Текст книги "Любовь в мире мертвых (СИ)"

Автор книги: Мария Зайцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Поединок

Это продолжение темы «Спарринг». 

Поединок

Вот – ты, вот – я, и между нами

Лишь острый бритвенно клинок.

Лишь шум дождя, и временами

Блеснет луна у самых ног.

Вот – я, вот – ты, ступаем плавно,

И воздух раненый свистит.

Не разбираясь в том, кто главный,

Луна с асфальта нам блестит.

Вот я – прокрут и нападенье,

И свист катаны у виска…

Один лишь взгляд, одно мгновенье,

Одна усмешка до броска.

Одно дыханье, крик и омут,

Прикосновенье жарких губ.

Меня луна слепит изломом,

Блестя с громоотводных труб.

Вот я, неслышно отступаю,

Маневр обманный… Разгадал!

Уже закончен нервный танец,

Уже так близок наш финал.

Вот ты, жестокий, беспощадный,

Сейчас взмахнешь клинком, губя...

Убей меня, мой ненаглядный…

Вот мы: вот– ты, вот – я… Вот – я.

М. Зайцева

Дождь лил так, словно Мишонн внезапно перенеслась из Северной Америки куда-нибудь в тропики. Хотя, она там никогда не была, и не попадала под тропический ливень, но сравнение на ум пришло только это.

Некстати, кстати, пришло сравнение.

Не о том бы ей думать сейчас.

Дождь, ночь, луна на асфальте, будто подмигивает: "Ну что же ты? Давай!"

Любимая подруга, верная, самая верная, та, что не подведет, не променяет на смазливого мужика, в руке.

И молчаливая темная фигура напротив.

С большим, красивым мачете. Мачете, конечно же, уступает по длине ее катане, но вот по ширине… По убойной мощи…

Обстоятельный, острый, опасный. Жесткий, идущий напролом.

Как и его хозяин.

Цезарь ничего не говорил, только смотрел. Мачете обманчиво небрежно был отставлен в сторону, но Мишонн не сомневалась в быстроте реакции Мартинеза.

Как и в его силе и решимости.

Он не даст ей уйти.

И разговаривать бесполезно, остается только пробиваться.

Цезарь не выдерживает, нападает первым. Мишонн, мимолетно усмехнувшись (как всегда, нетерпелив), отбивает, грациозно уходя из-под удара.

Они скользят по кругу, не отрывая взглядов друг от друга, словно в танце.

Словно в постели.

Сравнение опять мелькает совершенно некстати, заставляя руку чуть дрогнуть от воспоминаний. Чуть не пропустить удар.

Она тогда пропустила удар.

Не ожидала от него.

Она развлекалась, глядя, как он облизывается со стороны, как глаз не сводит, черных, затягивающих.

От этого сладко будоражило низ живота, пересыхали губы.

Приятное, давно уже забытое, за ненадобностью, ощущение.

Это не пугает, настораживает только.

Потому что не вовремя.

Потому что не нужно.

Потому что отвлекает.

Заставляет себя женщиной чувствовать, желанной, манящей, а не машиной для выживания среди ужасов конца света.

Она развлекалась и упустила момент, когда развлечение закончилось.

Мишонн потом гадала, когда же это случилось?

В тот день, когда она пошла на поводу у подначивающего ее Диксона, и согласилась на спарринг с Мартинезом?

Когда увидела его близко, непривычно близко, ощутила лихорадочное биение темной жилки на смуглой крепкой шее под лезвием катаны?

Когда в глаза посмотрела?

Утонула на мгновение, без возможности спасения?

Ощутила невероятный кайф от падения на глубину?

Она ведь тогда еле вынырнула.

Еле пришла в себя.

Еле оторвала тонкое лезвие от его шеи.

Она тогда желание выиграла.

Вот только пожелать не успела.

Смысла не было. Он и так все понял.

Без слов.

Или когда она увидела мускулистую фигуру, вышедшую из темноты подъезда, когда отвела взгляд от его глаз, таких острых, жаждущих, нетерпеливых? Темных.

Когда молча прошла мимо, открывая дверь в квартиру?

И оставляя ее незапертой.

В темной маленькой комнате, где она уже несколько дней жила одна, без Андреа, из мебели было только кресло и матрас на полу.

И еще столик в углу, куда она на ночь укладывала свою единственную верную подругу.

Она и в этот раз прошла к нему прежде всего, аккуратно снимая перевязь. Погладила по рукоятке, любовно, словно прощения прося.

И откинулась телом назад, отдаваясь, добровольно сдаваясь в плен тяжелых, ищущих рук, жадных губ, уже нетерпеливо впивающихся в шею, покусывающих мочки ушей, вызывая невероятную дрожь предвкушения по всему телу.

Он был настойчив. Уверен в себе. Опытен.

Он умело, словно в танце, кружил ее по маленькой комнате, постепенно раздевая, трогая, где надо – аккуратно, где надо – грубовато, где надо – медленно и тягуче, где надо – быстро и напористо.

Танец продолжился на матрасе, и очень хорошо, что у нее не было кровати, иначе бы скрип, наверно, раздавался по всему дому, нарушая мелодику момента.

Мишонн как музыку, страстную, латинскую, воспринимала его шепот, ласковый и хрипловатый, совершенно непонятные ей слова, так красиво, так возбуждающе звучащие.

Так идеально попадающие в такт движениям.

Сейчас он ничего не говорил.

Музыкальным сопровождением их последнего танца служили лишь шум дождя, шелест подошв по асфальту и тихий свист разрубаемого оружием воздуха. И дыхание.

Как тогда.

Хриплое, с легким надрывом.

Мишонн понимала, что необходимо собраться, что необходимо оторваться от его глаз, как-то суметь вырваться из гипноза.

Она внезапно поняла, что отбивается с трудом. И дело совсем не в том, что устала. Нет.

Как боец, она была даже искуснее его.

Просто хочет поддаться.

Как тогда.

Бездумно шагнуть в пропасть.

Хочет подойти и положить руки ему на плечи. И опять утонуть, без возможности спасения.

Не собираясь в этот раз выплывать.

Закрыть глаза и подставить шею.

Принять удар.

Ведь то, что происходило сейчас, было таким закономерным.

Таким естественным.

Как и то, что происходило тогда, в темной пустой комнате, под ярким, нереальным светом луны, на матрасе, брошенном на пол.

Как и тогда, она чувствовала обреченность.

Кармичность.

Как и тогда, она понимала, что это будет коротко, обжигающе, больно. И сладко.

Он шептал ей милые чувственные нежности, перемежая английские слова певучим испанским, о том, что она самая красивая, самая желанная, самая любимая.

Что он ее не отпустит.

Никогда.

Никуда.

Ни за что.

И она плавилась в его руках, понимая, что, словно паук, обматывает он ее в мягкий невесомый кокон, убаюкивает, успокаивает.

Ласковый убийца.

Вопьется клыками в шею, высосет жизнь, а она только сладость почувствует.

Мишонн, помнится, даже морозом передернуло тогда от такого внезапно странного сравнения.

До этого она считала Мартинеза простачком. Обычным горячим парнем, охочим до женского тела.

А тут… И почему такое на ум пришло?

И почему возникло острое, абсолютно кристальное понимание, что и в самом деле.

Не отпустит.

Он, наверняка, и сейчас бы сказал то же самое. Что не отпустит.

Она и не попросит.

Бессмысленно просить паука о свободе.

Но мухи тоже иногда вырываются из паутины.

Она должна вырваться отсюда.

Из Вудберри.

Из сладких обволакивающих речей главного паука, прекрасного человека, аквариумиста, так любящего детей.

Из безупречно созданной иллюзии старого мира. Иллюзии, отдающей гнилым душком ходячих.

Из бешеного омута темных, подчиняющих глаз самого нежного, самого горячего мужчины в своей жизни. Которому так хочется поддаться. Так хочется опять почувствовать себя… В паутине.

Мишонн сморгнула влагу с глаз.

Дождь… Конечно, дождь мешал быстро и правильно реагировать.

Это мимолетное отвлечение, эта слабость стоила ей пропущенного удара.

Мишонн его видела, уже практически ощущала боль и сладость от лезвия, вспарывающего ее кожу.

Пусть так. Пусть лучше так.

Ее подруга, верная, несгибаемая, жалобно звякнув, словно прося прощения за то, что не спасла, покатилась по асфальту.

А Мишонн, вместо ожидаемого последнего сладкого проникающего удара, почувствовала соленый от крови поцелуй на губах. Горячий, бешеный обхват крепких рук.

Опять музыкой, внезапной острой нотой в их танго, прозвучал низкий стон, умоляющие, совершенно непонятные испанские слова на ухо.

–Quedarse, quedarse, quedarse… (Останься, останься, останься... исп.)

Она замерла, не в силах противостоять. Покорно подставляя шею под поцелуи-укусы, покорно изгибаясь, отдаваясь его власти. Закрывая глаза, полные слез.

Муха в паутине.

Никуда она не уйдет.

Никогда он ее не отпустит.

До самой ее смерти.

Скорой смерти от лап главного паука-аквариумиста.

Не выдержав, она вздрогнула в его руках. Он замер.

Потом медленно расцепил пальцы, казалось, намертво заякоренные на ее талии.

Посмотрел в глаза, и Мишонн впервые за все время не пошла ко дну.

Отстранился, резко наклоняясь, подхватил ее несгибаемую железную подругу с асфальта, вложил в дрожащие пальцы.

Мотнул головой в сторону стены, где неделей ранее она нашла удобный и незаметный проход.

Мишонн повернулась и пошла.

Не оглядывась. Не веря.

Ожидая каждую секунду.

Чего?

Удара?

Оклика?

Приказа?

Мольбы?

– Nos volveremos a encontrar, ¿verdad? ( Мы встретимся снова, верно? исп.)

Мишонн вздрогнула все-таки, хотя ожидала.

Повернулась, посмотрела, стараясь охватить, запечатлеть в памяти его фигуру, облитую тропическим ливнем и лунным светом, ярко горящие, бликующие, жаждущие глаза.

Она не поняла, что он спросил. Не поняла слов.

Она помедлила, не отводя от него взгляда.

И кивнула.

Правильное решение

– Рик! Я требую, я настаиваю, слышишь, Рик, я настаиваю, чтоб этих зверей убрали из дома! – Мегги, поддерживая семимесячный живот, обошла стол, печатая шаг, насколько это вообще было реально в ее положении, приближаясь к лидеру группы.

Рик, по лицу которого было понятно, что он хотел бы оказаться где угодно сейчас, вполне возможно, что даже и среди пары десятков голодных мертвецов, чуть отклонился назад и на всякий случай отставил подальше стакан с дефицитным по нынешним временам кофе.

– Рик! – Мегги добралась до него, придавив к столу животом. – Иначе я сама их пристрелю.

Рик аккуратно выдохнул, глянул умоляюще на Гленна, но тот отвернулся, вполне успешно притворяясь бревном с глазками. Узкими такими, бегающими.

– Эээээ…. Меггс… – нерешительно начал лидер, поняв, что проблему придется решать самому. Как и всегда, впрочем. – Все не так может быть… Может быть послушать Бет?

– Что???? – Мегги взвизгнула так, что ушам стало больно, потом подошла еще ближе, угрожающе надвинувшись, практически задушив Рика животом.

– Ээээ…– Рик не выдержал все-таки, вскочил, отодвинув стул. Повернулся к Бет, сидящей чуть в сторонке с таким лицом, как будто это все вообще ее не касается никаким боком.

– Бет! Скажи что-нибудь?

– Да что она тебе скажет! – Мегги опять двинулась к нему с явным намерением загнать в угол опять. – Ты посмотри на нее! Она в шоке! Она боится!

Рик опять с сомнением посмотрел на Бет, которая не выглядела ни шокированной, ни испуганной, хотя, если б он (не дай Бог, не дай Бог!!!) был на ее месте, то выглядел бы точно по-другому. И слова «шок» и «испуг» вообще бы мало отражали его состояние, душевное и физическое.

– Бетти? – он все-таки решил добиться ответа от младшей Грин.

– Бет! – Мегги развернулась к сестре, одним плавным движением, до ужаса напомнив военный крейсер на учениях, – Бет! Эти твари сделали это силой? Они мучили тебя?

Бет посмотрела на Мегги, тяжело вздохнула и отвернулась. Она просто не знала, как вообще начать разговор, какие слова правильные подобрать, чтоб описать ситуацию, в которую она влипла исключительно по собственной глупости.

Ничего цензурного в голову не приходило.

Но здесь удивляться нечему.

Цензура и Диксоны – это вещи малосовместимые.

Как она и спиртное.

Да уж, спиртное ее очень подвело. В очередной раз.

Бет в своей жизни пила только несколько раз, и все, кроме последнего, до конца света. Так, подростковые шалости.

И никогда ничего хорошего из этого не выходило.

В один из таких разов она, например, лишилась девственности.

Глупо, совершенно неправильно, напившись со школьным приятелем. И не почувствовав наутро ничего, кроме разочарования и омерзения.

В последний раз спиртное сыграло с ней совсем гадкую шутку.

Но как было не выпить?

Все пили.

С плеч тогда будто свалился невероятный груз, постоянно ощущаемая опасность, мужчины вернулись из Вудберри, решив, наконец, окончательно вопрос с Губернатором, грязные, возбужденные, в грязище и крови по самые уши.

Мартинез, ставший новым губернатором, жирно откупился, и пара ящиков спиртного были только вишенкой на торте.

Барбекю, затеянное на открытом воздухе, несмотря на то, что привлекло к тюрьме довольно много ходячих, было чудесным, крепкий виски, который нечем было разбавить, кроме воды, прекрасно отбивал запах мертвечины и поднимал настроение.

Карл вызвался дежурить на вышке, все остальные веселились, как в последний раз.

Бет пила, пела на заказ и по своему желанию, и чувствовала, как отпускает сжатая внутри пружина.

Мир по-прежнему был ужасен, у ворот их дома стояли мертвецы, да и сам их дом был неуютным, холодным и грязным.

Но … Их мужчины вернулись целыми и невредимыми, с Вудберри был заключен мир, ее сестра хорошо себя чувствовала в первом триместре…

Жизнь налаживалась?

Да еще и мужчина, ей интересный, на которого она все это время посматривала украдкой, не сводил с нее глаз.Слушал внимательно, отслеживая ее передвижения.

И другой мужчина, которого она боялась, на которого она вообще не смотрела, но которого она почему-то часто видела в стыдных, страшноватых, возбуждающих снах, тоже глядел на нее, не отрываясь, и взгляд его был пугающе серьезным, темным.

Бетти прихлебывала слишком крепкий для нее напиток, помогала Керол и Мегги с тарелками, стараясь за хлопотами скрыть волнение, томление в груди, спускающееся горячей волной к низу живота. Она все списывала на отходняк от стресса, и так напереживалась, что под конец вечера буквально ноги перестали держать.

Она встала, покачнувшись, покачала головой, увидев, что Рик что-то шепчет на ушко непривычно улыбающейся Мишонн, кивнула Мегги, не пившей спиртного, а потому и Гленну не позволившей расслабиться, удостоверилась, что Керол осталось всего ничего прибрать, и это явно можно было сделать без ее помощи, и, покачиваясь, пошла к дверям тюрьмы.

Ей надо было добраться до камеры, лечь спать, может чуть повозиться, поласкать себя руками, чтоб унять непонятное томление в груди, ноющее ощущение в низу живота, нарастающее по мере увеличения интенсивности чужих, откровенных взглядов.

Она шла, не оглядываясь, не заметив, как поднялся с места, допивая стакан и не сводя глаз с ее удаляющейся фигурки, крепкий, коротко стриженный мужчина, двинулся следом, по пути хлопнув по плечу другого, высокого, лохматого, чумазого до невозможности, не расстающегося со своим арбалетом. Тот, чуть помешкал, дожевывая кусок мяса, поблагодарил кивком Керол, с каким-то тоскливым и ждущим выражением на лице поглядывавшей на него весь вечер, и пошел следом за братом.

Бет споткнулась пару раз, пока шла до дверей тюрьмы, помахала Карлу, наблюдающему за ней с вышки, зашла внутрь. Мысли путались, ноги тяжелели, путь на второй этаж казался непреодолимым.

– Что, Блонди, ноги не держат? – она вздрогнула, услышав этот голос. Низкий, хриплый, он преследовал ее в снах, нашептывая всякие грубые, непристойные вещи, от которых по утрам алели густо щеки. – Провожу давай.

Он легко подхватил девушку на руки, понес, что-то похрипывая тихо, интимно. Бет ощущала жар его рук, тяжело и размеренно бьющееся в груди сердце, слушала его голос, не различая слов, чувствуя только, как от низких нот в животе что-то пульсирует, сжимаясь и разжимаясь.

Повинуясь мимолетному желанию, подняла руку и провела пальчиками по небритой щеке, колкой, жесткой, по шее, спускаясь к груди, поглаживая, чувствуя, как под ее прикосновениями напрягаются мышцы, как дыхание мужчины становится прерывистым, резким.

В камере, почему-то не ее, а в другой, больше, просторней, с небрежно кинутым у окна матрасом, притащенным с одной из вылазок, он поставил девушку на ноги, но рук не убрал. Наоборот, только сжал крепче, поднял пальцами за подбородок, заглянул в глаза, затуманенные спиртным и желанием.

– Бетти, ты же знаешь, что я тебя хочу?

Она кивнула, не отрывая от него взгляда.

Тут он посмотрел за ее спину, Бет услышала, как звякнула, закрываясь, дверь камеры.

– Ты же знаешь, что мы тебя хотим?

Девушка медленно обернулась, уже зная, кого там увидит.

Его брат стоял, прислонившись к решетке, и не отрывал от нее взгляда. Такого же темного, как и у старшего, такого же резкого, такого же … Такого, как ей хотелось.

Она повернулась опять, с замешательством и страхом оглядывая руки, сжимающиеся вокруг ее талии. Облизала пересохшие губы, понимая, что если сейчас ничего не скажет, не возразит, то потом будет поздно.

– Мерл…

Вздрогнула, когда взволнованное дыхание обожгло макушку сзади, повернулась к так близко подошедшему мужчине:

– Дерил… Не надо…

Тот покачал головой, серьезно и жадно разглядывая ее лицо, потом глянул на брата, шумно дышавшего рядом, и крепко взял за плечи, отрезая себе, им, пути отхода:

– Прости, Бетти…

И зарылся лицом в ее пушистые волосы, втягивая ее запах, нацеловывая беспомощно открывшуюся шею, придерживая, пока его брат расстегивал кофточку на ее груди, снимал лифчик, притягивал за тонкую талию к себе поближе, обхватывал нежные возбужденные соски губами по очереди…

Бет, застывшая в испуге, еще не понимающая своим хмельным рассудком, как она попала, неожиданно для себя выгнулась и застонала, стоило Мерлу прикоснуться к ее груди.

Она понимала, что все неправильно, что они делают что-то не то, но остановить их не могла. Особенно теперь, когда ощущала на своем голом теле горячие ласкающие руки, когда слышала тихие низкие голоса, уговаривающие ее, убеждающие, успокаивающие и возбуждающие одновременно. Голова кружилась, летела, губы и щеки горели от поцелуев, нежных и настойчивых, и девушка уже не понимала, где сон, ее, такой яркий, стыдный сон, уже не только с Мерлом, но и с Дерилом, а где явь, еще жарче и непристойней, куда более чувственная, чем все, о чем она до этого могла грезить.

Она не понимала, как оказалась на матрасе, таком широком, что они спокойно поместились втроем, слышала, но не понимала, что они ей шепчут в перерывах между поцелуями, в чем убеждают.

На секунду они оторвались от нее, раздеваясь, и Бет смогла глотнуть воздуха, такого густого и пряного, наполненного жаром их тел, зноем летней пьяной ночи.

Тем не менее, она чуть-чуть пришла в себя, ровно настолько, чтоб обнять себя, в попытке закрыться, уберечься хоть как-то от их жадной настойчивости, от их непристойных ласк.

Она хотела что-то сказать, запротестовать, потому что это все было неправильно, неправильно!

И ее сны про Мерла были неправильными, и ее тяга к Дерилу тоже была неправильной!

Она просто сошла с ума от напряжения, от пережитого ужаса и потерь, она просто не в себе от выпитого, от эйфории победы, от этой пьяной ночи!

Она должна это сказать, оттолкнуть их (это вообще возможно?) и убежать к себе, и закрыться на замок, и проспаться, и….

И тут Дерил лег прямо на нее, придавил голым, таким горячим телом, ласково, но настойчиво расцепил тонкие руки, закрывающие им с братом доступ к ее груди, развел ей ноги, проникая пальцами внутрь и улыбаясь, потому что поймал ее, поймал!

Ведь Бет, несмотря на все ее сомнения, была уже совершенно, предательски мокрой!

Дерил облизнул пальцы, смакуя ее вкус, обменялся сияющим взглядом с братом, кивнул, и Мерл удвоил напор, играя с ее грудью, целуя с еще большей настойчивостью шею, ключицы, приникая к губам, заглушая вскрик от резкого внезапного проникновения.

– Тихо, тихо, тихо… – шептал он, удерживая ее, нацеловывая мокрые щеки, ловя губами стоны, сначала тихие и мучительные, но, по мере усиления толчков, становящиеся все более громкими, томными и захлебывающимися, – все хорошо, все хорошо, ты солнышко, ты кошечка, ты такая сладкая девочка…

Бет, в самом начале почувствовавшая боль, все-таки, серьезным опытом в сексе она похвастаться не могла, все больше забывалась, захлебывалась от мощных толчков, от потрясающего ощущения его в себе, от этого хриплого возбуждающего шепота, от горящих, буквально пожирающих ее глаз обоих мужчин.

Девушка неосознанно выгибалась, подстраиваясь под партнера, переводя взгляд то на Дерила, склоняющегося периодически, чтоб поцеловать ее, то на Мерла, ласкающего ее грудь, облизывающего ее ушко, прикусывающего ее мочку.

Это было куда лучше, чем в ее снах, потому что она, в силу своей неопытности и пуританского воспитания, даже представить себе не могла, что можно делать так.

Что с нею будут вести себя так.

В два раза больше ласкающих горячих рук, в два раза больше возбуждающих сексуальных тел, в два раза больше нежных, чувственных поцелуев.

И оргазмов больше.

В два раза.

С Дерилом это случилось внезапно, и накатило неконтролируемо, как торнадо.

С Мерлом, который после брата взял ее сзади, не давая опомниться, очнуться от только что пережитого потрясения, это было долго, с афтешоками, длительно потрясывающими дрожащее измученное тело.

Ближе к утру братья проводили ее в ее камеру, по очереди жадно поцеловали, нашептали возбуждающе, какая она охуительная, и уложили спать.

И никто ничего не заметил.

И не замечал еще несколько месяцев.

Не зря же братья были неплохими охотниками. Они умели заметать следы.

Только спалились по-глупому, из-за Бет, которая уснула в их камере, а Мегги, в последнее время мучающуюся бессонницей, понесло среди ночи попить водички. Она с чего-то решила посмотреть, как спит сестра, не нашла ее в кровати и подняла крик на всю тюрьму.

Все всполошились, забегали и в итоге испытали нехилый шок, найдя невинную блондиночку в постели сразу с двумя взрослыми мужиками. Само собой, вариант мог быть только один.

Диксонов заперли в их же камере, повесив навесной замок, отобрали у Мегги пистолет, которым она уже нацелилась вершить правосудие, и оставили все до утра, памятуя, что утро вечера…

Бет, находящаяся в ступоре от неожиданно раскрывшейся правды, подбирала слова, чтоб пояснить ситуацию и не вызвать у сестры преждевременные роды от стресса. Мегги, рыча, бегала (насколько, конечно, это слово применимо в ее положении) по тюрьме, выискивая предусмотрительно попрятанные от нее огнестрелки и холодное оружие на всякий случай.

Гленн метался за ней, занудно уговаривая посидеть, успокоиться, не горячиться.

Керол тихо плакала у себя в камере. Мишонн, как всегда, хранила невозмутимое молчание, но за катаной приглядывала.

Рик ломал голову, не понимая, как выкрутиться из ситуации.

Диксонов, конечно, можно было выгнать. Да они и сами могли уйти. По крайней мере, Мерл орал что-то в этом роде, когда их запирали.

Рик порадовался, что коповский опыт позволил сработать быстро, и братья спросонья не особо соображали, иначе фиг бы их удалось запереть.

Теперь они притихли, чего там думали, непонятно.

Рик понимал, что потеря братьев будет очень тяжелым, практически невосполнимым ударом для семьи.

Они были невероятно ценными как охотники, как бойцы, как надежные, смелые, опытные выживальщики, в конце концов!

Рик скрипнул зубами, досадуя, что они так лажанули! Ну вот зачем полезли к Бетти? Ну зачем? Не могли кого-то постарше, поопытней, посговорчивей выбрать? Ну хоть ту же Керол. Ведь на младшего лохматого Диксона смотрит, как на свет в окошке! Да и Мерл вполне мог в Вудберри найти кого-нибудь…

А тут такое… Мало того, что педофилией попахивает, ведь Бет, несмотря на свои девятнадцать, выглядит совершенным ребенком, так еще и групповушка! И изнасилование! Никак нельзя оставлять, никак нельзя.

Если только…

– Бетти? – он не терял надежды услышать от девчонки хоть одно слово.

Бет вздохнула, посмотрела на Рика, посмотрела на сестру.

– Прости, Меггс… – она отвернулась, мучительно покраснев.

– Бет… – Мегги, ахнув, села на услужливо подставленный стул, – ты что, Бет…

– Прости…

– Бет! – Мегги подскочила, обняла безучастно и виновато сгорбившуюся на стуле сестру, – ты меня прости, я виновата, я недосмотрела. Они сволочи, их накажут, Бетти, не сомневайся! Они запугали тебя, да? Запугали? Твари, твари! Я их убью, слышишь, – горячо зашептала она, гладя Бет по мокрым от слез щекам.

– Нет, Меггс, нет… – Бет говорила тихо, практически только губами, – нет… Не силой. Прости меня, Мегги.

– Бет! – Мегги разгладила ее распушившиеся волосы, – не говори глупостей. Ты не могла сама пойти с двумя сразу. Ты у меня хорошая девочка. Я не поверю в это никогда.

– Придется, Мегги. – Бет посмотрела на нее неожиданно твердо, хотя для этого ей пришлось буквально собрать все силы.

Это было тяжело, но больше она не могла трусить и убегать от ситуации, от себя самой, такой, какая она есть. Нужно было принимать решение.

Правильное решение.

Ведь все началось с нее, с ее снов, с ее взглядов. Бет, когда обдумывала сложившуюся ситуацию, пришла к выводу, что, если б она в самом деле не хотела, если б она четко обозначила свою позицию, свое нежелание, то братья ничего не стали бы делать. И то, что они выпили, что она выпила, не оправдание. Конечно, у пьяных стираются границы, но взамен на первый план выходит все тщательно подавляемое, скрываемое. То, в чем она никогда бы себе не призналась.

Эти несколько месяцев ей было невероятно, дико, до боли, хорошо. Она больше не чувствовала себя потеряной, забытой, как часто случалось до этого. Она чувствовала себя целой. Наконец-то целой. Ей нравилось то, что происходило. И она, на самом деле, всё уже для себя решила.

И теперь это надо было донести до остальных.

Тут из коридора раздался шум, и в кухню ввалились оба Диксона. Злые, взъерошенные, поцарапанные слегка.

Мегги, резко встав, с рычанием кинулась на них, но Гленн тут проявил чудеса скорости, кинувшись наперерез, уговаривая подождать, потерпеть.

Мерл дико оглядел присутствующих, остановил взгляд на Бет, оскалился, мотнув головой в сторону выхода:

– Вперед, собирайся!

– Ты, мудак! – Мегги рвалась из рук мужа, – она никуда с вами не пойдет, с уродами! Извращенцы, педофилы, твари!

– Китаец, уйми свою бабу, – рыкнул Дерил, подходя к Бет и за руку утаскивая ее в сторону двери. Девушка только успела посмотреть на сестру и кивнуть на прощание.

Мерл повернулся к Рику, которому изменило его коповское чутье, и теперь он, опаздывая реагировать на ситуацию, лапал пистолет.

– Не стоит, шериф, мы уходим. Девочку забираем. Она наша. Не стоит мешать, а то братуха нервничает. Всем привет.

И вышел следом за Дерилом и Бет.

– Рик! – Мегги закричала громко и бешено, уже оставив попытки вырваться из рук Гленна, – Рик, стреляй! Гленн! – она повернулась к мужу, – Гленн, сделай хоть что-то! Они же уведут ее!

– Мегги, – Рик посмотрел на Гленна, тот едва заметно пожал плечами, – по-моему, Бет не против.

– Она против! Я против! Рик!

– Мегги, она уже взрослая. Мне тоже это не нравится, но это ее выбор. Она ясно это дала понять.

Мегги, внезапно устав, обвисла в руках мужа.

– Но Гленн, как же так? Моя Бетти…– она закрыла лицо руками, заплакала.

Гленну ничего не оставалось, как утешающе прижать жену к себе.

***

– Ты че взял-то? – Мерл скептически разглядывал рассованные на заднем сиденье машины вещи. – Какого хера все голубое?

Дерил молча отпихнул его плечом, закинул еще упаковку памперсов.

Мерл покачал головой:

– Мудила. Я молчать не буду, пусть на тебя орет. Мне это на хуй не надо.

– Да я, бля, и не сомневался никогда, что ты трепло.

– Сам виноват. Она просила розовое. Ты взял голубое. Скажи, что дальтоник, мой тебе совет. Может, только ухом отгрызенным отделаешься.

– Какое взял, такое взял. Парень будет, нахера ему розовое?

– Да с хера ли парень -то? Может, девка?

Дерил покосился на брата.

– Если девка, тогда точно твоя. А парень – мой.

– Эй, эй, стой! Это че такое? Это почему еще если парень, то твой? Может, мой?

– Да потому что ты мудак и трепло!

– А ты – засранец мелкий!

Братья Диксоны еще долго переругивались, пока ехали из невероятно удачно найденного неразграбленного супермаркета домой, в маленький, но очень нехило защищенный домик, всего в двух часах езды от тюрьмы.

Бетти заказала все розовое, надеясь на девочку. Они брали, как всегда, с запасом, всех цветов, надеясь на хорошее.

Только на хорошее.