Текст книги "Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести"

Автор книги: Марк Ефетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

ПОИСКИ

Борис Сергиенко не сразу устроился на работу. Как ни старался Бочин взять на раскопки молодого скуластого шофёра, который сразу чем-то ему понравился, сделать это, как говорится, с ходу не удалось. Тогда Владимир Петрович решил временно устроить парня куда-нибудь в другое место, но только поближе к себе.

Невдалеке от раскопок, на берегу Волхова, там, где он впадает в озеро Ильмень, рыча и переваливаясь, выползали из глубокого котлована тяжёлые самосвалы. Это вывозили материал для строек нового, послевоенного Новгорода. Почти каждый день в каком-нибудь доме Новгорода справляли новоселье. В городе строили не один дом, не десятки, а сотни. Много сотен домов на месте старого Новгорода, превращённого в руины…

Для такой большой стройки нужна была уйма камня и досок, песка и глины – всех материалов, из которых получаются дома и вырастает город. Камень-известняк, песок и глину добывали на берегах реки Волхова и озера Ильмень. Добытое свозили в самосвалах к подножию подъёмных кранов, которые высились по всему Новгороду.

Вот на одну из таких раскопок камня, а проще сказать – на каменный карьер, профессор Бочин решил устроить Бориса. Благо этот карьер совсем рядом с археологическими раскопками и Владимир Петрович мог не терять из виду этого молодого и упрямого шофёра.

Это было в то время, когда в Новгород пришла чудесная осень, тёплая и безоблачная.

Борис возил с карьера землю. Некоторые шофёры считали его чудаком. Однажды он привёз кирпич для ремонта большого жилого дома. На пути его машины во дворе высился песчаный дворец. Вокруг копошились дети. Они, может быть, и слышали, как Борис чуть слышно гуднул, может быть, увидели машину, но были так увлечены игрой, что не двинулись с места.

Что было делать Борису? Разрушить песчаные хоромы?

Нет, он сделал по-другому. Борис остановился в десяти шагах от того места, где надо было разгрузить кирпич. Разгрузить машину оказалось сложнее. Борис так не считал. Ведь песчаный замок остался в целости, и дети продолжали играть.

И всё равно Борис уложился в срок. На железный кузов своего грузовика он нарастил невысокие деревянные борта, и от этого корыто самосвала стало вместительнее. Каждому шофёру положено было вывезти землю со своего небольшого участка или, как говорили на карьере, с деляночки. И Борис управлялся раньше других. За восемь ездок он вывозил столько земли, сколько другие шофёры – за десять. Борису помогали наращённые борта. Он освобождался раньше своих товарищей и, наскоро помывшись после работы, ехал в город – разыскивать отца.

Где только Борис не побывал!

В военкомате с ним говорил старший лейтенант. Как же он был внимателен, вежлив, заботлив!

– Вас интересует Сергиенко? Феофан Иванович… Да вы, товарищ, садитесь, садитесь. Прошу вас. В ногах правды нет. Младший сержант. Так. Номер части?

Борис назвал номер части, где служил отец.

– Так. Отлично. Сергиенко. Феофан Иванович. Младший сержант. А вы, товарищ Сергиенко, в Новгороде надолго?

– Не знаю.

– А всё-таки: день, неделю, месяц…

– Пока не найду отца.

– Но вы говорили, что пришло извещение: он пропал без вести.

– Да, пришло. Но похоронной не было…

– Понятно, понятно. Сергиенко Феофан. Всё записано. Поищем и обязательно вам сообщим. Постараемся найти, товарищ Сергиенко. Обязательно. Ваш адрес тут, – он хлопнул по папке на столе, – непременно сообщим. До свиданья. Счастливо.

Может быть, лейтенант этот действительно хотел помочь Борису. Но что делать – следов Феофана Сергиенко найти не удалось, и Борис не получил никаких сведений из военкомата. В Новгородский музей Борис ходил много дней – вернее, вечеров – подряд. Он стоял, склонившись над застеклённой витриной, и слово в слово списывал в блокнот лежавшие там записки. На чём только не были написаны эти прощальные слова людей, смотревших смерти в глаза: на ленточках газетных полей, на тетрадных листках, на бумаге, порыжевшей от крови. Возле каждой записки была карточка. На карточке было написано, где и когда сделана находка. И были здесь годы военные и послевоенные – пятидесятые, и даже на одной записке шестидесятый год. «Значит, и до сих пор, через двадцать почти лет, приходят эти письма, – думал Борис. – Почему же нет ничего от моего батьки? Будет!»

Так ждут письма от письмоносца, который успокоительно говорит: «А вам пишут».

Борис ходил в музей, как на службу. Его уже знали тут все сотрудники. Он склонялся над витриной, изученной им так, что, закрой Борис глаза, он мог бы наизусть прочесть все записки, нарисовать, как они лежат.

Борис расспросил работников музея о том, как была найдена каждая из записок. Что записки?! Он знал, что в болоте под Новгородом нашли самолёт нашего лётчика-героя, что его останки пролежали там пятнадцать лет. А лётчик считался без вести пропавшим. И вот нашли. Нашли танк и танкиста. Это он после того, как в танк попал фашистский снаряд и танк загорелся, продолжал стрельбу из пылающего факела, врезался в расположение врагов и взорвался. Воронку с танком засыпало землёй, на земле этой выросли деревца, и вот спустя много лет нашли танк и героя, который погиб в нём…

Борис изучил все улицы и переулки Новгорода. Где только он не побывал! Розыски вели Бориса по цепочке, звено за звеном. Ему говорили: «На такой-то улице живёт мать сержанта, который погиб при взятии Новгорода. Зайдите к ней». Но матери не оказалось уже в живых. На другой улице жила сестра погибшего сержанта. Борис был и у неё. От сестры пошёл к другу сержанта, от друга – к бывшему командиру части.

«Сергиенко? Нет, такой фамилии не припомню. Такого у нас в части не было».

И на этом цепочка обрывалась.

Когда человек ищет, его время от времени охватывает азарт, потом наваливается разочарование, и снова возникает вера: «Найду!» Так было и с Борисом.

О нём уже говорили в Новгороде: «Сергиенко? Это какой? Ах, тот, что ищет своего отца».

Несколько раз Борису казалось, что он напал на след, но каждый раз след этот обрывался. Не так уж велик город Новгород. За полчаса его можно пройти из конца в конец. И в поисках Бориса наступил такой момент, когда искать уже было негде. Спрашивать некого. Теперь Борис старался подольше задерживаться на работе; он искал себе любое занятие, чтобы всегда быть среди людей. Когда же оставался один, одолевали тяжёлые мысли и охватывала тоска. Он вспоминал мать и снова и снова думал о том, что во многом виноват перед ней.

Но вот случай помог Борису найти дело, которое заняло всё свободное время и увлекло его. Борис жил несколько обособленно от более опытных шофёров. Ведь он среди них был самым молодым. К людям же более старшим по возрасту или более опытным по мастерству он относился всегда с почтением, в разговоры их не вмешивался и мнения своего не навязывал.

Отработав своё, Борис иногда подолгу смотрел на звёздное небо над Новгородом, думая о том, что таким же было оно и двадцать лет назад, когда здесь воевал его отец, и закат был таким же, и Волхов, и Ильмень.

БОРИС ПОКАЗЫВАЕТ МАСТЕРСТВО

Однажды, когда после работы Борис с другими шофёрами стучал по столу костяшками домино, мимо карьера проходил профессор Бочин. Увидев Бориса, Владимир Петрович окликнул его:

– Как дела, Сергиенко?

– Да никак! Работа – не бей лежачего. Спокойная. Вот уж пошабашили. А что делать? Куда деться?

– Тогда пошли к нам. Вот какая штука.

И они пошли пыльной дорогой, которая соединяла карьер и котлован археологов. Впереди была большая половина длинного летнего дня, и Борис обрадовался, когда ему нашлось занятие.

У археологов был небольшой катерок, или, точнее сказать, моторка. Судёнышко это несколько дней чихало, будто простудилось, и потом окончательно разболелось – отказалось работать. Борис попал к археологам как раз в то время, когда человек пять сгрудились вокруг мотора, снятого с катера. А разве может шофёр пройти мимо, когда возятся в моторе? Нет, такого ещё не было с тех пор, как первый мотор пришёл на смену лошади.

А разве может шофёр пройти мимо…

Борис подошёл к мотору. Через полчаса его руки с закатанными рукавами были по локти в коричневом масле. Пот, смешанный с пылью и маслом, загримировал Бориса. Борис мыл какие-то детали в ведре с бензином, продувал трубочки, закручивал и откручивал гайки. На какие-то мгновения он отходил, как бы со стороны разглядывая свою работу, и думал. Ему уже не давали советов, как это было вначале. Шофёр археологической экспедиции и археологи почувствовали в Борисе мастера своего дела и уважительно молчали даже тогда, когда им казалось, что он делает что-то не то. Ведь известно, что давать советы куда легче, чем делать самому.

Мотор катера Борис починил, и с тех пор он стал ежедневным, а вернее сказать, ежевечерним гостем у археологов.

А катер был хорошим помощником в археологических раскопках. Случалось ведь и так, что в безветренные дни рыбакам вдруг открывался на дне Ильменя холм. Прямые солнечные лучи, точно прожектором, освещали дно, и неожиданно становилось явным то, что многие годы скрывала глубина.

На дно озера, в место, указанное археологами, спускались водолазы. Случалось, что они поднимались ни с чем. Но бывало и так, что со дна озера извлекали черепки или кремнёвые предметы. И в летопись нашей страны археологи вписывали ещё одну страницу. Страницу тысячелетней давности, когда топоры и ножи наших далёких предков были из кремня.

В день, когда Костя встретился на раскопках с профессором Бочиным, Борис Сергиенко пришёл туда же прямо с берега, где над водой возвышались позеленевшие деревянные мостки. Их называли «Сергиенковский порт». Тут была стоянка катера, который водил Борис по неспокойным волнам Ильменя.

После работы на автобазе он приходил сюда, на деревянные мостки. Это не было работой по совместительству. Возиться с катером и водить его доставляло Борису удовольствие, денег за это он не брал, и его на археологических раскопках называли «общественный капитан».

Когда катер мчался мимо белых громад Юрьевского монастыря, или проплывал вдоль красных кремлёвских стен, или причаливал к ажурным аркам на Торговой стороне, Борис не переставал восторгаться красотой Новгорода. Но в то же время он ни на миг не забывал об отце. Где – у Юрьева ли, у кремля или здесь, на Торговой стороне, ключ к тайне.

«Пропал без вести». Не тяжелее ли это, чем знать всё. Всё до конца.

КАК В СКАЗКЕ

Вот она как иногда поворачивается, судьба. Точно в сказке. Перуна нашли. Костя при этом, можно сказать, присутствовал. Во всяком случае, об этом узнал один из первых. И для этого совсем не потребовались годы. Раз – и готово. Главное сделано. А остальное – премия и полёт в космос – это обеспечит Володя Замараев… Здорово всё-таки получилось! Теперь главное – не отпустить этого дяденьку в комбинезоне, который говорит «добре» и, по всему видно, добрый.

Костя стоял рядом с Владимиром Петровичем, стараясь не пропустить ни одного слова из разговора. А разговор этот был такой.

В л а д и м и р П е т р о в и ч. Где нашли, товарищ Сергиенко? Там?

С е р г и е н к о. Там, Владимир Петрович. Водолазы нашли. Его илом засосало. Эти, с ластами, прощупать ничего не могли. А водолазы нырнули – и порядок.

В л а д и м и р П е т р о в и ч. По телефону позвонили?

С е р г и е н к о. Ага. Завтра думаю выезжать. Поднимать будем. Как ваша думка? Добре?

В л а д и м и р П е т р о в и ч. Действуйте, Борис. Перун – штука чудесная. Теперь горы свернём…

Они были так увлечены разговором, что, казалось, не видели Костю, который стоял тут же и слушал. Как только Сергиенко попрощался с Владимиром Петровичем и направился к выходу, Костя пошёл за Борисом. Он говорил себе: «Нет, теперь я не отступлю. Куда Борис Сергиенко, туда и я. Любой ценой».

И при этом Косте рисовались разные радужные картины. Как поднимают со дна озера этого Перуна, а он, скользкий, весь в иле и водорослях, срывается с верёвок, летит обратно в воду. Все вокруг теряются, не знают, как быть, а он, Костя, ныряет в воду, хватает верёвки, завязывает их двойным морским узлом. Потом выплывает на берег и командует:

«Вира! Вира помалу!»

И золотой Перун, сверкая на солнце так, что глазам больно смотреть, качается на крюке подъёмного крана, как огромная золотая кукла в человеческий рост. И все вокруг аплодируют и поздравляют Костю Сахарова…

– Хлопец, а ты опять тут?

– Да, товарищ Сергиенко, тут.

Они шли рядом по направлению к проходной. Молчали. Когда вышли на улицу, Костя спросил:

– А что там за карты нарисованы на бараке?

– Я же тебе сказал: студенты нарисовали. Карты – это у них бухгалтерия. Горшок – это керамика, которую обрабатывают из находок. Ну, черепки разные, чашки, горшки. Понял?

– Понял! А чёрт?

– Это у них… как бы тебе объяснить… химия, одним словом. Колдовство вроде. Там у них тигли, в которых выплавляют металл. Или просвечивают этот металл, как всё равно больного, рентгеном, и точно определяют, какое нашли железо, сколько пролежало в земле. Чудеса, до чего теперь наука дошла! Всё выясняет: когда, скажем, отковали меч, сколько лет он пролежал, где плавили руду, – ну всё, как по записи. Тут, брат, башковитые ребята. У них и фотография и микроскоп. До всего могут доискаться. Добре работают.

– Значит, чёрт, – спросил Костя, – это вроде бы колдун?

– Ну да. Шутки шутят студенты эти. Учёные, а всё равно молодые… Тебе куда?

Костя замялся. Потом спросил:

– А вам?

– Мне на автобус.

– Вот и мне на автобус.

– Тогда садись. Добре…

Они ехали, прижатые друг к другу, как бы спрессованные, и Костя всю дорогу расспрашивал Сергиенко. Он, можно сказать, лез из кожи вон, чтобы понравиться этому Борису Сергиенко.

– Так вы, дядя, водитель?

– Шофёр.

– Здорово! Опасная профессия. Я думаю, труднее профессии на свете нет. – Он помолчал и добавил: – Конечно. Перед водителем всё время живые люди. И всё дорогу перебегают. Жуть! А сколько всего знать надо! Карбюратор, акселератор, фары и аккумулятор, тяга, тормоз, фильтр…

– Да ты, я вижу, сам в шофёры годишься!

– Что вы, дядя! Мне ещё сто лет учиться – не выучусь. А если баранку в руки дадут, умру со страха. Водитель – это во! Смелость нужна.

Сергиенко усмехнулся:

– Что-то ты, брат, очень уж нашу работу расхваливаешь. Тебе что, нужно чего? Говори не стесняйся. А шофёров, брат, миллионы на земле. Век моторов. Скоро машин будет что самопишущих ручек. И все люди будут шофёрами. Так что ты не очень…

– Не, дядя, я не очень. Я знаю – когда, скоро то есть, автомашины будут как ручки-самописки, тогда космокорабли будут как теперь автомобили. И космонавт будет как теперь шофёр. Факт. А я, дядя, хотел вас спросить…

К тому времени, когда надо было сходить с автобуса, Костя знал уже всё его интересующее. Перуна будут поднимать в начале следующей недели. Об этом золотом боге Сергиенко сказал только одно: «Тяжёлый, чёрт!» Работы начнутся с берега в районе старого монастыря, там, где сейчас общежитие студентов. Школьники? Нет, вряд ли там будут школьники. Разве что из исторического кружка.

В НОВГОРОДСКОМ КРЕМЛЕ

Если пройти новгородский кремль и спуститься к Волхову, можно попасть на плавучую пристань, которая так и называется «Кремль».

Костя бывал здесь сотни раз. Он покупал в пристанском буфете конфеты, купался рядом с пристанью, стараясь покачаться на волнах, когда мимо проходил речной трамвайчик. В дни после половодья, когда сходила большая вода, оголяя берега Волхова, Костя, а с ним многие ребята из школы «прочёсывали» пляж. И не случалось, чтобы зря, если не считать дней, когда Костя искал Перуна. Жёлтые воды Волхова нет-нет да выбросят на берег то монету трёхсотлетней давности, то подвеску от ожерелья или наконечник стрелы. Нет, должно быть, в Новгороде школьника, у которого не было бы своего домашнего музея – в папиросной ли коробке, выложенной ватой, в пенале или просто так, в ящике стола. Сначала ребята относили эти находки в музей или в Институт археологии. Но там редко кого можно чем-либо удивить, как удивил школьник Сергей Иванцов, обнаруживший древнюю могилу. И древние монеты в музее уже есть, и подвески от ожерелья не новость, а наконечников от стрел целая витрина. В конце концов всё это остаётся в своём домашнем музее.

Так случалось с большинством новгородских школьников, так же было и с Костей. Кремль – великолепный новгородский кремль – с памятником «Тысячелетие России», к которому приезжают за тысячи километров, казался Косте чем-то обыденным. Иначе оно и не могло быть. Ведь сюда, в кремль, к этому памятнику, мама привозила его в колясочке, когда Костя говорил только «у-а, у-а». Здесь он, пошатываясь и хватаясь пухлыми ручонками за ограду, учился ходить; потом здесь же играл в классы на расчерченном мелом асфальте, решал задачи перед контрольной, играл в салочки… Мало ли что! Туристы в больших дымчатых очках ахали, охали и щёлкали фотоаппаратами, а для Кости кремль, памятник, Софийский собор, Волхов, Ильмень и все окрестности были домом родным.

И его ничуть не удивляло, если он видел у своего товарища коробочку «Сливочный ирис» или «Апельсиновые дольки», а там, внутри, оказывались бронзовые серёжки-подвески или стеклянные бусы. Что было бы с Володей Замараевым, если бы он увидел в Москве, как грузят ящики, на которых написано: «Осторожно! Копьё!»? Или: «Внимание! Не бросать! Боевые доспехи»?

Володя, конечно же, остановился бы, «прилип» к такому ящику. А Костя прошёл мимо. Подумаешь – копьё! Да их археологи находят десятками! Какая невидаль!

Да, так оно было. А после встречи с Володей Замараевым стало совсем по-другому. Теперь новгородская старина волновала Костю. Прощаясь с Борисом Сергиенко, Костя спросил:

– Значит, на этой неделе Перуна поднимать не будут?

– Не будут.

– А с понедельника в котором часу?

– Зачем это, хлопец, тебе такая точность?

– Да так, – махнул рукой Костя, что означало: «Спрашиваю без всякой мысли, просто чтобы спросить». А сам между тем думал: «Хорошо, начали бы работы не с самого утра. Я бы тогда прямо после уроков раз – и к монастырю».

– Ну, бувай, энтузиаст. – Сергиенко протянул мальчику широкую ладонь. – Захочешь посмотреть, приходи со своими кружковцами. Раньше полудня не начнём. В понедельник с утра лебёдки и инструмент получать будем, бригаду сколачивать. Приходи. Добре?

– Добре, дяденька, добре.

На этом они расстались. И тут-то у Кости начались самые горячие дни.

ОБМЕН НАХОДКАМИ

Костя и раньше знал, что в школе есть разные кружки. Кружковцы остаются после уроков или, пообедав дома, снова прибегают в школу заниматься в кружке. Только Костя понять этого не мог. Ну как это можно лишний раз приходить в школу, оставаться на два-три часа или что-то учить, когда никто тебя не заставляет это делать, в дневник не записывают, отметок не ставят. Чудно!

А вокруг столько соблазнов: футбол во дворе, а зимой коньки или, когда сошла полая вода, поиски всяких мелких вещиц на берегах Волхова.

Костя оставался иногда на занятия исторического кружка для того, чтобы поменяться с «историками». Ох, и падки же они на всякую древность! А Костю больше всего интересовало всё современное: перочинные ножики, авторучки, конфеты и всякие там перья-карандаши – то, что могло пригодиться каждый день. Весной, когда Волхов разливается так, что вода подходит к самым стенам кремля, Костя готовился к походу за монетами. Спадёт вода, и тогда ищи в илистых, топких берегах древние монеты и пряжки, кривые ножи и причудливые браслеты. В классе широко шёл обмен всего на всё: книжек – на перья, перочинных ножей – на карманные фонарики. Меняли рыболовные крючки, марки для коллекций, леску, значки, блокноты, Жюля Верна, фотоплёнку, морских свинок – всего не перечислить. Но особенно было удобно менять всё, что «пахло историей». Костя не очень-то разбирался в монетах, что выбрасывал на берег Волхов. На одной – женская голова, на другой – всадник с копьём или воин в шлеме. Но цену этим бронзовым и медным кружочкам, иногда совсем позеленевшим от времени, Костя научился определять почти без ошибок. Однажды воды Волхова подарили ему серебряную колбаску с палец длиной, и Костя променял эту в общем-то для него никчёмную болванку на перочинный ножик с четырьмя лезвиями и шестью ещё всякими штучками – ножницами, шилом и тому подобным. Вряд ли у кого-нибудь во всей школе был ещё такой великолепный ножик. Потом оказалось, что эта колбаска была нерублеными рублями. Сотни лет назад наши далёкие предки отливали из серебра такие вот болванки, потом рубили их. И каждый отрубленный кусок назывался «рубль».

Мальчик, выменявший у Кости нерубленые рубли, передал эту колбаску в музей, и там она до сих пор лежит в витрине под стеклом.

«Ну и пусть, – думал Костя. – А у меня шикарный ножик. И ни у кого такого нет».

После этой серебряной находки Костя, чуть только весна, разлив, не находил себе места: как бы это первому попасть на топкие берега Волхова, с которых только-только сошла вода? И как бы первому переворошить палкой ил, первому обследовать, что выбросили в этом году воды Волхова. А главное – найти монетки и потом выменять их на хорошую вещь.

Костя очень любил всякие вещицы, и карманы его всегда пузырились. Кроме ножика, там была почти исправная автоматическая ручка, большая красивая перламутровая пуговица от женского пальто, увеличительное стекло. Ну, и всякая мелочь – гаечки, винтики и разные значки.

Костя гордился всем, что имел, и очень старался умножить свои богатства. Только для этого он и ходил по берегу Волхова в половодье до встречи с Володей Замараевым.

Но с некоторых пор всё переменилось.