Текст книги "Ученик палача (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа… Был час третий, и распяли Его…

Джанно посмотрел на свои загрубевшие от работы руки, но хранившие следы гвоздей, потому как инквизитор, брат Франциск, не нашел в своем сознании пытки более уничижительной, чем сотворили ромейские солдаты над Сыном.

– Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух…

Джанно, выпустив из рук костыли, медленно опустился на землю, совершенно обессиленный от захвативших его чувств, не в силах остановить рыдания.

– …обвил плащаницею и положил Его в гробе…

Сильные руки потянули его вверх, и он уткнулся лицом в плечо Михаэлиса, обнимая его. Тот гладил его по спине, успокаивая, нежно целуя в шею. Палач поднял костыли с земли, закинул одну руку Джанно себе на плечо и, подхватив за талию, увел обратно в недра тюрьмы, оставил на лежанке в комнате. Потом, видно, сходил в таверну, принес огромную миску постной похлебки, и они вместе поели, разделив между собой хлеб.

– Ты, что-нибудь вспомнил, Жан? – юноша отрицательно покачал головой, потом показал руками крест и развел руки в стороны, изображая распятого Иисуса Христа, и раскрыл свои ладони. – Ну, господа инквизиторы особенным умом не блещут, что привыкли видеть, то и используют. Не бойся, гвозди я вбивал очень точно, чтобы ничего не повредить, – Михаэлис схватил его за руку и осмотрел ладонь. – Чувствуешь, там длинные кости идут от запястья, потом продолжаются более мелкими, между костями – пустота, заполненная жилами, мясом и кровью. Если не протыкать сочленение между кистью и предплечьем, а взять немного повыше, то железный прут проходит сквозь мясо, но кость не задевает.

Джанно завороженно слушал палача, и ему страстно хотелось, чтобы Михаэлис продолжал говорить, не прерываясь. Он казался полным страшных и удивительных тайн, и появилось искушение познать их все.

– Главное, – продолжал Михаэлис, сильно сжимая двумя пальцами с одной и с другой стороны, место на его ладони, где темнела недавно затянувшаяся круглая рана, вызывая боль, – не двигаться, – Джанно попытался отдернуть руку, но не смог – ладонь будто держали в крепких тисках, и только боль усилилась. – Если бы я тебя сначала за руки прибил к столу, а потом плетьми отходил, то ты бы ладони свои все изодрал, – он выпустил руку юноши, – а так, все очень аккуратно получилось. Страшно?

Джанно кивнул, сжал кулаки и спрятал за спиной, недоверчиво поглядывая на Михаэлиса. Но тот только улыбнулся:

– Вот такая у меня наука. Как окончатся праздники, разрешу тебе наступать на ногу. Хочешь посмотреть, что там? – Михаэлис сел перед ним на табурет, положил его ногу себе на колено и начал разматывать грязные тряпки. Вся голень от колена до пятки была еще отечной, отдавала синевой. По бокам, с одной и с другой стороны голени было несколько уже затянувшихся проникающих внутрь круглых ран. Палач погладил изувеченную ногу, иногда надавливая в области ран:

– В этом случае применили две доски с железными шипами, которые сжимали вокруг ноги так, что шипы проникали внутрь. Если бы ты не сильно дергался, то они вошли бы в твое мясо и всё, но ты вертелся, и они воткнулись в кость, да и желание у меня было тогда уже сильное закончить пытку. Пришлось сразу сжать посильнее – ты стих и сознание потерял надолго.

Джанно не помнил ничего из сказанного палачом, но изучая взглядом свою изувеченную ногу, не сомневался, что всё – правда, и его нога является достоверным примером того, каким мучениям его подвергли. Но так и не было понятно – за что?

– За что? – прошептал он губами. – За что?

Михаэлис вздохнул, медля с ответом:

– Я в своей работе не прислушиваюсь, кто прав или виноват. Вот, за что Господа нашего подвергли бичеванию? Ведь уже осудили на казнь! А Иисус был безгрешен. Значит, только в глазах его мучителей он был преступником. Вот и у господ инквизиторов были причины, о которых мне неведомо, чтобы обвинить вас, тамплиеров, в ереси и богохульстве. Если бы вы признались сразу, то и у нас, палачей, не было лишней работы. А тебя мы вообще ни за что пытали. Можно сказать, что ты за наши грехи, мои, Стефануса, господ инквизиторов, архиепископа и прочих, все свои мучения перенес, – палач опять вздохнул и погладил ногу Джанно. – Ладно, посиди, я принесу мазь, поменяю повязку. Согни стопу, видишь, – пальцы на стопе смотрели ровно вверх, хотя сама нога отозвалась сильной болью. – Силы к тебе возвращаются, значит не даром я тебя мучаю.

Ночь Джанно была беспокойной: с тех пор, как он впервые очнулся, он не видел сновидений, теперь же – ему снился распятый на кресте Иисус, он обнимал Его ноги и плакал, сопереживая Его мукам, в страстном желании нести этот крест на своих плечах и перенести за Него все, что Ему было суждено перенести. Джанно просыпался в слезах, а потом вновь впадал в свои грезы, вглядываясь в спокойное лицо Христа, смотрящего на него сверху вниз и говорящего слова утешения. «Ты жив, ты хотел жить, теперь – живи!»

Настала суббота, и Джанно, безропотно выполнив все указания Михаэлиса по целованию камней двора тюрьмы, согнутым, с разведенными в стороны ногами, ткнулся лбом ему в ноги и беззвучно попросил взять с собой вечером на церковную службу.

В полной темноте жители города входили в открытые двери церкви, уже закончилось прославление Святых Даров, и все они были перенесены в храмовую дарохранительницу. В самом храме было темно, и только священник читал отрывки из богослужебных книг на латыни. Звук его голоса возносился к сводам и разбивался о них многогранным эхом. Джанно было тяжело долго стоять, опираясь на костыли, поэтому он прислонился к широкой груди Михаэлиса, который придерживал его за живот, вслушивался в мелодию слов, вглядывался в темноту, которая обступала и мерцала зеленоватым светом, когда он сильно напрягал свои глаза. И тут раздался первый удар колокола, потом еще один…

На городской площади разожгли костер, от него зажгли пасхал, и епископ внес в храм свет. Exsultet jam angelica turba – начал читать диакон. «Да ликуют сонмы ангелов в небе, да ликуют силы небесные, и да возвестит труба спасения победу столь славного Царя! Да радуется земля, озаряемая столь дивным светом, и, наполняемый сиянием вечного Царя, весь мир да познает своё избавление от мрака!» Он вернулся из мертвых, чтобы жить в сердцах живых.

Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. «Слава в вышних Богу и на земле мир, людям Его благоволения. Берущий на Себя грехи мира, помилуй нас. Берущий на Себя грехи мира, прими молитву нашу».

Джанно казалось, что он, следуя за музыкой органа и словами хвалебных песнопений, возносится к Небесам, по пути Иисуса Христа, претерпев мучения и осуждение, вернувшись из мертвых в мир живых, и теперь должен терпеливо нести свой крест, возложенный на него самим Господом, ибо тот его не отверг, а, по воле своей, подверг испытаниям. Он положил свою ладонь на руку Михаэлиса, все еще поддерживающую его, переминающегося на ослабленных ногах, и прижал к себе еще крепче. Тот положил ему другую руку на плечо, приблизил свои губы к уху и тихо произнес:

– Не искушай меня в храме Божьем!

Юноша прикрыл глаза, повторяя слова молитвы, захваченный новыми для себя чувствами теплоты и нежности к человеку, который его спас.

Из церкви торжественно вышла целая процессия священнослужителей во главе с епископом, святым отцом Бернардом, потом шли братья доминиканцы, францисканцы и цистерианцы. Вся эта торжественная процессия обошла собор кругом. Колокола звенели, перекликаясь с другими своими собратьями, разбросанными во всех частях Ойкумены, заставляя трепетать сердца верующих в едином радостном порыве, в сладостном празднике Воскрешения.

Радуются ангелы на небесах и поют гимны, радуются всякая тварь сущая: «Христос Воскрес!» – «Воистину воскрес!»

В ту ночь, укладывая его на лежанку, Михаэлис впервые поцеловал Джанно в лоб перед своим уходом, провожая в мир сновидений.

Комментарий к Глава 3. И Он тоже хотел жить.

Ритуал празднования католической Пасхи отличается от празднования православной Пасхи. Автор не утверждает что ритуал в точности соответствовал описанному, но если захотите подвергнуть критике описанный ритуал, то буду просить предъявить ссылки на оригинальные источники того времени.

В своем творчестве Автор не имеет цели “задеть” чьи-либо религиозные чувства.

========== Глава 4. Узнавая себя со стороны. ==========

Джанно проснулся от праздничного колокольного звона и очень удивился, что солнце взошло высоко, а его до сих пор никто не разбудил и не выгнал из теплой постели трудиться. Он закрыл глаза, но тут в его полусон грубо вторгся Михаэлис:

– Вставай! У всех праздник, а у нас работа, – он с недовольным видом прошелся по комнате и уставился на брошенную на полу одежду Джанно. – Ты когда рясу в последний раз стирал? А камизу? Вот заставить бы тебя сейчас голым ползти во двор к колодцу! – Джанно испуганно сжался, прижав к себе одеяло, которое было не чище его нижней рубашки. – Горшки за всеми чистишь, а себя обслужить ленишься? – Джанно отрицательно замотал головой. Как же объяснить Михаэлису, что они его загоняли так, что сил каждым вечером оставалось только, чтобы доползти до лежанки? – Ты когда последний раз опорожнял свои кишки в горшок? – новый вопрос поставил его в тупик и Джанно неуверенно вытянул вперед два пальца. – Два дня назад? Врешь! – Джанно уверенно прибавил еще один палец. – О, Господи, послал ты мне младенца на испытание! – Михаэлис закатил глаза вверх и сложил руки в молитвенном жесте. Потом грозно посмотрел на юношу, отчего он почти исчез под одеялом. – Вставай! Заключенных нужно кормить, пост закончился. А если им сейчас не дать еды, то к вечеру порядочные горожане содрогнутся от звука сотрясаемых решеток и голодных воплей, – он с силой отнял одеяло у сопротивляющегося Джанно. – Надевай рясу, возьмешь одеяло, простыни и камизу, поползешь стирать во двор. Сегодня в купальню пойдем.

Но Михаэлис не ушел, наблюдал как Джанно тянется за рясой, надевает ее на себя, собирает в охапку постель и замирает в нерешительности, потому что руки оказываются занятыми, а в них нужно взять костыли.

– Сверху на шею себе все накинь и иди, – подал дельный совет палач и распахнул перед юношей дверь. Со стиркой Джанно справился довольно быстро. Михаэлис куда-то уходил, потом пришел, натянул веревку между колоннами и помог развешать постиранное.

– Мужчин я накормил, пойдем к женщинам, – он зашел в комнату охранников и вернулся с котелком с кашей, хлебом и деревянными мисками. И еще у него в руках были щипцы.

– Здравствуйте, здравствуйте, с праздником вас… – поприветствовал всех Михаэлис.

– Да ты для нас лучше любого праздника! – пропела сварливая жена, принимая из рук мужчины всю его ношу, кроме щипцов.

Михаэлис прошел дальше и наклонился над сидящей в цепях женщиной, прикованной к стене: – Ну, что, Гиллельма, доигралась – сказал же тебе, сама выкинет, сил у нее нет, вся бледно-синяя ходит, а тебя жадность одолела… Зачем со своими отварами полезла?

– Все правда, Михаэлис, – ответила женщина и залилась слезами. – Диавол попутал.

– Тебя попутал, а муж твой теперь всех членов городского совета обшивает, чтобы тебя отпустили. Ладно, по случаю Великого праздника решено дать всем женщинам послабление и снять железо, наложенное на руки и на ноги. Так что, Гиллельма, возрадуйся! – Михаэлис принялся щипцами раскручивать винты на ее кандалах. Освобожденная женщина удивительно бодро вскочила на ноги и повисла на шее палача, расцеловывая в обе щеки. Джанно, который стоял, прислонившись спиной к двери, впервые почувствовал, как в душе шевельнулось чувство ревности. Он так привык к жесткому и требовательному Михаэлису, что открытое проявление им нежных чувств к другому человеку вызвало обиду. Сейчас палач будто преобразился и стал другим: веселым, открытым, улыбающимся.

Тем временем Михаэлис занялся другой женщиной, той самой, которую помнил Джанно, из своего прошлого. Он легко снял с нее ручные цепи и попросил сесть перед ним на пол, чтобы снять цепи на ногах. Однако быстро проглотившая свою еду сварливая жена нарушила установившуюся тишину:

– Какой же ты душка, Михаэлис, – она подошла к нему сзади, – и все один. Мне так хотелось бы тебе помочь. У меня сестра есть – писаная красавица, а еще кузина, хотя ей еще двенадцать, но ее отец с радостью отдал бы ее тебе в жены, – она обняла его сзади, страстно прижавшись всем телом к спине палача. Еще укол в сердце.

– Красавица моя, – Михаэлис слегка повернул голову, – палачам, как и бродячим актерам – лишние колодки на ногах ни к чему. Вон, Жан, уже дотанцевался, – он кивнул в сторону Джанно, – рогатый муж так из него палками весь дух вытряс, что он не только ходить сам не может, но и дар речи потерял, – легенда, которая уйдет в народ, получилась красивой, – ты, лучше ко мне в тюрьму почаще заглядывай, может и скоротаем вечерок в отдельной камере.

– Ах, ты проказник! – женщина расцепила свои объятия и хлопнула его по спине, – сколько я уже здесь дней провела, а ты мне только обещания раздаешь!

– Ну, накажи меня! – развеселился палач. – Пойдем со мной в пыточную? Сначала ты меня, потом я тебя, а потом появится муженёк твой и будет из меня душу вытрясать вопросами, за что его женушку так больно и часто плетьми охаживали.

– Михаэлис, да я, может, в тюрьму сама стремлюсь, лишь бы тело твое сильное почувствовать, – женщина опять обняла его сзади и стала водить руками по его животу и бокам. Было видно, что палачу эта игра нравилась, и Джанно почувствовал новый укол ревности, что даже закусил губу: «Что там такого под камизой Михаэлиса, что эта женщина готова уже при всех задрать юбки и расставить ноги?». Женщина принялась целовать спину мужчины, вставая на цыпочки, пытаясь достать шею.

– Бернарда, ну дай же мне расковать эту бедную женщину! – взмолился палач и оглянулся на застывшего и побледневшего Джанно. – Хватит, а то – за руки прикую вместо Гиллельмы.

– Ну, ладно, – Бернарда недовольно разжала объятия и снова встала позади палача. – Ты мне обещаешь в гости зайти, когда меня отсюда выпустят? У мужа скоро деньги закончатся, чтобы платить за то, что меня тут держат.

– Зайду, зайду! – спешно пообещал Михаэлис присел на корточки и, наконец, снял цепи с ног женщины, которая пострадала за то, что приютила Джанно и его товарищей.

– Михаэлис! – поспешила она обратиться к палачу. – Ты все знаешь, скажи, долго мне еще быть здесь в заключении?

Он взял ее руки в свои и вздохнул: – Тебя осудят за твою доброту Аларассис, но главное, ты ничего не бойся, добрая женщина, здесь о тебе будут заботиться. Я… и Жан.

Аларассис долго смотрела на Михаэлиса, потом встретилась глазами с Джанно: – Не буду, тогда не побоялась и сейчас не буду, – твердо ответила она.

После посещения женщин, палач тщательно запер за собой все двери и, позвякивая на ходу огромной связкой ключей, повел Джанно в цирюльню, которая располагалась совсем рядом – через дверь от таверны, там и оставил, вернувшись к каким-то своим делам. Юноша с облегчением откинулся на спинку стула и отдался в руки брадобрею, который удалил всю топорщащуюся растительность на его лице и укоротил ногти на руках и ногах.

– Какой хорошенький! – неожиданно воскликнула молодая девушка-служанка, вошедшая в комнату, чтобы убрать пол и сразу выскочила прочь на улицу. Вернулась она уже с такой же веселой подругой. По указанию своего хозяина они вымыли волосы Джанно душистым мылом, напомнившим ему запахи спелых олив из далекого прошлого, и начали расчесывать их костяными гребнями. Не обошлось без боли, стонов и участия ножниц, волосы под калем свалялись в колтуны.

Юноша с нескрываемым волнением вгляделся в мутную поверхность зеркала, которое поднесла одна из девушек и заново узнал самого себя. Ощущения были очень странные, потому что он никогда не задумывался, как он теперь выглядит в глазах окружающих людей. Встретив его на улице, горожане презрительно опускали глаза и старались обойти стороной, принимая за нищего калеку. Женщины в тюрьме смотрели только с сочувствием, мужчины – опять же, как на изломанного жизнью уродца, он и сам себя таким сразу начал представлять, когда увидел раны и ожоги на своем теле. Ущербным он не был только для палача и его помощника: Стефанус, хоть и держал себя выше, не без иронии, но как старший, не смеялся над неуклюжестью движений, помогал, если видел, что Джанно трудно. А Михаэлис – как будто постоянно сам его изучал и заставлял познавать неведомую науку, часто спрашивал об ощущениях, объяснял каждый раз, когда юноша скрипел зубами от боли, зачем тот тянет ту или иную мышцу. Все сводилось к тому, чтобы начать ходить, и ради этого Джанно переносил все тяготы собственного ежедневного существования.

Его отвлек смех, девицы с интересом рассматривали его и обсуждали, шепча что-то друг другу на ухо. Потом одна из них решилась: – Может, мы тебя всего помоем? Вдвоем! Так и хочется посмотреть, что у тебя там под рясой.

Джанно сначала обрадовался такому зовущему вниманию со стороны молодых горожанок. А потом резко сник. Что под рясой? Шрамы. И даже научившись ходить, он не сможет больше обнажиться перед взором женщины не напугав ее. Да и любой мужчина сразу поймет, что это не следы сражения с неверными на Святой земле и не самобичевание, а свидетельство позорного наказания.

От самоуничижительных мыслей Джанно спасло появление Михаэлиса. Тот как-то долго стоял перед ним, рассматривая, пока юноша не поднял на него свои глаза и улыбнулся, принимая за своего спасителя из затруднительного положения. Казалось, от одного этого взгляда можно было растопить лед, щеки мужчины порозовели, он часто задышал, сглотнул, приоткрыл рот, не зная, что сказать, потом тряхнул головой, опомнился, поискал глазами костыли и протянул их Джанно. – Идем! – Обе девицы разочарованно и громко вздохнули у них за спиной.

Путь их был недолог – в ту дверь, которая разделяла таверну и цирюльню. Лестница вела вниз, в подвал, где находилась частная купальня. Она успешно и прибыльно существовала рядом с центральной площадью, потому как днем в нее ходили члены городского совета, решившие отдохнуть от городской суеты или заезжие торговцы из гостевого дома, занимавшего два этажа над таверной. А ночью там принимали любых посетителей, пожелавших принять ванну и скрасить свое собственное одиночество в компании с веселой девицей, которая не решилась бы выйти днем на улицу, не будучи обвиненной в распутстве. А как на город опускалась темнота, то жизнь его менялась, будто все запреты умирали вместе с солнечным светом.

В длинном помещении стояли несколько больших дубовых бочек, сверху над ними, шатрами, как у кроватей в богатых домах, свисали балдахины, позволявшие при желании закрыть бочку от посторонних глаз. Посетителей не было, кроме одной супружеской пары. Но хозяин заведения повел их дальше, где бочки стояли уже в отдельных комнатах, а иногда – там же располагалась и кровать для прочих утех. В жарко натопленной комнате, наполненной паром, куда они пришли, была только большая бочка, тускло горели свечи. Единственная отдушина – узкое отверстие над потолком. Слуга принес кувшин с вином, тарелки со свежим хлебом и сыром и поставил на покрытую скатертью доску, которая лежала в специальных пазах, разделяя бочку на две половины. Михаэлис закрыл за ним дверь на запор и положил на лавку мешок, который принес с собой.

Вдыхая горячий пар, пахнущий горькими травами, Джанно млел от предвкушения, что ему наконец-то удастся посидеть в горячей воде и очистить свое тело. Он подошел к бочке и заглянул внутрь, опустил руку, пробуя воду, потом развернулся к Михаэлису, который теперь расслабленно сидел на лавке в нижнем белье.

– Тебе помочь снять рясу? – Джанно в ответ пожал плечами, не понимая: приказ это или предложение, но мужчина уже стоял рядом, схватившись за подол. Осталось только уронить костыли вниз и поднять руки. Но он не снял рясу целиком, высвободив голову, оставил ее висеть на заведенных назад руках, придерживая юношу, балансирующего на одной ноге, положив левую руку под лопатку. Горячие пальцы правой руки прочертили линии, чуть коснувшись губ, вниз, вдоль шеи, через середину груди, остановились, оглаживая окружность вокруг пупка, не решаясь продолжить свой путь дальше.

Джанно поднял свой затуманенный взор на Михаэлиса, и прочитав немой отзыв его глазах, потянулся губами навстречу призывающим к поцелую губам своего палача. Тот же, в отличие от юноши, был намного опытнее и мудрее в собственных желаниях, верно истолковав смелый порыв только как приглашение к прелюдии, не желая сломать хрупкий мост доверия, не стал активно выражать свои чувства. Хотя ему очень захотелось крепко схватить Джанно за подбородок, смять последнее сопротивление его губ и грубо втолкнуться языком в его зовущий к пламенным поцелуям рот. Михаэлис, коротко ответив, провел языком по губам юноши, очерчивая их, услышал, как дыхание его участилось. Он подхватил Джанно за плечи, усаживая на скамью, освобождая руки от рясы, тот издал тихий стон облегчения – стоять на одной ноге, даже с поддержкой, было очень тяжело и больно. Михаэлис возвышался над ним:

– Я хочу, чтобы ты почувствовал мое тело, – он стянул с себя камизу, оставшись в брэ, потом взял руку Джанно и приставил ладонью к своему животу. Тело палача было красиво сложено и состояло из мышц, рельефных, выступающих, будто он каждодневно уделял внимание тому, чтобы каждая из них оставалась в тонусе. Он опустился перед юношей на колени, чтобы дать ему возможность не только огладить живот, но и грудь. – Здесь очень чувствительное место, – заметил Михаэлис, останавливая его пальцы на своих сосках, потом увел ладонь в бок, провел по плечу, вверх над ключицей и остановил на шее, поднял к губам. – Но еще очень чувствительные губы, вот так… – они не отрываясь смотрели друг на друга, управляемые его волей пальцы Джанно ласкали его губы, потом Михаэлис позволил завести два пальца себе в рот, присасывая, лаская языком, слегка прикусил их, и выпустил на свободу.

Член юноши, прихваченный свободной рукой, призывно стоял, Михаэлис ослабил завязку на брэ и обнажил свои бедра, показывая, что и его налитое силой орудие готово к соитию. Он с трудом подавлял в себе желание завалить юношу на лавку и жестко отыметь, как он сделал, когда первый раз увидел его совершенную голую задницу, но эти игры лучше было оставить на потом, насилием можно было добиться только одного – Жан опять заберется в свою раковину, и он получит только покорное и равнодушное тело, а не искусного любовника, с которым можно будет вместе познавать пределы человеческого наслаждения.

Комментарий к Глава 4. Узнавая себя со стороны.

Визуализация средневековых бань: http://s019.radikal.ru/i600/1704/30/60e03053d6aa.jpg

http://s13.radikal.ru/i186/1704/cd/9a554ae53fa3.jpg

http://s020.radikal.ru/i703/1704/10/e29e9ae45c4f.jpg

http://s14.radikal.ru/i187/1704/98/092609d027e5.jpg

Статья про бани Средневековья – http://visualhistory.livejournal.com/250118.html

========== Глава 5. Изучая боль и наслаждение ==========

Внутри этого юноши был крепкий стержень, который не ломается ничем, это Михаэлис понял уже после того, как они первый раз подвергли италика насилию. Вначале, он молил о милосердии живых, но, поняв, что призывы его бесполезны, дальше обращался только к Богу о прощении тех, кто не разумеет, что творит. Обычно люди смиряются, начинают просить, обещают сделать все, что потребуют, лишь бы прекратить пытку, но не Жан…

Тогда в сердце палача закралось подозрение, что этот юноша, претерпевая насилие, получает удовольствие, хотя сам этого и не осознает. Его рассудок странным образом меняется, и чувствительность к получаемой боли снижается. Даже сейчас, когда он немилосердно заставляет его растягивать мышцы тела, то пока не услышал ни единой жалобы или отказа – стонет, плачет, но упорствует.

– Когда тело чистое и снаружи, и изнутри, то к нему еще большая радость прикасаться, – Джанно слушал его как завороженный, рот его был полуоткрыт, дыхание частило, и сердце, исполненное волнения, колотилось в груди. Незнакомые чувства переполняли его, сжигая изнутри, но он не мог понять, что это, как их принять?

Михаэлис размотал тряпки на его левой ноге и освободил от дощечек и повязок. Перекинул руку через плечо и подвел к бочке. Но, чтобы забраться внутрь ее, нужно было влезть на маленький низкий табурет.

Мужчина перенес все яства и тарелки, принесенные слугой, на пол, снял разделяющую доску. Джанно стоял к нему спиной, опершись о край бочки, ноги дрожали, а его отставленный крепкий зад, распалял воображение. Михаэлис с удовлетворением оглядывал свою работу над телом юноши, потом обхватил за полукружия ягодиц и приподнял, подсадив на табурет.

– Теперь перекинь левую ногу через край бочки, садись на нее сверху… вот так, опирайся на руки, перекидывай здоровую ногу и опускайся.

Джанно с радостным вздохом погрузился в горячую воду по пояс, схватился руками за края бочки, и опустился ниже, зажмурил глаза от удовольствия. Легкий всплеск воды – и он увидел перед собой Михаэлиса с двумя кубками вина.

Сок виноградной лозы еще больше расслабил тело, распаренное в горячей воде, и притупил чувства, но не чувствительность – жесткие ладони палача скользили по плечам, груди, спине, спускаясь ниже к паху, пока не обхватили ствол его наливающегося силой члена. Из груди Джанно вырвался стон, на который только и было способно его безгласное горло, но Михаэлис властно положил руку ему на затылок и поцеловал в губы:

– Мычать будешь у меня в пыточной, а сейчас открой рот – вдыхай и выдыхай. Мне интересно, сколько ты сможешь продержаться, не излившись? А не разжав руки?

Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. У юноши был соблазн сказать:

«Глупая игра, ты сильный, ты знаешь, что победишь!» – но он стиснул зубы, изо всех сил сжал бортики бочки, а руки Михаэлиса, сидевшего напротив, тем временем завладели его членом. Палач перебирал, играя пальцами, как будто массировал, оттягивал, выкручивал, сжимал мошонку. Низ живота поначалу пульсировал от удовольствия, потом присоединилась боль от волевого напряжения, смешавшись с наслаждением, мышцы бедер сжимались, казалось до хруста в костях, дыхание прерывалось на вдохе, не давая вытолкнуть воздух, распиравший грудь, в голове набатом пульсировала кровь… Подойдя к высшей точке, когда он уже перестал чувствовать напряженные руки и плечи, Джанно внезапно подался вперед, схватив Михаэлиса зубами за плечо, цепляясь, как за спасительную соломинку, и, излившись, осел вниз, почти теряя сознание.

Он пришел в себя, полулежа в объятиях Михаэлиса, который прижимал его к себе, придерживая под грудь. На плече у мужчины расплывался сине-багровый укус с четкими следами зубов.

– Прости, я причинил тебе боль, – он произнес эти слова, беззвучно шевеля губами и повернув лицо к Михаэлису, но тот понял:

– Я – палач, и знаю, что такое боль. Даже от пытки можно получить наслаждение, и я изучаю боль и то наслаждение, которое она приносит. Боль может доставлять страдание, но может и лечить. Тебе понравилось?

Джанно прислушался к собственным ощущениям: тело было легким и расслабленным, когда он пытался пошевелиться, то по нему пробегала приятная дрожь. Он уверенно кивнул.

– Будем еще пробовать?

Юноша часто закивал в ответ.

– Но ты – прямо волк: еле зубы твои от себя отцепил! Как я теперь Бернарде покажусь? – ворчливо пошутил Михаэлис. – Давай договоримся о каком-то другом знаке. Хотя… – он подумал, прикидывая в голове варианты: – пока ты ничего не можешь сказать, кусай, разрешаю! Но… боль за боль, удовольствие за удовольствие. А я своего пока не получил. Давай вылезать из бочки и учти… чистить твои кишки мне не в удовольствие, но я это буду делать, чтобы получить собственное наслаждение.

Вылезти из бочки с негнущейся в колене ногой, на которую нельзя наступать, было намного сложнее. В конце концов, ее удалось закинуть на бортик, а потом с помощью Михаэлиса, подтянувшись на руках, перевалиться через край бочки.

– Плохо… ты ленишься. Завтра займемся тем, чтобы ты свои ноги повыше закидывал и так держал, – вынес палач свой вердикт, который не сулил Джанно ничего хорошего.

В мешке, лежавшем на скамье, обнаружился сухой бычий пузырь со вставленной в него узкой трубкой.

– Сегодня попробуем то, что используют лекари-мавры.

Палач отодвинул скамью по стены, и поставил Джанно на четвереньки, но на одно колено, подложив для мягкости кусок ткани, которым они вытерли воду со своих тел, левую ногу отвел вбок, заставив внутренней стороной подошвы упереться в пол, но основной вес держать на здоровой ноге, нагнул вперед так, что лоб юноши уперся в сложенные крест-накрест руки, а тело его прогнулось в спине.

– Закрываешь глаза, расслабляешь тело, следишь за дыханием, считаешь выдохи, если знакомые тебе исчисления закончатся, начинаешь снова. Стонать нельзя, будет больно, но и я буду нежным. Постарайся найти в этом удовольствие.

Михаэлис достал маленький горшочек с мазью, зачерпнул пальцами и густо размазал по промежности, погладил бедра, еще раз попросил Джанно не зажиматься, а почувствовать удовольствие, от того как по его прекрасной заднице скользят сильные пальцы и разминают мышцы. Анус юноши, конечно, не выглядел девственно сжатым, но приобрел чувствительность и, поначалу, не хотел впускать в себя, однако проявленная настойчивость принесла свои благостные плоды: удалось ввести внутрь трубку с прикрепленным бычьим пузырем и очистить Джанно изнутри.

Все проделанные манипуляции не распаляли желания, скорее их можно было отнести в копилку бесценного опыта, который понадобится в повседневной жизни, но член от них не желал наполняться силой.

Михаэлис с досадой помянул черта и опустился на колени перед распростертым на скамье Джанно:

– Жан, посмотри на меня… пожалуйста! – тот поднял голову, этого как раз и не хватало – взгляда, уставшего, измученного, но полного доверия. Михаэлис обхватил юношу за голову, усадил на скамью, покрывая шею и плечи поцелуями. Ему нравилось видеть его именно таким: осмысленно-покорным его воле. Ласки, которыми он одаривал Джанно, распалили желание, и член вновь шевельнулся в его руке, повинуясь умелым движениям пальцев.

– Ты понимаешь, что я сейчас хочу сделать? Ты согласен на то, что я сейчас сделаю?

Джанно очень удивился внезапной перемене, которая произошла с палачом, произнесенное слово «пожалуйста», заставило поднять голову. Он понимал, что боль и чувство распирания в анусе, когда внутрь его тела вливается вода – ничто, по сравнению с той, что собирается причинить Михаэлис, вогнав в него свой набухший член. И даже, если он сейчас скажет «нет», это ничего не изменит. Он отстранился от палача и спокойно лег на скамью в той же позе, готовый ко всему.