Текст книги "Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений"

Автор книги: Марк Блиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Восстание в Кахетии: указ Александра I по Южной Осетии

Кроме двух феодальных группировок, боровшихся за феодальные владения в Южной Осетии, здесь же активно продолжала действовать грузинская феодальная фронда во главе с царевичами. В 1811–1812 годах царевичи, добивавшиеся отторжения Грузии от России, значительно расширили сферу своей политической деятельности. Наряду с Южной и Восточной Осетией, где нередко им удавалось поднять местное население против российских властей, грузинская феодальная фронда и царевичи немалый политический успех имели в самой Грузии. Объяснялось это крайним усилением феодального гнета тавадов, получивших поддержку со стороны российских властей. Процессы феодализации грузинского общества благодаря силовой обеспеченности со стороны командования были столь интенсивны, что лозунг об отторжении Грузии от России, выдвигавшийся грузинскими царевичами, находил явный отклик со стороны грузинского населения. Сказывалось и другое. Практика наделения тавадов феодальными владениями и крестьянами фактически являлась продолжением персидской политики «выращивания» феодализма, обеспечивавшей шаху реализацию через своих вассалов деспотической власти. Разумеется, подобной задачи, традиционно связывавшейся с шахом, не выдвигало российское командование, ограничивавшее свои цели поисками среди тавадов социальной опоры для поддержания в Грузии пророссийской политической ориентации. Но, сохраняя в Грузии персидскую модель генезиса феодализма, российские власти помимо своей воли создавали в лице тавадов «мини-валиев», власть которых опиралась не на феодальную собственность, а на право предоставления «верховной» властью феодального владения землей и крестьянами. Этот административный механизм распределения феодального права, которым пользовалось российское командование, порождал не только в Южной Осетии, но и в самой Грузии ничем не ограниченный феодальный произвол. Именно он уже в 1804 году вызвал среди грузинского крестьянства острое антифеодальное движение. Из-за произвола тавадов, доходившего до настоящего грабежа и разбоя, в 1812 году в Кахетии развернулось крупное крестьянское восстание. Его поддержали в Южной и Восточной Осетии, где вновь начались антироссийские и антифеодальные выступления. Участниками и организаторами восстания в Кахетии и Осетии были также представители грузинской феодальной фронды, лишившиеся в связи с присоединением Грузии к России своих прежних привилегий, и царевичи, добивавшиеся восстановления в Грузии царского престола Багратидов. Восстание в Кахетии, в Восточной и Южной Осетии началось в феврале 1812 года, в марте оно охватило ряд других районов Грузии и Кавказа, продолжалось до конца 1812 года. Стоит напомнить: 1812 год – один из самых сложных в русской истории. На него пришлись три войны – русско-иранская, русско-турецкая и Отечественная с Францией. Правда, России удалось заключить с Турцией Бухарестский мир, но это не очень облегчило положение – слишком тяжелой оказалась для России война с наполеоновской Францией. В этих крайне сложных условиях Россия могла бы пожертвовать Грузией – оставить ее той же Персии, не желавшей из-за нее заключения мира с Россией, оставить Грузию как слишком неспокойный район, потребовавший от России колоссальных расходов и человеческих жертв, и сосредоточиться на обороне собственной метрополии, которой реально угрожала Франция. Но вопрос об этом, казалось, вполне логичный, вытекавший из сложившейся ситуации, сколько-нибудь открыто в Петербурге не обсуждался. Чисто внешне это выглядело так, словно Россия – огромная махина, против которой в Грузии неистово продолжали войну значительные политические силы, зашла в огромное топкое болото и, застрявшая в нем, фатально обречена находиться на дне вязкого ила. Один из современных авторов, отмечая ошибочность российской политики в Грузии, называет ее «бульдожьей», имея в виду ее упорство в защите безопасности Грузии. Грузинская историография эту же политику, при которой Россия «прикипела» к Грузии, рассматривает банально – как колониальную; но до колониальной ли политики было в 1812 году России, если в войне с Францией на карту была поставлена ее собственная судьба. Добавим: трудно представить себе колониальную политику, лишенную каких-либо выгод и состоящую из одних потерь – что Россия имела за 12 лет пребывания в Грузии? – разве что две затяжные войны... Определения «бульдожья политика», «колониальная политика», «имперская политика» и пр. – не более чем пена, видимая на исторической поверхности, существо же этой политики, привязавшей Россию к разоренной, нищей и раздираемой политическими распрями Грузии, в ее феномене, природа которого скорее всего «скрыта» в уникальности российской государственности, в сложности ее евразийскости и в духовной составляющей – православной религии, идеологически тесно связанной с генезисом самобытной государственности. Оправданна ли была политика России в Грузии, из-за которой приходилось ей нести огромное бремя на Кавказе? Ответ может быть только один – нет, если сугубо прагматически иметь в виду только российские национальные интересы и не считаться с судьбой грузинского народа – одного из древних и, несомненно, талантливых на Кавказе. Бесспорно и другое – Россия выполняла свою историческую миссию, связанную со спасением Грузии по меньшей мере от очередного геноцида, не исключавшего исчезновения ее как страны.

События 1812 года на Кавказе, в особенности восстания в Кахетии, Южной и Восточной Осетии, заставили Петербург более плотно заняться проблемами прифронтовых районов Закавказья. Еще летом 1811 года, когда политическое напряжение в Грузии и Южной Осетии достигло заметного накала, Александр I был вынужден отозвать из Тифлиса генерала Тормасова и вместо него главнокомандующим и главноуправляющим направить в Грузию Ф.О. Паулуччи, итальянца по национальности. От нового командующего требовали кардинальных мер, направленных на серьезные перемены в Закавказье. Ожидалось, что успешные военные действия на русско-турецком фронте приблизят заключение мира с Турцией и это во многом будет способствовать упрочению позиции России в Грузии. Однако последующие события в Закавказье, развивавшиеся в 1812 году, показали, что их преобладающая зависимость – от внутренних социальных процессов, протекавших в Грузии, и меньшая – от внешнеполитических. Это особенно стало очевидным после заключения весной 1812 года Бухарестского мирного договора с Турцией. Несмотря на то, что победное окончание для России войны с Портой принесло Грузии важнейшее событие в ее истории – воссоединение Западной Грузии с Восточной – то, чего не удавалось осуществить самой Грузии на протяжении 450 лет, – именно той весной 1812 года восстание в Кахетии под руководством царевичей и грузинской фронды набирало силу и ставило вопрос об отторжении Грузии от России. За бурными событиями, происходившими в Кахетии, в Грузии не заметили, что из двух небольших феодальных княжеств Россия на протяжении немногим более десяти лет создала территориально самую крупную на Кавказе страну. Главные политические силы, состоявшие из грузинской знати, были сосредоточены на восстании в Кахетии; каждая из них ожидала возможности извлечь из крестьянского восстания свои собственные, узкофеодальные выгоды. В этом был феномен грузинской правящей элиты, которой подлинные интересы страны нередко казались журавлем в небе и которая предпочитала иметь синицу в руке.

Осенью 1812 года российскому командованию удалось подавить восстание в Восточной Осетии, открыть по ней движение транспортов в Закавказье. Повстанцы этой части Осетии принесли «присягу верности» России. Примерно по этому сценарию завершилось и восстание в Кахетии. На последнем его этапе грузинское крестьянство отвернулось от феодальной фронды и царевичей, вносивших в ряды восставших организованность и антироссийскую направленность.

Более сложным для Петербурга оказался югоосетинский политический узел. Его разрешением был вынужден заняться сам Александр I. В адрес императора поступали заявления архиепископа Досифея, лидера азнаурской грузинской феодальной группировки, ставившего вопрос о незаконности предоставления князьям Эристави феодальных владений в Южной Осетии; азнаурская группировка все еще надеялась, что, вытеснив представителей Эристави из Южной Осетии, она поделит между собой освободившиеся владения. Петербург запросил мнение маркиза Паулуччи по поводу ходатайств грузинского архиепископа Досифея. Это было сделано еще в 1812 году, в пору разгара повстанческого движения в Южной Осетии. Однако главнокомандующий, возможно под давлением тавадов, воздержался от ответа. Не исключено было и другое – уже летом 1812 года генералу Паулуччи предстояло покинуть Кавказ и он мог не успеть вникнуть в суть югоосетинской проблемы или же в характер борьбы азнаурских феодалов с тавадскими. Сменивший итальянского маркиза русский генерал Н.Ф. Ртищев столкнулся в Грузии с вопросом о политическом положении Южной Осетии как с одним из самых острых. Сложность его после 1812 года заключалась не только в непримиримой борьбе Осетии с грузинскими тавадами, но и в далеко зашедшем противоборстве за овладение Южной Осетией, продолжавшемся между двумя грузинскими феодальными партиями. В своих ходатайствах, обращенных к российским властям, архиепископ Досифей серьезно усилил свою позицию, сославшись на то, что осетинская духовная комиссия, которой он руководил, не может приступить к работе, поскольку из-за произвола, чинимого князьями Эристави в Южной Осетии, осетины отказываются принимать христианство. Александр I, занятый в 1814 году Венским конгрессом, свое кратковременное пребывание в Петербурге посвятил решению проблемы Южной Осетии. Он поручил князю А.Н. Голицыну, обер-прокурору Синода, «лично объясниться» по Южной Осетии, в частности по поводу феодальных прав в ней грузинских князей, с находившимися в то время в Петербурге генералами Тормасовым и Паулуччи – бывшими командующими на Кавказе. Подобное поручение Голицыну, с которым Александр I дружил с детства, явно свидетельствовало об изменившейся позиции императора, в свое время предоставившего князьям Эристави и Мачабели феодальные владения в Южной Осетии. Обер-прокурор Синода беседовал с Тормасовым и Паулуччи «порознь». Несмотря на это, оба сошлись на том, что Эристави безосновательно добивались в Южной Осетии феодального права владения осетинскими селами. Бывшие командующие на Кавказе также разделяли предложение архиепископа Досифея о лишении Эристави владельческих прав на осетинское крестьянство и в виде компенсации о назначении им государственного пансиона в размере 10 тысяч рублей серебром. А.Н. Голицын согласился с мнением генералов Тормасова и Паулуччи и доложил об итогах своих бесед Александру I. Император, в свою очередь, проконсультировался с главнокомандующим на Кавказе генералом Ртищевым и на имя последнего 31 августа 1814 года, перед самым отъездом на Венский конгресс, направил свой рескрипт по поводу Южной Осетии – монаршее письмо в Тифлис. В нем Александр I предписывал главнокомандующему лишить грузинских феодалов Эристави владельческих прав в Южной Осетии, а имения и населенные пункты, кои ранее были им пожалованы монархом, передать в государственную собственность. Одновременно князьям назначалось вознаграждение «по десяти тысяч рублей серебром в год потомственно». При этом император подчеркивал, что сумма компенсации превышала доход, который Эристави получали от повинностей в Южной Осетии. Что касается другой (азнаурской) группы феодалов, ранее являвшихся чиновниками грузинских царей и на этом основании претендовавших на владения в Южной Осетии, то Александр I отказал им в их владельческих притязаниях. Император поручил генералу Ртищеву рассмотреть заявления архиепископа Досифея и обсудить вопрос о присвоении воинских званий и назначении жалованья Николаю, Глаху, Гаврилу Пицхалауровым, Зурабу Пурцеладзе и Иораму Черкезишвили – претендентам на феодальные владения в Южной Осетии; считалось, что монаршего поощрения воинскими званиями и жалованьем достаточно, чтобы удовлетворить феодальные притязания азнаурской партии. Архиепископ Досифей мог быть доволен не только этим, но и организацией Осетинской духовной комиссии, которая ему же вверялась; членами этой комиссии становились также феодалы, входившие в азнаурскую группировку.

Решения Александра I, принятые им в конце лета 1814 года по поводу Южной Осетии, были восприняты грузинской тавадской верхушкой крайне отрицательно. Особое недовольство выражали Эристави; денежное вознаграждение взамен феодальных владений, в какой бы мере сумма его ни восполняла им доходы от повинностей, налагавшихся на крестьян, не устраивала феодалов. Бесконтрольный произвол феодалов, ничем не ограниченная власть над осетинским населением и реализация сложившихся среди тавадов деспотических принципов господства над людьми, без чего феодал не мог рассматриваться как феодал, тем более – князь как князь, были не менее, чем доходы, важны для грузинской знати в ее притязаниях на феодальные привилегии. Решение Александра I о передаче бывших феодальных владений в Южной Осетии в государственную собственность, несмотря на его юридическую обоснованность, расходилось с той идеологической обстановкой, ориентировавшей грузинскую знать на феодальные притязания. В сущности, император всего лишь отстранял князей Эристави от феодальной собственности, увеличивая им при этом размеры крестьянских повинностей, поступавших в доход тем же князьям; выплаты десяти тысяч рублей серебром в год, назначенные Александром I для Эристави, согласно рескрипту императора, «производились из общих грузинских доходов», другими словами – из тех же осетинских сел, повинности которых отныне должны были поступать в казну. Казалось, удобная для Эриставских князей система получения доходов, при которой хлопоты по сбору повинностей брало на себя государство, вызвала у феодалов глубокий протест. Иначе повели себя осетинские села Южной Осетии. Их не пугало увеличение повинностей, вызванное решениями Александра I, напротив, они проявили инициативу и «безропотно» внесли «подати в казну». Ананурский земский исправник не знал, как поступить с «казенным взносом», собранным осетинским населением, поскольку не имел еще официальных поручений в связи с императорским рескриптом.

В Южной Осетии о монаршем решении узнали от архиепископа Досифея, осенью 1814 года приступившего к духовной деятельности среди осетин. Старшины осетинских обществ через обер-прокурора Голицына направили Александру I письмо, в котором благодарили его «от имени всего народа за даруемую им свободу». Вместе с тем авторы письма выражали тревогу по поводу того, что императорский рескрипт не проводится в жизнь. У осетинского населения Южной Осетии было немало поводов для тревоги. С одной стороны, оно поверило, что получило долгожданную свободу, с другой – не могло не заметить, с какой яростью на него обрушилось многочисленное «семейство» князей Эристовых. Последние, пользуясь неповоротливостью российских властей в Тифлисе, не приступивших к выполнению поручений Александра I, продолжали собирать в осетинских селах подати, захватывали людей, в том числе детей, и продавали их турецким купцам, отнимали у крестьян имущество. В кампанию, развернутую против Южной Осетии, были вовлечены также грузинские владетели Мачабели, опасавшиеся, что вслед за князьями Эристави они также будут лишены в Осетии феодальной собственности. Противостояние между грузинскими феодалами и населением Южной Осетии было столь острым, что в одной из стычек, происшедшей при сборе податей, дворянин Унтелов из Эристави был зарублен осетинскими крестьянами. Тифлисский губернатор был вынужден предупредить князей Эристави и Мачабели, «чтобы сим осетинам... не смели отнюдь делать никаких излишних поборов и притеснений». Подобные предупреждения, как и решения Александра I, грузинская знать рассматривала в виде новой политической тенденции, приводившей южных осетин под покровительство Петербурга. Понимая ситуацию именно так, эриставские князья наряду с насилием, широко практиковавшимся, прибегали к уговорам и запугиванию местного населения. Так, Луарсаб Эристави, желая осложнить отношения российских властей с Южной Осетией и тем самым сорвать решение императора, внушал местному крестьянству, что российское командование намерено «брать осетин в рекрут», и призывал жителей к антироссийскому бунту.

Отмена указа Александра I

Вскоре выяснилось и другое. Командующий на Кавказе генерал Ртищев, еще осенью 1814 года описавший имения князей Эристовых в Южной Осетии, в январе 1815 года обратился с письмом, в котором он сообщал императору, что «остановился дальнейшим исполнением» монаршего «повеления... дабы в случаях каких-либо вредных происшествий самому мне не отвечать» перед императором; понятно, что, неисполнение повеления Александра I должно было рассматриваться как серьезный прецедент. Мы уже указывали на особенность, в которой находились российские власти в Тифлисе. Некогда местечковое поселение, Тифлис впервые стал обретать известность во второй половине XVIII века, когда Ираклий II под натиском горцев покинул Телави – столицу своего княжества и переселился в Тифлис. Город времен Ираклия II был столь уязвим, что он легко мог быть захвачен дагестанским владельцем Умма-ханом, заставившим жителей уплачивать контрибуцию до 60 тысяч туманов. В середине 90-х годов XVIII века Тифлис подвергся полному разрушению. Тогда российские войска под командованием В. Зубова, прибывшие в Грузию, чтобы приостановить геноцид грузин, восстановили Тифлис. К 1815 году, к моменту, когда генерал Ртищев как главнокомандующий расположился в Тифлисе, последний стал настоящим городом, центром политической жизни всего Кавказа. Поверхностное представление об этом городе в первой половине XIX века создавало впечатление, что в нем господствуют российские власти. На самом деле реальное властвование в Тифлисе, где процветали беззаконие, подкуп, взятки, интриги (все это делалось с присущей тавадам изощренностью), принадлежало грузинской знати; еще недавно лакействовавшая перед персидским шахом, по воле которого занималась грабежом своего народа, знать обрела феодальные владения, титулы и воинские звания, щедро раздариваемые Петербургом, и, подражая персидским сердарам, чисто внешне стала похожей на аристократию.

Генерал Ртищев, от которого Александр I ожидал выполнения своего предписания, в письмах убеждал монарха в невозможности «взятия в казну» владений, в свое время отведенных в Южной Осетии для эриставских князей. Командующий нарочито подчеркивал грозившую будто бы опасность для «всего здешнего края», если лишить эриставских и других грузинских тавадов феодальных владений в Южной Осетии. От прогнозов, рассчитанных на принятие другого, выгодного для него решения, командующий переходил ко лжи, утверждая, что «прочие» грузинские «фамилии» с «давних времен» имели «во владении осетин». О том, что это было не так и осетины не находились в феодальном владении у грузинских тавадов, генерал Ртищев хорошо знал – об этом он писал в Петербург еще летом 1814 года. Командующий не мог не знать и другое – об обстоятельствах, при которых Александр I в разгар грузинской фронды после присоединения Грузии к России отвел эриставским князьям земли в Южной Осетии. Несмотря на это, он пытался убедить императора в том, во что сам не верил, – в преданности России и усердии в службе грузинских Эристави. В одном из писем, обнаруженных осетинским историком З.Н. Ванеевым в Государственном историческом архиве Грузии, главнокомандующий сообщал императору как к нему, генералу Ртищеву, «явилась вся фамилия Эристави», в том числе дочери царя Ираклия II и Георгия XII, и «с растроганными чувствами и с прискорбным сердцем» спрашивали «чем они, столь преданные престолу, заслужили гнев царя». В письме, о котором идет речь, главнокомандующий Ртищев фактически полностью проявил всю свою особую заинтересованность в отмене императорского решения по Южной Осетии. Не имея для этого достаточных аргументов, он ссылался на собственную жалость, которую вызвали у него сетования эриставских князей по поводу потери ими владений в Южной Осетии: «Самый нечувствительный человек при сем виде не мог бы удержаться от слез», – писал генерал Ртищев императору. Однако в Петербурге преобладали иные настроения по поводу сантиментов, переживавшихся в Тифлисе. Не исключено было, что в северной столице догадывались, по какой причине и по какому поводу главнокомандующий Ртищев, с необыкновенной легкостью казнивший осетинских и грузинских крестьян и обходившийся при этом без эмоций, был растроган «жалобами» князей и проливал свои слезы. Первое же письмо командующего с просьбой об отмене императорского решения по Южной Осетии было из монаршей канцелярии передано «на рассмотрение в Комитет министров». Решение последнего было кратким и повелительным: рескрипт Александра I от 31 августа 1814 года «привести в исполнение без отлагательства». Такое постановление Комитет министров принял еще летом 1815 года. Но главнокомандующий продолжал упорствовать, он под разными предлогами откладывал вопрос о лишении грузинских тавадов феодальных владельческих прав в Южной Осетии. Генерал Ртищев продолжал на имя императора посылать письма, доказывая особую важность вопроса об эриставских князьях, «отличивших себя усердною службою и получивших за заслуги» феодальные владения в Южной Осетии. В ноябре 1815 года главнокомандующий вновь получил из Петербурга распоряжение о немедленном лишении князей Эристовых владельческих прав. На этот раз повторное решение Комитета министров поступило к генералу Ртищеву через министра внутренних дел. В нем указывалось, что главнокомандующий в Тифлисе «не должен был ни по каким причинам останавливать исполнение высочайшего указа» от 31 августа 1814 года «о взятии имения князей Эристовых в казенное ведомство». Новое постановление Комитета министров предписывало генералу Ртищеву «подтвердить через министра внутренних дел» о безотлагательном исполнении императорского решения. Но главнокомандующий по-прежнему продолжал настойчиво защищать князей Эристави. У нас нет прямых данных, объясняющих позицию генерала Ртищева. Приводимые им официальные мотивы о «жалости», «слезах» и прочем явно были неубедительны. Реальными могли быть только два объяснения, в которых не мог признаться Ртищев. Известно, что российские чиновники, особенно в Тифлисе, занимались казнокрадством и взяточничеством в крупных масштабах. Не исключено, что генерал Ртищев, отказываясь выполнить решение монарха и тем серьезно рискуя собственной карьерой, был слишком связан взятками, которые к нему могли поступать не только от князей Эристави, но и от других феодалов, опасавшихся участи Эристави. Вторая версия, также просматривающаяся в переписке по делу о феодальных владениях в Южной Осетии, – это политическое давление грузинских тавадов, рассчитывавших на полное феодальное овладение югоосетинским крестьянством; в письмах генерал Ртищев указывал на значительные осложнения в крае, т. е. в Грузии, если лишить князей Эристави владельческих прав в Южной Осетии. Вполне было возможно и сочетание этих двух обстоятельств – подкупа и давления тавадов. Однако дальнейшие события развивались следующим образом. В конце 1815 года князья Эристави подали на имя Александра I прошение, в котором пожаловались на архиепископа Досифея, якобы ложно утверждавшего, что они, Эристави, были в Южной Осетии правителями, но не феодальными владельцами. Опровергая это, князья указывали на незначительность денежной компенсации, назначенной им, и сделали весьма важное признание: «...наследие» в Южной Осетии «невозможно вознаградить даже многими миллионами, так как оно бесценно...» Мы уже указывали, что грузинский феодализм и его носители – царевичи и тавады переживали несколько необычную стадию общественного развития. Характерной особенностью этого социального процесса являлась высокая степень агрессивности в стремлении к феодальной собственности, выработавшей свою особую идеологическую парадигму. Князья Эристави, писавшие свою жалобу Александру I, на уровне господствовавшей в Грузии феодальной идеологии на самом деле были уверены, что многомиллионное денежное вознаграждение не может являться для них эквивалентом в свое время дарованной им собственности, пускай даже приносившей всего несколько тысяч рублей дохода в год, потому что при этой замене теряется не только феодальная собственность, но и феодальная власть, крайними формами насилия устанавливаемая. Считая так, князья не поднимали вопроса об увеличении им денежного возмещения, а обсуждали только один-единственный вариант – возвращение им феодальных владений.

Во имя сохранения феодальной собственности в Южной Осетии Эристави и помогавшие им тавады шли на любые уловки, подлоги и провокации. Так, князь Михаил Эристав, о котором генерал Ртищев писал как о верноподданном императора, и грузинские дворяне – Бокрудт, Хуцес, Глаха Пицхелаури прилагали немало усилий, чтобы поднять крестьянское движение в Южной Осетии, тем самым они надеялись сорвать исполнение решения Александра I, принятого императором по Южной Осетии. Провокация тавадам удалась, глава Верховного правительства Грузии генерал Ахвердов в ноябре 1814 года, в разгар обсуждения дела князей Эристави, доносил фельдмаршалу Гудовичу, бывшему командующему на Кавказе, о крестьянских выступлениях в Южной Осетии, направленных якобы против России. Фельдмаршал откликнулся моментально, он просил генерала Ахвердова обратиться к восставшим, среди которых были не только осетины, но и грузины и армяне, проживавшие в Южной Осетии, и от его имени потребовать от них «разойтись» и «для личных объяснений» прислать к нему, Гудовичу, осетинских старшин; несмотря на сложности, фельдмаршал Гудович оставил в Южной Осетии хорошее к себе расположение. Поручение Гудовича правитель Грузии передал для исполнения ананурскому исправнику, т. е. начальнику уездной полиции. Исправник увидел в осетинском селении Алхангори около двух тысяч повстанцев, расставивших на границе «караулы для недопущения» в Ксанское ущелье князей Эристовых. При встрече с ананурским исправником участники восстания «объявили», «что против правительства они не делают никаких противностей, кроме Эриставым». Несмотря на это заявление, правитель Грузии генерал Ахвердов в своем рапорте Гудовичу не скупился на различного рода обвинения, в том числе в якобы антироссийском выступлении осетин, и просил фельдмаршала о введении в Южную Осетию российских войск, чтобы «силою оружия привести их (осетин. – М. Б.) в покорность». Но фельдмаршал отказал генералу Ахвердову в вооруженном отряде, объяснив, что в этом нет смысла. Тем не менее управителю Грузии удалось собственными силами подавить в Южной Осетии восстание, направленное против князей Эристави. Генерал Ахвердов требовал также от российских властей строгих наказаний в отношении 22 осетин, которых он обвинял как «зачинщиков» восстания. Но Ахвердову было отказано и в этом, поскольку российская администрация знала, что главным фигурантом, остававшимся в тени и инициировавшим восстание, был князь Михаил Эристав. Стоит отметить, что грузинские дворяне Бокрудт, Хуцес и Глаха Пицхелаури, принадлежащие к азнаурской партии, также участвовали в восстании осетин, однако преследовали свои собственные цели, вынашиваемые ими в отношении Южной Осетии.

Дело князей Эристави в связи с распоряжением императора о лишении их феодальных прав в Южной Осетии, однако, имело продолжение. Оно развивалось по традиционной грузинской схеме, с которой ни Петербург, ни восседавший здесь император были не в состоянии справиться. В начале 1816 года Комитет министров вновь вернулся к вопросу о Южной Осетии и владениях в ней князей Эристави. На заседании Комитета с докладом выступил А.А. Аракчеев, к этому времени ставший фактическим руководителем государства. Было ясно, что привлечение столь высокого чиновника, каким был Аракчеев, к специальному докладу по Южной Осетии продиктовано тактическими соображениями, призванными дистанцировать императора, как «запутавшегося» в югоосетинской проблеме, от упорного сопротивления, которое оказывали его решениям главнокомандующий на Кавказе и грузинская знать. Суть доклада Аракчеева сводилась к предложению, состоявшему из двух пунктов: а) приказать генералу Ртищеву приостановить передачу имений князей Эристави в Южной Осетии в собственность государства; б) поручить главнокомандующему на Кавказе поставить вопрос о феодальных правах князей Эристави, а также миссионерской деятельности осетинской духовной Комиссии в Южной Осетии на обсуждение общего собрания Синодальной Конторы и Верховного грузинского правительства. Таким образом всю проблему Южной Осетии замыкали на генерале Ртищеве, из чего становилось понятно, в каком русле должны были развиваться события. Но этим не ограничивался замысел Аракчеева. Спасая престиж императора, он в запасе имел в виду еще и отставку главнокомандующего на Кавказе, однако лишь после того, когда последний сыграет свою роль по свертыванию вопроса о Южной Осетии. Ловко продуманная схема выхода из положения позволила Аракчееву отвести удары не только от Александра I, но и от Комитета министров, ранее настаивавшего на выполнении распоряжения императора. Заметно было и другое – не все министры смогли до конца усвоить «подтексты» доклада Аракчеева, поскольку многое им было неизвестно, например, об отставке Ртищева и новой кандидатуре главнокомандующего, которому, по замыслу Аракчеева, предстояло пересмотреть всю политику России на Кавказе. К числу тех, для кого всемогущий Аракчеев остался «непрочитанным», относился и обер-прокурор Синода Голицын. Он продолжал отстаивать прежнее решение своего друга-императора, пытаясь обосновать свою позицию простыми и всем понятными аргументами. В частности, он напомнил, что императорский рескрипт по поводу лишения князей Эристави феодальных прав стал известен на Кавказе, в связи с чем осетины даже «принесли благодарность за дарованную свободу», и задал вопрос – «какие причины найти можно, чтобы объявить им (осетинам. – М. Б.) теперь, что они должны быть в подданстве князей Эристави». Князь Голицын, хорошо знавший проблему, приводил и другой важный аргумент, подтверждавший разумность ранее принятого решения по поводу лишения князей Эристави феодальных прав в Южной Осетии. В частности, он напоминал о том, что после императорского указа, согласно которому в свое время Эристави были предоставлены в Южной Осетии владения, то есть после того, как осетины оказались в «подданстве» князей, «они (осетины. – М.Б.) бунтовали» и выступали не только против Эристави, но и российских властей. Голицын сослался также на то, как непросто было подавить тогда оружием массовый бунт в Южной Осетии. Он уверял Аракчеева и Комитет министров, что отмена последнего распоряжения императора и новое возвращение князьям Эристави феодальных прав в Южной Осетии подорвет среди «горских народов» «доверие к российскому правительству». У князя Голицына были два конкретных предложения для Комитета министров: а) вернуться к вопросу о размере денежного вознаграждения князьям Эристави за лишение их феодальных прав; б) царский рескрипт по поводу лишения феодального присутствия Эристави в Южной Осетии привести в исполнение. Однако князь Голицын, вносивший наиболее разумные предложения, остался в одиночестве. Комитет министров, фактически находившийся под эгидой Аракчеева, не согласился с доводами Голицына и принял решение, предписывавшее генералу Ртищеву приостановить «отобрание в казну имения князей Эристави» в Южной Осетии. Вскоре генерал Ртищев был отстранен от должности главнокомандующего, и, как и предполагалось, на его место по рекомендации Аракчеева получил назначение А.П. Ермолов, еще в 1796 году в составе отряда В. Зубова участвовавший в освобождении Грузии от нашествия Ага-Мухаммед-хана. Покидая Тифлис, Ртищев направил Александру I рапорт; он сообщал императору о том, какой голодающей и разоренной он застал Грузию, заняв пост главнокомандующего края, и описывал, в каком «цветущем состоянии» ее оставляет. А. Берже резко возражал Ртищеву, считая, что Грузия, пережившая со времен Ага-Мухаммед-хана тяжелое разорение, перенесла страшный голод и несколько вспышек холеры и чумы. Именно в этом состоянии и оставлял генерал Ртищев Грузию. Единственное достижение, которое этот генерал имел, – организация «кормления» грузинской знати за счет войскового довольствия, поступавшего в Тифлис для 28-тысячной русской армии, занятой ведением войны с Турцией и Персией.