Текст книги "Приключения без путешествий"

Автор книги: Марк Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Виктор сел за стол и позвал мальчиков:

– Эй, горе-охотники, подите сюда… Садитесь.

Пузырь и Ромка послушно уселись рядышком.

– Выкладывайте! Как было дело? Только не врать!

Медленно, останавливаясь после каждого слова, сваливая вину друг на друга, они рассказали историю похищения серебристо-черной лисы.

Вот как это было.

…Когда закончился сеанс кормления, Петька Пузырь и Ромка сошлись на том, что Шурик чересчур зазнался и что его следовало бы проучить.

– Давай уведем фулпуса, – сказал вдруг Пузырь.

– Нет, – возразил Ромка, – красть нельзя.

– А мы красть не будем. Мы в шутку, – уведем, напугаем, а потом отдадим.

– А как мы его уведем, когда там замок?

– А я ход знаю, через стенку, там доска одна еле держится. Влезем и унесем клетку.

– А чего мы с ней делать будем?

– Пусть Шурка испугается, и дядя ему всыплет. А мы пока будем дрессировать ее. Мы ее приучим. Она будет нас слушаться, а Шурку покусает.

– Здорово будет! – засмеялся Ромка.

– Вот только куда нам ее принести? – размышлял Пузырь. – Ко мне нельзя, в квартире народу полно, сразу на весь дом разнесут. У тебя бабка уехала?

– Ага.

– Матка с работы вечером приходит?

– Вечером.

– К тебе и принесем. Никто и знать не будет.

– А вечером?

– Спрячем до утра под кроватью, а с утра опять цельный день дрессировать будем.

Ромка долго колебался, но Пузырю все-таки удалось его уговорить.

Рано утром, как только Ромкина мама ушла на работу, мальчики встретились в подвале. Пузырь легко отодрал край доски и пролез в сарай.

– Подожди тут, – шепнул он Ромке, – я сейчас клетку передам.

Но клетка никак в щель не пролезала. Пришлось план изменить. Пузырь разыскал в углу пустой мешок и позвал Ромку:

– Лезь сюда. Мы ее сейчас в мешок пересадим. Открывай дверку, тяни вверх.

Лиса не хотела лезть в мешок. Она стояла посреди клетки и скалила острые белые зубы. Ромка очень боялся, что лиса выскочит из клетки и начнет кусаться. Коленки его дрожали, и лицо стало белым, как вата.

Зато Пузырь делал вид, что ничего не боится; Он хватался то за мешок, то за клетку, суетился, пыхтел и непрерывно командовал:

– Держи крепче! Пусти! Держи! Поднимай за край, сейчас мы ее вытряхнем.

Ромка поднял край клетки, и пол стал уходить из-под лисьих ног. Она присела и как с горки съехала в подставленный Пузырем мешок.

– Есть! – закричал Петька. – Пошли скорее.

В мешке лиса заняла совсем немного места. Ей, наверное, стало страшно, и она затихла.

– Ты иди вперед. Если никого нет – сигналь, – приказал Пузырь.

Ромка вышел во двор. Две женщины стояли около подворотни и о чем-то судачили. Ромка вошел в свой подъезд, подождал, пока женщины, наговорившись, разошлись, и махнул рукой Пузырю:

– Давай!

Когда за ними захлопнулась дверь Ромкиной квартиры, оба очень обрадовались. Похищение удалось. Все опасности остались позади.

Пузырь опустил мешок на пол. Лиса трепыхнулась, встала на ноги и затихла, как будто прислушиваясь.

– Сейчас будем ее выпускать, – сказал Пузырь. – Пусть привыкнет к комнате. Потом покормим и станем дрессировать.

– А если она бросится? – спросил Ромка.

– А мы вооружимся и с двух сторон как дадим и, сразу не захочет кусаться.

На кухне Пузырь взял тяжелую сковородку с длинной ручкой и острый кухонный нож.

– Вот, – сказал он, потрясая сковородкой, – это будет щит, а этим я как пырну ее… А ты надень на голову кастрюлю, вроде будет шлем. Она ни за что кастрюлю не прокусит. И вилку возьми, как пырнешь…

Вооружившись, мальчики вернулись в комнату. Мешок лежал на месте, но лисы в нем уже не было.

– Убежала, – испуганно шепнул Ромка и неосторожно тряхнул головой; кастрюля сразу же съехала на кончик носа.

– И пускай, – успокоил его Пузырь. – Скорее привыкнет. Давай посмотрим, куда она спряталась.

Не выпуская из рук сковородки и ножа, он стал ползать по полу, заглядывая во все углы.

– Вот она!

Лиса сидела под буфетом. Вглядевшись, можно было увидеть светящиеся зеленоватые глаза на острой мордочке и белый кончик хвоста.

– Пусть посидит, – сказал Пузырь. – Подождем.

Ждали долго, но лиса не выходила.

– А если она там до вечера просидит, – обеспокоенно сказал Ромка, – а потом мама придет, а она выскочит.

– А мы ее сейчас оттуда попросим.

Петька нагнулся и стал по-разному звать лису:

– На, на! Кис, кис!.. Пошла вон! Сейчас же выходи!

Но лиса не трогалась с места. Пузырь просунул под буфет сковороду и погромыхал ею. Лиса как-то по-щенячьи тявкнула и не вышла.

– Давай отодвинем буфет, – предложил Пузырь, – тогда она сама выбежит.

– Давай.

Буфет сначала не поддавался, а потом вдруг дернулся и чуть не упал. Дверцы его раскрылись, и с полок посыпались тарелки, блюдца, стаканы. Последним упало тяжелое блюдо, разлетевшееся с грохотом взорвавшейся бомбы.

Треск бьющейся посуды и острые осколки, разлетевшиеся во все стороны, сильно испугали лису. Она стрелой вылетела из-под буфета и юркнула под диван

Ромка смотрел на усеянный черепками пол и плакал:

– Что я теперь маме скажу? Все ты, Пузырь проклятый! Пулпус, пулпус! Забирай его, а то я к Шурке пойду, все расскажу.

Пузырь не обиделся. Он понимал, что за битую посуду Ромке здорово достанется.

– Ничего, – смущенно пробормотал он, – мы ее сейчас поймаем и посадим обратно в мешок. Все уберем, и тарелки я тебе свои принесу. Давай ее из-под дивана гнать, теперь она под буфет не полезет.

Стремясь загладить свою вину, Пузырь лег на пол и храбро сунул руку под диван. И тут же с жалобным воплем отдернул ее. Из указательного пальца лилась кровь.

– Кусается, собака, – простонал он.

Увидев кровь, Ромка заплакал еще сильнее. Слезы текли из-под кастрюли.

Страдальчески перекосив лицо, Пузырь обмотал раненый палец платком и затих. Они стояли друг против друга и думали об одном и том же: «Что делать?»

– Вот что, – мрачно сказал Пузырь, – все звери огня боятся. Сейчас я ее огнем пугану, а ты бери мешок, как она выскочит, падай на нее с мешком.

– Падай на нее сам, – проныл Ромка.

– Так ты же в кастрюле, она тебя не прокусит.

– Все равно не буду.

– Ну, тогда я уйду домой, – рассердился Пузырь, – возись с ней сам.

– Я к твоей маме пойду, – заревел во весь голос Ромка, – пускай она твою лису ловит!..

– Ладно, не реви. Я возьму мешок, а ты ее огнем пугай.

– Каким огнем?

– Сейчас.

Пузырь побежал на кухню, нашел там старую газету, свернул ее жгутом и зажег. С факелом в руках он вернулся в комнату и протянул его Ромке:

– Держи. Пихай под диван. Постой, я мешок приготовлю… Давай!

Ромка нагнулся к дивану, но газета стала разворачиваться веером, огонь рванулся в сторону и лизнул Ромкины ресницы и брови. Ромка завыл.

– Пихай! – кричал Пузырь. – Под диван пихай! Руку держи дальше, сгоришь, дура!

Зажмурив глаза, задыхаясь от дыма, который лез в самое горло, Ромка просунул факел под диван.

Лиса выскочила на середину комнаты. Доведенная до бешенства, она бросилась на Пузыря и обеими лапами царапнула его по лицу. Пузырь завыл, взмахнул мешком, но лиса отбежала, куснула за ногу подвернувшегося Ромку и, заметив открытую дверь, исчезла в коридоре.

Захлебываясь от слез, Ромка упал и выпустил из рук пылавший факел. Огонь подобрался к длинной занавеске, свисавшей с окна, и стал быстро подниматься по ней к потолку.

– Горим! – завопил Пузырь и, опрокидывая попадавшиеся на пути стулья, бросился на кухню. Здесь он опомнился, набрал воды в круглый тазик и, вернувшись в комнату, плеснул на пылавшую занавеску.

– Ромка! Тащи еще воды! – кричал он, гася мешком разлетавшиеся искры.

Хромая и не переставая выть, Ромка притащил кастрюлю с водой.

Занавеску удалось погасить. Только из-под дивана почему-то выбивались еще клубы дыма. Плеснули водой и туда. На всякий случай облили диван и сверху.

– Славно поохотились, – сказал Виктор, когда приятели закончили свой рассказ. – Покажите раны.

Он смазал йодом царапины, перевязал Ромкину ногу и приказал:

– Теперь за уборку! Все поставьте на место. Подмести, вытереть! А то твоя мама в обморок упадет, если увидит такое.

– А лису вы заберете? – жалобно спросил Ромка. Шурик, давно уже стоявший за спиной Виктора, протянул ему клетку.

– Попробую, – сказал Виктор, – только сидите тихо, чтобы ни одного звука.

Он вышел в коридор, открыл клетку и поставил туда блюдце с водой. Потом он ушел в другой конец коридора и затих.

Прошло несколько минут. Лиса высунула из-за шкафа мордочку, прислушалась и пробралась в клетку. Она с жадностью стала лакать воду, – ее давно лучила жажда.

Виктор подошел к клетке и закрыл дверцу.

– Можешь нести ее на место, – сказал он Шурику.

– А вы?

– И я сейчас выйду.

Чуть не прыгая от радости, понес Шурик свою дранную ношу в сарай. Петька с Ромкой тоже повеселели, но виду не показывали. Они все еще боялись своего чудесного избавителя.

– Простите нас, дядя С-сережа, – плаксиво протянул Ромка.

– Я не дядя Сережа. Я служу в милиции и вылавливаю скверных мальчишек, которые охотятся за чужими вещами, и за лисами в том числе. Ясно?

Услыхав про милицию, мальчики широко раскрыли рты и глаза. Даже когда лиса бросилась на Пузыря, он не так испугался, как теперь.

– Вылавливаю и наказываю, – продолжал Виктор. – Чтобы на всю жизнь запомнили, что брать чужое нельзя. Вас уже лиса наказала, но недостаточно. Я еще с вашими родителями поговорю.

– Мы больше не будем, – заплакал Пузырь. – Никогда.

– И я думаю, что не будете. Иначе бы не так с вами разговаривал. Принимайтесь сейчас же за уборку. Чтобы все чисто было! Я потом у матери спрошу, Проверю.

Виктор вышел из Ромкиной квартиры и захлопнул за собой дверь.

Во дворе к нему подбежал Шурик. Ему очень хотелось выразить дяде Вите свое восхищение, свою благодарность, но он не находил слов и только радостно улыбался. К тому же он до сих пор чувствовал себя виноватым за те дурные мысли, которые возникли у него в кабинете Зубова.

– Порядок? – спросил Виктор.

– Порядок, дядя Витя! Спасибо вам.

– Пойдем, проводи до трамвая.

Шурик зашагал рядом. Долго колебался он, пока не задал мучивший его вопрос:

– Дядь Вить… А как это вы так здорово к Ромке пошли? То сидели, сидели и следов не искали, ничего, а потом вдруг взяли и прямо поехали? Так даже Шерлок Холмс не мог.

Виктор громко рассмеялся:

– Не мог, говоришь, сам Шерлок Холмс? Ты сейчас вроде того доктора Ватсона вопросы задаешь, такие же глупые. Как же это вдруг? Работал я при тебе, а ты говоришь «вдруг». Всех, кто лису видел, ты мне назвал? Назвал. Ясно стало, что увел ее кто-то из твоих зрителей. Куда он мог ее увести? С собой по улице водить не будешь и в карман не спрячешь. Значит, увели ее в квартиру, да в такую, где днем взрослых не бывает. Таких квартир ты мне назвал три. В одной девчонки живут, я ее отбросил. Не будут девочки таким делом заниматься, А в остальные две я послал своего паренька. Он в одну зашел, ничего подозрительного не обнаружил. А у Ромкиной постоял, послушал, как там воюют, и позвонил мне. Мы и поехали. Не «вдруг» значит, а так и должно было быть. – Виктор взглянул на часы и заторопился: – Прощай. Я трамвай догоню, у меня сегодня еще дел полные руки.

Он стиснул плечо Шурика и уже на бегу крикнул:

– В воскресенье на стадион приходи!

Шурик долго смотрел ему вслед, и никогда еще так сильно не хотелось ему стать во всем похожим на дядю Витю.

Глава IV
В СТАРОМ ДОМЕ

1

Виктор не спешил сделать Шурика своим помощником. Он уклонялся от разговоров о своей работе и беседовал только о прочитанных книгах, о футболе, шахматах. Он стал еще придирчивее и устраивал Шурику настоящие допросы:

– Как провел день?.. Точнее. Куда ушло время четырех часов до восьми?.. Что узнал нового?.. Чем помог матери?

Заканчивался такой допрос кислой гримасой и суровым приговором:

– Плохо! То есть так коряво, что уж дальше некуда. Шестнадцать часов был на ногах. Шестнадцать часов! И никакого толку. Ходил, глазел, болтал… Так, друг, только купчихи в старину время убивали – сидели, болтали, зевали и чай дули. Каждый день – это как ступенька на лестнице. Если ты ничего путного за день не сделал, значит, протоптался на вчерашней ступеньке и отстал. А если прочел хорошую книгу, или прыгнул через планку на сантиметр выше, или сработал что-нибудь дельное, значит, ступеньку перешагнул, стал чуть-чуть умнее, крепче… Из таких ступенек вся жизнь складывается. Протоптался на одной, потом на другой, глядишь, и очутился в обозе.

– Дядя Витя, – оправдывался Шурик, – так я ведь хочу делом заняться, а вы не даете. Сами с преступниками боретесь, а мне – книжки читай…

– Опять двадцать пять! Или ты глухой, или вправду ничего не понимаешь. Я ж тебе объяснял: рано тебе с преступниками бороться. Помнишь, как ты в девять лет в Заполярье собрался? Это одно и то же. Вырастешь таким, как мы договорились – грамотным, закаленным, – возьму в свой отдел.

Только год спустя посчастливилось Шурику выступить в роли помощника Виктора. Да и то случай помог.

Последние дни каникул были такими солнечными и теплыми, что казалось, будто осень далеко за горами.

Солнце, висевшее в этот час над корабликом Адмиралтейского шпиля, затопило светом обе стороны Невского проспекта и заставило щуриться всех, кто двигался ему навстречу: водителей трамваев, шоферов, Пешеходов. Поэтому Шурик не сразу узнал поравнявшегося с ним и задевшего его плечом Виктора.

Как всегда, словно вспоминая что-то смешное, Виктор чуть заметно улыбался, и его круглые карие глаза вопросительно уставились на Шурика:

– Куда собрался?

– Да никуда… Хотел тетрадей прикупить, карандашей…

Виктор помедлил, еще шире улыбнулся своим мыслям и сказал:

– Пойдем, проводи.

Они повернули к Старо-Невскому. Шурик вопросов не задавал. Он и так был счастлив. Виктор зря по улицам не ходит. Наверно, занят каким-нибудь делом. И то, что он сразу же не распрощался с Шуриком, было хорошим признаком. Кто знает?.. Шурик боялся лишним словом выдать появившуюся надежду и заговорил о кинофильме, виденном накануне.

Виктор слушал внимательно и неожиданно спросил:

– Ты когда-нибудь в Александро-Невской лавре бывал?

– А чего там делать? – удивился Шурик.

– Делать там нечего, а видеть нужно. Какой же ты ленинградец, если своего города не знаешь?

– Я знаю, – обиделся Шурик.

– Где какое кино, это ты знаешь, а о том, где Суворов и Ломоносов похоронены, понятия не имеешь.

– А разве?..

– Вот тебе и разве!.. Лавра – место историческое, по приказу Петра выстроена… Ладно уж, пойдем покажу.

Они пересекли площадь, и за старинными воротами перед Шуриком открылся незнакомый ему город с красивыми зданиями, улицами и тенистыми садами. Город имел даже свою речку – узенькую, сонную, с крутым зеленым бережком.

Тенистые сады оказались кладбищами. Осененные ласковой тишиной шелестящей листвы, здесь теснились кресты, памятники, склепы. Они были такими же старыми, как и деревья, протянувшие над ними длинные, толстые ветки. Некоторые надгробные плиты лежали вровень с землей, и сквозь начертанные на них буквы пробивались зеленые травинки.

Виктор называл имена знаменитых ученых, писателей, композиторов – десятки имен, знакомых Шурику по школьным урокам и книгам.

– Вот видишь, – говорил Виктор тихим, словно задумчивым голосом, показывая на позеленевший памятник, изъеденный глубокими оспинами, – даже камень не выдерживает атаки годов, а память о великих людях живет и не тускнеет… Без следа уходит только тот, кто без смысла и толку прожил жизнь. А кто потрудился для народа, тот бессмертен. Такими людьми все гордятся… И ты гордись, тем более, ты их земляк, наследник, можно сказать…

Шурик шагал рядом присмиревший и взволнованный. Теплым огоньком зажглось у него желание сделать что-нибудь такое, чтобы люди долго и с благодарностью вспоминали его имя.

Они уже покинули некрополь и шли по улице, прорезавшей всю лавру. Здесь по-прежнему жарко светило солнце. В сонной речушке шумно плескались ребята. Громко переговаривались шедшие навстречу женщины.

Виктор посмотрел на часы и вдруг спросил:

– Ты привидений не боишься?

– Кого?!

– Привидений… Что так смотришь? Не видал, что ли, никогда?

– Шутите, дядя Витя.

– Какие уж тут шутки. Я серьезно спрашиваю. Если боишься, то иди домой, нам не по пути.

– Не пойму, о чем вы говорите, – с горечью признался Шурик. Он решил, что Виктор хочет от него отделаться и потому задает нелепые вопросы.

– Ну и бестолков же ты, – осерчал Виктор. – Ты что, ни разу такого слова не слыхал: «привидения»?

– Слышал. Так это ж в сказках… Их же не бывает…

– Не бывает, – усмехнулся Виктор – Сам знаю, что не бывает… А тут вот появились.

– Где? – с живым интересом спросил Шурик.

– Говоришь, что не бывает, а сам спрашиваешь «где»? Значит, поверил?

– Так вы же говорите…

– Мало что я говорю… Ты, если твердо знаешь, что никакой чертовщины на свете не бывает, так уж никому не верь, кто бы ни говорил.

Озадаченный Шурик молчал.

У выхода на Обводный канал Виктор остановился. Его внимание привлек старый двухэтажный дом монастырской постройки. Окна первого этажа были защищены решетками из толстых железных прутьев. Перед домом желтела полукруглая площадка, окаймленная густыми кустами сирени. Слева за кустами виднелись кресты еще одного, видимо, совсем заброшенного кладбища.

Виктор перевел глаза на Шурика и, лукаво подмигнув, бросил загадочную фразу:

– Вот здесь они и завелись.

Еще раз оглядев дом со всех сторон, он добавил:

– Подожди, я сейчас.

Виктор вошел в подъезд старого дома, а Шурик остался на площадке один. Он с опаской посмотрел на кусты, на решетки, и они показались ему мрачными, неприветливыми. Но, вспомнив насмешливую улыбку Виктора, Шурик приободрился и ловко поддал ногой подвернувшийся круглый камешек.

Вернулся Виктор в сопровождении какого-то низенького человека с круглой лысой головой и мягкими складками на широком лице. Он так мелко перебирал короткими ножками, как будто они были спутаны веревкой.

– Вот здесь мы и присядем, Николай Иванович, – сказал Виктор, останавливаясь у скамейки, врытой в землю среди кустов, – и вы расскажете.

Николай Иванович посмотрел на Шурика с таким видом, как будто спрашивал: «А тебе чего?» Но Виктор успокоил его:

– Это со мной, пусть послушает.

Николай Иванович сел, вытер платком морщинистую, зажатую галстуком шею и улыбнулся одной щекой.

– Такая история, доложу я вам, что и рассказывать стыдно… Если бы не крайняя нужда, никогда не потревожил бы вас.

– А вы не стесняйтесь, – усмехнулся Виктор. – Рассказывайте с самого начала.

– У нас, как вам известно, здесь нечто вроде подсобного помещения. В главном здании библиотеки тесновато, вот мы сюда и свезли довольно много книг, журналов, газет, главным образом дубликатов, не имеющих широкого хождения. Редких изданий разумеется, здесь не держим, но храним все в порядке, по всем правилам… Штат у нас невелик, четыре старушки. Они и уборщицы, и сторожа… Ну и я в качестве заведующего хранилищем. По ночам у нас дежурства, по очереди, через три дня на четвертый одна из женщин остается, сидит в вестибюле и вяжет… Вот, собственно, и вся, так сказать, предыстория.

Николай Иванович вытер голову платком и задумчиво развернул его на растопыренных пальцах, будто собираясь сушить.

– Так мы и жили без особых забот, пока не началась эта, уму непостижимая, катавасия… На прошлой неделе, во вторник это было, прихожу я сюда утром и застаю своих старушек в страшном смятении. Обступили меня, крестятся и такое несут, что, признаться, я подумал – не коллективное ли это умопомешательство. Дежурила в ту ночь Анфиса Тихоновна, или тетя Фиса, как ее тут все зовут. С нее-то все и началось. «Не буду, – говорит, – у вас служить, давайте расчет». И остальные в один голос: «И нас рассчитывайте, уйдем отсюда». Я смотрю на них и ничего не понимаю.

«Господь, – говорю, – с вами, Анфиса Тихоновна. C чего вдруг? Расскажите хоть, что случилось». – «А то и случилось, – отвечает, – что нечистое это место, привидения сюды ходют». – «Какие привидения?» – «Обыкновенные, – с кладбища, – упокойники!» Я, разумеется, смеюсь.

«Бросьте, – говорю, – как вам не стыдно», – одним словом, выкладываю все, что в таких случаях полагается. А тетя Фиса все больше расходится и в подробностях описывает, как ночью подходили к дому привидения, выли, скрежетали и лезли в окно. Ну, думаю, согрешила старушка, приняла перед дежурством рюмочку прозрачного вина, и приснилось ей. Рассердился и говорю: «Ступайте, Анфиса Тихоновна, проспитесь, завтра поговорим». Прикусила она губы и Ушла. Пока день тянулся, я проводил среди своих помощниц просветительную работу и, казалось, убедил. Но как подошло дело к вечеру, Марья Власьевна, чья очередь была на дежурство оставаться, категорически заявляет: «Не буду. Что хотите делайте, не буду. Мне своя душа дороже». И так я ее уламывал и этак, – ничего и слушать не хочет. Пришлось пойти на крайнюю меру.

«Прекрасно, – говорю, – я сам с вами останусь. Специально останусь, чтобы доказать вам всю нелепость суеверия». Марья Власьевна – женщина рыхлая, думает медленно, но перечить не стала. «Так-то лучше, отвечает, с вами я согласная…» Позвонил я домой, чтобы не беспокоились, и стали мы дежурить. Сам я на себя злюсь за мягкотелость, проклинаю тетю Фису, а Марья Власьевна сидит себе в конторке, чулок вяжет и все к чему-то прислушивается.

Николай Иванович провел пухлой рукой сначала по мягкому лицу, словно обмыв его водой, и понизил голос:

– Было часов около одиннадцати… Только я углубился в одну старую книгу, вдруг слышу, будто кто по стене железными когтями скребет. Гулко так… И сразу же, то ли из-за двери, то ли за окном, раздался протяжный вопль, знаете, на одной ноте «у-у-у»… Вижу, Марья Власьевна моя обмерла, – вязанье укатилось, голова набок. Бросился я за водой, попрыскал на нее, а вой все не затихает, – прямо всю душу переворачивает. Объяснять мне вам нечего, люди мы интеллигентные, никаким этим сказкам не верим, но должен сознаться, что почувствовал я себя неважно. Решил выйти во двор. Подхожу к дверям, а там…

Николай Иванович опять рукой лицо обмыл и как-то виновато улыбнулся:

– Видите вы эту дверь? Стекла большие, до верха и взрослому человеку не дотянуться… А тут вижу – поднялось что-то белое под самую притолоку и пляшет передо мной. Ни лица, ни шеи… Только два огонька вместо глаз на черном фоне, и все… Я отпрянул к окну, и там такая же картина. Такое же белое, безликое, колеблется, как белье на ветру, и воет: «у-у-у!» Потом еще чем-то по стеклу провело, знаете, как ножом по тарелке, только раз в десять сильнее. В общем, я вам должен сказать – такой спектакль, что и вспоминать противно.

У Шурика озябли спина и кожа на голове. Ему все время хотелось обернуться – казалось, кто-то пляшет за спиной.

– Не помню, – продолжал Николай Иванович, – как я добрался до нашей конторки, схватился за телефон и звоню в наше отделение милиции. Слышу голос дежурного и молчу, не знаю, что говорить. Глупейшее, понимаете ли, положение.

«Пришлите, – говорю, – милиционера, у нас тут черт знает что делается». – «Что значит черт знает что?» – удивился дежурный. «Какие-то привидения хулиганят», – говорю и сам себя чувствую немного не в своем уме. Дежурный переспросил: «Кто это говорит?» Опять называю себя и рассказываю про белые фигуры, про вой и скрежет. Дежурный послушал, послушал и оборвал меня: «Вы, дорогой товарищ, если выпили, то ложитесь спать и не беспокойте зря милицию».

И повесил трубку. И я повесил. Прислушиваюсь – тихо. Подхожу к окну – никого. Вышел во двор – тишина. Вдали фонари мерцают… Где-то девушка смеется… Если бы не рассказ тети Фисы и не Марья Власьевна, все еще дрожащая от страха, я бы подумал, что это все мне приснилось. В общем, кой-как дождался утра и прямым ходом к начальнику отделения милиции. Рассказываю ему все точно, как вам. Вижу, хотя и не смеется, но и не верит ни единому слову. Однако все записал и пообещал прислать сотрудника.

Действительно, пришел товарищ, поговорил с тетей Фисой, с Марьей Власьевной, покачал головой, посмеялся, осмотрел двери, окна и ушел. А у меня нерешенный вопрос: кто останется на очередное дежурство? Старушки мои совсем оробели, да и у меня агитаторский пыл поубавился… Удалось мне уговорить начальника отделения прислать на ночь милиционера. Под его охраной согласилась дежурить одна из женщин.

Милиционер пришел и спокойнейшим образом проспал до утра. И никакого воя не было, никаких призраков. На следующий день уже без него дежурили, и опять все спокойно было. Ну, думаю, кончились все треволнения. Как вдруг позавчера опять началось, да еще как!

Николай Иванович так неожиданно сорвался со скамейки, что Шурик вздрогнул и чуть не упал. Виктор тоже поднялся. Они подошли к окну, обнесенному толстой решеткой, и Николай Иванович протянул к нему руку:

– Видите вот эту форточку? Она открывается изнутри, снаружи не открыть. И представьте себе, что именно через нее эти проклятые привидения стали книжки таскать!

Виктор заметно оживился и выразил на своем лице крайнее удивление.

– Как же так? – воскликнул он.

– Вот и я вас спрашиваю: как же так? Как могло оно забраться в книгохранилище, когда двери и окна наглухо закрываются? Предположим даже, что форточку забыли закрыть, все равно, через эту решетку только кошка проберется.

– И много они книг унесли?

– Не успели, к счастью. Им помешали. Как раз проходили мимо парни с мельничного комбината, у них какое-то собрание было, услышали вой, увидели белые фигуры и кинулись сюда. Привидения как сквозь землю провалились. А здесь, под открытой форточкой, нашли на земле книгу, точнее, переплетенный комплект журнала. Выбросить-то его выбросили, а унести не успели.

– Ну а внутри вы искали? Тот, что форточку открывал, должен ведь был остаться.

– Весь дом обшарили, – никого… Меня по телефону подняли, приехал, искал – никаких следов.

– Так, – протянул Виктор. – А книга эта ценная?

– Нет, макулатура, дореволюционный журнал, но от этого не легче, библиотечная!

– А кто дежурил в эту ночь?

– Опять же бедная тетя Фиса. К счастью, не одна. Хорошо, догадалась она взять с собой внука Сережу, – смелый такой паренек, любознательный. Без него она бы, наверно, и не пережила этой ночи… Туг уж я встревожился не на шутку. Одно дело, когда перед окнами пляшут, а другое – когда за книги берутся. Доложил я обо всем своему начальству, а оно уже, видимо, сообщило вам, в управление милиции… Помогите нам.

Когда Николай Иванович обратился с этой мольбой к Виктору, вид у него был такой растерянный, что Шурику стало жаль его.

– А можно мне эту тетю Фису повидать? – спросил Виктор.

– Пожалуйста. Она уже оправилась, сегодня работает.

– Только вот что, Николай Иванович, ни одной живой душе не говорите, что мы из милиции. Будут спрашивать, скажите, что из газеты, корреспонденты.

– Разумеется! – замахал руками Николай Иванович. – Никому! Понимаю.

Они вошли в подъезд и оказались в просторном вестибюле, из которого лестница вела во второй этаж, справа и слева были двери во внутренние помещения книгохранилища. В больших комнатах с высокими потолками стояли стеллажи с книгами. Их было так ноге, что между ними оставались только узкие проходы.

– Вот здесь, – показывал Николай Иванович, – через эту форточку и улетела книга.

– Можно ее посмотреть? – спросил Виктор. Николай Иванович подал ему тяжелый том в картонном переплете. Виктор с любопытством перелистал его. Шурик тоже заглянул и увидел ярко раскрашенные обложки журнала с интересными рисунками. Виктор захлопнул книгу и передал ее Николаю Иванову.

– Ясно, – сказал он. – Познакомьте нас с тетей Фисой.

2

В маленькой конторке, приткнувшейся в вестибюле под лестницей, перед Виктором и Шуриком сидела худенькая старушка с маленьким сморщенным лицом, похожим на сушеную грушу. Но светлые ее глазки под седыми бровями смотрели живо, со строгостью.

– Мы из газеты, Анфиса Тихоновна, – представился Виктор. – Хотим услышать от вас, как тут все было в ту ночь.

– Чего уж тут переговаривать, – отмахнулась сухонькой ручкой тетя Фиса. – Об таких чудесах и вспоминать радости мало.

– А вы все-таки расскажите, Анфиса Тихоновна, – мягко повторил Виктор. – Мы этих хулиганов газете пропечатаем, они и не полезут больше.

– Каких еще хулиганов? – насторожилась старушка.

– Тех, что тут перед окнами пляшут и людей пугают.

Тетя Фиса даже перекрестилась то ли со страху, то ли от гнева:

– Да ты что говоришь-то? Про кого брешешь? Нечто хулиганы тут? – И чуть слышно, будто одному Виктору доверяя страшную тайну, добавила: – Упокойник ходит-воет, вот кто.

– Какой же это покойник, бабушка? – заинтересованно прошептал Виктор.

– Обыкновенный… с Лазаревского, – кивнула старушка в сторону кладбища. – И с погоста бывают гости…

– Да что вы говорите? – ужаснулся Виктор. – Расскажите подробней, уважаемая Анфиса Тихоновна.

Тетя Фиса неторопливо вытерла двумя пальцами уголки сморщенных губ:

– Было это еще при крепостной жизни. Существовал в Тамбовской губернии помещик, не к ночи будь помянуто его прозвище. Земли у него было, лесов всяких – год ходи, не обойдешь. И таким уж зверем тог помещик уродился, лютей лютого. Мало ему было зайцев, лис да волков, так завел моду крестьянских детишек собаками травить. А собаки у него с годовалых телят ростом и зубов полон рот, что у того кита. И сколько он людей погубил – не счесть…

– Так он что ж, из Тамбова сюда ходит? – не выдержал Виктор.

– А ты слушай да помалкивай, – сурово глянула на него тетя Фиса. – Слушай уж, коли разговорил… Жил тот помещик собакой, а околел псом – деньгами подавился.

– То есть как? – изумился Виктор, но тут же зажал себе рот.

– Деньгами, говорю, подавился. От жадности. Не желал, чтоб после него капитал сродственникам остался. И стал он деньги с кашей есть.

– С кашей?! – вырвалось у Шурика.

– С ею… Уж не знаю, с гречей ли, с перловкой ли, а ел. Настрижет в чашку сотенные билеты, маслом заправит и жрет. На последней, говорят, тыще подавился.

Тетя Фиса помолчала, как бы давая время прочувствовать всю справедливость возмездия, и проделала:

– А прежде чем помереть, наказал он, чтоб схоронили его в самой Петербургской лавре, на Лазаревском кладбище, чтоб, значит, промеж праведников ежать. Черта, который за его душой прискачет, думал со следа сбить. И все остальные деньги в лавру отписал, чтоб, значит, уважили его просьбу. А время известно какое было – за деньги от чего хочешь откупишься… Привезли, схоронили. Ан не тут-то было. Праведные люди, что на Лазаревском, не приняли его свою компанию. «Изыди!» – говорят. Не дают покою. Вот он и ходит…

– Чего ж он сейчас заходил? – засомневался Виктор. – Век лежал, не ходил, а тут вдруг…

– И раньше ходил, и нынче ходит. Только место сменил.

– А почему он к этому дому привязался?

– Да уж зря ходить не будет, допекли, значит.