Текст книги "Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений"

Автор книги: Марк Блиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Новое пришествие в Южную Осетию грузинских тавадов

Граф Паскевич, пытавшийся пересмотреть политику российских властей в Южной Осетии, в 1832 году покинул Кавказ. Его сменил барон, генерал Г.В. Розен, менее влиятельный в Петербурге командующий. Барон прибыл на Кавказ в момент совпадения двух главных событий – начала Кавказской войны и «созревшего» заговора грузинской знати. Розену проще и просторнее было на Северном Кавказе, где в 1832 году в Гимрах он имел немалый военный успех. Сложнее оказались грузинские дела, в которых многое оставалось подспудным. Однако было очевидно, что император изменит политику в отношении грузинского дворянства и не станет, как ранее, проявлять интерес к положению грузинского и осетинского крестьянства. Считалось, что крестьянское восстание, если даже оно вспыхнет, в новой политической обстановке будет направлено главным образом против тех же помещиков, жаждавших в отношении зависимых людей жестокой мести. Нельзя было не обратить внимания и на другое – на готовность Петербурга закрепить в Грузии и в Южной Осетии административные преобразования, которые начинал граф Паскевич. Это происходило в условиях, когда грузинские тавады, уверенные в безнаказанности, с новой силой приступали к отстаиванию новых феодальных привилегий. К кампании, связанной с «восстановлением» прав на феодальные владения в Южной Осетии, подключились также Эристовы, еще находившиеся под следствием. Они хорошо понимали, что заговор, в котором они участвовали, непременно повлияет на политику Петербурга и что стратегия этой политики будет в их интересах. Это было видно уже в 1832 году, сразу же после раскрытия заговора. Именно тогда грузинские тавады, еще в 1827 году уравненные в правах с российским «благородным сословием», получили от российского правительства право за неповиновение ссылать своих крестьян на Кавказскую линию, т. е. на Северный Кавказ; ссылке подлежала вся семья, если у крепостного она была. Несколько позже эта практика вводилась и в районах бывшей Имеретии, вошедшей в Грузию. Под «впечатлением» от заговора в 1832 году Петербург принял еще одно решение – тавады были признаны единственным сословием, имевшим право на владение и приобретение крестьян. В связи с этим горожане, имевшие крепостных, но не относившиеся к тавадскому сословию, обязаны были в течение четырех лет продать их дворянам.

Решения, принятые правительством в отношении тавадов, свидетельствовали о той политической направленности, в русле которой собирался действовать Николай I. Соответственно этому корректировал свои планы и главнокомандующий на Кавказе. Уловив момент, барон Розен взялся решить один из наиболее острых вопросов, волновавших тавадов. Речь шла о том, чтобы в Грузии и Южной Осетии приостановить массовое движение крестьян, вызванное их стремлением получить свободу от дворян. Розен отмечал, что движение крестьян «к отыскиванию вольности» «время от времени» все более усиливается. Он предлагал «всех крестьян, состоявших в Грузии, оставить навсегда в бесспорном владении» за помещиками. Однако провести в жизнь подобную установку главнокомандующего оказалось трудно, и российские власти от нее отказались; запрещение крестьянам в судебном порядке «отыскивать свободу» дало бы грузинским тавадам немалый повод, чтобы этот запрет распространить и на Южную Осетию, где крестьяне вели освободительную борьбу.

Несмотря на откровенную протавадскую политику Петербурга, рассчитанную на создание в грузинском дворянстве своей социальной опоры, российские власти не очень доверяли грузинской знати после 1832 года. Это особенно замечалось прежде всего в сфере государственной администрации. Тот же Розен ставил вопрос о приостановлении приема на государственную службу детей грузинских тавадов. Подобное «недоверие» было особенно важно для Южной Осетии, где князья Эристовы все еще покушались на российскую приставскую систему. Понимая, что грузинские тавады могут вернуться в югоосетинские общества, Розен в 1834 году решил существенно усовершенствовать приставство, приблизив его к нуждам самих осетин. Он отмечал отдаленность от Южной Осетии приставств, одно из которых входило в Управление горскими народами, жившими по Военно-Грузинской дороге, три других – в Горийское окружное управление. Наиболее важными для Розена являлись приставства, входившие в Горийский округ, поскольку они относились к территориям, на которые тавады имели феодальные притязания. По его мысли, следовало для этих трех приставств назначить главного пристава из российских офицеров, подчинив ему частных приставов из грузинских дворян. Таким образом последние оказывались под серьезным контролем и снижался риск, что основные районы Южной Осетии окажутся в феодальной зависимости от тавадов, в их неформальном административном подчинении. В своих планах в отношении Осетии барон Розен шел еще дальше. Он подчеркивал важное военно-стратегическое и коммуникационное значение Осетии для России, укрепившейся в Закавказье. «Один взгляд на карту, – писал Розен в Петербург, – удостоверяет, что земля сия», т. е. Осетия, «во многих отношениях заслуживает особенного внимания правительства. Прочное владычество наше в Осетии решительно разрежет хребет Кавказских гор на две части, тогда как ныне одна лишь Военно-Грузинская дорога пересекает сообщения между полупокоренными и враждебными нам народами». Главнокомандующий писал, что осетины хорошо сохранили христианские традиции, просят прислать к ним духовных лиц и ходатайствуют об открытии у них школьных училищ. Возвращаясь к вопросу о гражданском управлении, барон Розен думал создать в Осетии свою собственную приставскую администрацию, разместив ее в одном из осетинских селений. В этом же селении, где бы сосредоточилось управление Осетинским округом, он предполагал «учредить пост из нескольких казаков». Впервые, таким образом, Розен выдвинул идею об административном соединении всех осетинских обществ, полагая, что такое объединение серьезно укрепит позиции России в центре Кавказа.

Вскоре, однако, стало ясно, что в правительственных кругах эристовские князья, дружно участвовавшие в заговоре против России, находят в своих феодальных притязаниях поддержку. Заметив это, барон Розен резко изменил свои планы в отношении Осетии. Он спешил огласить свою позицию по вопросу о правах князей Эристовых на феодальные владения в Южной Осетии. После того как в 1835 году князья обратились к Розену по поводу своих прав в Южной Осетии, он заявил: несмотря на то, что «князья Эристовы, лишенные прав владения имением царем Ираклием и не владевшие им до издания манифеста 12 сентября 1801 года,.. права их на означенные осетинские ущелья не подлежат никакому сомнению и розыску». Это мнение главнокомандующего на Кавказе имело решающее значение для Сената, рассматривавшего вопрос о правах на феодальные владения в Южной Осетии. В том же 1835 году Сенат принял постановление, согласно которому вопреки другим законодательным актам, изданным ранее, Эристовы вновь получали осетинские села в Южной Осетии на правах феодального владения. Это решение автоматически распространялось и на князей Мачабеловых, также лишенных прав владения в Южной Осетии и ожидавших разрешения вопроса между российской властью и князьями Эристави. Столь «легкое» отношение к правам князей Эристави и Мачабели объяснялось не только поисками социальной опоры у этих князей, но и уверенностью, что с созданием в Южной Осетии приставского управления и приобретением российским командованием административного рычага грузинским тавадам не удастся более господствовать безраздельно в Южной Осетии. Именно с этим условием Петербург охотно шел на раздел Южной Осетии на две сферы влияния – российской власти отводилось административное управление, грузинским князьям – права на феодальное владение.

Месть

Как и ожидалось, грузинские тавады были крайне недовольны тем, что, вернув себе право на феодальное владение, они одновременно теряли «право на власть». Российское правительство в какой-то мере приблизило тавадов к своей системе феодализма, согласно которой административная власть целиком принадлежала государству, а помещику – земля и крестьяне. Грузинские тавады настаивали на персидской модели феодализма – в пределах феодального владения обязательная концентрация власти в соответствии с титульным статусом феодала. На этом же стояли князья Эристовы. Понимая, что им сложно будет реализовать в Южной Осетии свое право на феодальное владение, дарованное им российскими властями, Эристовы требовали, чтобы командование отменило в Южной Осетии свою администрацию и полагалось на их властные формы управления. В новых условиях они соглашались на приставскую администрацию для осетин, но не в пределах феодального владения. Требуя ликвидации приставств в осетинских ущельях, отведенных им, Эристовы обратились в очередной раз к Розену. Последний, хотя и не был сторонником создания в Южной Осетии «феодальных автономий», как того добивались князья, все же направил гражданскому губернатору Палавандову предписание рассмотреть докладную записку Эристовых. Губернатор, в свою очередь, проявляя осторожность, обратился к Горийскому окружному начальнику как к более осведомленному в «местных обстоятельствах». Подобное перепоручение являлось для окружного начальника достаточно красноречивым и понятным объяснением, чего именно от него ждут свыше. К чести горийского начальника, ответ его на записку Эристовых был объективным и деловым.

Напомним, Эристовы просили «уничтожить» – именно это слово использовали они в своей записке – Мало-Шаховское приставство, куда входили осетинские ущелья, отведенные грузинским князьям, «чтобы обитающих в оном осетин поручить их помещикам». Такое требование горийский начальник расценил как попытку оторвать «приставства» от «короны», т. е. в югоосетинских обществах ликвидировать российскую власть. Вместе с этим он по отдельным пунктам объяснил последствия, к которым бы привела даже частичная, в пределах одного феодального владения, ликвидация в Южной Осетии приставского управления.

1. По описанию окружного начальника, феодальное владение князей Эристовых представляло собой родовое, состоявшее из самостоятельных дворов. Каждый из княжеских дворов был равноправен в пределах общего феодального владения. Окружной начальник отмечал, что между князьями одного рода «никогда не бывает согласия, даже между родными братьями», и если кто-то из них брал у осетин что-то из повинностей, то, как правило, не делился со своими сородичами. Последние, в свою очередь, требовали от тех же осетин «взыскивать гораздо более, нежели первый; третий участник» поступал точно так же, «таким образом разоряя» крестьян и «приводя» их «до совершенной крайности». По мнению начальника округа, пристав должен был бы регулировать отношения князей с крестьянами, не позволяя помещикам доводить зависимых до полного разорения.

2. Окружной начальник отмечал, что, редко бывая среди жителей осетинских обществ, князья никогда не занимаются гражданским обустройством крестьян. Их главная и единственная забота «о том, чтобы собирать принадлежащие им доходы, скорее и всеми средствами составить себе состояние, нисколько не заботясь о пользе народа».

3. Подчеркивалось также, что передача осетин в управление помещиков крайне затруднила бы окружному начальнику и другим официальным лицам исполнение их обязанностей – им было бы сложно действовать через владельцев, поскольку последних часто не бывает на одном месте.

4. «Помещики, будучи начальниками и владельцами осетин», не только бы усилили поборы, но, по мнению окружного начальника, не избежать бы было самых различных злоупотреблений.

Получив эти объяснения от горийского начальника, гражданский губернатор Палавандов сообщил Розену свою солидарность с мнением окружного начальника. При этом ключевой в рапорте князя Палавандова являлась последняя фраза: «...слабое и безотчетное управление помещиков», на котором настаивали Эристовы в Южной Осетии, «послужило» бы «более ко вреду, да нет закона, на основании коего можно было бы допустить это». Гражданскому губернатору оставалось сказать, что грузинские тавады всей своей массой не желали российского феодализма, основанного «на законе», и настаивали на таком феодализме, при котором в руках феодала наряду с повинностями сосредоточилась бы сама власть над крестьянином, т. е. деспотическая форма феодальных отношений. Князь Палавандов, сам являясь сторонником грузино-персидской системы феодализма (это подтверждалось участием его родного брата в заговоре 1832 года), писал барону Розену о сохранении приставства, понимая, что в условиях Грузии любой пристав будет «скручен» тавадским разбойным бытом и превратится в огородное чучело. В этом отношении стоит вернуться к идее барона Розена о назначении для всей Осетии главного пристава, полагая, что именно такой пристав станет барьером на пути грузинскому княжескому засилью. Уточним, однако, что мысль об учреждении в Осетии «главного пристава», как и ожидалось, вскоре отпала. Розен ограничил ее учреждением только главного пристава для части югоосетинских обществ, разместив его в селе Джави. Эту должность занимал русский офицер Васильев. Г.В. Хачапуридзе приводил любопытные данные об этом приставе, фактически оказавшемся в руках грузинских князей. Воспользуемся сведениями грузинского историка и заимствуем значительный пассаж из документа, им извлеченного из архива. Но сначала стоит пояснить, что накануне, когда в Южной Осетии стало известно о новой передаче осетин в руки грузинских князей, местные жители решительно заявили: «Если думаете силой заставить нас быть подданными князей Мачабеловых, то скорее погибнем все до последнего, защищая с оружием в руках правое дело, но рабами Мачабеловых не будем». От этого заявления до разразившегося в Южной Осетии, в частности – во владениях Мачабеловых, восстания прошло немного времени. В связи с этим в Южную Осетию, где обстановка накалилась до предела, был направлен генерал Скалон, которому поручалось основательно выяснить причины волнения осетин. Обследовав владения Мачабеловых – основной очаг восстания южных осетин, генерал на имя графа Бенкендорфа, шефа жандармов России, подал докладную записку. В ней он сообщал (цитируем по Г.В. Хачапуридзе): «...В 1838 году главным приставом в Осетии (Южной Осетии. – М. Б.) назначен был капитан Васильев, произведенный в последствии за отличие в майоры. Имея в виду одни собственные выгоды, он не только пристрастно разбирал частные дела, но даже не платил за службу есаулам и бесплатно разрабатывал дорогу от Цхинвали до Джави, тогда как на это отпускались деньги. Наиболее же потерпел народ от пристрастия Васильева к князьям Мачабеловым, за одного из которых выдал он свою дочь. Он всячески усиливался утвердить и распространить, доныне еще не рассмотренное помещичье право Мачабеловых над всеми осетинами, живущими в долине реки Большой Лиахвы. До того Мачабеловы редко решались требовать подати по деревням и просто отбирали или продавали иногда только тех из осетин, которых удавалось схватить в Карталинии». В приведенном тексте документа говорится о злоупотреблениях Васильева, вступившего в родство с грузинскими князьями Мачабеловыми. Эти злоупотребления были довольно распространенными на Кавказе и потому банальными. Сам главнокомандующий барон Розен, как и капитан Васильев, выдал свою дочь за грузинского князя А.Л. Дадиани, благодаря чему последний в 28 лет стал полковником, затем флигель-адъютантом императора, командовал Эриванским полком, а позже был уличен в «неслыханных злоупотреблениях». Но продолжим цитирование документа, обнаруженного Г.В. Хачапуридзе, в его наиболее важной части: «при Васильеве же завели» из Мачабеловых «управителей и стали взыскивать и увеличивать налоги, которых бедные осетины, с трудом оплачивающие и казенную подать, решительно не в состоянии выносить, ибо эти налоги по ценности своей составляют на деньги в два года по 40 рублей серебром с дыма». В этом абзаце документа обращает на себя внимание то, что с помощью главного пристава князьям Мачабеловым, вопреки установкам правительства, все же удалось реставрировать свой собственный грузинский феодализм, при котором они вновь стали «управителями» в своих феодальных владениях. Что же до «главного пристава», то он, удовлетворенный «правом» на злоупотребления, фактически отдал свою власть князьям Мачабеловым, получившим от пристава должности «управителей» и по правилам персидских вали приступившие к насильственным мерам собирания непомерных повинностей с осетинских крестьян.

Понятно, что деспотический феодализм, обрушившийся на Южную Осетию, вызвал острый социальный протест. Однако ни для главного пристава Васильева, ни для князей он не представлял сколько-нибудь серьезной угрозы. Как только посыпались в адрес российских властей жалобы крестьян на князей Мачабеловых, главный пристав направил в Тифлис на имя гражданского губернатора князя Палавандова свой извет о том, что осетины «непокорны русскому правительству, грабят, разоряют соседних осетин». В этом доносе хорошо просматривался «почерк» грузинских князей, часто прибегавших к подобной лжи. Но именно она каждый раз срабатывала безупречно. На донос пристава последовало распоряжение главнокомандующего направить в Южную Осетию роту солдат и до 500 человек грузинской милиции и «вооруженной рукой» «прекратить беспорядки». Состоявшаяся карательная экспедиция, кроме крови и разрушений, ничего нового не могла принести. Продолжая верить российским властям, жители Южной Осетии в своих «прошениях» писали о том, как грузинские князья «усугубили свои притязания», и требовали мер, которыми были бы «ограждены» от насилия. Однако крестьяне не ограничивались только мирными обращениями к властям. Они вели упорную вооруженную борьбу как с карателями, так и с князьями. В одном из очередных столкновений у осетинского села Мзив осетинские повстанцы во главе с Тотразом Тотоевым устроили засаду грузинской милиции, прибывшей сюда для карательных целей. Во время перестрелки был убит князь Бардзим Мачабели и устроен настоящий бой милиции. Когда же повстанцы были вынуждены отступить, село Мзив подверглось со стороны милицейского отряда и главного пристава Васильева разорению. Любопытно, что милиция, как правило, набиравшаяся насильственно из грузинских крестьян, крайне неохотно шла на карательные действия. В той же экспедиции, направленной в село Мзив, из 200 милиционеров сначала бежало 40, а во время боя еще 27. Пристав Васильев не ограничился разорением Мзива. Карательный отряд он подвел к другому осетинскому селу – Дамцвари. Жители этого села не оказали сопротивления карателям, они покинули свои жилища и ушли в горы. Несмотря на это, Дамцвари также подверглось полному грабежу. К концу 30-х годов XIX века, по мере того, как укреплялось положение грузинских князей, Южная Осетия вступала в один из самых тяжелых периодов своей истории. Она была терзаема господствовавшей здесь грузинской знатью, вступившей в тесный политический союз с российской властью. Местная российская администрация – чиновники на уровне приставов и окружных начальников, в сущности, превращались в исполнителей воли грузинских тавадов, с невероятной жестокостью обрушившихся на Южную Осетию. Осетинские крестьяне, прибегая к конспирации, платя писарям за услугу, направляли свои жалобы во все инстанции, но в созданном замкнутом круге жалобы уходили в песок. Еще в 1837 году в Южной Осетии, узнав о том, что в Тифлис приезжает Николай I, решили направить свою делегацию к императору. Надеясь решить вопрос о своей независимости от грузинских князей, южные осетины собрали документы, доказывавшие незаконность феодальных владений, предоставленных в Южной Осетии грузинским тавадам. У нас нет прямых данных, которые бы свидетельствовали о приеме императором осетинской делегации, хотя последняя приезжала в Тифлис для встречи с Николаем I. Однако есть сведения, что югоосетинским представителям удалось представить императору свои документы. Так, ровно годом позже крестьяне сел Залда и Мириам в обращении к главнокомандующему Е.А. Головину писали, что «во время проезда здесь его императорского величества имели счастье принести всеподданнейшую жалобу на чинимые нам притеснения князями Мачабеловыми». Но обращение крестьян к императору не имело никаких последствий, ограничивавших произвол тавадов. В том же письме генералу Головину крестьяне жаловались, что их обращение к Николаю I не возымело действия и они «искали защиты у предместника вашего», т. е. у генерала Розена. Последний, в свою очередь, «поручил горийскому окружному начальнику иметь для нашей защиты особое попечение. Окружной начальник распорядился дать предписание джавскому осетинскому приставу с тем, чтобы он принял все меры ограждения нас от притеснений князей Мачабеловых». Когда же дело жителей Залда и Мариам дошло до главного пристава, то, как заявляли крестьяне, «все сии меры правительства не укрощают чинимые нам притеснения» и Мачабеловы, явно недовольные обращениями крестьян к властям, «утроили свои к нам притязания». Приведенные нами свидетельства крестьян, обращавшихся с жалобами к российским властям, являлись наиболее типичными для прохождения по инстанциям документов, поступавших от крестьян. Сложившаяся в условиях тесного взаимодействия российской администрации с грузинской тавадской знатью государственная бюрократия отличалась своей особой спецификой. Суть ее заключалась в том, что российские власти, постоянно учитывавшие события 1832 года, связанные с заговором тавадов, постепенно либерализовали свою политику в отношении грузинских тавадов настолько, что позволили последним реставрировать в Грузии восточно-деспотические порядки. Особенно это было заметно в Южной Осетии, ставшей по-настоящему открытым полигоном для тавадского деспотизма.

В новой политической обстановке, сложившейся в Грузии и Южной Осетии, речь уже шла не об усилении крепостного права и феодального гнета, а о более тяжелых последствиях, сопряженных с господством деспотического режима. Что же до Южной Осетии, то ситуация напоминала то же самое, что переживали грузинские княжества в свое время, находясь под игом персидских и турецких завоевателей.