Текст книги "Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

II

На следующее утро убитая горем мать не могла подняться с постели. Вокруг больной дежурили врачи и сиделки, они переговаривались между собой шепотом. Девочке не разрешили входить в спальню матери, ей велели поиграть и побегать: мама серьезно больна. Абби, закутанная в теплую шубку, вышла из дома и некоторое время играла неподалеку. Но вдруг она подумала, как странно и нехорошо, что папа так долго в Тауэре и даже не знает, что мама заболела. Надо ему сказать, Абби сама это сделает.

Час спустя военный трибунал в полном составе предстал перед генералом Кромвелем. Генерал, мрачный, стоял выпрямившись, опираясь о стол костяшками пальцев. По его знаку один из членов трибунала выступил вперед и сказал:

– Мы настаивали, мы заклинали их передумать, но они непреклонны. Они отказываются кидать жребий. Они готовы умереть, лишь бы не пойти против своей религии.

Лицо лорд-протектора потемнело, но он молчал. Некоторое время он стоял задумавшись, затем проговорил:

– Они не умрут все. За них бросит жребий кто-нибудь другой. Пошлите за осужденными, поставьте их в соседней комнате лицом к стене, и пусть они держат руки за спиной. Когда все будет готово, дайте мне знать.

Оставшись один, он сел и тут же приказал адъютанту:

– Выйдите на улицу и приведите первого ребенка, который вам встретится.

Адъютант едва вышел за дверь, как тотчас вернулся, ведя за руку Абби; шубку ее слегка запорошило снегом. Девочка сразу же подошла к главе республиканского правительства – к человеку, при одном имени которого трепетали земные владыки и сильные мира сего, – взобралась к нему на колени и заявила:

– А я знаю, вы и есть лорд – протектор. Я уже видела вас раньше, когда вы проезжали мимо нашего дома. Все вас боялись, а я нет, потому что на меня вы посмотрели совсем не строго, – вы помните, да? На мне было красное платьице с синей отделкой спереди. Помните?

Хмурое лицо лорд-протектора смягчилось улыбкой, и он начал дипломатически обдумывать ответ.

– Видишь ли, я…

– Я стояла как раз у самого дома – понимаете, около нашего дома.

– Милое дитя мое, мне стыдно признаться, но я не помню…

Абби прервала его с упреком:

– Неужели не помните? А я вот вас не забыла.

– Мне очень совестно. Но больше я уж тебя не забуду, даю слово. Ты прости меня на первый раз, – помиримся и заключим дружбу навеки. Согласна?

– Да, конечно согласна, только я все-таки не пойму: как это вы меня не помните? Должно быть, вы очень забывчивый. Я и сама иногда бываю забывчивой. Я прощаю вас, потому что знаю, на самом деле вы хороший и добрый. Прижмите меня к себе покрепче, как папа, а то здесь холодно.

– С превеликой радостью, мой милый новый дружок, отныне – мой друг навеки, правда? Ты напомнила мне мою дочку, – теперь она уже выросла. Ребенком она была так же ласкова, мила и нежна, как ты. И у нее было твое очарование, маленькая моя волшебница: всепокоряющее трогательное доверие, равно к другу и к незнакомцу, отчего всякий, на кого оно обращено, становится твоим добровольным рабом. Так же, как и ты сейчас, она любила примоститься у меня на коленях, и я забывал про заботы и усталость. В сердце моем воцарялся мир – вот как сейчас. Мы были с ней как равные – добрые товарищи, делившие игры. С тех нор протекло много времени, те блаженные времена прошли, воспоминания о них потускнели в моей памяти, но ты вновь оживила их. Прими же, дитя, благословенье человека, обремененного тяжкими заботами о родине, – они ложатся на твои плечи, пока я отдыхаю.

– Вы ее очень любили, очень – очень?

– Да, дружок. Суди сама: она приказывала, а я повиновался.

– Вы такой милый! Вы поцелуете меня?

– С радостью, и почту за честь. Вот это от меня, а это – от нее. Ты попросила, но могла бы приказать, ведь ты – это как бы она: ты приказываешь, я повинуюсь.

Услышав о таких высоких для себя привилегиях, девочка весело захлопала в ладоши, но тут до ее слуха долетел звук приближающихся шагов: размеренный топот идущих в ногу солдат.

– Солдаты, солдаты! Я хочу посмотреть на них!

– Ты их увидишь, дорогая. Но подожди минуту, у меня есть к тебе поручение.

В комнату вошел офицер, низко поклонился, сказал: «Они здесь, ваша светлость», – снова поклонился и вышел.

Глава нации подал Абби три сургучных облатки – три небольших кружка, два белых и один ярко – красный; этот последний и должен был служить знаком смерти тому из осужденных, кому он достанется.

– Ах, какой хорошенький красный кружок! Это все мне?

– Нет, дорогая, они предназначены другим. Приподними за край вон ту занавесь – за ней открытая дверь. Пройди в нее, и ты увидишь троих людей, которые стоят в ряд, лицом к стене, и держат руки за спиной; ладонь одной руки у них раскрыта в виде чаши – вот так. В каждую такую раскрытую ладонь опусти один из этих кружков, а потом вернись ко мне.

Абби исчезла за дверной занавесью, и лорд – протектор остался одни. Он подумал благоговейно: «Поистине мысль эту подал мне сам господь бог, всегда незримо присутствующий рядом с теми, кто сомневается и ищет помощи. Ему ведомо, на кого должен пасть выбор, и это он направил сюда своего безгрешного посланца свершить свою волю. Все могут заблуждаться, только не он. Дивны дела его и премудры, да, будет благословенно его святое имя!»

Абби опустила за собой занавесь и несколько мгновений с большим любопытством рассматривала комнату смерти и прямые неподвижные фигуры солдат и узников. Вдруг лицо ее оживилось, и девочка сказала себе: «Да ведь один из них мой папа! Я узнаю его спину. Вот ему я и дам самый хорошенький кружок». Она выбежала вперед, опустила кружки в протянутые ладони, просунула головку под согнутый локоть отца, подняла личико и воскликнула:

– Папа, папа, посмотри, что у тебя в руке. Это я тебе дала!

Отец взглянул на роковой подарок и, терзаемый муками любви и жалости, упал на колени и прижал к груди своего маленького невинного палача. Солдаты, офицеры, освобожденные узники – все на мгновение словно оцепенели, потрясенные неслыханной трагедией. Душераздирающая сцена сжала им сердце – они плакали, не стыдясь своих слез. Несколько минут длилось глубокое благоговейное молчание, затем офицер отряда неуверенно шагнул вперед, коснулся плеча осужденного и мягко сказал:

– Мне очень тяжело, сэр, поверьте, но долг мне повелевает.

– Повелевает что? – спросила Абби.

– Я обязан увести его отсюда. Всей душой моей сожалею.

– Но куда увести, куда?

– В другое… господи, помоги мне! – в другое помещение.

– И никуда вы его не уведете. Моя мама больна, и я заберу папу домой. – Она высвободилась из объятий отца, вскарабкалась к нему на спину, обвила руками его шею. – Я готова, папа, поехали!

– Бедная моя девочка, я не могу. Я должен идти туда, куда мне приказано.

Абби соскочила на пол, огляделась с недоумением. Потом подбежала к офицеру, стала перед ним, негодующе топнула ногой и воскликнула:

– Я же сказала, что моя мама больна, разве вы не слышали? Отпустите его, сейчас же отпустите!

– Несчастный ребенок… Бог свидетель, я отпустил бы, если бы мог… Смирно! Стройся! Ружья на плечо!

Словно вихрь Абби вылетела из комнаты и в следующее мгновенье уже тащила за руку лорд-протектора. При виде этого человека, внушающего всем страх и трепет, присутствующие подтянулись, офицеры отдали честь, солдаты салютовали оружием.

– Да остановите же их, сэр! Моя мама больна, ей нужно видеть папу, я им об этом уже сказала, а они даже не слушают и хотят увести его отсюда.

Генерал стоял как громом пораженный.

– Твоего папу, дитя? Этот твой папа?

– Ну конечно мой папа, он всегда был моим папой. Разве бы я дала кому – нибудь другому красивый красный кружок? Конечно только папе, ведь я его так люблю!

Страшное душевное смятенье отразилось на лице лорд-протектора. Он сказал:

– Помоги мне, боже правый! Силою сатанинской хитрости совершил я самый жестокий поступок, когда-либо совершенный человеком. И уже ничем не могу я помочь, ничем! Что делать мне?

Огорченная девочка воскликнула в нетерпении:

– Но ведь вы можете приказать им отпустить папу! – Она зарыдала. – Ну велите же им! Сами вы мне сказали, что я могу приказывать, и вот в первый же раз вы не слушаетесь.

Суровое, грубо высеченное лицо озарилось нежностью. Лорд-протектор опустил руку на голову маленького тирана и сказал:

– Благодарение всевышнему за то, что я дал тогда это необдуманное обещание. И тебя, несравненное дитя, которому сам господь внушил напомнить мне об этом забытом мною обещании, – благодарю! Офицер, повинуйтесь ей. Это я приказываю вам устами этого ребенка. Узник помилован, освободите его!

ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ

Рассказ первый:
О ЧЕЛОВЕКЕ, У КОТОРОГО БЫЛО ДЕЛО К ГЕНЕРАЛ – ДИРЕКТОРУ

Не так давно, в феврале текущего 1900 года, зашел как-то под вечер проведать меня здесь, в Лондоне, один мой приятель. Оба мы уже в том возрасте, когда люди, убивая время в досужей болтовне, склонны рассуждать не столько о приятностях жизни, сколько о ее тяготах. Вскоре мой приятель стал бранить Военное министерство. Оказалось, что у него есть друг, придумавший кое-что весьма нужное для солдат в Южной Африке, а именно – легкие, очень дешевые и прочные башмаки, которые не промокают и не расползаются от дождя. Изобретатель хотел, чтобы ими заинтересовалось правительство, но он был человек безвестный и не понимал, что высокопоставленные чиновники не обратят на его предложение никакого внимания.

Это доказывает, что он осел… такой же, как и все мы, – прервал я своего приятеля. – Продолжайте.

– Почему вы так думаете? По – моему, он говорит правду.

– По – моему, он лжет. Продолжайте.

– А я вам докажу, что он…

– Ничего вы мне не докажете. Я очень стар и очень мудр. И не надо со мной спорить. Это непочтительно и дерзко. Продолжайте!

– Что ж, прекрасно. Но вы сейчас убедитесь сама. Мое имя достаточно известно, однако даже я не смог поговорить о деле моего друга с генерал – директором Сапожно-кожевенного управления.

– Еще одна ложь. Прошу вас, продолжайте.

– Но даю вам честное слово, что я потерпел неудачу.

– О, разумеется! Это я и без вас знал. Можно было этого и не говорить.

– Тогда в чем же ложь?

– В вашем утверждении, что вы не могли обратить внимание генерал – директора на предложение вашего друга. Это ложь, потому что вы, безусловно, могли это сделать.

– Не мог, уверяю вас. За три месяца мне не удалось этого добиться.

– Еще бы! Разумеется! В этом я и не сомневался. Но вы могли сразу же его заинтересовать, если бы взялись за дело как надо. Точно так же мог это сделать сам изобретатель.

– Я и сделал как надо.

– Нет, не сделали.

– Кто вам сказал? Вы же не знаете никаких подробностей!

– Не знаю. Но я убежден, что вы взялись за дело по-дурацки.

– Да как вы можете судить, если вы не знаете, какой путь я избрал?

– По результатам. Результат – наилучшее доказательство. Вы взялись за дело по – идиотски. Яочень стар и очень му…

– Да, да, я знаю. Но, может быть, вы разрешите мне рассказать, как я действовал? Ядумаю, это поможет нам установить – по-идиотски я взялся за дело или нет.

– Это уже установлено. Но продолжайте, раз уж вам так не терпится разоблачить себя. Я очень ста…

– Конечно, конечно. Итак, я написал генерал – директору Сапожно-кожевенного управления вежливое письмо и объяснил…

– Вы с ним знакомы?

– Нет.

– Одно очко в мою пользу. Начали вы преглупо. Продолжайте.

– В письме я указал на огромное значение и выгодность изобретения и предложил…

– Зайти и поговорить с ним? Я так и знал. Вы проиграли два очка. Я оч…

– Он не отвечал целых три дня.

– Еще бы! Дальше.

– Затем он прислал мне три строчки, в которых холодно благодарил за хлопоты и…

– Ничего не предлагал.

– Вот именно. Ничего не предлагал. Тогда я написал ему более подробно и…

– Три очка!

– …и не получил ответа. В конце недели я послал еще одно письмо, где довольно резко просил ответить мне на предыдущее.

Четыре! Продолжайте.

– Пришел ответ, мне сообщили, что мое предыдущее письмо не получено, и просили прислать копию. Я навел справки на почте и выяснил, что письмо получено, однако все же отослал копию. Прошло две недели, ответа не было. К тому времени я настолько поостыл, что снова мог писать вежливые письма. Я предложил ему принять меня на следующий день, добавив, что если не получу ответа, то буду считать его молчание знаком согласия.

– Пять очков!

– Я пришел ровно в двенадцать. Меня попросили подождать в приемной. Я просидел до половины второго и ушел, пристыженный и злой. Переждав еще неделю, чтобы остыть, я написал новое письмо, в котором просил принять меня на следующий день в полдень.

– Шесть очков!

– Он согласился. Я пришел минута в минуту и проторчал в приемной до половины третьего. Тогда я покинул это заведение, раз и навсегда отряхнув его прах со своих ног. На мой взгляд, грубость, нерадивость, бездарность и равнодушие к интересам армии генерал – директора Сапожно-кожевенного управления Военного министерства…

– Хватит! Я очень стар, и очень мудр, и знаю множество людей с виду разумных, у которых недоставало здравого смысла на то, чтобы толково взяться за простое и легкое дело вроде вашего. Вы для меня не диковинка: я лично знал миллионы, миллиарды подобных вам. Вы без толку потеряли три месяца, изобретатель потерял три месяца, солдаты потеряли три… итого девять месяцев. Сейчас я прочту вам сказочку, которую написал вчера вечером. А завтра в полдень вы пойдете к генерал – директору и уладите ваше дело.

– Великолепно! Так вы с ним знакомы?

– Нет. Но послушайте сказку.

Рассказ второй:
О ТОМ, КАК ТРУБОЧИСТУ УДАЛОСЬ ДАТЬ СОВЕТ ИМПЕРАТОРУI

Настало лето, и самые выносливые люди обессилели от невыносимой жары, а те, что послабее, лежали в изнеможении и умирали. Уже несколько недель в армии свирепствовала дизентерия – этот бич воина, – и ждать спасения было неоткуда. Доктора совсем отчаялись: сила их снадобий и искусства, которая и в лучшие времена стоила немногого, теперь была утрачена, и, судя по всему, без возврата.

Император повелел самым знаменитым лекарям явиться к нему на совет, ибо он был сильно обеспокоен. Он принял их сурово и потребовал отчета за смерть своих солдат. Он спросил их, знают они свое ремесло или нет и кто они, доктора или просто убийцы? Тогда главный убийца, самый видный собой и самым старый во всей империи лекарь, выступил вперед и сказал:

– Ваше величество, мы сделали все, что могли, и не наша вина, что этого оказалось недостаточно. Ни один доктор и ни одно лекарство не в силах вылечить от этой болезни, побороть ее могут только природа и крепкий организм. Я стар, я знаю. Никакой доктор и никакие лекарства не могут исцелить от этой болезни, и еще раз повторяю и утверждаю это. В некоторых случаях они, по-видимому, немного, – о, совсем немного! – помогают природе, но, как правило, приносят только вред.

Император был вспыльчив и невоздержан на язык. Он осыпал лекарей самой отборной и грубой бранью и прогнал с глаз долой.

На следующий день ужасный недуг поразил его самого. Весть эта, передаваясь из уст в уста, повергла в ужас все королевство. Повсюду только и говорили, что о страшном несчастье, и все пребывали в унынии, ибо мало кто надеялся на благополучный исход. Сам император впал в меланхолию и сказал со вздохом:

– На все воля божия! Позовите сюда убийц, и будь что будет.

Те явились, долго щупали у него пульс, смотрели язык, влили ему внутрь весь аптекарский магазин, который притащили с собой, затем сели и принялись терпеливо ждать, потому что получали они не за визит, а были на жалованье.

II

Томми был смышленый шестнадцатилетний парнишка, отнюдь не принадлежавшим к высшему обществу. Его звание было слишком скромным, а занятие слишком низменным. В самом деле, вряд ли существовало ремесло более презренное, ибо занимался он тем, что помогал своему отцу чистить по ночам отхожие места и вывозить бочку с нечистотами. Лучшим другом Томми был трубочист Джимми, худенький мальчуган лет четырнадцати, честный, трудолюбивый и добрый, содержавший больную мать на средства, которые он добывал своим опасным и неприятным ремеслом.

Примерно через месяц после того, как заболел император, мальчики встретились однажды вечером, часов около девяти. Томми шел на ночную работу и был, разумеется, не в праздничном платье, а в своей отвратительной рабочей одежде и распространял вокруг себя не очень приятный запах. Джимми возвращался домой после дневных трудов и был чернее чугуна. На плече он нес метелки, к поясу прицепил мешок с сажей, и на всем его черномазом лице нельзя было различить ни одной черты, кроме весело блестевших глаз.

Они присели поболтать на край тротуара и, конечно, говорили только об одном: о всенародном бедствии – о болезни императора. Джимми лелеял в душе великолепный замысел, и мальчика так и распирало от желания поделиться км с кем-нибудь. Он сказал:

– Томми, я могу вылечить его величество. Я знаю, как это сделать.

– Томми был поражен.

– Кто? Ты?

– Да, я.

– Куда тебе, дурачок! Тут лучшие лекари и те сделать ничего не могут.

– Чихать мне на них! А я могу. Я бы его за пятнадцать минут вылечил.

– Да ну тебя! Что ты мелешь?

– Истинную правду, вот что.

– Джимми говорил так серьезно, что Томми смутился.

– Ты как будто не шутишь, Джимми? – сказал он. – Не шутишь, а?

– Даю слово, что нет.

– Ну и как же ты собираешься его вылечить?

– Ему надо съесть кусок спелого арбуза.

Этот неожиданный ответ показался Томми до того нелепым, что он не удержался и залился громким смехом. Но, заметив, что Джимми обиделся, он сразу притих. Не обращая внимания на сажу, он ласково потрепал друга по колену и сказал:

– Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, Джимми. Больше не буду. Уж больно, понимаешь, смешно! Ведь возле каждого лагеря, где начинается дизентерия, лекари сразу же вывешивают объявление, что всякий, кого поймают с арбузом, будет бит плетьми до потери сознания.

– Я знаю. Идиоты они! – сказал Джимми, и в его голосе послышались слезы и гнев. – Арбузов такая пропасть, что все солдаты могли бы остаться в живых.

– Но как ты до этого додумался, Джимми?

– Ни до чего я не додумывался. Просто знал, и все. Помнишь старика зулуса? Так вот, он уже давно лечит этим средством и вылечил много наших знакомых; мать видела, как он это делает, и я тоже видел. Один – два ломтика арбуза – и болезнь как рукой снимает, все равно – запущена она или нет.

– Чудно что-то! Но, Джимми, раз так, то об этом надо сказать императору.

– Конечно. Мать уже кое – кому рассказала, думала, что они передадут ему, но это все бедняки, люди темные, – они понятия не имеют, как взяться за дело.

– Где уж им, болванам! – презрительно заметил Томми. – А я вот передам!

– Ты? Ах ты, бочка вонючая! – И тут уже Джимми расхохотался.

Но Томми решительно оборвал его:

– Смейся сколько хочешь, но я это сделаю!

Он говорил так убежденно и твердо, что Джимми перестал смеяться и спросил:

– Ты знаком с императором?

– Я? Что ты болтаешь? Конечно, нет.

– Как же ты до него доберешься?

– Очень просто. Угадай! Ты бы как поступил?

– Послал бы ому письмо. Я об этом еще не думал, но могу поспорить, у тебя на уме то же самое.

– Спорим, что нет! А скажи, как ты его пошлешь?

– По почте, конечно.

Томми осыпал его насмешками и сказал:

– По – твоему, мало у нас в королевстве чудаков, которые пишут ему письма? Скажешь, ты этого не знал?

– Н-нет… – смутился Джимми.

– А мог бы знать, если бы не был так молод и неопытен. Гляди – ка, ведь стоит заболеть самому обыкновенному генералу, или поэту, или актеру, или кому – нибудь там еще, кто хоть немного знаменит, как все эти полоумные заваливают почту рецептами «самых лучших» шарлатанских лекарств. А представляешь, что творится сейчас, когда болен сам император?

– Да… наверное, прямо дым коромыслом… – пробормотал Джимми.

– Вот то-то и оно! Сам посуди: каждую ночь мы выволакиваем из дворцовой помойки по шесть возов этих самых писем. Восемьдесят тысяч писем за ночь! Думаешь, их кто-нибудь читает? Как бы не так! Хоть бы одно! Вот что случится с твоим письмом, если ты его напишешь. Ну, я думаю, ты теперь не будешь писать?

– Нет, – вздохнул вконец уничтоженный Джимми.

– Ну вот и хорошо! Но ты нос не вешай, худа та мышь, которая одну только лазею знает. Я так устрою, что ему передадут твой совет.

– Ой, Томми, если тебе удастся, я этого вовек не забуду!

– Сказал, значит сделаю. Не беспокойся, положись во всем на меня.

– Я и не беспокоюсь, Томми. Ты ведь такой умный, не то, что другие ребята, те никогда ничего не знают. А как ты это устроишь?

Томми просиял от удовольствия. Усевшись поудобней для долгого разговора, он начал:

– Знаешь этого жалкого оборванца, который считает себя мясником, потому что повсюду таскается с корзиной и продает обрезки для кошек и тухлую печенку? Так вот, для начала я расскажу ему.

Джимми был обескуражен и с обидой в голосе сказал:

– Как тебе не стыдно, Томми? Ты же знаешь, как для меня это важно.

Томми наградил его дружеским шлепком и воскликнул:

– Будь спокоен, Джимми! Я знаю, что говорю. Сейчас ты все поймешь. Этот полукровка мясник расскажет о твоем средстве старухе, которая продает каштаны на углу нашего переулка – она его закадычный друг, и я попрошу его об этом; затем, по его просьбе, она псе расскажет своей богатой тетке, которая держит фруктовую лавочку в двух кварталах отсюда; а та расскажет своему лучшему другу, торговцу дичью, а торговец расскажет своему другу, сержанту полиции; а сержант расскажет капитану, капитан – мировому судье, мировой судья – своему шурину, окружному судье, окружной судья – шерифу, шериф – лорд – мэру, лорд – мэр – председателю государственного совета, а председатель…

– Клянусь богом, это великолепный план, Томми! Как ты только все это сообразил?..

– …контр – адмиралу, а контр – адмирал – вице – адмиралу, а вице – адмирал – адмиралу Синей эскадры, а тот – адмиралу Красной эскадры, а тот – адмиралу Белой эскадры, а тот – первому лорду адмиралтейства, а тот – спикеру, а спикер…

– Нажимай, Томми! Скоро приедем!

– …расскажет старшему егермейстеру, а егермейстер – королевскому стремянному, стремянный – лорд – шталмейстеру, шталмейстер – флигель – адъютанту, флигель – адъютант – обер – гофмейстеру, а гофмейстер – министру двора, а министр двора расскажет императорскому любимцу – маленькому пажу, который отгоняет от него мух, а паж станет на колени, шепнет о нашем средстве его величеству – и дело в шляпе!

– Ой, Томми, я сейчас закричу ура! Молодчина! Как ты до этого додумался?

– Сядь и слушай, я тебе сейчас растолкую одну премудрость, запомни ее и не забывай никогда. Скажи мне, кто твой самый близкий друг – такой друг, которому ты никогда не сможешь и не захочешь отказать, о чем бы он тебя ни попросил?

– Конечно ты, Томми. Ты же знаешь.

– Теперь представь себе, что у тебя есть серьезная просьба к нашему кошачьему мяснику. Ты ведь с ним незнаком, и он пошлет тебя к чертовой матери, такой уж у него нрав, но мне он после тебя самый близкий друг, и о чем бы я его ни попросил, он в лепешку расшибется, а сделает. Так я тебя спрашиваю: в чем больше проку, самому тебе попросить его рассказать торговке каштанами о твоем способе лечения или сперва поручить это мне?

– Конечно, поручить тебе! Я бы никогда не додумался, Томми. Вот здорово!

– Это называется философия, понял? Хорошее слово, и что важнее всего – длинное. А суть его вот в чем: у всех людей на свете, у каждого от мала до велика, всегда найдется один – единственный друг, которому помогаешь с радостью, не с кислой рожей, а с радостью, от всей души. Значит, с кого бы ты ни начал, ты всегда доберешься до того, кто тебе нужен, как бы высоко он над тобой ни стоял. Это ведь так просто! Надо только найти первого друга, вот и все; на этом твои труды кончаются. Следующего найдет уже он сам; а тот найдет третьего, и так далее, друг за другом, звено за звеном, пошла цепочка; можешь перебираться по ней до самого верха или до самого низа, как тебе угодно.

– Вот это здорово, Томми!

– А ведь проще пареной репы. Ну, а ты слыхал, чтобы кто-нибудь пробовал так сделать? Никогда! Все ведут себя как дураки. Являются к незнакомым людям, нe заручившись рекомендацией, или пишут им письма, – их окатывают ушатом холодной воды, и поделом. А вот я хоть и не знаком с императором, но это не помешает ему завтра же отведать арбуза. Вот увидишь… Эй, эй, погоди, друг… Это наш кошачий мясник пошел. Будь здоров, Джимми; сейчас я его догоню.

Догнав мясника, Томми крикнул:

– Послушай, хочешь мне помочь?

– Тебе? И ты еще спрашиваешь? Да я весь к твоим услугам. Говори, что нужно сделать, и я на крыльях полечу.

– Скажи торговке каштанами: пусть бросает все дела, бежит к своей лучшей подруге и сообщит ей то, что я тебе сейчас скажу, а та пусть передаст это дальше.

Растолковав мяснику, в чем дело, он сказал:

– А теперь беги.

Через минуту совет трубочиста императору был уже в пути.