Текст книги "Игорь-якорь"

Автор книги: Марк Ефетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

6. Привидение

Перед вечером за городом полыхали зарницы и громыхало. То ли приближалась гроза, то ли заговорили пушки. До фронта было, как говорится, рукой подать. Первые отряды красногвардейцев наступали уже с пулемётами по заводской улице, откуда начинался город.

А поздно вечером грянула гроза. Молния раскалывала небо, гром заглушал голос пушек и пулемётов, ураган срезал верхушки деревьев, будто косил гигантской косой. Когда же утренние лучи солнца скользнули по блестящей от дождя земле, над промыслами поднялась до самых облаков тень разлохмаченного человека.

Это продолжалось несколько минут. Но многие жители города – все, кто встал пораньше, чтобы приветствовать красноармейцев, вывесить красные флаги или просто пройтись по умытым дождём улицам, видели эту таинственную тень. С верхней ступеньки большой городской лестницы можно было разглядеть на облаках как бы силуэт Прокопыча.

Это продолжалось несколько минут. Гигантская тень старика шагала по небу.

Несколько минут хватило вполне на то, чтобы это увидели сотни людей, спускавшихся в то время в порт. Одни застыли, замерли; другие, плача, упали на колени; многие крестились и молились.

Спустя пять-шесть минут тень исчезла.

А сам Прокопыч бесследно исчез с промыслов.

Красноармейцы смеялись, когда им рассказывай о чуде. Но ведь это была правда, что призрак, похожий на Прокопыча, бродил по облакам.

7. «Воды не давать»

Много лет прошло с тех времён, когда бежали хозяева соляных промыслов Медвежатовы, а о тени сторожа Прокопыча на облаках люди не забывали. За эти годы мало что нового произошло на косе между лиманом и морем. Промыслы забросили, вместо них появился за городом соляной завод «Химсольтреста». Коса эта бесплодная опустела: никто там, на солончаковой земле, не селился, не жил. Доживали свой век только два старых здания: контора и дом управляющего Медвежатовых.

Но зато какое раздолье было на этой косе мальчишкам!

Первым освоил пустынное солончаковое поле Яков Петрович в те времена, когда был он «Яшей – взяла наша» или Яшей-голкипером (так называли тогда вратаря футбольной команды). Прошли годы, Яков Петрович стал отцом, и сын его уже подрос – Игорь Смирнов. Он-то уж облазил все закутки соляной косы. В те годы спортивного стадиона в городе не было, и район соляных промыслов был, можно сказать, главным спортивным центром города. Случалось, что здесь, на старых соляных промыслах, собиралась масса народа смотреть матч портовиков с матросами какого-нибудь иностранного корабля.

Да, на соляной косе бывал настоящий большой футбол. Правда, до тех только пор, пока незадолго до Великой Отечественной войны в городе не выросла огромная чаша стадиона. А всё равно мальчишки тренировались и матчи «диких» команд устраивали на солончаках.

Однажды во время первого матча на соляной косе в облаках вдруг появилась тень человека. Призрак был в каких-то лохмотьях, и эта одежда колыхалась, точно крылья фантастической птицы.

Привидение нависло над футбольным полем, и стыдно сознаться – струсили ребята и бросились врассыпную. Только Игорь остался и точно по часам засек время: сколько минут привидение шагало по облакам.

После этого случая вновь заговорили о солончаковой косе, а Игоря даже опрашивали в какой-то научной комиссии, которая пыталась разобраться в истории с призраком. Но вскоре снова забыли об этой пустынной косе, пока не грянула война.

И вот теперь места эти захватил враг. Гитлеровцы устроили здесь концентрационный лагерь. Огромный загон, огороженный двойными рядами колючей проволоки, был набит людьми так, что люди стояли или сидели – лечь на раскалённую землю, вытянуть ноги нельзя было, не было места.

Нещадно палило солнце. И потому именно адмирал Кельтенборн приказал: «В лагерь воды не давать». А ведь здесь, на солончаках, жажда бывала особенно сильной: вокруг только соль, соль, соль…

Пыль густым туманом стояла над лагерем. Мутно проступали контуры людей, сидящих в самых разнообразных позах: поджав под себя ноги, скорчившись, раскинув руки.

Мёртвые сидели между живыми…

8. Что значит «Не дрейфь»?

Город бомбили с воздуха и били снарядами с моря. Иногда рушились целые кварталы: дома оседали в несколько мгновений и превращались в щебёнку, в пыль. Жильцы разбомблённых кварталов вселялись в здания, которые пока ещё были целы: уплотнялись дома, квартиры, комнаты. Уплотнилась и мореходка, в которой учился Игорь. Половина классов была отдана под казарму морской пехоте – тем самым «полосатым дьяволам», которых так боялись фашисты.

Как же завидовал Игорь этим чёрным бушлатам! В казарме то и дело гудели колокола громкого боя или заливисто пел горнист: «Тревога!»

Моряки выбегали в полосатых тельняшках, на ходу надевая бушлаты, припечатывая блином бескозырки. С тех пор как появились моряки, всё в мореходке стало по-другому. Здание училища превратилось как бы в корабль. Никто не говорил теперь «помыть пол», а только «драить палубу». Лестница называлась теперь трапом, скамейки – банками.

Всё это Игорь знал ещё раньше. Ведь и дома у Смирновых приняты были морские выражения. Но теперь, когда Игорь ежедневно общался с морской пехотой, он узнал ещё много нового. Игорь очень быстро перенял все выражения и словечки военных моряков. Спросить его раньше: «Что там в конце улицы, за портом?» – и он бы не задумываясь ответил: «Море». Кажется, яснее ясного. Нет, теперь для Игоря это было не море, а «водный рубеж». Ялик мореходки, на котором ребята несли службу спасателей по воскресеньям и праздникам, был теперь для Игоря «плавучим плавсредством».

Всё, что имело отношение к войне, волновало его. Казалось, что какая-то пружина храбрости и удали всё туже и туже закручивалась в нём. Был бы только случай, чтобы проявить эту смелость, это страстное желание встретиться с врагом – бить его, гнать с родной земли, гнать без устали.

Сколько раз Игорь слышал и сам говорил: «Не дрейфь», что значило – «не бойся». Теперь он узнал, что дрейф – это когда корабль сносит с курса ветром или тащит со льдами. Штука страшная, потому и говорят «сдрейфить».

Да, уж про морских пехотинцев можно было сказать, что они не знали, что такое дрейфить!

Вероятно, ни одна в мире пожарная команда по тревоге не строилась так быстро, как отряд морской пехоты.

Когда бы ни звучал сигнал тревоги в мореходке, он будил Игоря, и, хотя тревога эта не имела к нему отношения, он вскакивал, одевался в несколько секунд и, скользя по перилам, скатывался во двор. Он видел, как моряки шли в бой – бой необычный, почти всегда смертельный, – и ему хотелось быть с этими бесстрашными людьми. Но он знал, что дальше ворот мореходки, где стоит часовой с автоматом «ППШ», его не пустят. И однажды здесь, во дворе, когда моряков так вот собрали по тревоге, Игорь слышал разговор командира или политработника с моряком, который отправлялся на задание. Было темно, и лиц говоривших Игорь не видел. Вырисовывались только силуэты двух рослых людей, и слышны были негромкие слова:

– Задача понята?

– Так точно!

– Вопросы есть?

– Есть!

– Говорите!

– Если выполнить задачу не удастся, какие причины будут приняты во внимание?

– Одна причина – смерть.

– Понятно. Разрешите действовать?

– Идите. Уверен, что задание выполните и вернётесь невредимым. Желаю удачи.

– Есть!..

И чёткий стук каблуков с подковками.

9. Опасное задание

Ну как было ночью спать Игорю после того, что он слышал всё это? Ворочался, мял подушку, поправлял сползавшую простыню, а сон всё убегал. Он знал, что где-то совсем рядом с городом моряки обвязывали себя гранатами и бросались под танки, телом своим закрывали амбразуры, откуда били пулемёты врага, а лётчики, расстреляв боезапас, шли на таран.

В те первые недели войны не хватало гранат. Тогда в ход шли бутылки с горючей жидкостью.

Чуть только Игорь закрывал глаза, ему виделось, как наши бойцы вскакивают на броню фашистского танка и заливают смотровую щель горючей смесью.

К этому времени уже вся семья Смирновых была на казарменном положении: Яков Петрович – в мастерских, Наталия Ивановна – в госпитале, Иван – в редакции, а Игорь – в мореходке.

Как-то Игорь заснул только под утро, заснул так крепко, как бывает после бессонной ночи. И не сразу разбудил его горнист. Во сне Игорь убеждал себя: «Это снится, спи!» Но кто-то сдёрнул с него одеяло, растормошил:

– Смирнов!

– Я.

– Вставай. Тебя к командиру. Живо!

– Бегу.

И побежал взволнованный, одеваясь на ходу. «Почему к командиру? За что?» Игорь не мог вспомнить за собой какие-либо серьёзные проступки. В мореходке он старался быть безупречным, особенно потому, что командиром был старый друг его отца Зиньков. И было у Игоря всё время такое чувство, что, если набедокурит и командир спустит ему, стыдно будет перед товарищами. Ведь многие знали, что командир и отец Игоря – приятели. Чётко печатая шаг, Игорь вошёл в кабинет командира и сказал, как положено по уставу:

– Курсант Игорь Смирнов явился по вашему приказанию.

– Курсант Смирнов, вы подавали рапорт с просьбой отправить вас на фронт?

– Подавал. Сегодня я хотел ещё раз просить…

– Минуточку. Вы знаете, что по возрасту вас нельзя отправить в действующую армию?

– Знаю. Но, дядя Миша… вы же сами рассказывали, что мой отец…

– Минуточку. Мы не у вас дома, а на службе. Отец ваш воевал во время гражданской войны. Тогда была другая обстановка…

Зиньков махнул рукой, встал из-за стола, подошёл к Игорю, обнял его:

– Слушай, Игорь, и постарайся понять всё, как понял бы взрослый. Надо пробраться на ту сторону. Взрослому это не удастся, а подросток, может быть, – ты понимаешь, я говорю «может быть», – проберётся и сможет выполнить задание. Но это такое задание, что приказать его выполнить мы не можем. Только добровольно, совсем добровольно. Вчера мы… ну, я и командир отряда морской пехоты, говорили с твоим отцом, и он сказал…

– Он сказал, что это задание выполню я!

– Не перебивай! С тобой говорит командир!

– Слушаю!

– Так слушай. Он только посоветовал мне поговорить с тобой. Ведь со вчерашнего дня твой брат Иван на флоте.

– Иван?! Он спутает корму с носом корабля. Какой же он моряк? И потом, у него возраст не вышел.

– А у тебя?

Игорь молчал.

– Ну, вот что, – сказал Зиньков, – Иван зачислен журналистом в нашу военно-морскую газету. А с тобой дело сложнее. Повторяю: задание крайне опасное.

– Понял. Я согласен.

– Вот видишь, как ты несерьёзен. Можно ли соглашаться, когда ты ещё не знаешь, о каком задании идёт речь?

Игорь закусил нижнюю губу, что делал всегда, когда слова рвались наружу, а надо было их сдерживать.

В кабинете Зинькова стоял диван. Сейчас на нём лежала подушка, покрытая серым одеялом. Игорь подумал: «Раньше этого не было. С первого дня войны, значит. Ну да, ночует теперь здесь».

Зиньков сел на диван и рядом с собой посадил Игоря. Какое-то время молчали. Потом Зиньков сказал медленно, как бы делая паузу после каждого слова:

– Понимаешь, какое дело. Ведь тут не только пробраться надо на ту сторону. А там, на той стороне, где ты знаешь каждую ямку и горушку…

Он совсем близко пододвинулся к Игорю и стал говорить тихо, почти шёпотом.

10. «Стой! Кто идет?»

Конечно, рядом с морской пехотой Игорь чувствовал себя в училище, как на корабле. Здесь было всё, как в море, но это было не в море. Мореходка всегда славилась строгой учёбой, особо строгой – с первого дня войны.

С появлением морских пехотинцев строгости военно-морской службы распространились и на учеников мореходки. По это была служба береговая. А Игоря манило море своей бескрайностью, необузданной мощью и красотой: иногда прилизанной, как на конфетной коробке, – голубая гладь и белые треугольники парусов, а иногда дикой красотой, неприручённой, страшной, чёрной, лохматой.

С первых дней войны Игорю казалось, что в классах училища тесно и душно. Его тянуло на морской простор, в море, которое внушало ему почтительное восхищение…

И вот он шёл к морю по мокрому тротуару, невольно отбивая шаг, как в строю. Было сумеречно – солнце только поднималось из-за моря, и в городе меж высоких домов густела темнота. Редкие прохожие, солдаты воинских патрулей иногда провожали Игоря глазами. А он думал: «Неужели сии догадываются, куда я иду, зачем иду и, может быть, иду так родным городом, знакомыми улицами последний раз в моей жизни…»

Чем ближе к порту, тем внимательнее проверяли Игоря. То и дело слышалось:

– Стой! Кто идёт?

Игорь молча протягивал документы. И тут всегда почти происходило одно и то же. Патруль внимательно изучал протянутую Игорем бумажку; которая была пропуском в военную гавань, иначе говоря – на передовую.

Потом солдаты с красными повязками как-то так, снизу вверх, оглядывали мальчика, как бы определяя на глаз его рост. Вообще-то ростом он был со взрослого, только очень уж узок в плечах. Это выдавало его возраст.

Проверив документы и оглядев Игоря, патрульные обычно смотрели ему вслед, чётко, по-военному шагающему в порт, к линии фронта.

А иногда патрульные произносили односложное: «Н-да…» Но в этом слышалось и уважение, и восхищение.

Игорь не считал себя суеверным и всякие там приметы и обычаи, в которые особенно верили во время экзаменов, считал глупыми и девчачьими. Но тут после разговора с Зиньковым всё изменилось. Он шёл по улице и думал: выйдет ли, получится ли, вернётся ли живым? Сейчас, когда школа была позади, а море перед ним, когда кончились слова и пришло время делу, стало страшновато. Хотелось жить, хотелось вернуться – увидеть маму, отца, Ваню. И, может быть, именно от этой боязни, которую Игорь не мог в себе подавить, он чётче отбивал шаг, шёл, не сбавляя темпа, – этим он как бы подбадривал себя. Когда наваливался страх, ознобом пробегал по всему телу, высушивал рот, холодил руки и ноги, Игорь вспоминал донесение разведчиков о концентрационном лагере Кельтенборна. Да, этот лагерь смерти так именно и называли. А ведь адмирал хотел весь город превратить в такой лагерь, где сидели скрючившись наши люди в разорванных гимнастёрках, чёрные от пыли, палящего солнца и запёкшейся крови.

В донесении, которое Игорь читал у Зинькова накануне того, как отправился на задание, было написано: «В лагере тихо. Слышны только крики и хриплое пение тех, кто сошёл с ума».

11. На военном катере

Военный катер, серо-зелёный, как морская волна, нависал бортом над мокрым причалом. Орудия и пулемёты были расчехлены, у каждого стояли матросы.

Игорь понял и сказал про себя: «Готовность номер один…»

Снова тот же окрик:

– Стой! Кто идёт?

Затем вахтенный матрос проверил документы Игоря, и также их проверил часовой на трапе. Он сказал мальчику коротко:

– Проходи!

Здесь, на линии фронта, никто не оглядывал Игоря с головы до ног, никто не оборачивался, не произносил многозначительное «Н-да».

Простучав каблуками с подковками по железной палубе, Игорь прошёл в каюту командира, отрапортовав, как положено, по-военному. Но командир сразу же усадил мальчика рядом с собой на диван и заговорил с ним просто, как говорил отец.

Потом они вместе разглядывали фотографии и план местности на противоположном берегу, командир отмечал какие-то точки на карте красными крестиками. И, склонившись низко над столом, две головы часто соприкасались: седая – командира, стриженая – Игоря.

Когда разговор был окончен, командир сказал:

– Теперь поешь и поспи. Постарайся выспаться хорошенько. Отвалим к ночи и ночью же высадим. Тогда тебе будет не до сна. Понял?

– Понял. Могу быть свободным?

– Не, погоди. Скажи, Игорь, только совсем честно: нет у тебя червячка страха, который там, внутри, потихоньку точит и точит? А?

Игорь помолчал минуту, а может быть, меньше. Что было говорить? Сознаться, что страшновато, не хотел. Врать – тем более.

Командир сказал:

– Ещё не поздно отказаться и сойти на берег. А выйдем в море – всё. Море слабых не любит.

– Я не слабый, – сказал Игорь. – А этого червячка, что точит, задавлю. Разрешите идти?

– Минуточку. – Командир приоткрыл дверь каюты и крикнул: – Лейтенант Евдокимов!

Высоченный лейтенант появился в дверях. Он прошёл согнувшись, выпрямился и козырнул.

– Знакомьтесь, – сказал командир. – Это товарищ, о котором нам сообщали. У баталёра всё готово?

– Всё готово, товарищ капитан третьего ранга. – Говоря это, он протянул Игорю широкую ладонь и улыбнулся.

Игорь всё время старался держаться бодро, хотя то, что он был среди взрослых, да ещё офицеров, которые держались с ним наравне, смущало его.

Лейтенант Евдокимов повёл мальчика длинным коридором, и, хотя при этом он не держал его за руку, а только касался чуть локтем Игорева плеча, Игорю вдруг стало совсем спокойно, так, будто он был среди своих ребят по классу.

Потом они ужинали вдвоём с Евдокимовым. Игорь положил в чай кусок сахара, а лейтенант сказал:

– Это, браток, не по-моряцки, – и положил ему ещё три куска.

Игорь при этом подумал:

«Откуда он знает, что до войны я всегда клал четыре куска?»

После ужина они пошли в баталёрку, где висели бушлаты, стояли на полу сапоги, а на полках шапки-ушанки. И ещё было тут много всякой одежды и каких-то ремней, мешков и непонятных вещей.

В углу каюты было большое зеркало и табуретка.

– Это у нас баталёрка, а можно считать – примерочная, – сказал Евдокимов. – На, браток, одевайся и погляди на себя в зеркало. Ну, что, хорош?

– Хорош, – улыбнулся Игорь. – А правда, товарищ лейтенант, удобно, всё точно по мне.

– Так это ж для тебя приготовлено, – сказал Евдокимов.

В зеркале Игорь видел мальчика в широких латаных штанах и какой-то кацавейке, видавшей виды. Но всё это старое и латаное одеяние было чисто выстирано и даже чуть попахивало мылом. Через плечо у мальчика была надета торба, а в ней кусок хлеба и кусок сала.

– Соль сюда? – спросил Евдокимова Игорь.

– Сюда.

– И ракетницу?

– И ракетницу.

– А ничего, что всё такое чистое?

– Ничего. Как будешь высаживаться, всё солёной водой промочишь. А потом ползти будешь, всё извозится так, будто год побирался.

– Тогда порядок, товарищ лейтенант.

– Меня, браток, зовут Степан Ильич, – сказал Евдокимов. – Ты со мной не чинись, Игорёк. Теперь мы с тобой оба вояки из одной разведгруппы. Понятно?

– Понятно, Степан Ильич…

12. Разговор с Зиньковым

В каюте было тепло и как-то очень уютно: от матового ли плафона в потолке или оттого, что за иллюминатором тихо шептались волны.

Игорь разделся и свою пёстро-латаную одежду сложил аккуратно, как складывал форменку. А затем только прикоснулся головой к подушке, как тут же заснул…

Во сне он видел Зинькова. И разговор шёл о том же, о чём говорил с ним командир мореходки.

…– Соляную косу надо забрать обратно. От этого зависит судьба города и тех людей, которых адмирал Кельтенборн умерщвляет на солончаках за колючей проволокой. Но прежде всего надо убрать Кельтенборна…

– Я!.. – воскликнул Игорь.

– Погоди! – Зиньков рукой посадил приподнявшегося мальчика. – Нам надо знать, где живёт Кельтенборн. Там ведь два здания?

– Два. Контора Медвежатовых и второй дом…

– Знаю. Так вот, ты облазил там все закутки. На промыслах ты не заблудишься.

– Буду как у себя дома.

– Знаю. Вот и надо узнать, в каком из двух домов живёт Кельтенборн, в каком его штаб. Надо узнать, в какой из машин он переезжает из одного дома в другой. Он ведь очень пунктуален, этот Кельтенборн. Нам бы только знать точно его распорядок дня: где, когда он бывает. А остальное сделаем без тебя. Понял?

– Нет, не понял. Если я всё это узнаю, как же мне сообщить вам? Обратно вернуться?

– Нет. На это нет времени и, кроме того, опасно. – Зиньков вытащил из ящика большой пистолет. – Ты эту штуку знаешь?

Игорь молчал. Где-то он видел такой же большой и не совсем обычный пистолет. Но где и когда, сразу вспомнить не мог. А потом воскликнул:

– Ракетница!

– Точно…

Весь этот разговор, как бывает во сне, прерывался, путался: Зиньков куда-то исчезал, потом слышался только его голос…

13. Не солоно хлебавши

Узкая коса между морем и лиманом тянулась всего на каких-нибудь пять-шесть километров. Всё это пространство было пустынным, с тех пор как за городом был построен соляной завод, а над промыслами стало появляться привидение на облаках. На косе этой не было ни одной горушки, ни одного дерева, ни лощины, ни ложбины – гладкая просоленная земля. Только небольшой мост был перекинут через рукав лимана. Рукав этот впадал в море и как бы перерезал прибрежную косу надвое.

Как только район этот захватили гитлеровцы, прибрежная коса была почти вся опоясана забором из колючей проволоки. Здесь негде было притаиться и спрятаться. Каждый новый человек обратил бы на себя внимание, даже если бы и сумел пробраться за колючки ограждений.

Вот почему пришла мысль о мальчике. Ведь завод «Химсольтреста» перестал работать после бомбёжек, и потому в городе не было соли. Женщины и дети подбирались к лиману и, хотя это было запрещено, таскали банками и вёдрами рапу – густую лиманную воду, – чтобы потом выпарить из неё несколько щепоток горьковатой соли. А уж там, где были раньше соляные склады, ребята старались накопать вокруг просоленную землю и из нее добыть соль.

Велико ли богатство в соли? Кажется, что не велико, когда соль эта есть. А когда её нет, худо без соли. В несолёной еде никакого вкуса. Недаром издавна существовало выражение: «Не солоно хлебавши». Это значит – угощался у скупого человека, он обделил гостя солью и тот так и ушёл не солоно хлебавши. В те давние времена хозяин сам обходил гостей с солонкой, сам солил еду каждому. Дорога была соль во времена наших прапрадедов, и такой же редкостной и дорогой стала она, когда фашисты захватили часть нашей страны, разорив там всё наше хозяйство.

Итак, было решено: в район соляных промыслов, где сейчас ставка фашистского адмирала, отправится мальчонка, и не просто мальчонка, а самый храбрый, самый бесстрашный и решительный мальчик. У него будет торба, как по-украински называется мешок с лямкой через плечо, в торбе соль, а под ней ракетница. Мальчик притаится под мостом в ожидании автомашины, которая ежедневно в одно и то же время проходит в этом месте. Машину засекли наши самолёты-разведчики. Но кто в ней – адмирал или кто-нибудь из его офицеров, – этого мы не знали. Было точно известно только одно: часы и минуты, когда машина выезжает из домика, где живёт адмирал, и направляется в здание бывшего управления промыслов. Раньше там была контора Медвежатовых, а теперь – штаб адмирала. Штаб этот так тщательно охранялся, что к нему не подойти было за километр. И зенитки были натыканы вокруг. Охранялась и дорога. Была она прямой, оголённой со всех сторон, и здесь ни о какой засаде не могло быть и речи. К тому же по отличной дороге машина «мерседес-бенц» неслась с огромной скоростью, и вряд ли можно было увидеть, кто в ней сидит.

А вот у въезда на мост машина притормаживала. Здесь она как бы топталась на месте, и немалое время: секунд десять – пятнадцать. Этого вполне достаточно для того, чтобы разглядеть всех пассажиров большой и длинной автомашины, а главное – узнать, в ней ли ездит адмирал. Вот об этом и должен был просигналить ракетницей Игорь.

Дальше всё было продумано. Бомбёжкой наши лётчики должны были уничтожить Кельтенборна и его штаб. Это поможет вызволить Игоря. От соляных промыслов недалеко до моря. Там наши торпедные катера, бесстрашные десантники, как их называют – «полосатые дьяволы». Они придут на выручку Игорю. Лишь бы мальчонка остался жив после взрывов, лишь бы сумел выбраться за колючую ограду, а там был план, как его спасти, доставить к своим.

Но вот между мостом и выходом из ограждения до моря два километра сто пятьдесят метров. Как на этом пути помочь парнишке?

А помочь надо. И надо убрать фашистского адмирала. Надо, чтобы он ушёл не солоно хлебавши, не успев разрушить город, залить кровью, стереть с лица земли. Ведь именно это он обещал фюреру и для этого прибыл в район соляных промыслов.