Текст книги "Иллирия (СИ)"

Автор книги: Мария Заболотская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Госпожа Фоттина, увидев меня, сочла нужным произнести лишь: "Перевести такой шелк на повседневное платье!" – ей не нравилось отсутствие каких-либо оборок и рюшей.

К храму, где венчали Тео и Флорэн, и невеста, и ее семейство, включая меня, были доставлены на носилках, хоть храм и располагался совсем недалеко. Я отметила, что мое появление в этот раз сопровождалось перешептываниями, в которых уже не слышались ни насмешки, ни презрение.

Церемонию проводил кардинал из числа лояльных к дому Альмасио. И невеста, и жених были ослепительно прекрасны – их нежные юные лица, казалось, не могли принадлежать земным существам. Многие из присутствующих восклицали: "Эту пару соединили сами небеса!", дамы и девицы наперебой утирали слезы платочками. Господин Ремо Альмасио сидел неподалеку от меня, но я так и не осмелилась посмотреть на него.

Из храма свадебная процессия отправилась к дому Альмасио, и я впервые увидала роскошный особняк из светлого камня, окруженный старым садом, более похожим на парк. Сад был украшен к празднеству великолепнейшим образом – под навесами из тончайшей белой ткани стояли изящно сервированные столы, стволы деревьев были увиты пурпурно-красными лентами, прекрасно сочетающимися с желтеющей листвой. Темно-пурпурными были и розы в многочисленных букетах. Я подумала, что господин Ремо не просто так выбрал цвет шелка для моего платья – среди прочих женских нарядов в пастельных нежных тонах, оно было заметно издалека, и казалось, будто его сшили из лепестков тех самых роз, что украшали каждый стол.

Несмотря на усиливающуюся с каждой минутой усталость, я с интересом рассматривала прочих гостей, пытаясь при этом не показаться неотесанной деревенщиной, каковой, вне всякого сомнения, меня все считали в глубине души. Свадебный обед удостоило своим вниманием куда больше знатных иллирийцев, чем венчание, и к своему неимоверному удивлению я увидала среди почетных гостей Вико – видимо, не пригласить понтифика на столь торжественное событие стало бы слишком явным оскорблением. Рядом с ним находились двое мужчин, в которых я узнала Рагирро-старшего и Рино – все Брана оказались весьма схожи внешне, разве что черты лица Рино отличались тонкостью, а Рагирро-старший обладал более волевым подбородком и был куда выше ростом, нежели его сыновья. Одет Вико был в простую черную тогу, наподобие тех, что носят монахи, словно выражая тем самым презрение к празднику своего врага; точно в тех. Же выражениях можно было описать и других Брана, демонстративно отказавшихся от пышных нарядов, приличествующих торжеству.

Я, не совладав с собою, слишком долго не отводила от Вико взгляда, и он, заметив мое внимание, едва заметно поклонился, состроив издевательское выражение лица. К счастью, вскоре зазвучал первый тост в честь новобрачных, и мою неловкость вряд ли успел увидеть кто-то еще.

Вино лилось рекой, музыканты не знали устали, и вскоре все гости порядком захмелели. Я не успела заметить, как сад скрылся в сумерках и слуги зажгли факелы, установленные в подставках между столами. Атмосфера праздника подействовала даже на чопорных иллирийцев, и спустя некоторое время я заметила, как то один, то другой гость, увлекшись веселой беседой, уходят из-за стола прогуляться по аллеям сада. Набравшись храбрости, я тоже тихонько встала из-за стола, привлекши внимание только госпожи Фоттины, которая обрадовалась моему уходу, ведь господин Ремо сидел едва ли не напротив меня, и это казалось ей излишним риском.

Сделав несколько быстрых шагов, я очутилась в благословенной тьме и вдохнула полной грудью прохладный ночной воздух. Уходить далеко от пирующих я не посмела, поэтому с того места, где я стояла, было хорошо видно и новобрачных, и господина Ремо, который то и дело обращал свой взор на Флорэн, приобретающую все более несчастный и испуганный вид.

– Жаль бедняжку, не правда ли? – вдруг раздался за моей спиной вкрадчивый голос Вико.

Я вздрогнула и резко обернулась. Вико подобрался ко мне настолько близко, что при этом я едва не ткнулась носом ему в грудь. Он поддержал меня под локоть и произнес несколько любезных фраз, касающихся моего внешнего вида.

– ...Воистину несправедливо, что это прекрасное платье не сыграло ту роль, которая была ему отведена, – так закончил он свою небольшую речь. – Впрочем, платье невесты, да и сама невеста, тоже необычайно хороши.

– Вы снова взялись за свое, – произнесла я, решив придерживаться давно избранной тактики. – Прекратите очернять господина Ремо.

– Давно уже прекратил, тем более, что вы, госпожа Годэ, несмотря на свои отговорки, приняли во внимание то, что я сказал, и употребили себе во благо, – отозвался Вико. – Любопытно, как особа, несомненно отмеченная выдающимися добрыми качествами, примирилась со своей совестью настолько, чтобы пить вино за здравие невесты при подобных обстоятельствах?

– Что вам вообще известно о совести? – огрызнулась я.

– Мне – ровным счетом ничего, но вы, насколько я знаю, склонны терзаться сомнениями и отделять зерна от плевел, – тон Вико стал и вовсе змеиным. – И вот, вы смотрите на свою юную прекрасную сестру, зная, что ей предстоит прожить на белом свете совсем недолгое время, преисполненное мучений... Нет, разумеется, старый мерзавец не примется за нее сегодняшней ночью, хотя, как знать, как знать... Полагаю, он будет играть с ней, как кошка с мышкой, день ото дня демонстрируя ей, что выхода нет, а затем, когда бедняжка убедится, что ее некому защитить, однажды ночью прикажет сыну привести бедную маленькую Флорэн за руку к двери его спальни. До этого она попробует искать убежища у господина Гако, но тот скажет ей: "Что это ты придумала? Не смей возводить напраслину на господина Ремо, он столько для нас сделал!" Флорэн заплачет, прильнув к мужу, но тот сможет лишь добавить к ее слезам свои собственные...

– Замолчите, умоляю! – прошептала я.

– Как скажете, тем более что вы представляете себе ровно ту же самую картину, не так ли?.. – Вико неприятно засмеялся. – Но не стоит думать, что вы, увильнув от притязаний Ремо, теперь в безопасности. Иллирия кишмя кишит старыми порочными ублюдками, одному из которых в итоге Гако Эттани вас и отдаст. И, несмотря на то, что вы это заслужили, я все равно испытываю время от времени к вам жалость, милая Годэ. Тем более, что сегодня вы, наконец, напоминаете женщину, а не воплощение унылой святой из прошлых веков. Вот вам мой небольшой подарок – воспользуйтесь им, если вдруг поймете, что никто не относился к вам в этом городе добрее и честнее, чем я.

С этими словами он взял мою руку и вложил в ладонь небольшой металлический предмет, в котором я узнала перстень.

– Что это? – невольно спросила я, хотя в первый миг думала гневно бросить подарок на землю и уйти.

– Покажете это кольцо стражникам, и вас пропустят в Мальтеран, – ответил Вико.

Я, подумав, спрятала перстень в кошелек.

– О, я так и знал, что вы женщина не только добродетельная, но и разумная, – снова засмеялся Вико. – Жертвовать собой следует только до определенных пределов.

После этих слов мой взгляд невольно метнулся к Флорэн, и я почувствовала, словно нечто отвратительное и зловонное побежало по моим венам вместо крови. Даже свежий вечерний воздух вдруг стал спертым, как в погребе.

– Благодарю вас, господин Вико, – сказала я и решительно направилась к столу, не дожидаясь ответа.

...Обратить внимание господина Ремо на себя мне удалось в свое время, проявив неуважение к правилам приличия. По всему выходило, что для возвращения былого ко мне отношения следовало еще раз продемонстрировать непочтительность к устоям. К тому же, это был удобный и простой способ действия, не требовавший особой изобретательности. Итак, я просто подошла к господину Альмасио, сидящему за столом и обратилась к нему с просьбой уделить мне пару минут своего внимания и удостоить беседы с глазу на глаз.

Господин Гако и госпожа Фоттина при виде моей дерзости онемели, потом пытались было протестовать, вместе с тем устыжая меня. Но господин Ремо одним жестом пресек их возмущение и, принеся извинения прочим гостям, которые дружно отвлеклись от своих тарелок, заслышав мои слова, взял меня под руку, направившись в сторону беседки, которую я приметила еще засветло.

Глава 12

Не знаю, получилось бы у меня не оплошать, если бы господин Ремо повел себя холодно и высокомерно. И без того я препорядочно испугалась, очутившись с ним наедине в полумраке. Однако он, словно угадав, с какой целью я обратилась к нему, держал себя обходительно и первым делом поцеловал мне руку, при этом слегка сжав мои пальцы, точно показывая, что это не простая дань вежливости. Это напугало меня еще больше, но, вместе с тем, позволило сообразить, с чего начать беседу.

– Господин Ремо, я не знаю, как вымолить у вас прощение, – с чувством произнесла я. – Весь день я думаю только об одном: как малодушно поступила, написав вам то письмо. Каждый раз, когда я вас видела сегодня, то понимала, что ваш взгляд уже никогда не будет столь добр, и я, возможно, оттолкнула от себя единственного человека, испытывавшего ко мне теплые чувства... Простите меня за прямоту, но эти невысказанные слова огнем жгли мне язык уже много дней кряду. Я могла бы попробовать оправдаться, но не хочу отзываться дурно о...

–...о ваших родственниках, – промолвил господин Альмасио с пониманием.

Я вздохнула, склонив голову, и словно нехотя призналась:

–Да, вы верно догадались, господин Ремо. Меня не раз попрекали вашим расположением и обвиняли в том, что я расчетливо пользуюсь им, чтобы занять место в вашем доме, которое предназначалось Флорэн. Я устала выслушивать эти несправедливые обвинения, ведь меня никогда не волновало положение в обществе... Я искала всего лишь сочувствия и...

–...и любви, – вновь докончил за меня Ремо Альмасио фразу. – Годэ, вам не нужно просить прощения. Скорее я должен извиниться за то, что поверил вашей холодности, ведь в самом деле у вас не оставалось другого выхода, и мне, как человеку опытному, нужно было сразу распознать ваш вынужденный обман. Попробую и я оправдаться перед вами – слишком давно я в последний раз ухаживал за женщиной, так что вел себя как старый осел.

От последних слов я невольно закашлялась в величайшем смущении, господин Ремо впервые увиделся мне живым человеком, способным не только повелевать и приказывать, но и сомневаться, в том числе и в себе самом. Вновь и вновь острое сожаление терзало меня, когда я видела его красивое лицо истинного знатного южанина – тонкий прямой нос, черные брови вразлет, курчавые волосы, лишь самую малость посеребренные сединой. Ни разу в жизни я даже издали не видела столь привлекательного мужчину – и вот, он стоит напротив меня, а я испытываю лишь страх и отвращение. Судьба играет в странные игры с людьми.

– ...Вы, должно быть, слышали уже о том, что семейная жизнь Альмасио не из тех, что способны вызвать энтузиазм у моей возможной избранницы. Трижды вдовый мужчина всегда будет окружен мрачной славой, одно это должно было вас отпугнуть, – продолжал господин Ремо с подкупающей искренностью в голосе. – Еще и ваше семейство, наспех делящее мой дом, точно свой собственный... Годэ, как жаль, что я уже не столь молод, чтобы со всем полагающимся пылом засвидетельствовать то, как рад я был услышать ваши слова, но, увы, я давно уже не способен вести беседы, угодные женскому сердцу. Просто поверьте, что вы вернули мне надежду.

Тут он смолк, запнувшись, а я торопливо спросила, памятуя о том, что Вико Брана говорил о моем таланте самоуничижения:

– Так вы прощаете меня?..

Эффект превзошел мои самые смелые ожидания – господин Ремо привлек меня к себе резким движением и поцеловал настолько страстно, что становилось ясно: разговоры о возрасте, не позволяющем ему выражать свои чувства пылко – всего лишь лукавство. Он был значительно выше меня, так что заключенная в крепкие объятия, я едва касалась ногами земли. Впрочем, ноги меня все равно бы не удержали, ведь даже страх не стал помехой для того, чтобы я на несколько мгновений потеряла голову – слишком давно меня не целовали, слишком неопытна я была, слишком темны осенние сумерки, и слишком много выпито вина...

Больше господин Альмасио не произнес ни слова – после долгого поцелуя он повел меня к праздничным столам, взяв за руку, и в каждом его движении чувствовалось нечто хозяйское – он излучал уверенность в том, что получил право распоряжаться моей жизнью, как посчитает нужным. Я покорно шла за ним, не чуя собственного тела.

Мы вошли в круг света, идущего от подставки с факелами у главного стола. Взгляды всех гостей тут же обратились на нас, и мне подумалось, что пока мы отсутствовали, никто и словом не решился нарушить тишину, так велико было желание гостей узнать, о чем же мы говорили в беседке. Их любопытство было тотчас удовлетворено, равно как и жажда получить предмет для жарких обсуждений шепотом.

– Господин Гако, – обратился к моему отцу Ремо Альмасио, – пусть все присутствующие разделят радость не только моего сына, но и мою. Будьте свидетелями, дорогие гости, тому, как я прошу у господина Эттани руки его старшей дочери, Гоэдиль!

Даже знаменитая иллирийская сдержанность не спасла положение: гости вразнобой ахнули, несколько чаш со звоном опрокинулись, а лицо господина Гако сначала побагровело, затем пожелтело; госпожа Фоттина запрокинула голову и несколько раз звучно вдохнула воздух, точно ее одолел приступ удушья. Но их ждал еще более неприятный сюрприз.

– Кроме того, сообщу во всеуслышание, – в голосе господина Альмасио появился металл, – что в качестве свадебного подарка молодоженам я отдаю Тео и Флорэн поместье Альмасини, куда они и отбудут не позднее, чем завтра утром.

Присутствующие вновь начали быстро перешептываться, бросая косые взгляды на господина Эттани, верно угадав, что слова господина Альмасио адресованы в первую очередь ему, и заключена в них весьма простая истина: новоявленное родство еще не повод забывать о том, кто принимает решения, а кому надлежит их выполнять. Я знала, что господин Ремо сильно разгневается, когда услышит, что чета Эттани обсуждает между собой, кому следует стать госпожой в доме Альмасио. Даже если господин Гако положил бы на одну чашу весов все услуги, которые он оказал Альмасио за долгие годы, вторая чаша, где лежал один лишь гнев гордого господина Ремо, с легкостью перевесила бы первую.

Не сразу я решилась посмотреть в ту сторону, где сидели Брана. Вико хорошо владел собой, но я видела, как крепко сжимали его пальцы кубок, из которого он неторопливо отпивал вино. Его лицо оставалось равнодушным все те несколько мгновений, что я смотрела на него. Будучи необъяснимо уязвленной его сдержанной реакцией, я повернулась к господину Ремо, точно набравшись смелости, а затем потупилась, смущенно улыбаясь. Так, по моему разумению, должны были вести себя девицы, о чьей внезапной помолвке объявили во всеуслышание. Это возымело действие: лицо Вико, на которого я незаметно косилась, исказилось, точно от зубной боли, и он со стуком поставил кубок на стол. Впрочем, никого не удивило раздражение Брана – свадьба Тео и Флорэн для них была как кость в горле, что уж говорить о новой помолвке, связующей два дома еще крепче.

Я перевела взгляд на Флорэн и на минуту мне стало легче дышать: она улыбалась мне сквозь слезы, а губы беззвучно повторяли: "Благодарю!".

Расторопные слуги быстро переместили гостей так, что рядом с господином Ремо освободилось место, на которое он мне и указал. В который раз я убедилась, что правила приличия диктуют люди, которые сами их соблюдают лишь когда им это удобно.

От усталости, переживаний и вина у меня разболелась голова, но показывать это не имело никакого смысла – я из последних сил дождалась часа, когда гостям, наконец, пришло время расходиться. То была уже ночь, и нас до носилок сопровождало несколько слуг с факелами, а господин Ремо поддерживал меня под локоть. На прощание он шепнул мне:

– Это было безобразное сватовство, но я постараюсь все в ближайшее время исправить, – и мне немедля подурнело еще больше, ведь было понятно, что дальнейшие ухаживания господина Ремо будут очень далеки от чопорных визитов вежливости, которые дозволялись менее родовитым женихам.

В доме Эттани мне пришлось вытерпеть еще одну ужасную сцену: госпожа Эттани обрушила на меня весь гнев, что скопился у нее за последние недели.

– Проклятая ангарийская ведьма! – кричала она. – Шлюхино отродье! Как смела ты отплатить такой черной неблагодарностью нам, пустившим тебя под свой кров? Каким колдовством ты воспользовалась, чтобы охмурить господина Ремо? Где был твой стыд, когда ты стелилась перед ним, точно распоследняя девка из публичного дома?..

Я ничего не отвечала, склонив голову. Наконец, господин Гако успокоил госпожу Фоттину, порывавшуюся вцепиться мне в волосы. Отведя ее в сторону, он тихо увещевал ее, но я все равно услышала слова: "...и вы сами знаете, какие слухи ходят о Альмасио, так что Флорэн, быть может, избежит...". Я лишь горько усмехнулась, ведь и до того подозревала, что Гако Эттани отдает свою дочь господину Ремо, сознавая, какая судьба ее ожидает. Место приближенного к возможному правителю города стоит иногда не только денег. Интерес госпожи Фоттины тоже был понятен – она, видя в мечтах себя тещей Тео, уже прибрала к рукам иллирийский особняк Альмасио. Юная Флорэн не смогла бы должным образом выполнять роль хозяйки и распоряжаться в столь обширных владениях. Честолюбие и тщеславие застило им глаза настолько, что о жизни дочери родителям волноваться на ум не приходило. В конце концов, дочерями семейство Эттани небеса не обидели.

Арна помогла мне раздеться, храня молчание. Лишь после того, как я ополоснулась и переоделась в ночное платье, она, шмыгнув носом, промолвила:

– Госпожа Годэ, ох, госпожа Годэ...

– Не надо, Арна, – резко ответила я. – Так будет лучше для всех.

– Но госпожа...

Я, посомневавшись немного, спросила:

– Арна, если я попрошу тебя о помощи – сможешь ли ты хоть разочек промолчать и не разболтать все остальным слугам?

Арна принялась заверять меня, что будет хранить любой мой секрет. Хоть я ей и не поверила, но другого помощника мне все равно было не найти. Повторив свой наказ не болтать, я достала припрятанный кусок шелка, который отрезала сразу после того, как получила его в подарок. Отрез был небольшим и годным разве что на шейный платок, но качество ткани делало даже ее клочок достаточно ценным. Я попросила Арну добыть для меня мужскую одежду у какого-нибудь старьевщика, предложив взамен этот лоскут. Никакого плана у меня не имелось, да и бежать мне было некуда, но с чего-то следовало начать. Служанка пообещала выполнить все в точности.

...Поутру я как обычно спустилась к завтраку. Госпожа Фоттина не удостоила меня ни словом, господин Гако недобро смотрел на меня, но удерживался от каких-либо резких высказываний в мой адрес. Его мотивы были ясны: он не хотел портить отношения с господином Альмасио и понимал, что я могу нажаловаться новоиспеченному жениху. Несмотря на то, что мое положение в доме возвысилось, на душе стало гадко. Иногда мне казалось, что господин Эттани способен в будущем принять меня в своем доме как дочь, теперь же стало окончательно ясно, что никогда наши отношения не потеплеют. Да и забыть, что все это – лишь временная передышка перед тем, что последует за свадьбой, у меня не получилось бы.

Из коротких фраз, которыми обменивались супруги за столом, я узнала, что господин Ремо не позволил им даже проводить Флорэн, сказав, что новобрачные весьма спешно покинут Иллирию на рассвете. Я же надеялась, спешка станет залогом того, что девушка не успеет попасть в опасное положение. Конечно же, требовать от господина Ремо, чтобы он выгнал сына с женой из дому глубокой ночью, не представлялось возможным, но после темных мыслей, терзавших мой ум уже несколько недель, казалось, что каждая лишняя секунда, проведенная в доме Альмасио, может привести к непоправимой беде.

Не успела я, согласно заведенному порядку, отправиться в храм, как тут же выяснилось, что уклад жизни моей в очередной раз изменился. Хоть я и не пребывала в восторге от того, как коротаю дни, это немало огорчило меня, ведь причина перемен заключалась, конечно же, в господине Ремо. Он безо всякого предупреждения появился в доме сразу после завтрака и заявил, что желает, дабы я составила ему компанию во время прогулки по городу. Как всегда, возразить ему никто не посмел, и вместо привычного неторопливого похода в храм, я отправилась вместе с господином Ремо в парк. То был первый раз, когда я передвигалась по городу в экипаже – конечно же, он был роскошным, как и все, что имело отношение к дому Альмасио. Экипаж Эттани использовался крайне редко и выглядел значительно скромнее. Я вновь подумала, что размах, с которым живут люди, зависит не только от количества денег. Там, где Эттани подсчитывали и искали выгоду, Альмасио просто брали и пользовались, не сомневаясь в целесообразности любого своего пожелания.

Иллирийский парк представлял собой такую же рощу, как и те, где я любила бродить в прошлом. Лишь мощеные аллеи да аккуратные мостики над ручьями напоминали о том, что где-то поблизости бурлит жизнь большого города. Я поняла, как утомили меня запахи раскаленных городских улиц и постоянный шум толпы. Несмотря на то, что приглашение господина Ремо прогуляться в столь уединенном месте не могло не показаться странным, от прогулки я получала истинное удовольствие. Мне даже подумалось, что я понимаю тех заключенных, что перед смертной казнью желают хорошенько поесть.

– Кажется, я угодил вам? – спросил меня господин Ремо, до того хранивший молчание, которое меня несколько озадачивало. – Мне подумалось, что вам понравится тишина и покой этого заброшенного места.

– О, да, – призналась я, не кривя душой. – Я всегда любила выбираться за город, гулять...

– ...в одиночестве, – снова продолжил мою мысль господин Ремо, повадившийся договаривать фразы за меня, точно демонстрируя, как легко он угадывает каждую мою мысль.

– Нет-нет, – всполошилась я, сообразив, какую бестактность едва не допустила. – Мне очень приятна ваша компания!

Ремо покачал головой и улыбнулся:

– Не утруждайте себя, Годэ. Я прекрасно представляю, о чем вы сейчас думаете. Меня вы опасаетесь, не зная толком и оттого не доверяя. Вы бы сейчас охотно сбежали от чужого человека туда, где вас бы никто не беспокоил, где вы были бы предоставлены самой себе. Но вам хорошо известно, что это невозможно. Вы надеетесь, что сможете привыкнуть ко мне со временем, и даже, возможно, не замечать... Это лучшее, что я могу сделать для вас – быть незаметным, чтобы временами вам почти верилось в то, что вы свободны...

Каждое его слово било точно в цель. Если бы только он произнес эту речь раньше, до того, как я узнала о печальной судьбе всех его жен!.. Я бы точно не поверила никаким дурным словам о господине Альмасио и сейчас бы, возможно, испытывала чистую, ничем не замутненную радость от мысли о нашей скорой женитьбе. Пусть, пусть потом я узнала бы горькое разочарование, но, быть может, возможные минуты счастья стоили того?.. Даже сейчас я испытывала замешательство – никогда еще мне не хотелось так поверить человеку, никогда еще меня не опутывали так ловко... Или я запутала себя сама?.. От растерянности я то и дело сбивалась с шага, не говоря уж о том, чтобы сочинить любезный ответ. В ужасе я поняла, что не смогу долго противостоять господину Ремо, который с легкостью угадывал все мои мысли и произносил именно те слова, которые я робко мечтала некогда услышать.

– ...Я намерен поговорить с господином Эттани сегодня насчет даты нашей свадьбы. Не вижу смысла затягивать, – говорил господин Ремо, – ведь ваша жизнь в родительском доме не слишком весела.

Я лишь кивала головой, не в силах собраться с мыслями. Обаяние господина Ремо было почти гипнотическим, голос – мягким и завораживающим. Когда он звучал, другой голос, эхом откликающийся в моей памяти – голос Вико Брана, предупреждающего об опасности – становился почти неслышным. Как можно было не поверить глазам господина Ремо, так напоминавшим мне глаза моего покойного мужа?..

– Да, и еще, Годэ, – вдруг в тоне появилось нечто, царапнувшее мой слух и заставившее прийти в себя. – Не заплетайте больше косы. Я хочу видеть вас такой, какой вы были вчера.

Увы, когда господин Ремо Альмасио произносил: "Я хочу", притворяться у него выходило значительно хуже.