Текст книги "Иллирия (СИ)"

Автор книги: Мария Заболотская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Когда от усталости у меня появилась резь в глазах, я, решив, что и в самом деле, опасаться Вико в сложившихся обстоятельствах уже поздно, легла рядом с ним. Он спал тихо, едва слышно дыша, лицо его выглядело измученным и преждевременно постаревшим. Но сон его был чуток: едва моя голова коснулась подушки, его глаза открылись – мы лежали лицом к лицу, совсем рядом.

– А ведь вы все же не любите Ремо Альмасио, – вдруг произнес Вико. Его взгляд был устремлен на мою руку – точнее говоря, на палец, умело перевязанный Арной.

Я не нашлась, что ответить от неожиданности, а когда, наконец, смогла открыть рот, чтобы сказать: "Не вашего ума дело!", Вико вновь крепко спал. С мыслью, что разбужу и выпровожу его через пару часов, я решила попытаться вздремнуть самую малость, посчитав, что все равно не смогу надолго заснуть, зная, что рядом со мной лежит чужой мужчина. Но вопреки всем здравым рассуждениям, стоило мне только закрыть глаза, как я тут же провалилась в сон, похожий на обморок своей глубиной – уже много месяцев я не спала так спокойно. Лишь благодаря содействию высших сил, смилостивившихся надо мной, перед рассветом меня словно толкнули в бок. Я в ужасе увидела, что свеча давно догорела, а небо уже начинает сереть. Хорошо еще, что слуги Эттани не имели привычки подниматься ни свет, ни заря – из-за домоседства госпожи Фоттины уклад жизни в доме отличался размеренностью и неторопливостью.

Я торопливо растолкала Вико, который на этот раз не стал надо мной измываться и покинул комнату именно с той скоростью, о которой я просила.

Глава 10

Три ночи я напрасно ждала Вико у окна – он не появился. Одна тревожная мысль в моей голове сменяла другую: я страшилась и того, что он, пресытившись нашими разговорами, претворит в жизнь свое первоначальное намерение и раструбит на всю Иллирию, как соблазнил недалекую перезрелую дочь Эттани; и того, что я невольно обидела Викензо. Образ Вико-мерзавца, готового совершить подлость по отношению ко мне, и Вико-страдальца, которого ранили мои неосторожные слова, удивительным образом мирно уживались в моих размышлениях. На протяжении одной минуты я могла несколько раз сменить свое отношение к новому знакомцу, из чего можно сделать вывод, что в людях я разбиралась из рук вон плохо, а уж тем более в людях, относящихся к подобному сорту.

Событий за эти три дня произошло не так уж много. Госпожа Фоттина, верная слову, данному Ремо Альмасио, нашла портного, который взялся сшить мне платье в необычайно короткий срок – до свадьбы Флорэн оставалось пятнадцать дней. Из-за необъяснимого и возмутительного внимания, которым меня одаривали мужчины Иллирии все то время, что я здесь находилась, господин Гако не позволил мне ходить на примерку в дом мастера и предпочел доплатить тому, чтобы все необходимые манипуляции производились в моей комнате под присмотром госпожи Эттани. Каждый раз, когда господин Гако смотрел на меня, лицо у него приобретало тоскливое и озадаченное выражение – он никак не мог взять в толк, отчего господин Ремо затеял со мной возиться, ведь даже слепо любящий отец заподозрил бы, что я не представляю собой сокровище, из-за которого мужчины готовы время от времени презреть правила хорошего тона. Гако не испытывал ко мне никаких чувств, которые могли считаться бы отцовскими даже при самом условном их толковании, и поэтому недоуменное отношение к происходящему быстро переросло в недоброе.

Будущее мое платье отличалось простотой кроя, рука портного не поднялась лишний раз терзать прекрасную ткань, да и времени оставалось совсем мало. Я смогла настоять на том, чтобы вырез был неглубоким, прочие детали меня почти не волновали. С каждой примеркой платье мне внушало все больший страх. Я представляла его то саваном, то одеянием наподобие тех, в которых шли к алтарям древних богов девушки, предназначенные им в жертву.

Господин Ремо исправно наведывался в дом Эттани, каждый мой выход к обеденному столу оборачивался пыткой. Увечить себя столовыми приборами раз от разу вряд ли было разумным выходом из положения, и я решила попросту отказаться от еды, заодно надеясь внушить господину Альмасио подозрение в том, что меня одолевает неведомая хворь. Я никогда не относилась к числу эфемерных созданий, питающихся росой и ароматами цветов, и уже к вечеру первого дня страдала от голода так, что едва смогла уснуть. От мысли попросить Арну тайно приносить мне что-то из еды, я отказалась почти сразу – девчонка немедленно бы растрезвонила о моем притворстве, а я не была столь наивна, чтобы верить, будто в числе слуг Эттани всего лишь один шпион.

На следующий день я и впрямь почувствовала слабость, а в зеркале увидала весьма нездоровую желтоватую бледность. Однако от ежедневной своей обязанности – похода в храм – не отказалась. Надо сказать, что слухи о том, как я спасла праздник святой покровительницы города, ширились и видоизменялись чудесным образом. Чего только не болтали досужие языки – оказывается, я успела прочитать пьяному понтифику целую проповедь и предречь ему страшные кары, и погасшие свечи загорелись у меня в руках сами по себе, и во время встречи на городском рынке меня окутало сияние, от одного вида которого нападавшие пустились в бегство... Ничуть того не желая, я становилась легендой Иллирии и скучные мои злоключения приобрели блеск и размах, точно старая вывеска, подновленная художником, не знающим ни в чем меры.

Частенько меня узнавали на улице, оказывая всяческие знаки почтения, а затем как-то в храме какая-то дама с усталым заплаканным лицом попросила меня благословить ее заболевшую дочь. Не раз я замечала, как свечей, которые я оставляла у алтаря, с благоговением касались другие прихожане, а некоторые даже норовили отщипнуть кусочек воска, почитая его целебным. Нищие, которых полагалось одарить милостыней, выходя из храма, наперебой подсовывали мне свои кружки для подаяния. Я не могла не заподозрить, что они затем каким-то образом наживаются на моих жалких монетках – и позже узнала, что была права: в тех монетках пробивали дырочки и продавали как обереги, не забывая обращать внимание покупателей на то, что в лике святой Иллирии, изображенном на монетке, есть определенное сходство с моими чертами. И в самом деле, столь тщательно заплетенных кос в городе не носили со времен жития достопочтенной святой.

Все это привело к тому, что я начала считать, будто мои посещения храма – долг перед горожанами, и стоит мне его презреть, как я тут же лишусь уважения и почета, которыми никогда доселе не пользовалась. Вести о моем недомогании быстро распространились, и Арна, пытавшаяся меня как-то развлечь, рассказывала, что уже несколько человек заказывали молебен за мое здоровье, так как в наиболее впечатлительных умах укоренилось убеждение, что несчастья, которым подвергаюсь я, есть предзнаменование бедствий для всей Иллирии.

Три дня я позволяла себе съесть не более одного кусочка хлеба, сидя за столом, и даже господин Гако заметил вслух, что я выгляжу совершенно больной. Что думал господин Ремо, мне оставалось неизвестным, но я надеялась, что он клянет себя за напрасные траты на шелк: выглядела я так, точно не собиралась дожить даже до свадьбы Флорэн.

В ту ночь, когда Вико все же появился у моего окна, меня донимал голод, добавившийся к привычной тоске. Вновь я ощутила тяжесть одиночества, когда остается лишь метаться от стены до стены, понимая, что даже если стены исчезнут, то все равно идти будет некуда. Недоедание ослабило меня не только физически, и я ни с того, ни сего начинала плакать, вспомнив прежнюю жизнь, да еще и подолгу не могла успокоиться, чего уже давно со мной не случалось. Несколько раз я ловила себя на том, что мысли мои начинали путаться, точно я опьянела.

Негромкий стук в стекло дал знать, что сегодня ко мне пожаловал гость – и верно, стоило мне распахнуть окно, как Вико очутился в моей комнате. К моему удивлению, пришел он не с пустыми руками. Вряд ли понтифику была свойственна жалость, но руководствуясь некими одному ему понятными рассуждениями, он принес мне немного еды. В свертке нашлись и копчености, и хлеб, и фрукты. Я, торопливо поблагодарив, начала утолять терзающий меня голод.

– Так я и думал, – сказал Вико, наблюдая за мной. – Весь город судачит о том, что вы страдаете от загадочного недуга, и один я, кажется, знаю, что за хворь приключилась с благочестивой Гоэдиль. Поправьте меня, если я ошибаюсь – вы не хотите идти замуж за Ремо, да так, что готовы себя уморить голодом.

Я не стала отрицать очевидное, еще не зная, что на самом деле означают его слова.

– Господин Викензо, я буду с вами честна – моя благодарность вам не знает пределов, – сердечно сказала я ему, выпив немного вина, бутылка которого тоже оказалась среди прочей снеди.

Вико нетерпеливо качнул головой, показывая, что его мало интересует степень моей благодарности.

– Признайтесь-ка лучше, Годэ, – произнес он, глядя на меня неотрывным взглядом, чертовски напоминающим тот, которым меня донимал Ремо Альмасио, – что вы считаете Ремо подлецом и убийцей. Скажите, наконец, это вслух!

Я опешила, так как даже мысленно не решалась награждать такими эпитетами господина Альмасио. Невольно я избегала того, чтобы облечь свой страх перед Ремо в форму прямых обвинений. И даже сейчас мой язык не поворачивался повторить слова Вико.

– Ну же, Годэ, – Вико, тем временем, по необъяснимой для меня причине распалялся на глазах. – Ведь это именно то, о чем вы думаете! Вы боитесь Ремо, оттого что знаете – старый ублюдок хочет вас убить. Вы больше не желаете, чтобы он добивался вашей благосклонности и не верите его притворной доброте!..

– Да какое вам дело до того, что я думаю о господине Ремо? – вспылила я, не выдержав напора Вико. – Зачем вам знать, сумели ли вы настроить меня против него? Ваши слова внушают мне определенные подозрения, господин Брана! Складывается впечатление, будто отказ господину Альмасио, к которому вы меня подталкиваете всеми силами – это ваша мелочная месть! А ведь если разобраться, от него я видела меньше зла, чем от вас!..

Действительно, забытое не так давно сомнение закралось в мою душу, когда я увидела горящие глаза Вико, который, казалось, достиг некой цели и желает получить подтверждение своего успеха. Внезапно все мои затеи с вилкой и с отказом от пищи показались мне несусветной глупостью – подумать только, из-за слов одной служанки-сплетницы и одного негодяя, ненавидящего господина Ремо, я вообразила себе невесть что, отталкивая от себя единственного человека в Иллирии, от которого я видела лишь внимание и участие.

– Вы обвиняете господина Ремо в том, что он желает заполучить меня для жестоких забав, – сказала я, пристально глядя на Вико. – Но в отличие от вас, он никогда не поступал по отношению ко мне бесчестно. Он просто был добр ко мне...

– А разве я не был к вам добр, Годэ? – внезапно перебил меня Вико.

– Я... я поблагодарила вас за еду... – растерянно ответила я.

–Я говорю не о еде, – от взгляда Вико мне стало не по себе. – Дважды вы были в моей власти, и каждый раз я отступал, не желая нанести вам вред. Поступит ли так Ремо Альмасио?

– О чем вы говорите, господин Брана? – с искренним недоумением, смешанным со страхом, вопросила я. – На рынке вы не тронули меня, потому что сочли неприятности, последующие за моим похищением, несоразмерными пользе. Когда я впустила вас в свою комнату, при ближайшем рассмотрении я оказалась не в вашем вкусе...

Вико коротко и горько засмеялся, слушая мои слова, затем быстро шагнул ко мне. Я отпрянула, вскочив со стула, но было поздно – он крепко держал мои обе руки.

– Годэ, вы поразительно доверчивы, хоть и не глупы, – сказал он. – Обманывать вас – сущее удовольствие, понимаю Ремо в этом отношении. Вы и в самом деле из тех натур, что видят в людях хорошее, себя же постоянно принижают, в столь жертвенном уничижении есть что-то неодолимо манящее. Конечно, я отступил, когда вы начали расстегивать платье с эдаким каменным лицом. Я увидел, что даже в таких обстоятельствах вы ненавидите только себя, и себя же наказываете, даже не подумав, что главная вина лежит на мне. Хотите честного признания? Мне стало вас жаль, хотя я давно уже не испытывал жалости к людям. Я решил, что не трону вас, если вы сами о том не попросите, но приложу все усилия, чтобы просьба эта прозвучала.

Лицо мое пылало, если бы я могла освободить руки, то я спрятала бы его в ладонях, но Вико крепко сжимал мои запястья и продолжал говорить, неумолимо приближая свое лицо к моему.

– ...Когда я понял, что вы влюблены в Ремо, то сказал себе, что мне нужно выбить эту чушь из вашей головы, пока она там не укоренилась. Я не солгал вам, когда говорил, что он опасен для вас, не стоит меня обвинять понапрасну. Сейчас вы знаете правду и боитесь, но ведь по отношению ко мне вы страха не испытываете?.. Вы впускали меня каждый раз в свою комнату, зная о том, что обо мне говорят люди... Вам нравилось со мной говорить, я чувствовал вашу тоску, ваше одиночество...

– Вико, я прошу вас, я умоляю... – дыхание мое сбилось, в глазах потемнело, и я заплакала от слабости и беспомощности. – Не говорите ничего больше, оставьте меня, это моя ужасная ошибка... Простите меня...

– Но почему же ошибка?! – Вико окончательно взбесился при виде моих слез. – Господин Ремо был достоин вашей любви, ваш покойный муженек был достоин, а я – нет?..

– Не смейте упоминать моего мужа! – я мгновенно пришла в ярость, но это только ухудшило положение. Вико притянул меня ближе и впился в шею болезненным поцелуем, а потом прошептал:

– Да что такого особенного было в вашем супруге, дьявол его побери?.. Хотя, разумеется, этот достойнейший из мужей попал прямиком в рай, обставив десяток праведников и дюжину святых... Ну же, Годэ, только позвольте, и я сделаю так, что вы не вспомните больше о Ремо или вашем муже! Вы недооцениваете мои способности, я обещаю, что вам понравится... Прошу вас, Годэ... Поверьте, я не привык умолять о том, что могу взять и без разрешения, но вы мне нужны... по-другому.

– Если вам нужно мое разрешение, то будьте уверены – вы его не получите! – твердо сказала я, хоть мой голос и прерывался от волнения. – Отпустите меня! Вы ничего не добьетесь.

Вико сначала сжал мои запястья так, что кости мои хрустнули, а затем прошипел несколько яростных проклятий и с силой оттолкнул меня, так что я упала. Подняться мне он мне не помог, да я и не желала этого.

– Что вы вообще понимаете в добрых отношениях между людьми, господин Брана? – зло бросила я, встав и отряхнув платье. – Как вы решились что-то говорить о моем муже – единственном человеке, которого я любила? Откуда вам знать, что из себя представляет любовь, в которой есть место уважению и вниманию? Да, я признаю, что боль, которую я испытывала после смерти Лесса, сделала меня глупой – мне так нужна была поддержка, что я рвалась навстречу каждому, кто говорил мне доброе слово. Жалкое зрелище, вы правы! Когда мне показалось, что присутствие господина Ремо в моей жизни заглушит немного ту боль, что я испытывала ежеминутно, ежесекундно, то впервые за долгое время смогла вдохнуть воздух полной грудью. Я ощутила надежду, что в моей жизни что-то может измениться, и когда-нибудь, возможно, я обрету покой. Не влюбленность то была, а всего лишь усталость от постоянных мучений. Если человек долго страдал от болезни, то он хватается подчас за любую возможность исцелиться... Я... я никого не люблю сейчас, и не полюблю больше никогда – лишь о покое своего сердца я прошу судьбу, но и этого пока не получила!..

И впервые после смерти Лесса я горько зарыдала, присев за стол и уронив голову. До той поры я позволяла себе лишь несколько тихих благопристойных слезинок, теперь же все тело мое сотрясалось от спазмов.

– ...Как же я скучаю по нему, как же скучаю по нашей прежней жизни...

Вико, молча слушавший мои тихие причитания, подошел поближе и спросил весьма холодным тоном:

– Ну так скажите, чего вам не хватает? Что дал вам ваш покойный идеальный муж, чего теперь не способен дать другой мужчина? Уважение? Так я относился к вам с уважением, которого не проявлял еще ни к одной женщине. Внимание? Вы соврете, если скажете, что вам в тягость со мной беседовать всю ночь напролет – а подобного никогда не достигнуть, если собеседники относятся друг к другу без внимания, не так ли?..

– Довольно, господин Брана, – я вздохнула, немного придя в себя. – И я, и вы знаем, что ваша заинтересованность во мне – всего лишь азарт. Всегда интересно заполучить то, что не так просто дается в руки. Раз вы уж решили, что победите господина Альмасио в этом необъявленном дурацком соревновании за мою благосклонность, то будете бороться до последнего. Вы сами говорили, что для Ремо Альмасио все это игра, поэтому он и ходит вокруг да около, вместо того, чтобы просто взять желаемое, находящееся на расстоянии вытянутой руки. Думаете, сложно заметить, что для себя вы установили ровно те же правила? И вам, и ему нужно, чтобы я сама напросилась на унижение, вверив себя чужой воле. Как вы говорили? Чтобы потом было больнее?.. Поверьте, Вико, искренние добрые чувства выглядят далеко не так, даже мне это понятно – теперь, когда пришлось отказаться от глупых иллюзий, которыми я пыталась хоть как-то скрасить свою жизнь...

Мои слова, казалось, попали точно в цель – вначале Вико порывался меня перебить возражениями, но затем лицо его приобрело задумчивое выражение.

– А ведь, возможно, вы правы, Годэ, – сказал он весело и зло. – Я польстил самому себе, решив, что способен на достойные чувства. Однако, я сегодня захватил для вас небольшой подарок – должно быть, снова решив соперничать с Ремо, как вы догадались. И не вижу смысла уносить его с собой, хоть и смысла в том, чтобы отдать его вам, тоже теперь заключено немного.

С этими словами он вручил мне еще один небольшой сверток, ернически поклонился и покинул мою комнату. Странная непродолжительная дружба наша завершилась.

В свертке я нашла альбом для рисования и несколько карандашей.

Глава 11

Я приложила все усилия для того, чтобы не показать окружающим, что со мной приключилось нечто огорчительное. Все так же я сидела за обеденным столом рядом с Флорэн, все так же уходила в храм, после чего встречалась с портным, корпевшим над моим платьем. К моему облегчению, несколько дней господин Альмасио не приходил в наш дом, так как вынужден был покинуть на время Иллирию. Однако и в отъезде он не забывал обо мне – господин Гако через несколько дней получил от него пакет бумаг, среди которых находилось запечатанное письмо с указанием "Для госпожи Гоэдиль". Отец протянул его мне, держа кончиками пальцев, точно боясь подцепить неведомую заразу, я точно так же с опаской приняла конверт.

Письмо, к моему огорчению, содержало не только любезные вопросы о состоянии моего здоровья и пожелания скорейшего выздоровления, но изобиловало описаниями городов, встретившихся на пути господина Ремо. Я не могла не признать, что читать послание было увлекательно – господин Альмасио оказался весьма остроумным и наблюдательным человеком, это читалось между строк. О, как же мне хотелось забыть слова Арны и Вико! Разве не о таком спутнике жизни мне мечталось? Если бы не черные подозрения, которые заронили в мою душу люди, которым мне не стоило доверять, я бы радостно убеждалась раз за разом, что в каждой строке сквозит понимание моих бед. Что господин Альмасио, угадавший, как я устала томиться в четырех стенах, в плену однообразных печальных мыслей, дает мне знать: когда-нибудь мы вместе отправимся в путешествие по Южным землям, и я увижу своими глазами все те просторы, что уже видел он. Иначе зачем бы ему писать о живописных городах у подножия гор, о виноградниках, раскинувшихся на равнинах к востоку от Иллирии, сетовать на воровитость крестьян и лукавство трактирщиков?..

Раз за разом я перечитывала письмо, привычно недоумевая, отчего господин Ремо отправил мне столь многословное дружеское послание, так контрастирующее с нашими сдержанными беседами. Неужели он, как и Вико, легко угадал мою слабость?.. Впрочем, кто бы ее не угадал... Как я не пыталась изображать смирение и кротость, во мне дрожала натянутая струна, выводившая один тоскливый напев – свобода, вольный ветер, аромат лесов и трав, рука если не возлюбленного, то друга, на которого можно опереться и забыть хоть на миг о прошлых горестях.

Увещевая себя мысленно, я покачала головой и написала в ответ господину Ремо вежливое холодное послание, в котором благодарила за внимание к моему здоровью и выражала надежду, что путешествие выдалось не столь хлопотным, как представляется подобным мне домоседам. Ясно понимая, что все слова Ремо Альмасио – всего лишь уловка, очередной хитрый ход в той игре, которую он со мной вел, мне все же пришлось сделать над собой усилие. Я не привыкла отталкивать от себя людей – даже двуличных и жестоких.

В один из вечеров, похожих друг на друга как две капли воды, я попросила Арну, чтобы та помогла мне пробраться к комнате Флорэн. Мне хотелось исполнить данное девушке обещание и показать свои старые рисунки. Я знала, что даже выходя замуж по любви, невеста волнуется перед свадьбой и хочет с кем-то обсудить свою стремительно меняющуюся жизнь, а ни господин Гако, ни госпожа Фоттина не являлись чуткими родителями, способными понять тревогу дочери такого рода.

Когда Арна подала знак, что коридор свободен, я на цыпочках пробежала к дверям Флорэн и тихонько постучала. Она быстро открыла и я сразу заметила, что глаза ее красны от слез, но не подала виду, не желая показаться назойливой. Флорэн увлеченно листала мой потрепанный альбом, расспрашивала о каждом рисунке, и я, как могла, описывала, при каких обстоятельствах делала набросок. Невольно я порадовалась, что пересмотрела рисунки в одиночестве – теперь мне проще было предаваться воспоминаниям. Чувства притупились, воспоминания смазались, и иногда мне казалось, что я говорю о какой-то недавно умершей знакомой, а вовсе не о себе.

– Годэ, – сказала Флорэн, внезапно сменив тему. – Матушка ненавидит вас. Когда господин Ремо сообщил, что желает отправить Тео после нашей свадьбы в Альмасини, то она сильно разозлилась. Бранила вас непрерывно и сказала, что теперь я не стану самой знатной дамой Иллирии. "Годэ из кожи вон лезет, чтоб стать хозяйкой в доме Альмасио!" – говорила она и предрекала, что я сгину в провинции, а Тео не получит в наследство ничего из владений Альмасио, кроме поместья в глуши, где мы и проживем остаток своей жизни...

Флорэн была расстроена, но я заметила, что в ее словах не было обиды на меня – скорее, беспокойство и неуверенность. Пребывая в некотором замешательстве, я некоторое время подбирала слова, чтобы объяснить сводной сестре всю опасность ситуации, в которой она оказалась, и не показаться ей глупой сплетницей, пересказывающей зловещие бредни.

– Поверь мне, Флорэн, – начала я, – что я менее всего желаю завладеть богатствами Альмасио, но меня, увы, никто не спросит. Ты можешь посчитать, что я пытаюсь сейчас выгородить себя, но то, что ты будешь жить после свадьбы далеко от Иллирии, может оказаться благом. Тео очень молод, как и ты. Брак столь юных людей, добрых и светлых душой, может не вынести вмешательства со стороны, ведь никто из вас не защищен ни житейским опытом, ни цинизмом, присущим людям иного склада характера. В Альмасини вы окажетесь предоставлены сами себе и совершите собственные ошибки, разумеется, но при этом не станете жертвой чужих...

Тут я беспомощно умолкла, понимая, что изрекаю общие фразы дидактического свойства, внушающего отвращение всем людям, кроме тех, что давно убелены сединами.

– Кажется, я понимаю, о чем вы говорите, Годэ, – неожиданно отозвалась Флорэн. Выражение ее глаз было слишком взрослым для юного полудетского личика, и я в который раз подумала, что моя сестра умна.

– Это хорошо, потому что даже я перестала понимать, о чем я говорю, – неловко попыталась пошутить я, но Флорэн, помрачнев, пропустила мои слова мимо ушей.

– Это о господине Ремо, верно? Вы тоже его боитесь, как и я? – спросила она прямо.

Я вздохнула, опустив голову.

– С самого первого дня, как он стал приходить в наш дом, я испытывала необъяснимый ужас, – продолжала Флорэн взволнованно. – Его взгляд не давал мне покоя, несмотря на то, что он был со мной по-отечески ласков. Когда меня просватали за Тео, я... я была настолько счастлива, что не замечала ничего вокруг себя, а затем появились вы... Я никому не могла рассказать про свой страх – матушка и батюшка не смеют и слова сказать поперек господину Альмасио, они бы страшно возмутились, если бы я сказала, что мне чем-то не нравится его присутствие. Тео я тоже ничего сказать не могу, ведь он его отец...

Мне ничего не оставалось, кроме как обнять сестру – у нее начали дрожать губы, а глаза наполнились слезами, но она продолжала перечислять случаи, когда поведение господина Альмасио в отношении нее становилось странным и оскорбительным – господин Ремо задерживал ее руку в своей, задавал вопросы весьма личного характера, дарил двусмысленные подарки... Я мысленно проклинала и господина Эттани с его женой, которым не было дела даже до любимой дочери – что уж говорить о нелюбимой! – и Иллирию, где все лицемерно делали вид, что не знают за господином Ремо никаких прегрешений. Конечно, главный противник безбожников Брана не может обладать какими-либо изъянами!..

Горше всего было от того, что я не могла помочь этой юной девочке, иначе как погубив себя. Она дрожала в моих объятиях, а мне думалось, что я даже лицемернее прочих, ведь одновременно со словами утешения я безжалостно подталкивала ее к пропасти.

Вернувшись в свою комнату, я долгое время не могла найти себе места. Затем взгляд мой упал на краешек свертка с рисовальными принадлежностями, который я спрятала под кроватью. Давно уж я не пробовала рисовать, но теперь что-то кольнуло в сердце. Некоторое время я решалась, словно перед прыжком, а затем достала альбом и карандаши и положила на стол перед собой. Почти до рассвета я в исступлении рисовала профиль за профилем. Один из них получился похожим на господина Ремо. Я аккуратно оторвала краешек листа с ним и поднесла к пламени свечи.

...Когда до свадьбы между домами Эттани и Альмасио оставалось два дня, в двери моей комнаты постучали. Я открыла и к своему удивлению обнаружила там заплаканную Флорэн. Она сообщила мне, едва шевеля помертвевшими губами, что господин Ремо Альмасио, вернувшись из своего небольшого путешествия, сказал Тео следующее: он передумал и теперь желает, чтобы молодая чета не уезжала из Иллирии.

Я поняла, что игра со мной окончательно стала неинтересна господину Ремо после моего письма. Но на душе стало еще тяжелее.

Госпожа Фоттина и впрямь была вне себя от ярости из-за влияния столь ничтожного существа, как я, на судьбу ее дочери. Хоть ко дню свадьбы и выяснилось, что Флорэн остается в столице, неприязнь ее ко мне крепла с каждой минутой. Она полагала, что господин Ремо может еще раз переменить свои намерения, увидав меня вновь. К тому же, ей казалось, что у меня имеется про запас хитрый план соблазнения. Господин Альмасио, уехав из города, как она подозревала, прозрел на время и освободился от моих чар, нынче же я собираюсь приложить все усилия, чтобы вновь покорить столь завидного жениха. Посему госпожа Эттани рассудила, что меня нужно чем-то занять, дабы я не имела времени на кокетство и интриги, и перед свадьбой меня отослали на кухню с наказом следить за работой кухарок, чтобы ни одно блюдо, поданное к свадебному столу, не стало причиной недовольства гостей.

В Южных землях обычно свадебные хлопоты брала на себя семья невесты, да и само свадебное застолье проводилось в доме будущего тестя, но в случае с Тео и Флорэн пришлось немного отступить от правил: семейство Альмасио считалось куда знатнее Эттани, хоть при этом и не намного богаче. Но высочайшее благородство рода давало свои преимущества – дом Альмасио был древнее и больше нашего, вокруг него располагался сад, где с легкостью поместились бы все приглашенные на свадьбу иллирийцы. В доме Эттани им пришлось бы тесниться и страдать от духоты, ведь в той части города, где он располагался, даже у самых богатых жителей столицы не имелось собственных земель – лишь внутренние дворики с фонтаном да несколькими деревьями. Конечно же, господин Альмасио не мог позволить, чтобы свадьба его сына омрачилась подобными прозаическими неудобствами, и радушно предложил накрыть столы в его прекрасном саду. Однако большая часть праздничных яств готовилась на кухне Эттани, и то был сущий ад для кухарок, в помощь которым наняли нескольких расторопных служанок в дополнение к уже имеющимся.

Весь день и часть ночи перед свадьбой я провела на кухне, раскаленной, точно мостовая в полдень. Приказ госпожи Фоттины был возмутителен, но я не стала его оспаривать, понимая, отчего она так раздосадована и чего опасается. Если бы я просто наблюдала за кухонной суетой, забившись в уголок и чувствуя, что стала всеобщей помехой, то ничем добрым выполнение задания госпожи Фоттины для меня не обернулось бы. Но мне пришла в голову спасительная мысль предложить удивленным кухаркам свою помощь. Будучи при деле, переносить жару и суету стало легче. Представляю, как бы поразились гости, если бы знали, что сестра невесты вместо того, чтобы подбирать украшения к платью, шинковала капусту вместе со служанками.

В день свадьбы госпожа Фоттина все же смилостивилась и разрешила, чтобы Арна помогла мне привести себя в надлежащий вид. Платье мое привезли накануне – верх у него был скроен настолько тесно, что сама я не смогла бы его даже застегнуть. В очередной раз я прокляла мысленно иллирийскую моду. Драгоценностей, годных дополнить столь дорогую ткань, у меня не водилось, и я, немного посомневавшись, решила оставить волосы распущенными, всего лишь подобрав их шпильками у висков. Мне показалось, что так отсутствие украшений не будет столь сильно бросаться в глаза. Арна похвалила мои волосы, сказав, что даже не думала, будто они столь длинны и густы – я всегда заплетала волосы сама, да и во время мытья старалась обходиться собственными силами.

Несмотря на то, что вырез у платья был совсем неглубокий, шелк обрисовал мою фигуру во всех подробностях, со спины меня вовсе можно было принять за девочку-подростка – настолько я исхудала за последние дни. Мои прямые пепельные волосы казались на фоне темно-красной ткани почти серебристыми, в лице тоже не было ни кровинки, лишь черные глаза лихорадочно блестели. Арна уговорила меня немного подкрасить ресницы. Мне показалось, будто выгляжу я хоть и странно, но при всем этом приобрела своеобразную привлекательность.