Текст книги "Автобиография"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Далее следует Нью-Йоркская диктовка, начавшаяся 9 января 1906 года

Памятка для будущих редакторов и издателей этой «Автобиографии»

Я буду щедро уснащать эту автобиографию газетными вырезками. Если я не копирую их в текст, это означает, что я не делаю их частью автобиографии – по крайней мере ранних ее редакций. Я вставляю их, следуя теории, что если они не будут интересны в ранних редакциях, то настанет время, когда будет недурно вставить их по той причине, что возраст сделает их интересными, хотя в свежем виде им могло не хватать этого качества.

9 января 1906 года

Чем больше я думаю об этом проекте, тем менее осуществимым он мне представляется. Трудности его осуществления постоянно нарастают. К примеру, идея набросать серию последовательных событий, которые произошли со мной или которые я воображаю, что произошли, – я вижу, что это для меня невозможно. Единственно для меня возможное – это говорить о том, что приходит мне в голову в данный момент: быть может, что-то из середины моей жизни или то, что произошло всего несколько месяцев назад.

А в вашем случае, если вы намерены собрать из этой массы эпизодов краткую биографию, что ж, вам придется прочесть все полностью и отобрать определенный материал – систематизируйте свои записи, а затем напишите биографию. Эту биографию придется мерить массой моей автобиографии. Вы издадите это при моей жизни? Таков ваш замысел? (Имея в виду книгу мистера Пейна.)

Мистер Пейн сказал: «Время публикации можно определить позднее».

Мистер Клеменс. Да, это так, а что вы думаете в отношении объема?

Мистер Пейн. Автобиография не должна превышать ста тысяч слов. Если бы она разрослась и была очень интересной, тогда объем мог бы достичь ста двадцати тысяч.

Мистер Клеменс. Я бы сделал обычный объем – восемьдесят тысяч с привилегией в двадцать тысяч.

Моя цель расширить эти автобиографические записки до шестисот тысяч слов, а возможно, и больше. Но это займет долгое время – долгое время.

Мистер Пейн. Записи, которые мы здесь делаем, будут вам величайшим подспорьем в написании автобиографии.

Мистер Клеменс. Моя идея такова: я пишу автобиографию. Когда эта автобиография будет закончена – или перед тем как будет закончена, но не позже, – вы забираете рукопись, и мы можем договориться, сколько взять из нее для биографии в восемьдесят или сто тысяч слов, и таким вот манером мы с этим сладим. Но это не воскресная прогулка – это долгое путешествие. Поэтому моя идея состоит в том, что я делаю автобиографию, что я владею рукописью, что я плачу за это и что в конце, в должное время, вы начинаете набирать из этой рукописи вашу биографию.

Мистер Пейн. У вас уже наготове изрядный объем этого раннего материала. Предположим, что пока вы пишете эту автобиографию, вы время от времени передаете куски из нее в мои руки, так чтобы я мог начать подготавливать свои комментарии и материал для другой книги.

Мистер Клеменс. Это можно устроить. Предполагая, что мы будем беседовать здесь в течение часа или двух пять дней в неделю – или несколько дней в неделю, как получится, – сколько тысяч лет понадобится, чтобы собрать шестьсот тысяч слов? Давайте тогда исходить из этой идеи, приступим и через несколько дней посмотрим, сработает ли это.

Теперь давайте договоримся о цене – скажем, будет столько-то тысяч слов. Вы ведь так назначаете цену, не правда ли? (По доллару в час за диктовку и по пять центов на сотню слов за выписки.) Мы попробуем – посмотрим, получится это скучно или интересно или же это так нам надоест, что мы захотим совершить самоубийство. Мне страшно не хочется приступать. Мне страшно не хочется начинать, но я воображаю, что, если вы будете присутствовать здесь, со мной, и время от времени вносить предложения, мы сможем сделать так, чтобы дело пошло, а не тянулось кое-как.

9 января 1906 года

Так, дайте подумать, было что-то, о чем я хотел рассказать, – и я полагал, что оно задержится у меня в голове. Знаю, о чем – о «золотом дне», о большой Бонанзе в Неваде. Хочу вычитать из экономических колонок газеты «Нью-Йорк таймс» за вчерашний или позавчерашний день, что конкретно было началом великой Бонанзы в Неваде, – и эти подробности представляются мне верными, а именно: что в Неваде в течение 1871 года Джон Маккей и Фэар[75] 75
  Маккей и Фэар – американские промышленники, открывшие в окрестностях Виргиния-Сити золотую жилу, названную «Великая Бонанза».


[Закрыть] приобрели контроль над рудниками «Консолидейтед Виргиния майн» за двадцать шесть тысяч долларов; что в 1873 году, два года спустя, его сто восемь тысяч акций продавались по сорок пять долларов за акцию и что именно в то время Фэар открыл знаменитое месторождение серебряной руды великой Бонанзы. Также, согласно этим статистическим данным, в ноябре семьдесят четвертого акции выросли до ста пятнадцати, а в следующем месяце вдруг подскочили до шестисот десяти, а в следующем месяце, январе семьдесят пятого, достигли отметки семьсот долларов. Акции шахты-компаньона «Калифорния» поднялись за четыре месяца от тридцати семи до семисот восьмидесяти долларов – собственность, которая в 1869 году оценивалась на Горнопромышленной бирже в сорок тысяч долларов, через шесть лет котировалась в сто шестьдесят миллионов долларов. Думаю, эти данные верны. Эта великая Бонанза занимает довольно выдающееся место в моей памяти по той причине, что я знал связанных с ней людей. Например, я очень хорошо знал Джона Маккея – это было, пожалуй, где-то в 1862, 1863 и 1864-м. Я не помню, чем он занимался, когда я в 1862 году приехал в Виргинию с умирающих от голода так называемых рудников Эсмеральды, которые состояли в те дни всего лишь из серебросодержащего кварца – массы кварца и очень небольшого содержания серебра, – и для меня было счастливым событием, когда меня призвали на три месяца в Виргиния-Сити, побыть редактором местной газеты «Энтерпрайз», пока мистер Уильям Х. Райт ездил на восток, в Айову, чтобы навестить семью, которую не видел несколько лет. Я занял должность местного редактора с радостью, потому что к ней прилагалось жалованье сорок долларов в неделю, рассудив, что это на тридцать девять долларов больше, чем я стоил, а я всегда мечтал о должности, которая оплачивалась бы обратно пропорционально вложенному труду. Я занял этот пост с удовольствием, но работа оказалась трудной. Мне полагалось каждый день заполнять одну колонку нонпарелью и, кроме того, столько, сколько я смогу занести на бумагу, прежде чем бумага в два часа отправится в печать. Через несколько месяцев я повстречался с Джоном Маккеем, с которым уже был хорошо знаком некоторое время. Он ранее основал брокерскую контору на Си-стрит, в новом каркасном доме, и она была довольно-таки шикарна для того времени и места, потому что на полу там имелся кусок ковра и два стула вместо ящика из-под свечей. Я завидовал Маккею, который прежде не был в таких, очень уж благоприятных, условиях, и предложил ему поменяться местами – забрать его бизнес и отдать ему свой, – и он спросил, сколько стоит мой. Я сказал: «Сорок долларов в неделю». Он ответил: «Я никогда никого не облапошивал в своей жизни и не хочу начинать с вас. Мой бизнес не стоит сорока долларов в неделю. Оставайтесь на своем месте, а я буду стараться выжимать средства к существованию из своего».

Я покинул Неваду в 1864 году, дабы избежать тюремного срока (в другой главе мне придется это пояснить), так что все это происходило, как видим, всего лишь за десять лет до того, как Джон Маккей стал вдруг первым из стомиллионщиков. Очевидно, его процветание началось в 1871 году – именно тогда было сделано то открытие. Я знаю, как оно было сделано. Я помню те детали, потому что они дошли до меня через всю страну, когда я уже жил в Хартфорде. Имелся туннель, тысяча семьсот футов длиной, который уходил от горного склона вглубь и на большой глубине проходил под какой-то частью Виргиния-Сити. Он стремился к рудной жиле, которая никак не обнаруживалась, и я думаю, что ее поиски были надолго заброшены. Так вот, шаря в этом заброшенном туннеле, мистер Фэар (впоследствии сенатор США и мультимиллионер) наткнулся на тело богатой рудной жилы – так гласит предание – и вернулся доложить о своей находке Джону Маккею. Они обследовали это сокровище и обнаружили, что там его огромные залежи. Они, как положено, провели геологическую разведку и удостоверились в размерах месторождения и в его чрезвычайном богатстве. Они подумали, что это так называемая «рудная труба», принадлежащая, вероятно, шахте «Калифорния», которая находилась на склоне горы и имела заброшенный ствол – а может быть, шахте «Виргиния», которая в ту пору не эксплуатировалась, – никого совершенно не заботила «Виргиния», пустая шахта. Установили, что это рудное тело действительно относилось к руднику «Калифорния» и посредством какого-то фокуса природы было сдвинуто вниз по склону горы. Они пригласили О’Брайена – который был специалистом по серебру в Сан-Франциско, – чтобы тот приехал как капиталист, и выкупили контрольный пакет акций в отозванных исках, получив его за ту самую сумму, двадцать шесть тысяч долларов, а шестью годами позже стоимость возросла до ста шестидесяти миллионов.

Как я уже сказал, меня там не было: я уже в течение шести, семи или восьми лет находился здесь, на востоке, – но мои знакомые интересовались. Джон П. Джоунс, который впоследствии ушел в отставку с поста сенатора США, проведя на этой должности непрерывно лет тридцать, жил тогда в Сан-Франциско. Он был очень привязан к двум моим старинным друзьям – Джозефу Т. Гудману и Денису Маккарти. Они были собственниками той газеты, в которой я служил – «Виргиния-Сити энтерпрайз», – и очень преуспевали в этой роли. Они были молодыми типографскими рабочими, которые в 1858 году набирали тексты в Сан-Франциско, и поехали через всю Сьерру[76] 76
  Сьерра – горная система Сьерра-Невада, хребет в западном поясе Кордильер, проходящий почти через всю восточную часть штата Калифорния.


[Закрыть], когда услышали об открытии залежей серебра в этом неизвестном регионе Невады, чтобы сделать карьеру. Когда они прибыли в этот убогий маленький лагерь, Виргиния-Сити, у них не было денег, чтобы делать карьеру. У них были только молодость, энергия и надежда. Они обнаружили там некоего Уильямса (по прозвищу Жеребец Уильямс); он выпускал еженедельную газету, и у него был один наборщик, который компоновал газету и отпечатывал на ручном печатном станке при содействии Уильямса и китайца. Все они жили в одной комнате – готовили там, спали, работали и сеяли разумное с помощью этой своей газеты. Ну так вот, Уильямс имел долг в четырнадцать долларов. Он не видел никакой возможности разделаться с ним при помощи своей газеты, поэтому продал газету Денису Маккарти и Гудману за двести долларов на условиях, что они возьмут на себя его долг в четырнадцать долларов, а также заплатят эти самые двести долларов, – в этой жизни или в следующей, на этот счет у них не было определенной договоренности. Но по мере того как Виргиния-Сити развивался и были открыты новые рудники, туда начали стекаться новые люди, и стали поговаривать об игорном доме для игры в фараон, и о церкви, и обо всем том, что входит в понятие пограничного христианского города. Началось грандиозное процветание, и Гудман с Денисом пожинали его плоды. Их собственное преуспеяние было так велико, что они выстроили трехэтажное кирпичное здание, которое явилось замечательной вещью для того городишки, а их бизнес вырос так мощно, что они частенько высаживали одиннадцать колонок новых рекламных объявлений в день на наборную доску и оставляли их там поспать, отдохнуть и наплодить прибыль. Когда какой-нибудь человек возражал, не находя в газете своего объявления, они говорили: «Мы делаем все, что в наших силах». Время от времени объявления появлялись, но наборная доска заколачивала монету неизменно. Однако через некоторое время Территория Невада была преобразована в штат, дабы предоставить должности тем людям, которые в них нуждались, и постепенно газета вместо выплаты тем парням от двадцати до сорока тысяч долларов в год перестала выплачивать что-либо вообще. Я полагаю, они были рады от нее избавиться – и, возможно даже, на старых условиях, – сплавив какому-нибудь рабочему, который был бы готов принять на себя старое долговое обязательство в четырнадцать долларов и уплатить его, когда сможет.

Эти ребята уехали в Сан-Франциско и опять организовали типографию. Они были восхитительные ребята, всегда готовые хорошо провести время, и это означало, что их деньги получал кто угодно, кроме них самих. А прямо перед тем как была открыта Бонанза, сюда, на восток, приехал Джо Гудман – откуда-то, где он, полагаю, пытался делать бизнес, или добывать средства к существованию, или еще что, – и он занял у меня триста долларов, чтобы выехать в Сан-Франциско. Насколько я помню, у него не было совсем никаких перспектив на будущее, но он считал, что с большей вероятностью найдет их там, среди старых друзей, и потому поехал в Сан-Франциско. Он прибыл туда как раз вовремя, чтобы познакомиться с Джоунсом (тем самым будущим сенатором США), очаровательным человеком. Джоунс подружился с Гудманом и сообщил в частном порядке: «В Неваде сделано великое открытие, и я там свой человек». Денис работал там наборщиком в одной из контор. Он был женат и строил деревянный дом стоимостью тысяча восемьсот долларов, выплатив уже часть и строя его на взносы из своей зарплаты. И Джоунс сказал: «Я намерен негласно ввести вас с Денисом в большую Бонанзу. Я туда вхож, я буду начеку, и мы вложим туда эти деньги в качестве гарантийного задатка. Так вот, когда я скажу, что пора продавать, надо будет непременно продавать». Итак, он внес двадцатипроцентный гарантийный задаток за этих двух ребят – и именно тогда, видимо, произошел тот резкий подъем курсов акций, которые одним махом взметнулись на огромную высоту. По словам Джо Гудмана, когда это произошло, Джоунс сказал им с Денисом: «Ну а теперь продавайте. Вы можете выйти с прибылью в шестьсот тысяч долларов каждый, и этого достаточно. Продавайте». «Нет, – возразил Джо. – Они еще поднимутся».

Джоунс возразил: «Я знаю всю подноготную, а не вы. Продавайте».

Жена Джо заклинала его продавать, он ни в какую не соглашался. Семья Дениса тоже умоляла его продавать. Денис продавать не стал. И так продолжалось две недели. Всякий раз, как акции взлетали, Джоунс пытался убедить парней продавать. Они не слушали, говоря: «Они еще поднимутся». Когда он сказал: «Продавайте, пока цена девятьсот тысяч долларов», – они ответили: «Нет, они дойдут до миллиона».

После чего акции стали очень быстро падать. Через некоторое время Джо продал и извлек шестьсот тысяч долларов наличными. Денис ждал свой миллион, но в результате не получил ни цента. Его доля была продана за бесценок – так что он оказался ни с чем и был вынужден снова взяться за наборное дело.

Такова история в том виде, как она была рассказана мне много лет назад – кажется, Джо Гудманом, теперь уже точно не помню. Денис в результате умер бедняком – так уже больше и не развернулся.

Джо Гудман немедленно занялся брокерским делом, и шестьсот тысяч долларов послужили хорошим капиталом. Он еще не собирался удаляться от дел. И он прислал мне те самые триста долларов и сказал, что теперь открыл брокерский бизнес и заколачивает кучу денег. Долгое время я больше ничего о нем не слышал, а потом узнал, что он не удовлетворился просто посредничеством, а стал заниматься биржевой спекуляцией на свой страх и риск и потерял все, что имел.

Когда это случилось, Джон Маккей, который всегда был добрым другом неудачливых горемык, ссудил ему четыре тысячи долларов, чтобы тот купил виноградное хозяйство в округе Фресно, и Джо туда уехал. Он ничего не знал о виноградарстве, но они с женой освоили его за очень короткое время. Он освоил его немного лучше, чем другие, и хорошо зарабатывал им себе на жизнь вплоть до 1886 или 1887 года, после чего продал виноградник в несколько раз дороже, чем заплатил за него изначально.

Джо был здесь год назад, и я его видел. Он живет в калифорнийском саду – в Аламеде. До этого приезда на восток он посвятил двенадцать лет своей жизни весьма малообещающему, трудному и неподатливому исследованию, какое когда-либо затевалось со времен Шампольона, ибо он задался целью выяснить, что означают те скульптуры, которые находят в лесах Центральной Америки. И он действительно это выяснил и опубликовал большую книгу, результат своего двенадцатилетнего исследования. В этой книге он дает толкования иероглифов – и его позиция в качестве успешного исследователя в этом сложном деле признана специалистами в Лондоне, Берлине и где-то еще. Но он и сейчас известен не более, чем прежде, – только той группе людей. Его книга была опубликована приблизительно в 1901 году.

Нынешнее сообщение в «Нью-Йорк таймс» гласит, что в результате открытия того месторождения произошла буря спекуляций и что группа рудников вокруг того центра достигла на фондовой бирже стоимости, близкой к четыремстам миллионам. Через полгода стоимость снизилась на три четверти, а к 1880 году, то есть пятью годами позже, стоимость акций «Консолидейтед Виргиния» составляла всего два доллара за штуку, а стоимость акций «Калифорнии» – всего 1,75 доллара, так как Бонанза, по общему признанию, выдохлась.

10 января 1906 года

В ближайшие два или три месяца мне предстоит выступить с несколькими речами, мне также пришлось произнести несколько речей на протяжении двух прошлых месяцев – и внезапно я подумал, что люди, выступающие с речами на тех или иных собраниях, особенно на торжественных обедах, навлекают на себя массу необязательных хлопот в смысле подготовки. Как правило, речь на званом обеде не является важной частью банкетной экипировки по той причине, что, как правило, банкет дается лишь для того, чтобы отметить какое-то сиюминутное событие или оказать честь какому-то почетному гостю, и, стало быть, тут нет ничего особенно важного – я имею в виду, ничего, на чем человеку надлежит чувствовать себя обязанным сосредоточиться, произнося речь, тогда как подлинно важная вещь состоит, пожалуй, в том, что докладчик должен сам быть в достаточной степени интересен, пока выступает, и стараться не утомлять и не раздражать людей, которым не посчастливилось выступать с речами и которые также не имеют счастливой возможности устраниться, когда выступают другие. Поэтому простое милосердие по отношению к таким людям требует от оратора определенной подготовки, вместо того чтобы отправляться абсолютно пустым и чистым как лист бумаги.

Человек, который часто выступает с речами, не может позволить себе уделять много времени их подготовке и скорее всего отправляется в такие места пустой (именно так, как я имею привычку это делать), намереваясь почерпнуть тему выступления от других неподготовленных людей, которые будут выступать перед ним. Таким образом, совершенно очевидно, что, если вы размещены в списке примерно под номером три или ниже, можно уверенно рассчитывать, что кто-то из предыдущих ораторов затронет все необходимые темы. Весьма вероятно, что у вас их наберется больше, чем требуется, так что они могут стать помехой. Вам захочется отозваться на все эти темы, а это, конечно же, вещь опасная. Следует выбрать одну из них – и тут можно ставить сто к одному, что, прежде чем пробудете в роли оратора две минуты, вы пожалеете, что не взялись за другую. Вы отойдете от выбранной темы, почувствовав, что есть другая, лучшая.

На эти мысли меня навело случившееся на днях на званом вечере в клубе «Плэйерс» («Игроки»), где двадцать два человека – мои старинные друзья по клубу – давали обед в мою честь в знак своей радости от того, что снова могут лицезреть меня после трехлетнего отсутствия, обусловленного глупостью правления этого клуба, – правления, которое находилось у власти с самого его основания, и даже если это было не то самое правление, что вначале, то эквивалентно ему, потому что его, должно быть, набирали из той же психиатрической лечебницы, что и предыдущее.

Председательствовал на встрече Брэндер Мэттьюз, открывший заседание непринужденной, спокойной, уместной речью. Затем он пригласил Гилдера, который вышел пустой, вероятно предполагая, что ему удастся заправиться из бака Брэндера. Однако его постигло разочарование. Он с трудом добрался до конца своего выступления и сел, не совсем побежденный, но изрядно потрепанный. Следующим был призван Фрэнк Миллет, живописец. Он продирался сквозь фразы, демонстрируя две вещи: что он готовился, но не смог вспомнить подробности своей заготовки и что его текст был слабым. В его речи главным признаком подготовки было то, что он старался продекламировать два значительных поэтических отрывка – из хорошей поэзии, – но утратил уверенность и плохой декламацией обратил ее в плохую. Должен был выступить кто-то от скульпторов, и это обещал сделать Огастес Сент-Годенс, но в последний момент он не смог прийти и совершенно неподготовленному человеку пришлось встать и произносить речь вместо Сент-Годенса. Этот человек не высказал ничего оригинального или волнующего, и фактически все высказывания были настолько неуверенными, сбивчивыми и вместе с тем заурядными, что, ей-богу, ново и свежо у него прозвучало, когда в конце он сказал, что не ожидал, что его вызовут произносить речь! Я мог бы закончить речь за него, я слышал это так много раз.

У этих людей дело не задалось, потому что они слишком много думали, – я имею в виду Миллета и Гилдера. Все то время, пока выступал Мэттьюз, они старались удержать в голове свои маленькие заготовки, и это помешало им добыть что-то новое и свежее в смысле содержания из того, что говорил Брэндер. Точно так же Миллет все еще думал о собственных заготовках, пока говорил Гилдер, и потому проглядел возможные темы, подкинутые Гилдером. Но поскольку я попросил Мэттьюза поставить меня в конец списка ораторов, то получил все возможные в этом случае преимущества. Ибо я пришел без темы выступления, а эти парни доставили мне массу тем, потому что мой ум не был поглощен попытками упомнить домашние заготовки – их не существовало. Я испортил отчасти речь Брэндера, поскольку его речь была приготовлена с прямым упором на то, чтобы представить меня, гостя этого мероприятия, и ему пришлось вывернуть ее так и эдак и суметь выбраться из нее, что он сделал весьма изящно, пояснив, что его речь несколько кривобока и не с того конца, потому что я попросил поместить себя в конец списка. У меня было вполне достаточно времени, потому что Гилдер доставил мне тему, Брэндер доставил мне тему, Миллет доставил мне тему. Эти темы были свежие, с пылу с жару, и породили то же самое горячее желание ухватиться за них, какое бы они породили в обычном разговоре за столом.

Так вот, я знаю, как создавать застольные речи, потому что много думал над этим. Вот моя схема. Там, где это просто званый обед, чтобы хорошо провести время (вроде того, на котором мне предстоит присутствовать в Вашингтоне двадцать седьмого числа, где общество будет состоять из членов Гридирон-клуба[77] 77
  Гридирон-клуб (основан в 1885 г.) – старейшая и одна из самых престижных журналистских организаций в Вашингтоне.


[Закрыть] – исключительно газетные корреспонденты, я думаю, – с такими гостями, как президент и вице-президент Соединенных Штатов и еще двумя другими), разумеется, это событие, где человек удостаивается права говорить на любую тему, кроме политики и теологии, и даже если его попросят произнести тост, ему не потребуется обращать никакого внимания на тост, а говорить о чем угодно. Итак, идея состоит в следующем: взять газету за тот день или газету за тот вечер и просмотреть заголовки на телеграфной странице – настоящее золотое дно тем и текстов, знаете ли! Я думаю, человек мог бы вытащить из кармана текущую газету и заговорить присутствующих до смерти, прежде чем у него иссякнет материал. Будь это сегодня, у вас была бы тема инцидента с миссис Моррис. И это напоминает мне, насколько малозахватывающим будет инцидент с Моррис через два или три года – может, даже всего через полгода – и тем не менее какое раздражение он вызывает сейчас уже на протяжении пяти дней. Он заставляет осознать такой важный факт, что события жизни – это главным образом маленькие события, а крупными они кажутся, только когда мы находимся от них на близком расстоянии. Мало-помалу они успокаиваются, и мы видим, что одно не отличается от другого. Они все примерно одной и той же небольшой высоты и довольно незначительны. Если вы будете записывать события каждого дня стенографически, как мы это делаем сейчас, с намерением создать из записей автобиографию, потребуется от одного до двух, а то и до четырех часов, чтобы письменно изложить автобиографическую суть одного дня, и результатом будет от пяти до сорока тысяч слов. Это целый том. Теперь послушайте: не следует воображать, что, поскольку потребовался целый вторник для того, чтобы подробно описать автобиографический материал понедельника, в среду будет нечего писать. Нет, в среду придется излагать ровно столько же материала, сколько доставил понедельник, для описания вторника. И это потому, что жизнь не состоит главным образом из фактов и событий. Она состоит главным образом из шквала мыслей, который постоянно проносится у человека в голове. Можно ли записать их с помощью стенографии? Нет. Можно ли записать стенографически какую-либо значительную их долю? Нет. Пятнадцать стенографисток, усердно трудясь, не угнались бы за ними. Именно поэтому полная автобиография никогда не была и не будет написана. Она бы состояла из трехсот шестидесяти пяти двойных томов в год, и, таким образом, если бы я выполнял свой автобиографический долг полностью аж с юных лет, все библиотечные здания на земле не смогли бы вместить результат.

Я спрашиваю себя, как бы выглядел в истории инцидент с миссис Моррис через пятьдесят лет. Примите во внимание такие обстоятельства: здесь у нас еще не успокоился скандал в сфере страхования. Еще вчера и позавчера дискредитированные страховые магнаты-миллионеры не были изгнаны и убраны с глаз долой под проклятия нации, а некоторые из этих Маккерди, Макколлов, Депью, Хайдов и Александеров по-прежнему подвизались на ответственных должностях вроде директоров банков. Кроме того, сегодня внимание всей нации приковано к «Стандард ойл корпорейшн», самой колоссальной из коммерческих сил, существующих на планете. Весь американский мир застыл, затаив дыхание и задаваясь вопросом, выйдет ли «Стандард ойл» из своей миссурийской битвы потрепанной, и если да, то насколько сильно. Также мы видим, как конгресс грозится тщательно проверить комиссию по Панамскому каналу, чтобы понять, что она сделала с пятьюдесятью девятью миллионами, и выяснить, что она предлагает сделать с недавно добавленными одиннадцатью миллионами. На сегодняшней повестке дня имеются еще три или четыре вопроса громадного общественного интереса. А по другую сторону океана мы видим отделение церкви от государства во Франции, угрозу войны между Францией и Германией по марокканскому вопросу, подавленную революцию в России, когда царь и его семейство воров – великих князей – оправляются от долгого страха и начинают жестоко расправляться с остатками революционеров старым российским способом, проверенным на протяжении трех столетий; мы видим Китай, который представляет для нас мрачную и ужасную тайну. Никто не знает, в чем ее суть, но мы спешно перебрасываем с Филиппин в Китай три полка под командованием генерала Фанстона[78] 78
  Фанстон, Фредерик Н. (1865–1917) – генерал армии Соединенных Штатов, наиболее известный своей ролью в испано-американской и филиппино-американской войнах. За боевые действия в последней получил почетную медаль.


[Закрыть] – человека, взявшего в плен Агинальдо[79] 79
  Агинальдо, Эмилио (1869–1964) – филиппинский политический деятель, первый президент Филиппин в 1899–1901 гг. Когда Соединенные Штаты после победы над испанцами решили оккупировать Филиппины, оказал им решительное сопротивление. В 1901 г., после трех лет партизанской войны, был разбит, взят в плен и заявил, что отказывается от борьбы и становится лояльным Соединенным Штатам. Пленение Агинальдо сделало генерала Фанстона национальным героем, хотя его репутация была несколько подмочена, когда стали известны неприглядные детали операции.


[Закрыть] такими методами, которые опозорили бы последнего болтуна, отбывающего наказание в любом исправительном учреждении. Никто, похоже, не знает, в чем состоит китайская загадка, но все как будто считают, что там назревают гигантские потрясения.

Таков расклад в настоящее время. Таковы события, предлагаемые сегодня мировому вниманию. Определенно они достаточно масштабны, чтобы не оставить места для более мелких проблем, и тем не менее возникает инцидент с Моррис и затмевает все остальное. Инцидент с Моррис производит волнение в конгрессе и уже в течение нескольких дней будоражит воображение американской нации и воспламеняет языки возбужденными толками. Эта автобиография не выйдет в свет до моей смерти. Я не знаю, когда это произойдет, и в любом случае не испытываю большого интереса к этому вопросу. Может пройти еще несколько лет, но если это не произойдет в течение ближайших нескольких месяцев, уверен, что к тому времени нация, наткнувшись в моей автобиографии на инцидент с миссис Моррис, будет безуспешно пытаться вспомнить, в чем этот инцидент состоял. Это происшествие, которое сейчас представляется таким значительным, через три или четыре месяца будет казаться таким мелким, что займет место в ряду с неудавшейся русской революцией и прочими упомянутыми важными материями, и никто не будет в состоянии отличить одно от другого на основании разности их величин.

Вот в чем состоит инцидент с Моррис. Некая миссис Моррис, дама культурная, воспитанная, с положением, заявилась в Белый дом и попросила разрешить ей коротко переговорить с президентом Рузвельтом. Мистер Барнс, один из личных секретарей президента, отказался передать ее визитную карточку и сказал, что она не может видеть президента, так как он занят. Она сказала, что подождет. Барнс поинтересовался, по какому вопросу она хочет видеть президента, и она ответила, что некоторое время назад ее мужа уволили с государственной службы и она хочет попросить президента поднять его досье. Барнс, выяснив, что это военное досье, посоветовал ей обратиться к военному министру. Она сказала, что была в военном министерстве, но не смогла получить доступ к министру: испробовала все средства, какие могла придумать, но потерпела неудачу. Тогда жена одного из членов кабинета посоветовала ей попросить о краткой беседе с президентом.

Не вдаваясь в многочисленные подробности, скажу, что Барнс упорно настаивал на том, что она не может видеть президента, и в данных обстоятельствах настойчиво предлагал ей уйти. Она вела себя спокойно, но продолжала настаивать на том, чтобы остаться и увидеться с президентом. Потом произошел этот самый инцидент. По знаку Барнса два несших там дежурство полицейских ринулись вперед, схватили даму и поволокли ее на улицу. Она перепугалась и несколько раз громко вскрикнула. Барнс говорит, что она кричала многократно и своим криком «взбудоражила весь Белый дом», хотя никто так и не вышел узнать, в чем дело. Могло создаться впечатление, что подобное происходит по шесть-семь раз на дню, поскольку не вызвало никакого ажиотажа. Но это было не так. Барнс состоит личным секретарем достаточно долго, так что у него, вероятно, могло разыграться воображение, и это объясняет большую часть воплей, – хотя дама, по ее собственному признанию, все-таки вскрикивала. Женщину выволокли из Белого дома. Она говорит, что, пока ее тащили по мостовой, ее одежда перепачкалась и разодралась на спине в лохмотья. Какой-то негр подхватил ее за лодыжки и таким образом избавил от контакта с поверхностью земли. Таким вот манером, за руки и за ноги, ее переправили в какое-то место – судя по всему, в близлежащий полицейский участок, – и по дороге она теряла кошельки, ключи и еще какие-то предметы, а честные прохожие подбирали их и несли вслед за ней. Барнс объявил ее сумасшедшей. Видимо, полицейский инспектор посчитал это довольно серьезным обвинением, и поскольку он, вероятно, прежде не сталкивался с подобными случаями и не представлял, как следует себя вести, то не позволил, чтобы женщину доставили к ее близким, пока она не внесет пять долларов в его кубышку. Бесспорно, это было сделано, дабы воспрепятствовать ее исчезновению из Соединенных Штатов, тогда как он, возможно, хотел заняться тщательным расследованием этого серьезного обвинения.