Текст книги "Автобиография"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

С тех пор я никогда не имел ничего общего с дуэлями. Я всецело их осуждаю. Я считаю их неразумными и знаю, что они опасны, а также греховны. Теперь, если вдруг какой-то человек бросит мне вызов, я отправлюсь к тому человеку, добродушно и всепрощающе возьму его за руку, поведу в тихое уединенное место и попросту убью. Тем не менее я всегда испытывал огромный интерес к дуэлям других людей. Человек всегда чувствует непреходящий интерес к любому героическому событию, которое вошло в его жизненный опыт.

В 1878 году, четырнадцать лет спустя после моей так и не материализовавшейся дуэли, господа Фурту и Гамбетта[113] 113
  Фурту, Мари-Франсуа-Оскар-Барди (1836–1897) – французский политический деятель; Гамбетта, Леон (1838–1882) – французский политический деятель, премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881–1882 гг. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] дрались на дуэли, которая сделала их обоих героями во Франции и посмешищем во всем остальном мире. Я осенью и зимой того года жил в Мюнхене и так заинтересовался этой забавной трагедией, что написал о ней пространный отчет, и он содержится где-то в одной из моих книг – отчет, в котором присутствовали некоторые неточности, но с точки зрения демонстрации духа той дуэли, думаю, он был правдив и заслуживал доверия. А когда я жил в Вене, тридцать четыре года спустя после моей неудавшейся дуэли, интерес к такого рода событиям был все еще силен, и я нахожу среди моих автобиографических рукописей того времени главу, которую начал, но так и не закончил. Я хотел ее закончить, но держал открытой в надежде, что итальянский посол, мистер Нигра, найдет время снабдить меня полностью всей историей приключений синьора Кавалотти в этой области. Но он был занятым человеком, всегда что-то прерывало его, прежде чем ему удавалось как следует приступить, поэтому моя надежда так никогда и не воплотилась. Ниже представлена эта самая незаконченная глава.

Касательно дуэлей. Это времяпрепровождение является сегодня в Австрии таким же обыденным делом, как и во Франции, но с той разницей, что здесь, в австрийских коронных землях[114] 114
  Австрийские коронные земли – согласно Конституции, Австрия является федеративной республикой только с 1955 г. и состоит из девяти земель.


[Закрыть], дуэль опасна, тогда как во Франции – нет. Здесь это трагедия, во Франции – комедия, здесь это торжественный ритуал, там – баловство; здесь дуэлянт рискует жизнью, там не рискует даже своей рубашкой. Здесь он орудует пистолетом или саблей, во Франции – шпилькой для волос, причем тупой. Здесь тяжело раненный пытается самостоятельно дойти до больницы, там ему закрашивают царапину, так чтобы можно было потом ее найти, укладывают страдальца на носилки и выносят с поля брани под музыку оркестра.

В конце французской дуэли противники обнимаются, и целуются, и плачут, и расточают похвалы доблести друг друга; затем хирурги проводят осмотр и вычленяют оцарапанного, а оставшийся помогает переложить его на носилки и оплачивает перевозку; в свою очередь, оцарапанный вечером угощает всех шампанским и устрицами, после чего «инцидент исчерпан», как говорят французы. Все это учтиво, и любезно, и мило, и впечатляюще. В конце австрийской дуэли оставшийся в живых соперник мрачно предлагает другому руку, изрекает несколько фраз учтивого сожаления, затем говорит ему «до свидания» и идет своей дорогой, и этот инцидент также исчерпан. Французский дуэлянт тщательно оберегается от опасности правилами игры. Оружие противника не может дотянуться до его тела: если он получит царапину, она будет не выше локтя. В Австрии же правила игры не предусматривают мер безопасности, они обычно заботливо предусматривают обратные меры. Как правило, сражение должно поддерживаться, пока один из мужчин не выведен из строя; порез или прокол, не выводящий из строя, человека не освобождает.

На протяжении трех месяцев я следил за венскими журналами, и всякий раз как в их телеграфных колонках появлялось сообщение о дуэли, вырезал его. Благодаря этому учету я обнаружил, что участие в дуэлях в Австрии не ограничивается только журналистами и старыми девами, как во Франции, но ими увлекаются военные, журналисты, студенты, врачи, адвокаты, представители законодательной власти и члены кабинета, члены судейской коллегии и полицейские. По закону дуэли запрещены, поэтому странно бывает видеть законодателей и членов исполнительной власти, так вот играющих с огнем. Несколько дней назад граф Бадени, в то время глава правительства, дрался на пистолетах здесь, в столице империи, с депутатом Вольфом, и оба этих высокопоставленных христианина чуть не были отлучены от Церкви – ибо Церковь, так же как и австрийские коронные земли, запрещает дуэли.

В одном случае, недавно, в Венгрии, полиция вмешалась и остановила дуэль после ее начала. Это был поединок на саблях между начальником полиции и прокурором города. Газеты написали об этом обидные вещи. Там говорилось, что полиция помнит о своем долге необычайно хорошо, когда участниками дуэли являются их собственные должностные лица. Но я думаю, что мелкие сошки проявили простое здравомыслие. Если бы их начальники хорошенько порезали друг друга, общественность бы спросила: «Где была полиция?» – и их право занимать свои должности оказалось бы под угрозой, но обычай не предписывает им в нужный час оказаться на месте, когда простые граждане что-то объясняют друг другу с помощью сабель.

Была и другая дуэль – двойная дуэль, – происходившая поблизости в то же самое время, и в этом случае полиция подчинилась обычаю и не вмешалась. Ведь их обыденные интересы не находились под угрозой. На этой дуэли терапевт дрался с парой хирургов и ранил обоих – одного легко, другого – серьезно. Владелец похоронного бюро хотел удержать людей от вмешательства, но это опять-таки было совершенно естественно.

Выбирая навскидку из моего списка, я нахожу далее дуэль в Тарнополе[115] 115
  Тарнополь – так до 1944 г. назывался украинский город Тернополь.


[Закрыть], между военными. Офицер из Десятого драгунского вызвал на дуэль офицера из Девятого драгунского, обвинив в нарушении законов карточного стола. В деле где-то был недочет или сомнение, и этот недочет должны были изучить и передать суду чести. Поэтому дело было отослано с этой целью в Лемберг (Львов). Хотелось бы знать, что это был за изъян, но газета не сообщает. Один здешний человек, который дрался на многих дуэлях и имеет на своем счету целое кладбище, говорит, что, вероятно, рассматриваемый вопрос состоял в том, являлось ли обвинение справедливым или нет. Что, если обвинение было очень серьезным – например, мошенничество, – доказательство его правоты не допустило бы виновного офицера на поле чести, суд не позволил бы джентльмену драться с таким человеком. Видите, какая это серьезная вещь, видите, насколько они скрупулезны: любое маленькое легкомысленное деяние может стоить вам здесь вашего права быть застреленным. Суд, похоже, углубился в это дело самым взыскательным и тщательным образом, ибо прошло несколько месяцев, прежде чем он пришел к решению. Решение это затем санкционировало дуэль, и обвиненный убил своего обвинителя.

Далее мне попадается дуэль между неким принцем и майором, сперва – на пистолетах, без какого бы то ни было удовлетворительного результата для обеих сторон, затем – на саблях, во время которой майор был тяжело ранен.

Следующей идет дуэль между одним лейтенантом и студентом-медиком. Согласно газетному сообщению, детали следующие. Студент однажды вечером был в ресторане. Проходя мимо столиков, он остановился у одного из них дружески поболтать с кем-то. По соседству сидело с десяток армейских, студенту показалось, что один из них на него «пялится», и он попросил этого офицера выйти с ним и объясниться. Офицер вместе с товарищем подхватили свои головные уборы и сабли и вышли вместе со студентом. Снаружи – это уже по словам студента – он представился офицеру-обидчику и сказал: «Кажется, вы глазели на меня». Вместо ответа офицер ударил студента кулаком в лицо, студент отразил удар, оба офицера выхватили сабли и бросились на молодого парня, и один из них нанес ему рану в левую руку, после чего они удалились. Был субботний вечер. Дуэль последовала в понедельник, в армейской школе верховой езды – обычном дуэльном месте, принятом, очевидно, по всей Австрии. Оружием служили пистолеты. Условия дуэли находились до некоторой степени за рамками обычая в смысле суровости, если я могу сделать такой вывод из того утверждения, что поединок велся «unter sehr schweren Bedingungen» – то есть «расстояние пятнадцать шагов, с продвижением вперед на три шага». Произошел всего один обмен выстрелами. Студент был сражен пулей. «Он положил руку на грудь, его тело начало медленно клониться вперед, затем свалилось и обмякло на земле».

Это душераздирающе. В моем списке есть и другие дуэли, но я нахожу во всех и каждой из них один и тот же постоянно повторяющийся порок – никогда не присутствуют главные действующие лица, а только их мнимые представители. Истинные действующие лица всякой дуэли – не сами дуэлянты, а их семьи. Они скорбят, они страдают, на их долю приходится утрата, на их долю приходится горе. Они ставят на кон все это, дуэлянт же не ставит на кон ничего, кроме своей жизни, а это пустяк по сравнению с тем, что его смерть должна стоить тем, кого он оставляет после себя. В вызовах на дуэль не должен упоминаться сам дуэлянт: ему особенно нечего поставить на карту, и настоящее возмездие не может его настичь. Вызывать на дуэль нужно старую седую мать обидчика, и его молодую жену, и его маленьких детей – их или кого-то, кто его любит и души в нем не чает, – и в вызове должно говориться: «Вы не причинили мне никакого вреда, но я слабый раб обычая, который требует от меня разбить ваши сердца и обречь вас на годы боли и горя, дабы я мог омыть вашими слезами то пятно, которое оставил на мне другой человек».

Логика дуэли восхитительна: человек отобрал у меня грош, я должен разорить десять неповинных людей, чтобы возместить свою потерю. Определенно ничья «честь» этого не стоит.

Поскольку родные дуэлянта являются истинными участниками дуэли, государство должно принудить их на ней присутствовать. Обычай должен быть так подправлен, чтобы это предписывать, и без этого ни одна дуэль не должна быть разрешена к проведению. Если бы безвинная мать того студента присутствовала и наблюдала сквозь слезы, как тот офицер поднимает свой пистолет, то он бы… черт! – он бы выстрелил в воздух. Мы это знаем. Ибо мы знаем, как все мы устроены. Законы должны быть основаны на доказанных свойствах нашей натуры. Было бы очень просто издать закон о дуэлях, который прекратил бы дуэли.

Сейчас дела обстоят таким образом, что мать никогда не приглашают. Она этому подчиняется, и без внешних жалоб, ибо она тоже раба традиции, а традиция требует от нее скрывать свою боль, когда она узнает ужасную новость, что ее сын должен отправиться на поле дуэли. Она делает это благодаря мощной силе, которая гнездится в привычке и обычае, и она способна подчиниться этому мучительному требованию – требованию, которое домогается от нее чуда и его получает. В минувшем январе одна наша соседка, чей сын служил в армии, была им разбужена в три часа ночи, и она села в кровати и выслушала его сообщение: «Я пришел сообщить тебе, мать, нечто, что причинит тебе боль, но ты должна быть молодцом, держаться храбро и вынести это. Мне было нанесено публичное оскорбление сотоварищем-офицером, и мы деремся сегодня в три часа дня. А сейчас ложись и спи и не думай больше об этом».

Она поцеловала его на ночь и легла, парализованная горем и страхом, но ничего не сказала. Но она не уснула, она молилась и скорбела до первого проблеска рассвета, затем побежала в ближайшую церковь и умоляла Пресвятую Деву о помощи, а из той церкви она пошла в другую, и в третью, и в четвертую, и так провела день вплоть до трех часов, на коленях, в агонии и слезах, затем кое-как притащилась домой и села, безутешная и одинокая, считая минуты и дожидаясь, с внешней видимостью спокойствия, не зная, что ей уготовано – счастье или бесконечное страдание. Некоторое время спустя она услышала звон сабли – она не знала заранее, что за музыка содержалась в этом звуке, – и вот в дверях показалась голова ее сына, и он сказал: «Х. был не прав, и он извинился».

Таким образом, тот инцидент был исчерпан, и во всю оставшуюся жизнь мать всегда будет находить что-то приятное в звяканье сабли, это уж несомненно.

В одной из дуэлей из составленного мной списка – впрочем, ну ее, в ней нет ничего особенно интересного, кроме того, что секунданты вмешались преждевременно, ибо ни один человек не погиб. Определенно это было не по правилам. Ни одной из сторон это не понравилось. То была дуэль на кавалерийских саблях, между редактором и лейтенантом. Редактор отправился в больницу пешком, лейтенанта отнесли. В этой стране редактор, который умеет хорошо писать, ценен, но вряд ли таким может остаться, если не умеет блестяще обращаться с саблей.

Следующая, самая последняя телеграмма показывает, что во Франции дуэли гуманно останавливают, как только они приближаются к опасной (по французским меркам) точке.

(Телеграмма агентства Рейтер)

«Париж, 5 марта.

Дуэль между полковниками Анри и Пикаром произошла сегодня утром в школе верховой езды, при «Эколь милитер», двери которой строго охранялись, чтобы предотвратить вмешательство. Противники, которые дрались на шпагах, заняли боевую позицию в десять часов.

При первом ответном выпаде подполковник Анри получил легкую царапину в области предплечья, и как раз в этот самый момент его собственное лезвие как будто коснулось шеи соперника. Сенатор Ранк, который был секундантом полковника Пикара, остановил поединок, но, поскольку обнаружилось, что участник дуэли с его стороны невредим, поединок продолжился. Произошла очень острая схватка, в которой полковник Анри был ранен в локоть, после чего дуэль завершилась».

После чего – носилки и повязка. В виде мрачного контраста с этим утонченным флиртом мы имеем ту роковую дуэль, что произошла позавчера в Италии, где в моде основательные австрийские поединки. Я немного знал Кавалотти, и это придает моему интересу к дуэли в какой-то степени личный характер. Я познакомился с ним в Риме несколько лет назад. Он сидел на каменной глыбе в Форуме и что-то писал в записной книжке – может, стихи, или вызов на дуэль, или что-нибудь в этом роде, – и мой приятель, указавший мне на него, сказал: «Вон Кавалотти – он дрался на дуэли тридцать раз, не беспокой его». Я не стал его беспокоить.

13 мая 1907 года. С тех пор прошло много лет. Кавалотти – поэт, оратор, сатирик, государственный деятель, патриот – был великим человеком, и его смерть вызвала глубокую скорбь среди его соотечественников – тому свидетельством множество памятников в его честь. На дуэлях нескольких своих противников он убил, остальных покалечил. По натуре он был несколько несдержан. Однажды, когда чиновники болонской библиотеки выкинули его книги, нежный поэт поднялся к ним наверх и вызвал на дуэль всех пятнадцать человек! Его парламентские обязанности были достаточно обременительны, но он неуклонно приезжал и участвовал в поединках в промежутках между поездами туда и обратно, пока все те чиновники не удалились от активной жизни. Хотя он всегда выбирал в качестве оружия шпагу, он не взял ни одного урока фехтования этим оружием. Когда дуэль начиналась, он ничего не ждал, а всегда бросался вперед и обрушивал на противника такой град необузданных и оригинальных выпадов и ударов, что человек был мертв либо изувечен прежде, чем успевал применить свое искусство. Но его последний противник отбросил прочь все, чему его учили, и победил. Когда Кавалотти сделал свой выпад, он выставил шпагу прямо вперед как пику – и тот на нее наткнулся. Она вошла ему в рот и вышла сзади из загривка. Смерть наступила мгновенно.

Вторник, 23 января 1906 года

О собрании в «Карнеги-холле» в интересах находящегося в городе Таскиги Университета Букера Вашингтона [116] 116
  Университет Букера Вашингтона – частный университет, изначально для образования чернокожих, находящийся в городе Таскиги, штат Алабама; был основан афроамериканским педагогом Букером Т. Вашингтоном.


[Закрыть] . – Переход к неприятному политическому инциденту, который произошел с мистером Твичеллом

Вчера вечером в «Карнеги-холле» было большое собрание в поддержку находящегося на Юге, в городе Таскиги, образовательного Университета Букера Вашингтона, и тот интерес, который жители Нью-Йорка испытывают к этому институту, был совершенно очевиден, учитывая, что, хотя погода была не из приятных, в зале присутствовало три тысячи человек, и к восьми часам, когда мероприятие должно было начаться, еще две тысячи собралось снаружи, пытаясь проникнуть внутрь. Председательствовал мистер Чоут, который был принят очень радушно. Он только что вернулся после длительного пребывания в Англии в качестве нашего посла, где завоевал англичан своими душевными качествами и покорил членов королевской семьи и правительство умелой дипломатической службой, а всю нацию в целом покорил блестящим и отточенным ораторским искусством. На протяжении тридцати пяти лет Чоут был красивейшим мужчиной в Америке. Вчера вечером он показался мне таким же красивым, каким был тридцать пять лет назад, когда я с ним познакомился. И когда мне довелось увидеться с ним в Англии пять или шесть лет назад, я подумал, что он красивейший человек в той стране.

Именно в доме мистера Чоута в Лондоне, на приеме по случаю Дня независимости, я впервые встретил Букера Вашингтона. С тех пор я встречал его множество раз, и он всегда производил на меня приятное впечатление. Вчера вечером он был мулатом. Я не замечал этого, пока он не повернулся во время своего выступления и не сказал мне что-то. Для меня было большим сюрпризом увидеть, что он мулат и у него синие глаза. Каким ненаблюдательным может быть недалекий человек. Прежде он всегда казался мне черным, и я никогда не замечал, есть ли у него вообще глаза или нет. За четверть века он проделал замечательную работу. Когда он двадцать пять лет назад закончил образование в Хэмптонской школе для цветных, он был неизвестен и не имел за душой ни гроша и ни одного друга за пределами своего непосредственного круга знакомств. Но благодаря убедительной манере обхождения и той искренности и честности, что источают его глаза, он сумел собрать значительную сумму денег здесь, на Севере, и на них построил и твердо поставил на ноги свою замечательную школу для цветных людей обоих полов на Юге. В этой школе студентам не просто предоставляется книжное образование, но их обучают тридцати семи полезным профессиям. Букер Вашингтон за двадцать пять лет нелегким трудом собрал много сотен тысяч долларов, и на эти деньги обучил и выпустил в разные сферы деятельности Юга шесть тысяч пятьсот обученных цветных мужчин и женщин, а список его студентов насчитывает сейчас тысячу пятьсот имен. Имущество института оценивается в полтора миллиона, и учреждение находится в процветающем состоянии. Весьма незаурядный человек этот Букер Вашингтон. А также пламенный и убедительный оратор на трибуне.

ЧОУТ И ТВЕН ВЫСТУПАЮТ В ПОДДЕРЖКУ ТАСКИГИ

Блистательная аудитория приветствует их и Букера Вашингтона

ЮМОРИСТ РЕЗКО ОТЧИТЫВАЕТ НЕПЛАТЕЛЬЩИКОВ

Говорит, что все божатся.

Друзья негритянского института стараются собрать 1 800 000 долларов

Для того чтобы дать хороший старт в сборе одного миллиона восьмисот тысяч долларов, которые Букер Т. Вашингтон хочет привезти с Севера в университет Таскиги, Марк Твен, Джозеф Г. Чоут, Роберт Огден и сам доктор Вашингтон выступили вчера вечером в «Карнеги-холле». Между прочим, наступает серебряный юбилей этого учебного заведения, поскольку университет Таскиги был основан в 1881 году.

Большой зал был набит до отказа, и столько же желающих попасть внутрь собралось снаружи. Зрелище напоминало один из дней избирательной кампании в минувшем ноябре, когда окружной прокурор Джером и поддерживавшие его блестящие ораторы собирали в «Карнеги-холле» своих сторонников.

Но вчерашнее собрание ни в коем случае не было собранием только «простого люда». Дамы в ослепительных нарядах, сверкающих драгоценностями, и мужчины при параде заполняли ложи. Несмотря на заявленную цель собрания – собрать деньги со зрителей и других людей, – царила атмосфера добродушия и беззаботности. Марктвеновские «поучения» были встречены такими взрывами хохота, что этот нестареющий человек с трудом находил паузы, чтобы доносить свои наставления. Та часть обращения мистера Клеменса, адресованная богатым людям, увиливающим от налогов, была встречена особенно горячими аплодисментами.

В числе тех, кто занимал ложи, были миссис Джон Д. Рокфеллер, миссис Генри Г. Роджерс, миссис Кларенс Г. Маккей, миссис Моррис К. Джесап, Дж. Г. Фелпс Стокс, Айзек Н. Зелигман, Джордж Фостер Пибоди, Джон Кросби Браун, Карл Шурц, миссис У.Г. Шиффелин, миссис Уильям Джей Шиффелин, миссис Джозеф Г. Чоут, миссис Генри Виллард, Николас Мюррей Батлер, миссис Роберт Огден, миссис Кливленд Г. Додж, миссис Альфред Шоу, миссис Феликс М. Варбург, миссис Р. Фултон Каттинг, миссис Коллис, П. Хантингтон, миссис Роберт Б. Минтерн, миссис Джекоб Г. Шифф, миссис Пол М. Варбург и миссис Артур Кертис Джеймс.

В паузах между речами пел негритянский октет. Звучали старомодные мелодии и песни в стиле ривайвал, и глубокие, полнозвучные голоса певцов наполняли зал.

Уильям Джей Шиффелин выступил с вступительной речью, рассказав о целях собрания и призывая аудиторию предоставить доктору Вашингтону всяческую помощь. Он объявил, что в апреле специальный поезд выедет из Нью-Йорка в Таскиги и что билет в оба конца будет стоить пятьдесят долларов, покрывая все издержки. По этому случаю двадцать пятая годовщина основания университета Таскиги будет ознаменована в самом учебном заведении выступлениями военного министра Тафта, президента Гарварда Элиота, епископа Галлоуэя и Эндрю Карнеги.

Чоут возносит хвалы Вашингтону

«Мы собрались сегодня, – сказал мистер Чоут, когда мистер Шиффелин представил его собранию, – чтобы отметить серебряный юбилей университета Таскиги, которому сегодня исполняется двадцать пять лет, успех которого как ядра и центра негритянского образования на Юге является триумфом и славой доктора Букера Т. Вашингтона. Я уверен, что он не считает себя его создателем. Университет начинался в 1881 году в лачуге, всего с тридцатью учениками. И что же мы видим теперь? Крупное образовательное учреждение площадью две тысячи триста акров с более чем восемью зданиями, великолепно приспособленными к решению поставленных перед ними задач.

Университет выпустил более шести тысяч учащихся, которые стали примером и учителями для негритянской расы. В настоящее время контингент обучающихся насчитывает полторы тысячи человек, а фонд пожертвований составляет более миллиона долларов. Подобно всем другим крупным образовательным институциям сегодняшнего дня, чем больше он имеет и чем больше ему требуется, тем больше он получает и тем больше может употребить.

Я читал, что в своей недавней речи доктор Вашингтон заявил, что гордится своей расой. Я уверен – его раса гордится им. И могу сказать, что огромная масса американцев с Севера и с Юга также им горда. Мало есть американцев, на которых европейские народы смотрят с таким исключительным интересом и симпатией, как на доктора Вашингтона. Я имел удовольствие видеть его в своем арендованном доме в Лондоне, окруженного англичанами и англичанками, которые были счастливы с ним познакомиться и слушать его слова».

Обширность негритянской проблемы

«Эта обширная проблема негритянского населения, которая осталась, когда рабство было отменено, и будет существовать много дольше, чем само рабство, сейчас коренится уже не в белых людях Юга, а в неграх и белых Севера. Она была навязана Югу непреодолимой силой всей нации. На Юге они, белые и негры, хорошо выполнили свое дело. Я читал в книге мистера Мерфи, секретаря Южного учебно-методического совета (Управления высшего образования), – которую, надеюсь, все прочли, – что неграмотность среди негров на Юге со времен войны уменьшилась более чем вдвое. Каким образом это было достигнуто? Благодаря средствам южных штатов. Они поступили благородно. С помощью налогообложения между 1870 и 1900 годами на цели образования негров было собрано сто девять миллионов долларов. Какое количество людей на Юге (как и здесь у нас, в Нью-Йорке) стояло между ассигнованными средствами и их получателями, не знаю, но это было крупное достижение.

Ни один из выпускников университета Таскиги не находится в психиатрической больнице. Врагами Юга не становятся получившие образование негры, ими делаются негры необразованные. Запрос на выпускников университета выше, чем Таскиги может удовлетворить».

Расовая целостность

«Поддержание целостности рас, которое, при одобрении обеих рас, сформировало основу цивилизации Юга, открыло возможности негритянским адвокатам, врачам-неграм и деятелям в каждой профессии и отрасли промышленности, и негры извлекают из этого максимальную выгоду».

Затем мистер Чоут обратился к Марку Твену: «Если бы мне предстояло представить следующего оратора как Сэмюэла Л. Клеменса, некоторые бы спросили: «Кто это такой?» – но я представляю его как Марка Твена…»

Он не смог продолжать дальше. Аплодисменты не стихали на протяжении трех минут.

«Я слышал, как он выступал на обеде по поводу своего семидесятилетия, – продолжал мистер Чоут, – и суть его речи сводилась к тому, что он никогда в жизни не занимался никакой работой. Он сказал, что никогда не работал над чем-либо, что ему не нравилось, поэтому это нельзя считать работой. Он сказал, что, когда ему предстояла интересная работа, он весь день лежал в постели. И сегодня, как я понимаю, он тоже весь день пролежал в постели».

Когда Марк Твен взошел на сцену, он сказал следующее.

ОБРАЩЕНИЕ МАРКА ТВЕНА

«Мои привычки, о которых вам сообщил мистер Чоут, это те самые привычки, которые поддерживают во мне молодость вплоть до семидесяти лет. Я сегодня весь день лежал в постели, надеюсь пролежать в постели весь завтрашний день и буду продолжать по целым дням лежать в постели на протяжении всего года. Нет ничего столь же освежающего (живительного), ничто так не успокаивает и ничто так не подходит человеку для той работы, которую он называет удовольствием. Мистер Чоут не сделал мне никаких комплиментов. Это не потому, что ему не хотелось, – просто он не смог придумать ни одного.

Я пришел сюда в качестве облеченного ответственностью полицейского – проследить за мистером Чоутом. Сегодняшнее событие имеет важное и серьезное значение, и мне показалось необходимым присутствовать, с тем чтобы, если он попытается сделать какие-либо заявления, требующие корректуры, редактуры, опровержения или разоблачения, здесь оказался испытанный друг общественности, дабы оградить от них зрителей. Но со всей откровенностью и благодарностью я могу сказать, что ничего подобного не случилось. Он не сделал ни одного заявления, правдивость которого не согласовывалась бы с моим собственным стандартом. Я никогда не видел, чтобы человек так исправился.

Это не вызывает у меня зависти. Это вызывает во мне одну только благодарность. Благодарность и гордость: гордость за страну, которая способна породить таких людей – двух таких людей. И в одном и том же веке. Мы не можем пребывать с вами постоянно, мы уходим – уходим в мир иной, скоро нас здесь не будет, и тогда… что ж, все будет вынуждено прекратиться, я полагаю. Это грустная мысль. Но духом я останусь здесь, с вами. Чоут тоже – если сможет».

Нечего опровергать

«Поскольку нечего объяснять, нечего опровергать, не за что извиняться, мне ничего не остается, как возобновить свое ремесло, коим является учительство. В университете Таскиги студентов досконально знакомят с основами христианской морали, им внушают неопровержимую истину, что это наивысшая и наилучшая из всех систем морали, что величие нашего народа, его сила и репутация среди других народов является продуктом этой системы, это та основа, на которой зиждется американский характер; все, что есть достойного похвалы, все, что есть ценного в личном характере американца, является цветами и плодами этого семени.

Они учат его, что это справедливо в любом случае – исповедует ли человек христианство или является неверующим, – ибо у нас нет ничего, кроме христианского морального кодекса, и каждый человек испытывает его мощное формирующее влияние и господство начиная с колыбели и до могилы, он вдыхает его вместе с воздухом, он в его плоти и крови, он – во всех тканях и фибрах его умственного и духовного наследия, и потому неискореним. И поэтому каждый урожденный американец из восьмидесяти миллионов, будь он верующим или нет, неоспоримо является христианином уже потому, что его моральное устройство является христианским».

Два моральных кодекса

«Все это правда, и ни один студент не выйдет из стен университета Таскиги несведущим в этом отношении. Тогда чего же будет недоставать в его голове? Что еще мне надо вложить ему в голову, чего, возможно, он не усвоит там или усвоит в недостаточно выраженной форме? Почему существует этот огромный, этот важный факт, что имеются два отдельных и различающихся вида христианской морали, настолько отдельных, настолько различных, настолько не связанных между собой, что они являются не более родственными друг другу, чем архангелы и политики? Один вид – это частная христианская мораль, другой – христианская мораль общественная.

Преданное соблюдение частной христианской морали сделало нашу нацию тем, что она есть. Это люди чистые и прямодушные в своей частной домашней жизни, люди честные и достойные уважения в своей коммерческой жизни. Ни одна чужеземная нация не может заявить своего превосходства над нашей в этих отношениях, никакая критика, иностранная или внутренняя, не может подвергнуть сомнению вескость этой истины. В течение трехсот шестидесяти трех дней в году американский гражданин верен своей частной христианской морали и поддерживает незапятнанным характер нации в его лучших и высших проявлениях. Затем, в оставшиеся два дня, он оставляет частную христианскую мораль дома и несет публичную христианскую мораль в налоговую инспекцию и на избирательный участок и делает все, что в его силах, дабы погубить и свести на нет целый год своей честности и праведности».

Политическая мораль

«Не краснея, проголосует он за нечестного босса, если босс является его партийным Моисеем, и без угрызений совести проголосует против лучшего на земле человека, если тот из другой партии. Каждый год во множестве городов и штатов он помогает посадить на должность коррумпированных людей, каждый год способствует все более широкому распространению коррупции, год за годом он способствует постепенному загниванию политической жизни в стране, тогда как если бы он отбросил в сторону свою публичную христианскую мораль и стал на избирательных участках следовать своей частной христианской морали, он мог бы быстро оздоровить государственную службу и сделать исполнение государственной должности высоким и почетным знаком отличия, тем занятием, которого добивались бы самые лучшие мужи, каких только страна может предоставить. Но сейчас… что ж, сейчас он созерцает свою антипатриотическую работу, скорбит и винит всякого, кроме истинного виновника – самого себя».

О налоговых мошенниках

«Раз в год он откладывает в сторону свою частную христианскую мораль, нанимает паром, складывает ценные бумаги в хранилище в Нью-Джерси на три дня, отбрасывает частную христианскую мораль и едет в налоговую инспекцию, где поднимает руку и клянется, что не имеет за душой ни цента, поэтому помогите ему! На следующий день в газетах появляется колонка – список имен жирным шрифтом, и каждый человек в этом списке является миллионером и членом парочки церквей.

Я знаю всех этих людей. У меня со всеми ними дружеские, общественные и преступные связи. Они никогда не пропускают церковной проповеди, если им случается оказаться поблизости, и при этом никогда не упускают случая откреститься от доходов вне зависимости от того, случается им оказаться поблизости или нет. Невинные не могут остаться невинными в этой разлагающей атмосфере. Прежде я был честным человеком. Сейчас я морально гибну. Нет – я уже погиб. Когда две недели назад меня оценили в семьдесят пять тысяч долларов, я вышел и попытался занять эти деньги и не смог; между тем, когда я обнаружил, что целому выводку миллионеров позволяется жить в Нью-Йорке за треть цены, которой они обложили меня, я был уязвлен. Я был возмущен и сказал: «Это последняя капля! Я больше не собираюсь в одиночку финансово поддерживать этот город!» В этот момент – в этот памятный момент – начался мой моральный распад».

Марк Твен распадается

«За пятнадцать минут распад был завершен. За пятнадцать минут я стал в моральном отношении просто-напросто кучей праха и поднял руку вместе с теми сезонными и опытными знатоками и открестился от малейшего клочка личной собственности, какой я когда-либо владел, не считая деревянной ноги, стеклянного глаза и того, что осталось от моего парика.

Налоговые инспекторы были растроганы, глубоко растроганы; они давно привыкли видеть, что так поступают закоренелые старые плуты и могли выдержать это зрелище, но ожидали чего-то лучшего от меня, дипломированного профессионального моралиста, и опечалились. Я заметно упал в их глазах, и должен был бы упасть в глазах собственных, только я уже достиг дна и дальше падать было некуда».

Божится ли джентльмен?

«В университете Таскиги на основании недостаточных улик придут к поспешным неправильным выводам вместе с доктором Паркхерстом и введут студентов в заблуждение с помощью необоснованного представления, что ни один джентльмен никогда не божится. Посмотрите на этих добрых миллионеров: разве они не джентльмены? Так вот, они божатся. Быть может, только раз в год, но в достаточном количестве, чтобы наверстать упущенное. А теряют ли они что-нибудь при этом? Нет, не теряют, за три минуты они сберегают достаточно, чтобы содержать семью в течение семи лет. Содрогаются ли они, когда произносят богохульства? Нет – разве что если скажут: «Будь я проклят». Зато мы содрогаемся. Нас всех корежит.

Тем не менее нам не следует так к этому относиться, потому что мы все божимся – каждый из нас. Включая дам. Включая доктора Паркхерста, этого сильного, смелого и прекрасного, но поверхностно образованного гражданина. Ибо не слово составляет грех, а тот дух, что стоит за словом. Когда раздосадованная леди скажет: «О!» – за этим стоит дух слов «прокляни тебя Бог!», и именно в таком виде это ей зачтется. Мне всегда жаль, когда я слышу, как дама бранится таким вот образом. Но если она скажет «проклятие!», и скажет это милым, приветливым тоном, ей это совершенно не будет поставлено в вину.

Представление о том, что ни один джентльмен никогда не божится и не бранится, в корне неверно: он может сквернословить и все-таки оставаться джентльменом, если делает это в деликатной, благожелательной и задушевной манере. Историк Джон Фиск, которого я хорошо знал и любил, был безупречным и весьма честным и благородным джентльменом-христианином, и тем не менее однажды он выругался. Может быть, не совсем выругался, однако он… впрочем, сейчас я расскажу вам об этом.

Однажды, когда он был глубоко погружен в свою работу, его жена вошла, весьма взволнованная и огорченная, и сказала: «Мне неприятно тебя беспокоить, Джон, но я должна, потому что это серьезное дело и им нужно немедленно заняться». Затем, горько сокрушаясь, она выступила с серьезным обвинением в адрес их маленького сына: «Он сказал, что его тетя Мэри дура, а тетя Марта – дура набитая». Мистер Фиск с минуту размышлял над услышанным, затем сказал: «О да, это то самое различие, которое я сам должен был бы провести между ними».

Мистер Вашингтон, я умоляю вас передать эти нравоучения вашему замечательному, процветающему и весьма благодетельному учреждению и добавить их к тем щедрым и высокоморальным сокровищам, которыми вы оснащаете ваших счастливых подопечных для жизненной борьбы».

Роберт Огден после представления его мистером Чоутом сказал, что, прежде чем начать свое официальное обращение под названием «Финансовое побуждение» по случаю нынешнего торжества, хочет ответить на замечания Марка Твена относительно божбы и сквернословия.

«Я хочу сказать, – начал мистер Огден, – что иносказания моего друга касательно этики богохульств совсем не оригинальны. Я знал о них многие годы назад, а он не знал бы о них столько, сколько знает, не живи он в Хартфорде. Я помню, что однажды услышал, как один известный пуританин сказал там, молотя кулаком по столу во время спора, что будь он проклят, если позволит пройти такому предложению. В ответ на это Генри Клей Трамбалл сказал, что приятно видеть человека, который может сказать «проклят» с таким глубоким благоговением».

В дальнейшей своей речи мистер Огден рассказал о нуждах Таскиги. Он сказал, что лучшие умы страны с Севера и Юга признают свой особый долг в области образования, который причитается неграм, ставшим частью населения нации.

Рукоплескания Вашингтону

Мистер Огден сказал, что имеются три отчетливые просьбы. Необходим доход в размере девяноста тысяч долларов в год, жизненно необходимо пожертвование в размере один миллион восемьсот тысяч долларов и необходима отопительная установка стоимостью тридцать четыре тысячи долларов.

Как раз перед тем как Букер Т. Вашингтон вошел в зал, мальчик-посыльный вручил ему записку от Томаса Диксона-младшего, в которой автор говорил, что внесет в университет Таскиги десять тысяч долларов, если мистер Вашингтон объявит на собрании, что не желает социального равенства для негров и что университет Таскиги против смешения рас. Когда мистера Вашингтона спросили, что он имеет ответить по этому вопросу, он сказал: «Я не стану давать никакого ответа. Мне нечего сказать».

Мистеру Вашингтону был оказан прекрасный прием, когда он вышел, чтобы выступить с речью, и последовала буря оваций, когда в ходе своего обращения он сказал:

«Один пункт мы, вероятно, можем считать улаженным. Мы уже прошли стадию обсуждений и экспериментирования в отношении того, где должны жить десять миллионов чернокожих людей. Мы пришли к непреклонному решению, что намерены остаться здесь, в Америке, и большинство из нас намерены навсегда остаться в южных штатах. В этой связи я без колебаний говорю, что, с моей точки зрения, огромное количество нашего народа находят более обнадеживающую перспективу на Юге, чем где-либо еще.

Поскольку нам предстоит навсегда составлять часть гражданского населения этой страны, есть только один вопрос, который требует ответа: «Будем ли мы среди лучших граждан или среди худших?»

О каждой человеческой расе следует судить по ее лучшим, а не по низшим представителям, – сказал мистер Вашингтон. – Никто не имеет права выносить суждения о людях, не приложив усилий, дабы увидеть что-то из их успехов, после того как те получат разумный шанс.

Где бы нам ни удавалось дойти до людей через образование, они в моральном отношении улучшаются быстрыми темпами, и уровень преступности снижается. Даже после усердного наведения справок мы не можем найти в стенах исправительных учреждений ни одного мужчины и ни одной женщины, имеющих диплом Хэмптоновского института в Виргинии или университета Таскиги в Алабаме.

Никакие две группы людей не могут жит бок о бок там, где одна находится в состоянии неграмотности и нищеты, так чтобы ее состояние не влияло на другую. Чернокожий человек должен быть приподнят, а иначе белый человек окажется ущемлен в своих моральных и духовных правах. Деградация одной группы будет означать деградацию другой.

Я не недооцениваю серьезность стоящей перед нами проблемы, как и не ставлю ограничений на прирост численности моей расы. По моему мнению, это самая важная и далекоидущая проблема, перед которой когда-либо стояла нация, но невозможно выпестовать равно хороших граждан там, где в одной части страны на образование ребенка тратится полтора доллара, а в другой части, на образование другого ребенка – двадцать долларов.

Негр во многих отношениях доказал свою значимость и преданность стране. Сейчас он просит лишь о том, чтобы через такие институции, как Хэмптон, Фиск и Таскиги, ему дали шанс сослужить в будущем высокую и интеллектуальную службу нашей стране. Я верю, что такая возможность будет ему дана».

Когда мероприятие закончилось, люди начали подниматься на сцену, подходить друг к другу и обмениваться рукопожатиями – все как обычно. Так бывает всегда. Я пожимаю руки людям, которые близко знали мою мать в Арканзасе, Нью-Джерси, Калифорнии, Иерихоне – и мне приходится делать вид, что я рад и счастлив встретить этих людей, которые близко знали человека, столь близкого и дорогого мне. И такого рода вещь постепенно превращает человека в вежливого лжеца и обманщика, ибо моя мать никогда не бывала ни в одном из этих мест.