Текст книги "Ученик палача (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Все эти связывания были проделаны достаточно быстро – палача они еще больше возбуждали, и член его стоял, Джанно, чья свобода все более ограничивалась с каждой сделанной петлей, начал терять уверенность, пока ладонь Михаэлиса не опустилась на его член и не начала его поглаживать, как бы успокаивая. Джанно прикрыл глаза, сосредоточившись на собственных ощущениях: огонь в теле разгорался вновь, дыхание убыстрялось, кровь, отливая от головы, наполняла ствол члена, расправляя кожицу, выталкивая вперед головку, которая стала влажной. И в этот момент Михаэлис, облизав пальцы, начал проталкивать их внутрь тела своего любовника один за одним, разминая и расширяя твердые стенки кольца сжатого ануса.

Масла в пыточной не было, поэтому пришлось обильно выделять слюну и смачивать ей пальцы, выплевывая на ладонь. Михаэлис осторожно вводил пальцы, боясь порвать или повредить юношу изнутри, как произошло в тот раз, когда они его пытали. Тогда его яростное сопротивление влекло за собой еще большие мучения, калеча и разрывая, что потом с большим трудом удалось вылечить. Если же сейчас поступить правильно, считал палач, не спеша, то в последующем, если заниматься такой любовью постоянно, отверстие ануса привыкнет и будет его впускать без усилий. С лоном женщины все было не так – при возбуждении текли обильные соки, стенки сами становились податливыми, растягивались, впуская в себя и сжимались, но сейчас Михаэлиса возбуждал только этот юноша, с которым хотелось разделить наслаждение, в которого хотелось излить свое семя, и слушать, как он стонет от желания принять его в себя. И еще там, где-то внутри было одно место, которое можно было нащупать пальцами, вроде узла под кожей, вот оно было воистину волшебным – заставляло испытывать крайнюю степень вожделения. Но Джанно уже был на грани, а палач только собирался приступить к активным поступательным действиям, поэтому он резко убрал свою руку с члена и сильно сжал мошонку. Юноша охнул, опять застонал, открыл глаза и приподнял голову, удивленно посмотрев. Таким он возбуждал еще больше.

– Нет, – властно сказал Михаэлис, намеренно сильно двинув пальцы внутри, вызывая боль. Его любовник дернул веревки на руках и попытался сжать бедра, когда же понял, что ему не удастся ни подняться, ни вывернуться из пут, бросил на палача взгляд полный ярости и клацнул зубами, показывая, что с удовольствием укусил бы, если бы мог. Михаэлис обеими ладонями хлестко хлопнул его по ягодицам. Джанно выгнулся и застонал, побуждая его к дальнейшим действиям.

Он втолкнул в Джанно свой член, постепенно, наблюдая как входит головка, разбухший ствол, как сокращается расстояние между его мошонкой и привлекательными полукружиями упругой задницы.

Джанно в мыслях обозвал Михаэлиса всевозможными грязными словечками, суть сводилась к тому, что палач – похотливый козел, который не дал ему излиться, хотя так уже хотелось, и тело выворачивало от сладкой неги, а теперь его трясло от напряжения, растекшегося по членам, а в то место, где собирался весь жар, с каждым движением вливалась боль. Это состояние уже было знакомо, и тогда в купальнях, Михаэлис, получив удовольствие, оставил юношу на скамье добирать крохи того, что он мог бы еще получить, если бы продолжил игру с собственным членом.

– Хватит стонать без толку как обиженная шлюха, дыши, дыши на каждый мой толчок, – Михаэлис склонялся к нему все ниже, он уже не выводил из него свой член, а толкался им внутри. Поймав ритм движения, Джанно понял, что стало намного легче, постепенно сливаясь с Михаэлисом в единое целое, овладевать собственными чувствами, в голове опять помутилось, и низ живота превратился в плещущееся море наслаждения.

Палач руководил ими обоими, он властвовал над всем, что происходило. Стоило ему опять прихватить головку члена Джанно и провести по ней пальцем, как этот цветок снова раскрылся, наполнился, и был готов выстрелить белым семенем. Он увидел, как на коже юноши выступили бисеринки пота, это окончательно привело его к экстазу, пара движений вниз по стволу, и Джанно тоже излился.

Михаэлис немного полежал, обняв юношу, восстанавливая собственное дыхание, потом отстранился, преодолевая головокружение, снял ногу с плеча и принялся развязывать веревки.

– Михаэлис, – Джанно сидел на краю стола, растирая затекшие запястья, – почему тебя так долго не было? – длинные фразы выговаривались еще с трудом, но были понятны.

Палач подошел к нему, обнял и прижал к себе, с нежностью поглаживая по голове.

– Так получилось, Жан. Я тебе еще расскажу подробнее. Мне важнее знать – как ты?

– Ждал. Очень ждал…

– Я знаю… но мне нужно знать, что ты чувствуешь сейчас? Ты мне не безразличен, Жан. Не какой-то сирота, которого можно трахать в зад, если есть на то желание.

Джанно обнял его, повернул голову, его губы коснулись колючей щеки палача, он поцеловал Михаэлиса:

– Я тебя ждал. Я хотел, чтобы ты опять вошел в меня как раньше. Я хочу, чтобы ты еще раз так сделал, и еще… Только не покидай меня так надолго.

– Ну, – Михаэлис вдруг осознал, что у него появляются новые обязательства, которые сродни крепким брачным узам. – Я свободный человек, ты – тоже. Общего хозяйства, кроме этой тюрьмы, у нас нет. Давай пока попробуем просто жить, встречаться осторожно, не привлекая внимания.

========== Глава 8. Приговор в Тулузе ==========

Не выдержав долгой разлуки, но на самом деле недоумевая, куда мог пропасть их постоянный симпатичный дружок, Арнальда с Бернардой набрались смелости и заявились прямо в тюрьму, и, сразу наткнувшись там на Михаэлиса, наперебой начали спрашивать, где Джанно, не заболел ли?

– Птички вы мои юные, пойдем-ка глянем, – пропел Михаэлис, сразу поняв, чего девицы хотят, подставил локоть одной подружке, потом другой и так спокойно провел их во внутренний двор. Там Джанно мыл у колодца горшки, а когда поднял голову и увидел, кто к нему приближается, залился густой краской.

Девушки хотели было подбежать к нему, но палач цепко ухватил их за руки:

– Куда же вы? Постойте, мои птички, дайте юноше закончить работу, а мы с вами пока поболтаем. Вот тебе, Бернарда, давно ли исполнилось пятнадцать? А тебе Арнальда?

Девушки смутились. Бернарде еще не было пятнадцати.

– И отцы ваши, я думаю, уже давно приглядели вам ладных женихов? Не увиливай от ответа, Арнальда! – Михаэлис ласково спрашивал, но в нотках его голоса послышался металл. – Так что ж вы своего дружка не любите, не бережете: он ведь калека, ума у него маловато… А вы что же, хотите, чтобы сын пекаря объединившись с сыном торговца сукном, побили этого хорошенького с виду, но совсем обделенного Господом другими талантами, юношу? А ну как ко мне придут ваши отцы и начнут пенять, зачем я этого убогого за ворота тюрьмы выпускаю?

Девушки разочарованно потупили глаза.

– Нет уж, птички мои, благонравие и невинность – вот основа нашего города, поэтому Жана я в следующий раз выпущу, если вы мне поклянетесь, что будете вести себя благопристойно. Договорились?

Девушки явно были расстроены, но понимали, что сами дали поймать себя на озорстве. Хорошо, хоть так, и Михаэлис сразу не повел их по домам, рассказывая всем проходящим мимо об их позоре.

– Тогда я вас не видал, и вас тут не было! – весело напутствовал их Михаэлис, вытолкав прочь и послав на прощание воздушный поцелуй.

Он закрыл за ними дверь на засов и сразу переменился в лице: этот визит сильно разозлил его, но не потому что кто-то с кем-то целовался под забором, а потому что этот молодой и горячий, некстати потерявший память, италик мог понаделать ошибок из-за скудости своего ума. Ум, чтобы нечистоты выносить не нужен, но Михаэлис вдруг понял, что с Жаном он никогда и ни о чем толком не говорил: ни о мыслях, ни о желаниях, хотя бы о повседневных, в этой жизни только трахал и отдавал приказы, еще – интересовался, насколько сделал больно, а в прошлой – пытал и насиловал.

«Нужно будет вызнать у Обертана Николя, как проходят их уроки».

– Что же тебя, стервец, жизнь ничему не учит? – говорил Михаэлис, выкручивая Джанно ухо. Тот только стонал и хватал его за рукав одежды, стараясь вырваться.

– Целовались?

Юноша кивнул, но клялся, что «чуть-чуть».

– А ты понимаешь, что эти молодые девицы могут на исповеди нагрезить, что ты их не только целовал, но и член свой им кой-куда пихал? Только чтобы перед подружками выглядеть совсем взрослыми! Та-ак, после занятий с Николя, никуда из пыточной не уходишь, буду тебя учить правильно исповедоваться.

***

– А я-то думал, что за стоны! Решил, ты девку какую трахаешь, да еще прилюдно, – пожилой стражник стоял в проеме двери в пыточную и с удивлением разглядывал открывшуюся перед ним картину.

Дыба стояла горизонтально, на ней лежал Джанно животом вниз. Его здоровая правая нога была согнула в колене и привязана веревкой к бедру, на левую ногу была накинута веревочная петля, ее конец под углом уходил вниз, тянулся под досками, удерживающими тело, заводился под ворот, а потом возвращался назад прямо в руки юноши и крепился к его связанным спереди запястьям. Руки Джанно были вытянуты вперед и чуть согнуты в локтях, и, когда он силился согнуть локти еще больше, веревка натягивалась и тянула за собой стопу, поэтому нога сгибалась в колене. При этом, по замыслу Михаэлиса, его испытуемый должен был своими стонами выражать усердие, по сути подвергая себя самого пытке болью, поскольку нога гнуться не желала.

Поднятый подол рясы при этом еле покрывал полукружия ягодиц, и палачу, развалившемуся на столе позади дыбы, открывалось весьма приятное зрелище сжимающихся и разжимающихся, подрагивающих от боли, мышц разведенных в стороны бедер. Он получал удовольствие и поглаживал через ткань распирающий гульфик член.

Михаэлис со вздохом переменил позу и сел на край стола, свесив ноги вниз:

– Если бы! Заходи, присаживайся, посмотри, как мы тут развлекаемся.

– Смотрю, скучно тебе! Пытать некого, вот ты парня и тиранишь, – стражник присел на табурет за соседним столом. – Хоть бы воров каких еще поймали, а то сиди тут без дела, того и гляди, отцы города решат, что хлеб свой зря проедаем. Чего это он у тебя так стонет?

Джанно весь красный и потный от напряжения повернул голову, пытаясь увидеть говоривших.

– Я приказал, – просто ответил Михаэлис. – Я палач – соскучился по крикам испытуемых, а раз Жан орать не может, то пусть хотя бы стонет. А ты продолжай, не отвлекайся! – последнее уже было обращено к Джанно.

– Как там, в Тулузе?

– Понравилось. Вынесли приговор некоему нотарию из Акса – Петру Отье, объявив его ересиархом. Председательствовали два брата из ордена проповедников – Бернардо Гвидонис и Гауфрид из Альби, его Святейшество Гальярд, епископ Тулузский, все – давние знакомцы нашего брата Доминика. Более двадцати человек судили вместе с этим еретиком, но их было больше, может, и нам что перепадет, когда они разбегаться будут. А то – засели в горах, только козьими тропами за ними добираться.

– А ересь-то в чем?

И Михаэлис начал рассказывать, а стражник вставлял свои реплики, будто они говорили о еретиках как о чем-то обычном, известном со стародавних пор.

Братья Отье, десять лет назад, вернувшись из Рима с большого праздника, устроенного самим Папой Бенедиктом [1] нахватались у паломников по дороге еретических идей, и вернувшись к себе домой, организовали собрание или секту, вспомнив «старые верования» и привнеся в них что-то новое. Например, льняная веревка не надевалась на пояс, а хранилась дома [2], еще они просили своих адептов хранить всякие подаренные ими гребни, ножички. Эти тоже устраивали трапезы с благословенным хлебом, постились, читали молитвы, называли себя совершенными, перед которыми нужно было склоняться, встав на колени, произнося «Benedicte…».

– Но как-то они измельчали, что ли… – с досадой говорил Михаэлис, – вон, ты сам рассказывал, что отец твой говорил: такие деньги там за обряды выплачивались, нам и не снилось, – 300 солидов, а за меньшее этот «совершенный» в твою сторону даже не глянет, а здесь всего лишь цену одного быка заплатил – 25 солидов, и то один раз такой попался. В основном эти «совершенные» жили за счет своих же соседей: те их и пшеницей, и рыбой, и фруктами снабжали.

– А деньги-то тю-тю! – протянул стражник. – Отец мне много рассказывал: как всех этих совершенных «повязали», стали разбираться, где деньги. Они же тут много собирали: со всего Лангедока гребли и переправляли в Ломбардию, да и там тоже брали, пока можно было. А как этих «совершенных» вылавливать начали, так и выяснилось, что денег много собрали, а куда все дели – неизвестно. Устроили свою церковь, все хотели нашу матерь, Римскую церковь, унизить и обобрать. Скажи своему парню – пусть стонать прекратит, уже раздражает: как будто его насилуют, а ему это нравится.

Джанно смолк, а палач со стражником продолжили свой разговор.

– Так вот, мы с братом Домиником как раз приехали на оглашение приговора. Сначала тюрьму их осмотрели, скажу тебе – у нас намного чище и спокойнее, а потом пошли на площадь. Долго стояли и слушали, много народа было, со всей округи поглазеть приехали. И обвиняемые были всех возрастов, слушали приговоры до полудня. Сейчас вспомню, – Михаэлис поднял глаза вверх и наморщил лоб. – Организовал секту и практиковал много лет обычаи и веру, отличные от христианской веры и святой Римской церкви. Проклинаешься и признаешься упорным еретиком, без права исповеди и отпущения грехов и других обрядов. Говорил, что есть два Бога – плохой и хороший, что тот, кто создал все сущее видимое и имеющее тело, не является истинным Богом на небесах, господом Иисусом Христом, а есть – диавол, Сатана, плохой бог, создатель и управитель всего мира. Есть и две церкви – благая, которой и является их секта, и злая Иисуса Христа, в которую многие верят, но от которой никому не будет спасения, поскольку воистину творящая зло Римская церковь, как он говорит, суть – плоть и храм диавола и синагога сатаны. Хулил Римскую церковь – мол, она матерь всей братии и правителей, и все ее иерархи, и ордена, как их руководители и решения – неправильные и вся вера, которой следуют, должна признаваться еретической и ложной, и никто не может быть спасенным в вере Римской церкви, а также следуя ее догматам…

– Ишь ты, еретик поганый… – прокомментировал стражник, но продолжил слушать пересказ палача с прежним любопытством. Михаэлис же, напрягая память, продолжил делиться услышанным из приговора:

– Баял еще, что все, что освящается Римской церковью Иисуса Христа, а именно – евхаристия, на самом деле не является истинной и живой плотью Христа, таинство крещения в воде, рукоположение и брак – прокляты, по его словам, и только истинный добрый Бог может отпускать и прощать грехи. Что касается рождения Иисуса Христа из девственного тела Марии, то он считает это сверхъестественной выдумкой, что является истинным богохульством. Он считает, что Иисус не был рожден в истинном теле человека от нашей природы, и Мариам не являлась Его матерью, и он вообще не был рожден в человеческой плоти, как говорит наша церковь. Говорил еще и худшее – что покаяние и отпущение грехов перед священнослужителями Римской церкви не имеет ценности, ни Папа, никто иной в Римской церкви не может это делать и не имеет такой силы. А они в своей секте, путем наложения рук это делают. И воскрешение в человеческом теле отрицают, а говорят о некоем духовном теле внутри человека, в котором они и воскреснут, чтобы предстать перед Судом…

– Подожди, подожди, как тебе удалось все это запомнить? – удивился стражник.

– Запомнить! – хмыкнул Михаэлис. – У брата Доминика иного чтения не было на ночь, как копия этого приговора. А поскольку делили мы с ним одну комнату, то он меня этим просто запытал: все к своему процессу над тамплиерами готовится, тоже приговор читать будет перед всем честным народом. Итак, – палач сделал красноречивый жест рукой, будто сам собирался прочесть эту речь, – поскольку ты, Петр Отье не отрекаешься от ошибочных заблуждений, передавая себя в истинную католическую веру наисвятейшей Римской церкви Господа нашего Иисуса Христа, о чем мы часто просили тебя ранее, и ввергаешь свою душу в ошибочные суждения, мы, служители церкви и инквизиторы, посоветовавшись, считаем, что паршивую овцу из стада Господня нужно удалить, чтобы все овцы остались здоровы. Ты, обвиняемый Петр Отье, присутствующий в этот день на этом месте, услышь наш приговор тебе и указание. Господь имеет перед глазами истинную и чистую веру святого Евангелия в нашем лице, когда мы творим правосудие именем Его и произносим этот приговор. Мы провозглашаем тебя еретиком и передаем светским властям, и надеемся, что ты спасешь себя, вернувшись в единство с церковью, и в твоем случае, считаем себя свободными и независимыми от их решения, какое именно наказание тебе следует назначить [3].

Михаэлис перевел дух и спрыгнул со стола, решив, что достаточно напытал Джанно на сегодня.

– Вот, и я пойду… просветленный, – задумчиво произнес стражник, наблюдая как мутит Джанно, поставленного в вертикальное положение. – Там, Обертан Николя от тебя чего-то хотел, сказал, что не уедет домой, пока с тобой не повидается.

Палач посмотрел на темное небо за окном:

– Поздно уже. Ладно, проверю.

Он довел измотанного и сильно хромающего Джанно до комнаты:

– Есть будешь?

– Только пить… – слабым голосом попросил юноша и просто рухнул на кровать.

– Совсем я тебя замучил? – участливо спросил Михаэлис, протягивая плошку с водой. Джанно с трудом открыл глаза:

– Да, пожалуйста, больше не надо так!

– Хочешь всю оставшуюся жизнь хромать?

– Нет!

– Значит, поговорили. Будем продолжать.

Обертан Николя, действительно ждал и был очень обеспокоен. Оказалось, что от архиепископа пришло длинное письмо, и нотарий не знал, как помягче объяснить его суть брату Доминику. Михаэлис развернул бумагу и начал читать…

***

– Просыпайся, быстро! – Джанно кто-то тряс за плечи, но он не хотел открывать глаза, пока не получил сильный удар наотмашь по щеке. Он испуганно воззрился на палача, который приготовился дать ему еще одну затрещину.

– Стой! Не надо! Что случилось? – юноша попытался отстраниться, вырваться из руки Михаэлиса, до боли сжимающего его предплечье.

– Золото вы стырили, много… часть казны ордена тамплиеров, которое хранили, но сейчас это золото принадлежит королю, теперь ищут… черт!

Комментарий к Глава 8. Приговор в Тулузе

[1] столетнее юбилейное торжество в Риме в 1300г.

[2] есть свидетельства, что катары (альбигойцы) носили на теле тонкий поясок или веревку, обмотанную вокруг живота или груди.

[3] приговор о сожжении на костре выносился светскими властями, по гражданским законам. Соответственно, когда церковь выносила приговор отлучения, то следовала статья закона, что именно делать с отлученными от церкви. Истории известны разные варианты развития событий: от церкви понтификами отлучались города и страны, но это означало, что в отлученных местах не совершаются церковные службы и таинства – то есть ни крещения, ни отпевания, ни вступления в брак, люди совершить не могли. Другой вопрос, если отлучали конкретного человека – король мог наплевать и сменить понтифика, но не обычный горожанин, крестьянин.

========== Глава 9. Ночное дознание ==========

– Какое золото??? – повторил Джанно и получил еще один удар по лицу, из разбитой губы закапала кровь. Он схватился за челюсть и попытался сжаться, отвернулся, ожидая новых ударов от Михаэлиса. Тот схватил его за волосы и повернул к себе лицом.

– А ты не помнишь? Память ему видите ли отшибло! Как удобно! – палач не кричал, он шипел на него как разъяренный дракон. – Да я тебя сейчас сам, без указания инквизитора, пытать начну, лживая тварь! Только правильные вопросы задам, а не дырку твою траханную буду рассматривать! Все о тебе тут заботятся, а, оказывается, преступника покрывают! – он потянул Джанно за волосы выволакивая из постели и подталкивая к двери. Юноша вцепился ему в руку, подвывая от боли и ловя ртом воздух.

– Нет, нет! – слезы катились из глаз Джанно, рыдания застряли в горле, не давая вымолвить и слова. Палач немилосердно тащил его по коридору и вниз по лестнице, так и не выпуская пальцы из волос, наконец, втолкнул в темную пыточную и запер за собой дверь на ключ. Отпустил, заставив голого лежать на полу, отходя от боли, а сам пошел зажигать светильники на стенах. Пространство залил тусклый свет, причудливые тени разошлись по стенам. Юноша встал на колени, безвольно опустив руки вдоль туловища, поднял голову вверх и увидел над собой крюк для подвешивания, вмурованный в свод потолка. Он не понимал, как ему доказать, что не лжет, поднял руки, с направленными вверх ладонями и обратился к Господу, прося о защите, его губы шевелились, произнося молитву, а на плечи уже обрушился первый удар плети.

– Господи Всемогущий, предстаю перед лицом Твоим, – слезы текли из глаз, но у Джанно появился голос на пятом ударе, пронзающем, сдирающем кожу со спины, – чистой своей душой, искренней и не ведающей обмана, – еще удар, заставивший его выгнуться всем телом вперед и задрожать от боли, – клянусь именем Твоим, что нет на мне греха, – еще удар, – и память моя сокрыта по воле Твоей! И я готов вынести любые муки, но не запятнать себя ложью перед лицом Твоим!

Следующего удара не последовало. Незримый палач стоял за его спиной и размышлял:

– Кто из твоих друзей знает, что ты жив?

– Дамьен де Совиньи. Жан-Мари Кристоф меня не видел. Мог только узнать со слов Дамьена.

– Что ты помнишь из прошлого?

– Посвящение в орден. Белый плащ с крестом. Как мы, конные, не доехали до какого-то замка. Дверь дома Аларассис и ее саму на пороге. Все…

– А имя свое помнишь?

– Джованни Мональдески. Полное имя я узнал не так давно, когда занимался начертанием букв с Николя, – получив голос, Джанно всегда произносил свое имя с нежностью, надеясь обнаружить через него ключ к прошлому. Оно не было чужим, наоборот, почитаемым – ведь когда-то священник, осенив его младенческий лоб крестом, ведомый Богом, произнес над ним это имя и приобщил к святой матери – католической церкви.

– И что мне теперь с тобой делать?

– Отдай меня правосудию! – Джанно опустил голову, внутренне соглашаясь взойти на костер, поскольку обвинения в действиях, даже о которых не помнил, посчитал справедливыми и внутри себя смирился с неизбежностью: он устал. Устал от упражнений, которым подвергалось его тело, устал от того, что нужно скрывать волосы под калем и прятать глаза, устал постоянно испытывать боль.

Концы плети легко коснулись его спины, задевая раны и показывая, что желание его ложно и не от большого ума.

– Хочешь нас с братом Домиником вместе с собой на костер прихватить? Брат Доминик мне друг. Да, он совершил ошибку, написал ложный отчет о твоей смерти, посчитал, что таким образом он выполнит задание архиепископа. Ну, а я? На какой ляд мне нужно быть обвиненным в сокрытии правды о твоем чудесном спасении? Я же все знал, и намеренно тебя, еретика и вора, прятал!

– И склонял к греху содомии, – нагло добавил Джанно, внутренне улыбаясь, вспоминая как лежал здесь же на столе, с задранными вверх ногами. Плеть уже весьма ощутимо коснулась его спины.

– Хочешь, чтобы я тебя продолжил пороть за такие дерзкие слова? – Михаэлис прохаживался за его спиной взад и вперед, поигрывая плетью.

– Ты здесь – главный. Тебе решать! – он медленно поднял голову, слегка повернул, являя полупрофиль, обращаясь к палачу, по его губам продолжала скользить улыбка. Тот положил ему ладонь на горло, сжал, поднимая покорное и гибкое тело италика с колен, всматриваясь в блики тусклого пламени в его глазах.

– Джованни Мональдески давно умер. Это было благодеянием для всех – меня, брата Доминика, брата Франциска и даже – епископа Бернарда. Не говоря уже о тех рыцарях-тамплиерах, что заключены в этой тюрьме. Не будем тревожить нашу память о нем, его тело пошло на корм рыбам. Ты согласен?

– Тогда – кто я?

– Ты просто Жан, потерявший память, я тебя на паперти подобрал, наверно ты от каких-нибудь паломников отбился. Если и есть в тебе какое сходство с безвременно почившим Мональдески, то только глаза и смазливое лицо, а еще упругий зад, который наводит на грешные мысли о содомии, – он притянул к себе Джанно, властно поцеловав в губы. – Это пока все, что я знаю о тебе. Стефанус тоже будет держаться того же мнения – у него маленький ребенок и лишние хлопоты ни к чему. Но… – Михаэлис сделал многозначительную паузу, – всё о пропавшем золоте я должен знать раньше завтрашнего утра, когда прибудет брат Доминик и начнет дознание. А ты останешься здесь!

Он подвел Джанно к одной из стен, в которую была вмурована цепь, и застегнул железный обруч вокруг шеи.

– Мне холодно! – жалобно обратился к его милосердию юноша, стыдясь своей собственной наготы.

– Согрею, когда вернусь! – зло ответил палач, снимая один из светильников со стены.

Поспешив исполнить задуманное, он сначала поднялся наверх и взял костыли из комнаты Джанно, потом спустился в подвал и отпер дверь, за которой содержались тамплиеры.

– Вставай! – Михаэлис потряс за плечо Дамьена де Совиньи, светя ему лампадой прямо в глаза. – Пошли со мной! – он протянул костыли, потому что прекрасно знал, где сломал этому мужчине кости, лишив возможности ходить самостоятельно.

Он завел Дамьена в пустую камеру и прикрыл дверь. Тот все еще не понимал, зачем понадобился ночью своему палачу, щурился от света, который был для него слишком ярким, пытался стоять прямо, упираясь на костыли.

– Удивлен? Есть к тебе разговор: сегодня пришло письмо от архиепископа, они узнали, что вы вывезли золото из Орлеана. Завтра приедет инквизитор и прикажет тебя пытать…

– Хочешь, чтобы с тобой деньгами поделились? – Дамьен ухмыльнулся. – Или все к рукам прибрать?

– Ты меня сначала выслушай, а потом язвить будешь, – спокойно ответил Михаэлис, опираясь рукой о стену и держа светильник прямо перед собой. – Известно, что вы довезли золото до Тулузы и должны были его передать в замок Фуа, но до него не доехали. В Тулузу вы вернулись уже без золота. Те трое рыцарей-тамплиеров, которых поймали в Тулузе, утверждают, что вы разделились: они отправились обратно, а вы втроем – в Лагард, но быстро вернулись, уже вдвоем: они вас опередили всего на день. Когда они спросили, где то, что вы все вместе везли, то вы ответили, что в конечном месте вы чуть не попали в засаду, тогда Джованни Мональдески показал вам письмо с печатью магистра и предписанием, что, в случае невозможности передать золото братьям-тамплиерам в Фуа или в Лагарде, Джованни должен поехать один только по тому пути, что известен только ему. Если это все правда, то лучше ее рассказать инквизитору Доминику из Йорка, ничего не скрывая и так, чтобы он не требовал снова тебя пытать. Ты меня понял?

– Ага… – кивнул Дамьен де Совиньи. – Тебе-то какой интерес? Зачем поднял посреди ночи?

– Вас осталось только двое, чтобы подтвердить, что судьбу золота не знаете, ибо итальянец увез его в неизвестном направлении.

– Двое? – Дамьен недоверчиво посмотрел на палача.

– Да, – уверенно ответил Михаэлис. – Тот юноша, который заходил к вам, просто очень похож на Джованни Мональдески, а на самом деле – это Жан, убогий калека, которому отшибло память, и он ничего не помнит из прошлого.

– Так я и поверил! – гневно ответил Дамьен. – Я все помню: как ты его насиловал, а он кричал и умолял тебя этого не делать, а еще я слышал, как в первый день инквизитор стонал в коридоре и слушал. Я что, не понимаю, что вам, двоим греховодникам, так понравилось, что вы решили оставить мальчишку при себе? А теперь, вот, выясняется, что он знает, где золото спрятано. Так, расспросите его с пристрастием, он сразу и вспомнит! – с вызовом завершил свою речь тамплиер.

– Ты полагаешь, что ему мало досталось? – палач удивленно поднял бровь. – Джованни Мональдески умер после применения пыток, но он ни в чем так и не сознался, в отличие от вас, сильных мужчин и рыцарей! А ты говоришь – мальчишка! Твой товарищ вообще, как его подвесили, так согласен был оговорить себя в чем угодно, в любой ереси. А ты? Если ты невиновен, зачем поклялся именем Господа в богохульстве и идолопоклонстве?

Дамьен де Совиньи уставился в пол, пристыженный, не зная, что ответить, а Михаэлис продолжил:

– Я тоже поначалу не поверил, что Жан память потерял, пытал его, но он поклялся, что не лжет. И, знаешь, я ему верю! Пойдем со мной в пыточную, можешь сам его пытать, пока не развеешь все свои сомнения.

Тамплиер резко вскинул голову:

– Нет! Я не стану!

– Как хочешь, – пожал плечами палач. – Так мы обо всем договорились? Мне не нужно на завтра готовить свой инструмент? Ни для тебя, ни для твоего товарища?

– Договорились. Но… – Дамьен де Совиньи помедлил, – у меня будет просьба: ты же костер будешь готовить? Помолись за мою душу, чтобы отлетела она не мучаясь.

– Обещаю, – Михаэлис прекрасно понимал, о чем просит его тамплиер: умертвить его раньше, чем до него доберутся языки пламени. Это деяние было искусством, не каждый знал, где на шею быстро натянуть тонкий шнурок, чтобы человек потерял сознание. Но тут он вспомнил еще об одном своем пока не заданном вопросе. – Кстати, вы золото в возке везли? Крытом? А кто управлял – сам итальянец?

– Почему итальянец? – тамплиер бесхитростно удивился такому предположению. – Рыцарю пристало ехать на коне, а возом управлял тот торговец, которого поймали вместе с нами – Жак Тренкавель.

Все рухнуло, палач сокрушенно покачал головой. Этот Тренкавель был отпущен на все четыре стороны спустя три дня после того, как его привезли в Агд: брат Доминик поторопился с ним разобраться в первую очередь – ведь проступок, совершенный по незнанию, не мог караться сурово, тем более, что Тренкавель предложил заплатить за себя немалый выкуп, и деньги сразу же были привезены его родственниками прямо в руки епископу Бернарду. Брат же Доминик всего лишь назначил носить кресты на одежде, пока какой-нибудь другой священнослужитель не позволит их снять, удовлетворившись религиозным рвением осужденного. Михаэлис вспомнил, что торговец даже клялся отправиться в большое паломничество к святому Иакову и вручить грамоты от каждого города лично в руки инквизитору, лишь бы получить прощение. «И этот – ложно клялся! Тогда золото точно никто не найдет, даже если Жан все вспомнит: Тренкавель уже давно до него добрался и перепрятал». Появление имени торговца из Тулузы в рассказе Дамьена де Совиньи, сильно повредило бы отношениям местного епископа с его иерархом: неизвестно, куда ушли полученные деньги – на новые церемониальные чаши или побелку стен собора святого Этьена, но сам факт, что главный свидетель отпущен, а второй свидетель не выдержал допроса и умер, бросал неизгладимую тень на церковного правителя диоцеза Агд. Терять такого спокойного, пребывающего в постоянном радении о нуждах верующих, епископа – не хотелось.