Текст книги "Игорь-якорь"

Автор книги: Марк Ефетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

II. Опасный рейс

1. Последние минуты прощания

Ведь вот и почти что через полвека не зажила рана Яши Смирнова, который давно был уже Яковом Петровичем Смирновым и отцом семейства.

В тот день половина семьи Якова Петровича – жена Наталия Ивановна и младший сын Игорь покидали его. Наталия Ивановна – до Измаила, чтобы там пересесть на речной теплоход по Дунаю, а сын – на большом теплоходе в долгий рейс по морям и океанам.

Когда Игорь и Яков Петрович Смирновы поднялись на борт теплохода «Белинский», к ним подошла женщина в круглых очках на круглом румяном лице. Она волновалась и говорила громко, почти кричала:

– Товарищ капитан!

Игорь чуть покраснел и улыбнулся. Он был в морской форме. Фуражка с «крабом», синяя блуза с погончиками украшали Игоря. Он это знал, но смущался, когда его называли «капитан». До капитана ему было ещё далеко. Он уже несколько лет плавал по Чёрному морю, отчего стал смуглее, и глаза от этого казались больше. Игорю хотелось выглядеть старше своих лет, и, может быть, потому он отрастил небольшие чёрные усики. Высокий лоб, какой был и у Татьяны Матвеевны, откинутая назад голова, чёрные пышные волосы с несколькими серебряными нитями – всё это придавало Игорю величественность и красило его. Но пока ещё Игорь был только вторым помощником, или, как принято называть на торговом флоте, вторым штурманом. А сегодня на «Белинском» он не был членом команды, ни даже пассажиром, а просто провожающим. Игорь провожал свою маму. Рядом с ним стоял его отец.

У него был такой же высокий лоб и над ним пышная шевелюра. Только волосы эти были совсем белые и усы тоже белые, с желтизной.

Пассажирка в круглых очках, похожая на сову, ни на что вокруг не обращала внимания, она волновалась.

– Товарищ капитан, товарищ капитан! – дважды взволнованно повторила она.

– Простите, я не капитан, – сказал Игорь.

– Это неважно. Скажите, что это за странный стук? Слышите?

– Слышу. Это работают лебёдки.

– А почему так странно как-то?

– Лебёдки всегда так стучат.

– А вы, товарищ капитан, заметили, что наш теплоход кренится на одну сторону?

– Нет, не заметил.

– А если мы будем тонуть, пассажиров какого класса начнут спасать первыми?

– Сначала будут спасать женщин и детей.

– Вы это точно знаете?

– Точно! – Игорь улыбнулся и чуть приподнял руку, приложив её к козырьку фуражки. – Простите, я здесь только провожающий – провожаю маму. А «Белинский» скоро отдаёт швартовы…

– Ах, ах! – воскликнула круглолицая женщина, кивнула головой и широко улыбнулась родителям Игоря, а затем торопливо отошла от трапа.

Это были последние минуты прощания пассажиров с провожающими. Одновременно во всех концах «Белинского» – на палубе, в кубрике, салоне, камбузе, на мостике – раздался резкий звук, будто десятки великанов, по числу репродукторов на корабле, прищёлкнули языком. А затем по всему теплоходу громкий голос тоном приказания объявил по судовому радио:

«Всем посторонним покинуть борт судна!»

– Игорёк, – Наталия Ивановна чуть приподнялась на носках, – ну нагнись же, я поцелую тебя.

– Мама, – нагибаясь, прошептал Игорь, – не называй меня Игорьком. Ведь я уже…

Он не окончил фразу и, потеревшись щекой о мамину щёку, вытер слёзы на её лице:

– Мамочка, что ты?..

– Идём, сын! – Яков Петрович широко, по-мужски обнял и поцеловал жену.

Старший Смирнов был такой же высокий и прямой, как его сын, и между ними Наталия Ивановна казалась совсем маленькой, а сейчас, плачущая, жалкой и очень несчастной.

– Мама» мамочка, ну не надо. Я ж иду в рейс не в первый раз. Что ты, мамуся?

– Хорошо, хорошо, не буду.

Яков Петрович взял жену под локоть:

– Мы уходим, мать. Видишь – таможенники поднимаются по трапу, а на причале пограничники.

Наталия Ивановна хотела сказать, что надо же и её понять: она прощается с сыном. Ей тяжело. Ведь теперь это у неё единственный сын.

Много лет прошло с тех пор, как кончилась Великая Отечественная война, как гремел и расцвечивал небо салют победы, а Наталия Ивановна в этот такой радостный день беззвучно плакала. Она слышала весёлую музыку, видела в окне, как танцевала вся площадь, её слепили вспышки разноцветных ракет, а грусть сжимала сердце – ведь Иван так и не вернулся с войны. До последних дней этой четырёхлетней войны надеялась, ждала, верила, мечтала, думала, что всё-таки найдётся, приедет, обнимет, расскажет, как это с ним случилось, что сочли его без вести пропавшим, а он – вот он, здесь, пусть раненый, но живой, живой…

Нет, не пришёл Иван, не приехал, и вести от него не пришло.

Игорь уже намного перерос старшего брата. Ведь ему уже было за тридцать лет. Он стал куда выше, взрослее, мужественнее Ивана – того Ивана, который ушёл на войну… Странное дело: чем больше проходило лет, тем чаще Игорь вспоминал Ивана. И как же он ругал себя за то, что когда-то в детстве обидел брата или посмеялся над ним, таким добрым, ласковым и верным в дружбе!

Обиды, нанесённые Ивану, в общем-то небольшие, теперь вырастали у Игоря в нечто большее и причиняли ему боль. Это была горечь поздних сожалений.

Прощаясь с Игорем, Наталия Ивановна хотела сказать, что она до сих пор не потеряла надежду найти Ивана, и ещё хотела она сказать, что все рейсы, в которых был Игорь, ни в какое сравнение не идут с сегодняшним. Ведь вот и она сегодня отправляется в путешествие, но это совсем другое. А рейс Игоря опасный, и, кто знает, вернётся ли он… Однако ничего этого не сказав, Наталия Ивановна прижалась мокрой щекой к щеке Игоря и, быстро повернувшись, отошла от трапа.

Отец и сын Смирновы спускались последними. Потом они стояли на пристани и долго махали платками уходящему в море «Белинскому». Рядом с мамой Игорь видел круглолицую, краснощёкую пассажирку, которая тоже махала ему.

Когда теплоход развернулся и пассажиров на палубе не стало видно, Яков Петрович сказал:

– Пошли, Игорь. Времени не так-то много.

– Да, да, – заторопился Игорь. Он было подумал: «А ведь мама была права, когда волновалась обо мне. Рейс этот необычный». Мысли эти Игорь быстро отогнал.

Он пересек пристань и подошёл к пирсу, у которого высился большой теплоход с накладными золотыми буквами на носу и корме: «Черноморск».

2. Игорь-якорь

Провожая сына, Яков Петрович как-то по-особому смотрел на него. Ведь в такие минуты хочется запомнить черты любимого человека, оставить в своей памяти, как на фотопластинке. И вот, пристально глядя на сына, Яков Петрович вновь и вновь думал о том, что Игорь очень похож на свою бабушку Таню.

Когда поднимались по трапу, Яков Петрович спросил сына:

– Стёпа идёт в этот рейс?

– Да, папа.

– Значит, он на судне?

– Должно быть. Ты что улыбаешься?

– Так, Игорёк. Вспомнил, как вы со Стёпой играли в пиратов. Как бы в этом рейсе вам с ними не встретиться.

– И ты – как мама… Не надо паниковать.

– Не надо, – сказал Яков Петрович.

– Ведь мы не воюем?

Они поднялись на верхнюю ступеньку трапа, и вахтенный спросил Игоря:

– Игорь Яковлевич, товарищ с вами?

– Это мой отец.

Игорь пропустил отца вперёд, а вахтенный ему откозырнул.

На палубе Яков Петрович сказал:

– Теперь, сын, я тебе отвечу. Да, мы не воюем. А всё-таки помни, как ты играл со Стёпой в пиратов.

Игорь отогнул обшлаг рукава, посмотрел на часы:

– Сядем.

Они удобно уселись на корме в полосатых шезлонгах. За бортом бегущие солнечные лучи играли в мутной воде порта. Неторопливые волны-холмики, казалось, пританцовывали на месте, а золотистые лучи бежали и бежали куда-то вперёд.

Игорь вспоминал…

Когда ему было шесть-семь лет, любимой игрой большинства мальчиков в его родном приморском городе была игра в моряков и пиратов. Во время этой игры подпол, где хранилась картошка, был трюмом корабля, перевёрнутый стул – пушкой, окна – иллюминаторами, а дерево за окнами – грот-мачтой пиратского корабля.

– Девять баллов! – кричал мальчик, который стоял в пустой бочке и был вперёдсмотрящим. – Держись, братва! Прямо по носу пиратский корабль!

Новичков, которые только вступали в игру, обычно окатывали из ведра.

– Не пищать!

– Есть не пищать! – нестройным хором отвечали мальчики, как было положено по правилам игры. При этом в голосе малышей слышались слёзы: вода-то была из колодца – леденящая.

– Ставь паруса! – командовал Игорь, который чаще всего бывал капитаном. – Носовое орудие – огонь!.. Вперёдсмотрящий, лезь на мачту…

Вперёдсмотрящим часто бывал старший брат Игоря, Ваня, но старшинство это не спасало его от строгих окриков меньшего брата:

– Как лезешь, Иван! Голову пригни, а то обнаружит противник… Вперёдсмотрящий, гляди в оба!

Младший жучил старшего, но делал это любя.

В этой игре чаще всего побеждали благородные моряки. Мальчики лезли на дерево у дома, гудели, свистели и были счастливы, чувствуя себя моряками.

Уже тогда любимым выражением Игоря было: «Нас мало, но мы в тельняшках».

Быть моряком он упрямо мечтал с детства. О его упрямстве в семье Смирновых хранились легенды. Игорь и плакать-то не умел – хмурился, когда чувствовалось, что вот-вот заплачет. Он упрямо морщил лоб, но не плакал. Наталия Ивановна еще пеленашкой назвала его упрямцем. Называли его ещё в шутку по имени-отчеству – Игорем Яковлевичем, но скоро к нему накрепко пристало прозвище «Игорь-якорь». Это из-за упрямства, из-за того, что не сдвинуть его было, не оторвать от того, к чему потянулся, за что ухватился.

3. «Доброе утро, товарищи!»

Когда в семье Смирновых стрелки будильника как бы перерубали циферблат пополам – сверху вниз, – будильник, чуть подпрыгивая на комоде, начинал яростно звенеть. По-разному откликались на этот звон.

Наталию Ивановну будильник не будил – она поднималась раньше всех и, как говорил Яков Петрович, шуровала в топке. Это значит – растапливала плиту. Надо сказать, что в семье Смирновых очень часто употребляли слова и выражения, принятые на корабле: «каюта» вместо комнаты, «камбуз» вместо кухни, «склянки» вместо часов.

Будильник будил только мужскую часть семьи Смирновых.

Яков Петрович поднимался не сразу. Он кряхтел ещё несколько минут и ворочался.

Старший брат Игоря, Иван, проснувшись от будильника, натягивал на голову одеяло, пытаясь тут же снова заснуть.

Пока Иван пытался вернуть ночь, шумнее всех просыпался младший в семье Смирновых – Игорь-якорь. У него и у старшего брата Ивана характеры были совсем разные: Игорь – горячий, быстрый, энергичный, Иван – чуть медлительный, задумчивый и всегда спокойный. Он был похож на мать – те же большие светлые глаза, нежная, чуть розовая кожа лица.

По утрам младший брат подбегал к кровати старшего, стягивал с него одеяло и кричал:

– Полундра! Побудка! Свистать всех наверх!

К этому времени Ваня» преодолев сонливость, уже понимал, что ночь не вернуть, и поднимался с кровати, не обижаясь на младшего брата за сдёрнутое одеяло. Хотя вообще-то Иван старался не забывать, что он старший, и не позволял младшему командовать, а тем более применять силу.

Младший между тем отдавал команды сам себе. Эти команды были обычными на корабле. А у Игоря Смирнова воображение было таким сильным, что, командуя сам собой, он в то же время чувствовал себя командиром военного корабля.

Мать громыхала кастрюлями, а воображение Игоря рисовало морские сражения: грохот пушек, визг пикирующих бомбардировщиков и частый стук зенитных пулемётов….

– На флаг, смирна-а! – командовал Игорёк и, вытянув руки по швам, поворачивался к чёрному репродуктору на стене.

И репродуктор так же чётко отвечал на его команду:

«Доброе утро, товарищи! Начнём утреннюю зарядку».

Игорю ещё не было пятнадцати лет, а он уже побывал в море – не пассажиром, а матросом, не в штиль, а в шторм, не ради развлечения, а ради науки. В семье Смирновых, будучи младшим, он был в то же время единственным настоящим моряком, потому что окончил мореходку, как называют училище моряков. Сразу же после мореходки пошёл в плавание, и корабль стал его домом, а на берегу он был как бы в гостях.

Яков Петрович, случалось, выговаривал Игорю и даже поругивал его, но в глубине души восторгался сыном и по-хорошему завидовал ему.

Кто из портовиков не мечтает быть моряком! Так было и с Яковом Петровичем. Он любил свою работу в порту, но с грустью провожал каждый уходящий к горизонту корабль. Ему хотелось быть там, на мостике, у штурвала или у лебёдки, в радиорубке – всё равно, только бы на корабле.

Но старшему Смирнову не довелось стать моряком. А сын достиг этого. И вот отправляется в большой заграничный рейс…

– Когда ты вернёшься, Игорь, – сказал Яков Петрович, – закончится тут одно интересное дельце.

– Какое?

– Приедешь – расскажу.

– А почему, папа? Это тайна?

– Да не тайна. Вернее, тайна, только не для тебя.

– Тогда расскажи.

– Ребята тут ко мне приходили, юные следопыты. У них был поход по местам революционной и боевой славы. И они там, на соляной косе, раскопали небольшой сундук.

– На косе? – удивился Игорь. – Мне казалось, что там ничего не было. Солончаки, пустыня…

– Да вот видишь – нашли. Ящик или сундук, понять их трудно. А в нём серебряные и фарфоровые тарелки и блюда, чашки и блюдца, золочёные ложечки и маленькие, словно игрушечные, кувшинчики для сливок. Один такой кувшинчик они показали мне. А все сто восемьдесят предметов тщательно завёрнутыми сдали в музей…

– Выходит, – сказал Игорь, – что чудеса на соляной косе не прекращаются. А я-то думал – всё.

– Выходит, не всё.

Они помолчали. Игорь прикрыл ладонью глаза. Он вспомнил низкий берег, топкую рыжую землю и себя мальчонкой – разведчиком в годы Великой Отечественной войны. Вспомнилась ему и огромная тень человека над пустынной землёй соляной косы, и многое другое, что прошло через всю его жизнь, оправдав прозвище «Якорь».

– Игорь, – окликнул его отец, – сейчас не время заниматься сундуками с чашками. Тебе скоро отваливать. О сундуке поговорим, когда вернёшься. Добро?

– Добро, – сказал Игорь. Он редко спорил с отцом.

Портовые краны опустили в трюмы «Черноморска» последние пакеты деревянных ящиков, а затем большие мягкие тюки. На этих грузах выделялись ярко-красные кресты, какие бывают на санитарных автомобилях и больничных вывесках.

Яков Петрович в это время думал о том, что всё прошедшее в жизни Игоря – необычное и героическое, – возможно, не идёт ни в какое сравнение с предстоящей поездкой. Игорь выходил на большую океанскую дорогу. А там всё чаще и чаще появлялись воздушные и морские разбойники, о чём никак не мог не вспомнить перед отъездом сына Яков Петрович.

– Видишь ли, Игорь, – говорил старший Смирнов, глядя на спокойно-солнечное море в порту, – с тех самых пор, как плавают люди по морям и океанам, разбойничают пираты. Это было, это есть. Но обидно, что такое происходит, когда человек и над природой, и над техникой стал хозяином…

Они помолчали.

Игорь сказал:

– И ещё во времена, когда люди поняли, какой разрушительной может быть война.

4. Пираты

В дни, когда Игорь-якорь отправлялся в свой первый в жизни заграничный рейс, ни одна страна не объявляла другой стране войну. А между тем где-то летали боевые самолёты с атомными бомбами на борту, шныряли в нейтральных водах таинственные подводные лодки, на поля Демократической Республики Вьетнам бомбардировщики сбрасывали свой смертоносный груз. Каждый новый день приносил новые жертвы: были раненые и убитые, были люди, оставшиеся без крова. Когда же наша страна помогала народам, которых бомбили, обжигали слезоточивыми газами, избивали полицейскими дубинками, пиратские самолёты преследовали наши корабли, пиратские подводные лодки торпедировали наши безоружные теплоходы. Яков Петрович читал всего лишь накануне о том, как пиратский самолёт, будто коршун, кружил над нашим мирным кораблём, пикировал на него, обстрелял из пулемёта. В тот раз никто из наших моряков не пострадал. Но ведь нельзя было поручиться, что так благополучно будет в следующий раз.

Вот что волновало отца и мать Игоря-якоря. Вот почему Наталия Ивановна плакала, а Яков Петрович вспоминал про пиратов.

5. Встреча

Яков Петрович стоял уже на пристани и смотрел, как молодой моряк, в такой же форме, какая была у Игоря, и чем-то на него похожий, переходил от борта к борту, волоча за собой длинный провод с маленьким микрофоном. Он подносил его к губам и чуть слышно произносил:

– Отдать носовой!

А рупоры, как эхо, повторяли по всему кораблю:

– Отдать носовой!

На носу судна громкий голос отвечал:

– Есть отдать носовой! – и часто-часто начинала греметь лебёдка…

Заграничный рейс. Считается, что корабль в заграничном плавании с того момента, когда пограничники, вежливо откозырнув и пожелав счастливого пути, сходят на берег.

Но Игорь не чувствовал себя за границами Родины, пока видел родной город, пирс, отца, башенку маяка.

«Черноморск», пеня и взбивая воду, разворачивался, порт уходил куда-то вглубь, а Яков Петрович всё стоял у причала, размахивая перед лицом правой рукой. Он казался Игорю уже совсем крошечным, меньше спички. Сын не мог разглядеть лицо, но и на таком расстоянии Игорь скорее чувствовал, чем видел, что отец с трудом сдерживает слёзы.

А потом исчез порт, скрылся волнолом, родной город и, наконец, маяк, который остался последним, как восклицательный знак на чистом листе голубой бумаги.

Вокруг было одно только море, море, море… Но и это ещё не была «заграница». Море-то было своё, родное, Чёрное.

«Заграница» пришла, когда спустя много часов впереди по носу корабля показались берега с остроконечными минаретами незнакомого города. Теплоход, следуя изгибам пролива, поворачивал, и при этом Игоря поражали никогда невиданные берега, в очертании которых и красках было всё новое.

Свободные от вахты моряки с «Черноморска» сошли на берег. Времени было мало: теплоход не грузился и не выгружался в этом порту. Стоянка полтора часа для выполнения каких-то формальностей. Ну что ж, и за час можно посмотреть город, хотя бы район, ближайший к порту.

Игорь с некоторым волнением думал о первой встрече с чужой землёй. Ведь он ещё никогда не был за границей.

Первыми, кто встретил наших моряков, были мальчишки, оборванные и босоногие. Они просили монетку, сигареты, спички, значки – что-нибудь. У Игоря значками были полны карманы, он вынимал их пригоршнями и раздавал направо и налево.

Товарищи говорили:

– Пойдём, Смирнов.

– Погодите.

– Ты же, Игорь, хотел посмотреть город. Не успеешь.

– Успею. Сейчас.

Мальчишки сразу раскусили характер Игоря. Они окружили его тесным кольцом, кричали, визжали, отталкивали друг друга, протягивали к нему руки. Они просили на языке, который считали русским. Но Игорь мог понять их с трудом.

И вдруг громкий, но хриплый бас:

– Привет соплеменнику! Я курящий и не откажусь от курева или чем милость ваша пожелает меня одарить.

Это было сказано по-русски, с чуть заметным акцентом. Старик с жёсткой седой щетиной на серых щеках смотрел на Игоря красными, воспалёнными глазами. Одежда его тоже была одноцветно-серая и такая измятая и грязная, будто он много дней валялся в пыли.

У Игоря к этому времени не было уже ни одной монетки, ни значков. Сигарет и спичек не было и до того, потому что он не курил. А всё содержимое карманов он роздал, даже расчёску и чистый носовой платок.

– У меня уже ничего нет, – растерянно и смущаясь, сказал он старику, показав пустые ладони.

Ему было жаль нищего, и он готов был снять с себя морскую блузу и отдать её. Старик протянул жилистую руку в сторону моря, где стоял «Черноморск».

– Ха! – сказал он. – Плывёте из моего родного города. Я там был знаете кем…

Он закашлялся тяжёлым, бухающим кашлем, отчего по щекам его сползли слёзы.

Товарищи Игоря, подхватив его под руки, увлекли за собой. Они уже бывали в этом порту и знали, чем всё кончится. Старик будет бросаться на мальчишек, стараясь отобрать у них монетку или сигарету. А те будут увёртываться и убегать от него, дразнить старика, смеяться над ним.

Спутники Игоря не хотели, чтобы он видел это, и он не увидел. До него только доносился издали хриплый голос старика, который кричал, что рассчитается с кем-то и покажет, всем покажет, кто такой Олег Дубровский…

Когда моряки возвращались на теплоход, старика в порту уже не было.

– Странно, – сказал своим попутчикам Игорь, – он всё время выкрикивал: «Дубровский!» Неужели это его фамилия? Герой пушкинской повести… Дубровский. А мне кажется, что я ещё где-то когда-то слышал эту фамилию…

6. Корсары

Вечером Игорь должен был смениться, но ему не хотелось покидать рубку.

Была тёплая-тёплая ночь. Тёмная, будто маслянистая вода ровно и нежно шептала что-то бортам корабля. Ветер посвистывал в тросах и сигнальных фалах, а проще сказать – флажках.

Темнота наступила почти сразу, будто кто-то поворачивал выключатель и гасил лампочки люстры: один ряд, второй, третий…

Ярче стали топовые огни на мачте, и тепло светил блик лампочки главного компаса.

Игорь подумал: «Неужели в самом деле возможно нападение на безоружный, мирный корабль?»

Мысль эта пришла случайно: ведь очень тихо, тепло, спокойно было всё вокруг.

Думая так, он спускался с мостика, и тут его неожиданно окликнул знакомый голос:

– Здорово, старик!

– А, Стёпа! Приветик. А я всё спрашиваю: «Где Шапкин?», и все говорят: «В машине». Энтузиаст!

Шапкин казался старше Игоря лет на десять. Он был широкоплечим, краснощёким, чуть даже грузным, с выдающейся вперёд, небольшой правда, округлостью живота.

Игорь похлопал Степана по этой округлости и сказал:

– А ты раздобрел.

– Да ладно тебе! Мы, механики, всё в преисподней сидим, как тогда в подполе с картошкой, когда играли в пиратов… А я думал, что ты, Якорь, с места не стронешься. Плавал по нашим портам, и порядок. Чего это тебя на риск потянуло?

– Какой ещё риск? Это ты брось, Стёпа.

– Увидишь. Хлебнёшь.

– Ну, пока! – сказал Игорь.

Он хоть и дружил со Степаном в детстве, но не любил, когда тот и в школе перед экзаменами напускал страху и всё умудрялся сказать что-нибудь неприятное. Что же касается Игоря, то он редко бывал озабоченным, грустным, хмурым. Можно было предположить, что его жизнь моряка – сплошное развлечение. Видимо, как и все мужественные люди, он не любил говорить о трудностях своей профессии. А ведь и ему пришлось испытать ураганные штормы, пронизывающий ледяной ветер и холодный душ, когда вода обледеневает и бушлат становится как бы железным.

Зато Степан из каждого рейса привозил много страшных рассказов.

– Ну, как ты, обжился тут? – спросил на прощание Шапкин.

– Нормально, – ответил Игорь. – Погода что надо. Красота! Закат видел?

– Закат?! – Шапкин улыбнулся. – Ты, Якорь, совсем как моряки парусного флота:

 
Если небо красно с вечера,
Моряку бояться нечего.
Если ж красно поутру.
То ему не по нутру.
 

Так, что ли, Игорёк?

– Да я не о том. Просто море хорошее и на душе хорошо. Понял? А насчёт наших дедов-парусников ты, Стёпа, неправ. Они не только плохой погоды боялись. Было и пострашнее – пираты.

– Пираты?! Да знаете ли вы, молодой человек, что пиратов прошлых веков можно назвать благородными рыцарями по сравнению с современными бандитами морей и воздуха! Это фашиствующие разбойники… Ну, хватит тебя пугать. Спи спокойно.

– Спокойной ночи, – сказал Игорь.

Его кольнуло «молодой человек», чем Шапкин хотел подчеркнуть, что Игорь не ходил в большое океанское плавание. Однако настроения это ему не испортило.

«Ведь правда, – подумал Игорь, – Стёпа повидал больше меня».

Они разошлись.

Прежде чем уйти с палубы, Игорь довольно долго любовался еле видным закатом и вечерней звездой, которая вначале была чуть заметна, а потом ярко мерцала.

– Хорошо! – сказал, ни к кому не обращаясь, Игорь. – До чего же хорошо в море!

Спустившись к себе в каюту, он не лёг спать, а, сев у стола, смотрел и слушал, как за иллюминатором поблёскивало и шуршало море. И опять подумалось Игорю, как хорошо покачиваться в каюте, как в люльке, когда за толстым круглым стеклом море ходит холмами, а верхушки этих холмов, как бы злясь, ярятся белой пеной.

Смотрел он в иллюминатор долго-долго. Потом снял с полочки несколько книг, которые взял из дому в рейс. Какую почитать? Отложил в сторону одну, вторую, третью… «Ага, возьму вот эту…» Книга была старая, истрёпанная, разбухшая. Игорь вспомнил: «Это из папиной библиотеки». Переплёта у книги не было, а на заглавном листе под названием «Пираты его величества» стоял голубой штамп:

«Из книг штабс-капитана Дубровского». Игорь был так поражён, что произнёс вслух, хотя был один в каюте:

– Здо́рово! Опять Дубровский!

Он открыл книгу наугад и прочитал:

«Шкипер робко спросил нас, объявлена ли война, но в ответ я показал ему верёвку, на которой завязывал петлю…

На следующее утро мы начали подсчёт добычи. В наш трюм мы перенесли семнадцать ящиков серебряной монеты, двадцать фунтов золота и семь бочек нечеканенного серебра…»

Игорь перевернул ещё несколько страниц и прочитал:

«Корсарами называли жителей прибрежных мест, которые занимались грабежами мирных судов со времён средневековья до начала XIX века. Свои набеги они совершали обычно в тихие, безветренные ночи или неожиданно выскакивали из-за мысов и островов на своих парусно-гребных судах, которые именовались бригантинами… Корсары, в отличие от пиратов, были менее кровожадны. Они не убивали людей, а брали их в плен и продавали на невольничьих рынках…»

«Пора спать, – подумал Игорь. – Утром на вахту».

Он задраил иллюминатор, разделся и лёг. Последней мыслью, перед тем как заснуть, было: «А ночь-то и сегодня тоже тихая и безветренная». Но подумал он об этом просто так, как бывает: мелькнёт мысль и пролетит бесследно.

Через мгновение Игорь уже спал, спал спокойно, как человек, у которого нет на душе опасений, волнений и беспокойства. Ведь «Якорь» – это было его, так сказать, постоянное прозвище, но в школе Игоря ещё называли «Батя». Почему? Трудно сказать. Он, правда, был высоким и потому ростом выделялся среди своих товарищей. Но скорее прозвище это получил потому, что был справедлив и бесстрашен.