хромым можешь остаться, хотя, в прошлом году у нас сапожник один с крыши свалился, вроде как все кости переломал, но Михаэлис его уже через полгода на ноги поднял. Сапожник, конечно, не бегает, но по полюбовницам своим ходить продолжает…

Свое собственное прошлое Джанно помнил только редкими яркими вспышками. И самое значимая из них – ему вручили плащ ордена и посвятили в рыцари. Это был настолько торжественный праздник, что Джанно казалось, что он вознесся на небеса. А на следующий день пришлось срочно собираться в дорогу. Только случайность, лошадь Жана-Мари охромела, задержала их в пути, потом добрый крестьянин остановил их по дороге и сказал, чтобы не ехали в замок – там люди короля. Но что было потом? Как они оказались здесь? Почему пытали? Где мои товарищи? Все эти вопросы рождались в голове, но не находили ответа.

– Что я сделал? Почему? – прошипел Джанно.

– Ты? А господа инквизиторы решили, что ты мужеложец! – парень хохотнул, увидев, как глаза Джанно раскрылись от удивления, и он покраснел. – А что? Ты красивый. Святые отцы, как тебя увидели, обкончались так, что только бегали – рясы себе стирали. Я, хоть человек семейный и жену люблю, не сильно ломался, когда сказали, что нужно… Михаэлису вообще – удовольствие, он человек одинокий. А господа инквизиторы просто с ума посходили… Им очень было нужно обвинить вас всех в со-до-мии, – он с трудом выговорил это слово, – архиепископа идея, ну и старались мы тут, кто как мог…

Джанно прошиб холодный пот, но темные глубины памяти не пожелали открываться.

– …, а ты стойкий малый, – продолжал болтать незнакомец, – брат Доминик тебя хоть и приказал попортить изнутри, но внешне – берег…

Джанно не верил своим ушам – вот так просто этот парень признавался в насилии.

– … потом брата Доминика вызвали по делам в Сет и остался только брат Франциск, и тогда началось – как дырку твою траханую увидел, так ему совсем худо стало: сначала сказал в тебя предметы всякие пихать, чтобы тебе больше не повадно было похоть свою распалять, а потом сечь тебя плетьми. А сам-то за стол спрятался, руки под рясу – и давай себя надрачивать. В общем, ты орешь благим матом, господин инквизитор плоть свою терзает, а нам с Михаэлисом только бегать, указания его выполнять, мы же люди подневольные – что сказали, то и делаем. Хорошо, Михаэлис догадался отключить тебя по-быстрому, мы немного поспали ночью. Когда вернулись, видим, брат Франциск над тобой стоит с нашим инструментом, а ты уже мертвяком лежишь, – парень положил ему руку на плечо, и руку заломило тупой болью. – Не помнишь ничего – вот и хорошо. И не надо. Я тебе тут порассказал, чтобы ты не решил, что будет сладко, что в Рай попал.

– Спасибо… – Джанно только и удалось из себя выдавить.

– Ладно, лежи отдыхай. Я тебя покормил, напоил. Захочешь облегчиться – горшок у тебя прямо под одеялом, мочись смело. Вечером Михаэлис придет. Решит, что с тобой делать.

Парень ушел. Джанно закрыл глаза – его трясло мелкой дрожью, и снова вернулась боль. Ему казалось, что все, что он сейчас услышал – дурной сон, дьявольское наваждение. Он начал молиться и уснул.

***

Джанно проснулся от звука присутствия постороннего рядом. Крупный сильный мужчина с короткими, черными, зализанными назад волосами, расставлял принесенные с собой предметы на табурете: кувшины с водой, плошки с мазями, большую железную воронку с узким длинным горлышком, стопку кусков полотна.

– Ты Михаэлис? – пошевелил губами Джанно, мужчина повернулся, услышав его свистящие хрипы. – Ты – палач?

Мужчина усмехнулся, взял его за горло и сильно сжал пальцы:

– А-а-а, повторяй!

– Х-х-х…

Он переместил пальцы:

– Еще раз, как воздух выдыхаешь.

– Ха-а-а… – звука не было, только был слышен выдох.

Михаэлис убрал руку с горла и начал сдергивать одеяло. Джанно поднял голову и лежал, не шевелясь, только испуганно смотрел на свое тело: сквозь сбившиеся бинты, обмотанные вокруг, прекрасно было видно, что вся грудь и живот в багрово-желтых синяках и длинных рассеченных порезах, уже покрытых корками, но выступающих над кожей, соски распухшие, обожжённые, ладони и руки по локоть завернуты тряпицами, на внутренней стороне бедер ожоги, левая нога замотана тканью, заключена между двумя длинными дощечками.

– Поворачивайся на правый бок, – мужчина с легкостью начал его сам переворачивать. Джанно застонал от сильной боли, даже слезы выступили из глаз. Сама боль, большей частью, происходила от жалости к собственному телу, потому что юноша помнил его другим – красивым и сильным, а не калечным скелетом, обтянутым кожей, с торчащими ребрами и дряблыми мышцами. Спина, по всей видимости, была не в лучшем состоянии, чем торс, бинты как раз и крепили повязку на ней. Михаэлис размотал все бинты и долго накладывал на плечи и спину мазь. Она приятно пахла и охлаждала.

– Повязка тебе больше не нужна, но я все равно закрою спину тканью. Теперь подставляй мне грудь, – палач продолжил медленно водить по коже, не пропуская ни одну рану. – Руки я тебе завтра развяжу, там получше, ногти целы и пальцы тоже, – он заставил Джанно лечь на спину, сел пред ним на колени на лежанку и развел бедра.

Когда Михаэлис водил руками по бедрам и втирал мазь, было даже приятно, но потом он приподнял Джанно за ягодицы и стал гладить промежность. Юноша дернулся, но палач держал его крепко:

– Обещаю, будет больно, но ты у меня на дыбе еще не так танцевал, поэтому потерпишь.

Джанно отвернул от него пылающее лицо, закусив губу. Было стыдно и неприятно, когда чужие пальцы вторгаются внутрь тебя, что-то вытаскивают… Он оглянулся, Михаэлис держал в руке плотно свернутую тряпицу, обмазанную чем-то желтым и липким.

– Это мед и травы, – ответил он на немой вопрос юноши, – крови нет, значит, все в порядке, – тряпка шлепнулась на дно деревянного корыта, и Михаэлис опять завозился: холодный металлический стержень медленно протолкнулся в нутро Джанно.

– Так, теперь выгнешься, согнешь обе ноги, упрешь мне в плечи, давай… – Михаэлис помогал ему руками, тяжелее было поднять левую ногу, заключенную между двух колодок, она лежала как бревно. – Гнись в пояснице…

– Мне больно… – еле выдохнул юноша. Левая нога провисла вперед, распрямленная, придавливая своей тяжестью.

– Руки под спину, вот так лежи, – Джанно закрыл глаза, пытаясь свыкнуться с болью во всем теле. Михаэлис принялся через вставленную в зад воронку вливать в него воду. Теплая жидкость заполняла его изнутри, промывая кишки, раздувая зажатый в три погибели живот. Юноша часто задышал, его охватила паника, что вода непременно прорвется, и вытечет уже обратно через рот.

– Не двигайся, – Михаэлис осторожно вытащил из него воронку, потом подставил корыто. – Опускаешься медленно, руки убирай, – он ухватил юношу за плечи и почти посадил, вода вытекала быстро. – Подвигай бедрами. Теперь еще раз.

Ноги вверх, надутый живот и долгожданное облегчение. Но Михаэлис и не думал его просто так отпускать. Опять его пальцы скользнули внутрь и прошлись по какой-то точке, что вялый член Джанно так и скакнул, внезапно проснувшись. Михаэлис свободной рукой оттянул крайнюю плоть, явив головку. «Рукоблудие – это грех!» – мелькнуло в голове у Джанно, но его с головой накрыла волна иных ощущений. Он расслабился и забыл про боль и про мужчину, что рядом с ним, даже пропустил момент, когда тот вынул руки и легко управился со своими завязками, скрывающими пах.

Лекарь знал свое дело: он смазал собственный стоящий крепко член каким-то снадобьем, по густоте похожим на сливки, сказал, что это лекарство, от которого будет намного лучше и, приподняв бедра Джанно, вошел в него, нежно, не торопясь, давая привыкнуть, не сильно усердствуя, с улыбкой поглядывая, как тело юноши откликается на эти ласки. Разум еще кричит: «Постой! Это грех!», отчего щеки рдеют алым румянцем стыда, а тело, несмотря на слабость и боль во всех членах, желает наслаждения. Что в это время делала душа Джанно, Михаэлиса не особо волновало, но она металась как испуганная птица по клетке – ее не приняли на Небеса, удержали здесь, в этом изломанном теле, но зачем? Чтобы еще раз испытать? «Что меня ждет?»

Михаэлис, достигнув высшей степени возбуждения, резко вынул член и излился в корыто. А потом разъяснил новые правила жизни.

– Тебя как зовут? Не расслышал… Жан? А теперь слушай меня внимательно. Я тебя семь дней в беспамятстве не для того выхаживал. Кости у тебя на ноге раздроблены так, что ты на всю жизнь хромым можешь остаться. Шрамы от плетей и веревок по всему телу. Говорить не можешь. Если ты куда и доползешь, то только до церковной паперти, будешь жить на подаяние, пока не сдохнешь. А если следы плетей обнаружат, то могут решить, что ты беглый преступник, и вздернут в петле без суда и дознания. Я же тебе предлагаю пока остаться здесь – работать будешь, я тебя вылечу, кормить буду, но и пользовать как захочу. А там посмотрим – сил наберешься, сам решишь, куда дальше путь держать будешь. Согласен?

Джанно застонал и прикрыл лицо забинтованными ладонями. Все было правдой. И некуда ему было идти, только отдать себя во власть палача и терпеливо ждать, готовить себя к свободе. Он опустил руки, вытянув их вдоль тела, и кивнул.

– Вот и славно! – Михаэлис с удовлетворением потер ладони. – Обижать тебя не буду. Завтра принесу одежду, кудельки свои под шапкой спрячешь, глазищи свои чтобы выше пола не поднимал, костыль тебе сделаю, пока ползать будешь, и лучше, чтобы ты вообще немым прикинулся, так легче будет. А сейчас, – Михаэлис достал длинную веревку и обернул ее вокруг стопы левой ноги юноши, – будешь тянуть, как вожжами, чтобы пальцы не вниз, а вверх смотрели. Завтра проверю, не будешь стараться, на дыбе растяну. Сейчас поесть тебе принесу, а ты приступай, тяни…

Джанно потянул веревку и покрылся испариной. Как же больно! Но стопа лежала как каменная. Он пошевелил пальцами ноги, поправил веревку и опять потянул. За окном стемнело и в комнату ворвался вечерний холод. Закрыть ставни не представлялось возможным, пришлось плотнее кутаться в одеяло и согревать себя дыханием, болью и упражнением на растяжку стопы.

Когда Михаэлис вернулся, Джанно уже чуть-чуть удалось повернуть стопу вбок, боль была адской, но у юноши появилась призрачная надежда – встать на ноги. Палач накормил его жидкой кашей, живот удовлетворенно заурчал, принимая пищу. Потом в него влилась целая чаша теплого вина, приправленного пряностями.

– Холодно? – Михаэлис закрыл ставни. – Не топят у нас здесь, – он достал из-под изголовья лежанки белый плащ с красным крестом. Джанно жадно к нему потянулся. – Узнал свой плащ? Господин инквизитор, тебя в него завернул, точно в саван, когда тело, наконец, твое отдал. Тебе мой парень, Стефанус, всё поведал? И то, что ты теперь официально мертвый? Для нашей Святой Матери церкви ты больше не существуешь, что удостоверено двумя инквизиторами, нотарием Обертаном Николя, каноником церкви святого Стефана Вазарием из Гауда и викарием Арнальдом из Виллария, а также Бернардом, епископом диоцеза Агд.

Джанно опять удивленно воззрился на него своими огромными бездонными глазами. Михаэлис хмыкнул:

– Будешь так и дальше на меня таращиться, задницей к себе поверну и опять отымею, я не железный. Сказал же – глаза не смей поднимать, – он укрыл Джанно плащом. – Ну, вот, светильник я тебе не оставлю, нечего масло впустую переводить.

========== Глава 2. Испытание трудом. ==========

Так жизнь Джанно началась заново: утром Михаэлис выдал ему все, что обещал, даже костыли, но на больную ногу наступать запретил. Размотал руки: на них были только зажившие следы от веревок, пара ожогов на тыльной поверхности предплечья и по одному отверстию посередине ладоней, будто чем-то проткнули насквозь.

Теперь шрамы на теле скрыла камиза, потом длинная старая коричневая монашеская ряса, простая веревка вместо пояса, капюшон, волосы убраны под каль, на ногах – башмаки. И Джанно поковылял на задний двор тюрьмы – вертеть тяжелый ворот колодца.

Городская тюрьма представляла собой простое двухэтажное здание, примыкающее сбоку к более роскошному зданию городской ратуши, стоящей длинной стороной на рыночной площади, а короткой – на центральной улице. С другой стороны площади, но на противоположной стороне улицы возвышался собор святого Этьена. Вход в тюрьму располагался с узкой боковой улицы. Оба здания имели один общий мощеный камнями двор, посередине которого располагался колодец. С двух других сторон двор замыкался длинным и высоким одноэтажным зданием, украшенным портиком, с хозяйственными помещениями и конюшнями. Между зданием тюрьмы и хозяйственными постройками были ворота, через которые могла проехать телега.

Стефанус пришел на помощь – оттащил два ведра в каземат и рассказал, что делать. Вода была нужна для уборки внутренних помещений тюрьмы, чистота которых теперь вменялась в обязанности Джанно. Камеры для содержания заключенных располагались в подвальном помещении, и только узкие зарешеченные окна, выходящие во внутренний двор, являлись единственным источником света. Длинный коридор, по обе стороны которого были двери, разделял узников и заканчивался помещением для стражников. Всего таких комнат было десять, но часть из них пустовала. Стефанус отворил первую из них, она была пуста, и сказал, что необходимо широкие горшки, служившие отхожим местом, тащить к двери, пространство вокруг такого горшка мыть и чистить. Солому, служившую заключенным, вместо ложа, разгрести вилами, чтобы хорошо сушилась и там не заводились мыши. Все нечистоты, найденные в соломе, вынести на порог камеры и положить в горшок.

– И если мы не будем следить за чистотой, – назидательно произнес Стефанус, – то быстро начнем плавать в дерьме, так, что горожане начнут воротить нос и обходить тюрьму стороной, а уж если запах нечистот доберется до ратуши… – он сделал многозначительную паузу, – то выгонят нас отсюда поганой метлой и наймут других, кто за порядком будет лучше следить. Приступай, а я посмотрю.

Джанно опустился на пол и подполз к горшку. Из него воняло, но не сильно, он был почти пуст. Но на стене и рядом была растекшаяся каша из блевотины.

– Вчера прядильщики напились, буянить начали, – меланхолично сказал Стефанус, – пришлось их всю ночь здесь продержать, пока не протрезвели.

Джанно, с трудом подавляя рвотные позывы, опустил тряпку в ведро, а потом начал мыть камни пола.

– Ты сначала горшок вытащи, чтобы не мешал, а то там может быть еще куча дерьма у стены навалена, мыть будет легче, – подал дельный совет Стефанус и расслабленно оперся на косяк двери.

Юноша схватился за стенки горшка и начал медленно его двигать. Он полз на полу, выставив негнущуюся левую ногу вперед, сначала с помощью рук передвигая собственное тело, потом дотягиваясь до горшка, притягивал его к себе. Все это действие требовало неимоверных усилий, и он понял, насколько ослаб за время, проведенное в болезни. Стефанус терпеливо ждал, потом принял горшок из его рук и выставил в коридор.

– Теперь ползи все отмывай, я тебе чистой воды принесу.

Джанно хотелось лечь и заплакать от собственного бессилия. Он понимал, что жизнь его теперь состоит из постоянного унижения и борьбы с самим собой. Прошлая жизнь, наверно, не была такой безрадостной, но он не помнил ее, кроме своего имени, и даже не знал, сколько ему лет, где он родился, кто были его отец и мать, была ли у него вообще семья? Только маленький кусочек – некие яркие врата: белый плащ, опускающийся на плечо меч, Дамьен де Совиньи и Жан-Мари Кристоф, делящие с ним краюху хлеба, ветер и снег, стук в дверь дома, за которой их встречала женщина и долгожданное тепло.

Он отмыл всю грязь, Стефанус пару раз поменял воду, пока не решил, что в камере чисто, по крайней мере – в этом углу. Потом протянул вилы и приказал разгребать солому. Под ней на полу обнаружилась еще одна лужа блевотины, и ее опять пришлось мыть и чистить, пока камни не заблестели. Джанно обессиленно лег на пол, вся внешняя сторона бедра правой ноги и ягодица, саднили – он их стер, ползая по ребристым камням.

– Что разлегся-то? Бери костыли и ползем дальше, – немилосердно сказал помощник палача. Он указал на дверь в конце коридора. – Нас еще ждет комната для стражи. Не сильно спеши, я сейчас принесу чистой воды.

Джанно доковылял до конца коридора, без задней мысли открыл дверь и вошел. Посредине комнаты стоял длинный стол, на котором были разбросаны монеты, остатки пищи и кости. Трое стражников сидели на низких табуретах и играли.

– А кто это у нас? – ему за спину неожиданно зашел четвертый. Джанно замер от страха и почувствовал, как чужие руки жадно ощупывают его бедра через ткань рясы. Стражник прижал его к себе и засопел прямо в ухо. Юноша попытался отстраниться, но стражник ухватил его поперек груди, еще крепче вжимаясь своим телом.

– А ну быстро отпустил! – раздался позади них грозный рык Стефануса. – А то тебе Михаэлис за него руки повыдергивает, а потом «кошками» в клочки порвет. Это всех касается!

Джанно мгновенно был отпущен. Стражники заржали:

– Да, что ты так вскипел, Стефанус? Парень незнакомый, вот и решили спросить, как зовут?

– Знаю я вас, сволочей, – Стефанус ответил более умиротворенным тоном. – Жан его зовут, он немой и калека. И здесь, чтобы дерьмо ваше выгребать, поэтому чтобы больше никаких бесчинств творить не смели! – он прошелся по комнате. – Тут что – стадо свиней ночевало? Вам самим не противно? Ладно, сейчас уберем основное, после обеда продолжим.

И опять перед Джанно стоял тяжелый горшок, который он теперь, в окружении зрителей, волок за собой ко входу. Стражники сочувственно посмотрели на его труды, плюнули себе под ноги и продолжили игру. Стефанус поставил горшок в коридор.

– Давай прервемся, иначе они сразу будут гадить там, где ты только что убрал. Их дежурство скоро закончится, вечером придем. Ковыляй давай за мной!

Они вышли во внутренний двор, в дальней стороне, где располагались конюшни, был узкий проход к выгребной яме, окруженной, высокой каменной кладкой.

– Сюда мы выливаем и убираем все нечистоты, а потом, когда яма переполняется, специальные люди ее чистят и все увозят за город.

Потом они подошли к колодцу, там уже стоял один опорожненный горшок.

– Вернемся, помоешь, – приказал Стефанус, – Полей мне на руки и пойдем я покажу, где тебя в любой момент покормят.

Кормили работников тюрьмы в таверне напротив. Городской совет специально выделял на это деньги.

– Это Жан, немой калека, – помощник палача представил Джанно хозяину. – Михаэлис его у церкви нашел и приставил к работе.

– А он не сбежит? – с подозрением спросил хозяин, стараясь заглянуть Джанно в лицо, но тот еще ниже опустил глаза. – Будет потом попрошайничать под дверью.

– Этот – точно не сбежит! – Стефанус уже как король сидел за столом в ожидании, когда ему принесут еду, внесенную во все реестры расходов на содержание городских служб.

Сесть на скамью опять стало для Джанно настоящим испытанием, проще было сразу рухнуть на пол. Нога, заключенная между дощечек, была как каменная и тянула вниз, а здоровая нога еле удерживала на себе вес всего его тела. Опираясь на костыли, превозмогая боль и дрожь в руках, медленно опустил себя вниз, выставив вперед калечную ногу. Во всем теле жила боль, сильнее всего – в левой ноге, юноша закрыл глаза, стараясь свыкнуться с тем, что эту боль он будет теперь ощущать постоянно. Руки тоже болели: плечи из-за опора на костыли, кисти и пальцы сводило от того, что их приходилось постоянно напрягать, горела вся правая сторона бедра, на которой Джанно уже полдня проползал, поэтому сидение на скамье не приносило облегчения. Радостным показалось только то, что похлебка была очень вкусной и утоляла голод.

Стефанус оставил его отдыхать в полуденной дреме, лежа на широкой деревянной скамье в тени, на заднем дворе тюрьмы, но блаженство продолжалось недолго.

– Что разлегся? – раздался над ухом голос Михаэлиса. – Ты сегодня стопу тянул, как я тебе сказал?

Джанно испуганно подскочил при звуках его голоса и завертел головой. Михаэлис стоял у него за спиной. Положил ему руки на плечи.

– Разведи ноги, поставь на пол, – ряса бесстыдно задралась до бедер. – Теперь наклоняйся вперед. Прямо ложись на скамью. Спину держи ровно, – он надавил Джанно на плечи и медленно пригнул, так, что он уткнулся щекой в деревянную доску. – Лежи.

Джанно сначала показалось, что это задание выполнить очень легко, но вскоре он ощутил напряжение с внутренней стороны бедер, оно нарастало, переходя в боль. Руки Михаэлиса давили ему на плечи, не давая подняться. Джанно попытался прогнуться в пояснице, чтобы облегчить страдания, но палач уже подставил свое колено, чтобы не дать двинуться назад ягодицами, он отпустил его плечи только тогда, когда из груди Джанно вырвался стон.

– Теперь сядь на пол, – Джанно послушно сполз на каменные плиты. – Раздвинь ноги. Шире. Еще. Попробуй наклониться и снять башмак с левой ноги, – пальцы Джанно не смогли дотянуться даже до щиколотки. – Понятно. Сядь ровно, смотри прямо перед собой, – руки Михаэлиса опять легли ему на плечи. – Теперь я буду тебя осторожно наклонять до упора. Когда почувствуешь боль, разведешь руки в стороны. Задницей не елозь! – но Джанно уже чувствовал эту самую боль: в бедрах и по внутренней стороне ног, где тянулись мышцы. Михаэлис начал медленно его нагибать. Юноша сразу взмахнул руками и замычал, но палач, не спешил его распрямлять. – Так, успокойся, делаешь несколько вдохов, боль постепенно уходит. Еще чуть ниже, – и опять острая боль пронзает бедра, на глаза наворачиваются слезы. Джанно пытается часто дышать, со страхом понимая, что Михаэлис его не отпустит. К боли опять удается привыкнуть. – Еще чуть-чуть и все, – опять сильное давление на плечи и боль. – Скоро, – Михаэлис не спешил его отпускать, – ты у меня будешь гнуться так, что языком сможешь вылизать камни пола… до зеркального блеска, – добавил он и убрал руки с плеч юноши.

По лицу Джанно текли слезы, он испытывал стыд за собственную немощь, за то, что тело больше ему не повиновалось, а только терзало болью сознание. «Господь Всемогущий, если ты меня еще слышишь, если ты еще готов принять покаяние моей души и простить, дай мне сил!». Михаэлис снял башмак с его левой ноги:

– Теперь сними с пояса веревку, накинь петлю и тяни стопу на себя, – Джанно беззвучно плакал от боли, но продолжал исполнять приказ Михаэлиса, хотя тот уже давно ушел.

– Так все и сидишь? – Джанно спал, привалившись к лавке, продолжая сжимать в руке веревку, накинутую на ногу. Над ним стоял еще один мучитель – Стефанус. – Пошли дальше работать.

Комнату для стражей пришлось оттирать еще дольше, чем ту, что была утром. Пол был весь покрыт коркой грязи, которую тащили стражники с улицы, не заботясь о том, чтобы стряхнуть ее с ног. Там был навоз, солома и прочие нечистоты, коими изобиловал конский двор. Все это пришлось сначала соскабливать с камней и сметать метлой, а потом мыть водой. Они закончили, когда уже стемнело, и Стефанус проводил Джанно в его комнату на втором этаже здания, придерживая за талию, потому что сил у юноши уже не было.

Сквозь дрему он увидел в комнате Михаэлиса и опять закрыл глаза. Тот немного постоял над ним, распростёртым на полу, снял башмаки, стянул рясу и камизу, осторожно приподнял на руки и уложил на лежанку. Юноша засопел, проваливаясь в глубокий сон. Михаэлис вздохнул, согрел целебную мазь между ладоней и начал свое путешествие.

========== Глава 3. И Он тоже хотел жить. ==========

Казалось, что Михаэлис и Стефанус намеренно подвергали его тело испытаниям: права на отдых у него не было. Как только работа заканчивалась у Стефануса, за Джанно брался Михаэлис, который заставлял его растягивать мышцы, чтобы приобрести гибкость в теле не хуже, чем у уличного фигляра. На протяжении всей недели перед Пасхой юноша наполнял силой руки, ползая по камням камер, таская за собой горшки. Он уже знал, что в одной из комнат сидят женщины, одну из которых он узнал – ту, самую, в дверь которой они постучались холодной ночью, она была осуждена за помощь еретикам. Еще одна обвинялась в убийстве нерожденного ребенка в чреве матери, а третья – просто обладала вздорным нравом, постоянно ссорилась и бранилась с соседями. Только детоубийца была осуждена на то, чтобы сидеть прикованной неподвижно к стене, на тело же той, что скрывала еретиков были наложены ручные и ножные кандалы, но она могла свободно передвигаться.

С женщинами было легко, несмотря на их собственное тяжелое положение, они принялись сочувствовать и помогать Джанно. Если рядом не было Стефануса, то женщины сами справлялись с чистотой в своей камере: мыли ту, что прикована, меняли солому под ней, стирали камизу, Джанно оставалось только сидеть у двери с опущенными глазами и прислушиваться к шагам в коридоре, не идет ли помощник палача.

Сложнее было с двумя ворами и убийцей: они содержались в шейных колодках и в ножных кандалах, да еще были прикованы к стенам, поэтому Джанно приходилось их кормить и убирать, а они в отместку за свою незавидную участь или просто ради забавы, могли ударить его концом колодки или пихнуть ногой.

Но хуже всего было обнаружить в одной из камер тех, кого когда-то знал, но не иметь возможности с ними поговорить. Жан-Мари Кристоф был очень плох, и болезнь его выражалась в апатии и полной отрешенности от мира – он постоянно лежал, отвернувшись к стене, уставившись в одну точку. Дамьен де Совиньи в первый же день сразу его узнал, но Джанно скосил глаза на Стефануса, стоявшего в дверях, и разговора не получилось. Когда же в следующий раз, спустя четыре дня, у них было не так много времени на общение. Джанно жестом показал на горло и издал шипящий звук, показав, что не может говорить, потом коснулся ладонью лба и замотал головой.

– Тебе отрезали язык? – удивился Дамьен, но увидев отчаянный жест Джанно, схватившегося за горло, догадался. – Голос потерял. А что с головой? Ничего не помнишь? – юноша закивал. – А меня помнишь?

Дамьену де Совиньи перебили обе ноги, вывернули руки, и никто не лечил его ран, поэтому бывший воин тоже перебирался ползком по своей камере.

– О тебе кто-то заботится? – опять утвердительный ответ. – Это хорошо, потому что может быть тебе повезет, и тебя не осудят.

Джанно только удалось ответить ему одними губами «Я – мёртв!», как Стефанус начал отпирать дверь и ругать за то, что юноша не торопится.

Всю Страстную неделю Михаэлис никак не проявлял своей заинтересованности в юноше для удовлетворения собственной похоти, только заставлял растягивать тело и привыкать к постоянной боли, а Джанно все глубже уходил в себя, отстраняясь и закрываясь от внешнего мира.

В пятницу, в середине дня Джанно самостоятельно перевалил через порог тюремного здания, чтобы пересечь узкую улицу и получить свою миску с похлебкой в таверне.

– Иисус страдал жестоко и безвинно, подумаем же, братия, о страстях его… – услышал он звучный голос проповедующего на площади и душа его потянулась туда. – Почему мы скорбим о смерти Его? – на площади толпилось много народа, и юноше не было видно того, кто говорит, но было прекрасно слышно.

– Иисус любил полевые цветы и овечьи стада, любил вино и еду, любил Своих друзей и Свою мать. Он был прекрасен телом и душой. Он любил жизнь, любил жить и пылал любовью к каждому живому существу. Но суд Пилата обрек его на страдания: Его, безвинного, били плетьми, издевались над Ним, плевали, одели терновый венец и багряницу, насмехались, говоря: «Радуйся, Царь Иудейский!», а Он – смиренный сносил все эти поругания. Тело Его, прекрасное, страдало, но душа пребывала в молитве Отцу за мучителей…

Джанно слушал проповедь, горло его сжималось и слезы текли из глаз, из жалости к поругаемому Христу и будто на себе чувствовал каждый удар палачей, вздрагивал всем телом, когда бич касался спины и ребер, раздирая, оставляя на коже кровавые следы.