Текст книги "Иллирия (СИ)"

Автор книги: Мария Заболотская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19

Следующие пару дней я, запретив себе размышлять о будущем и беспокоиться о настоящем, провела в комнате господина Ремо, заняв его прекрасную кровать. Чтобы восстановиться после болезни мне требовалось много сил, да и настойки, которыми меня щедро потчевали, вызывали сонливость, так что почти все время я спала. Иногда мне снились кошмары, в которых вновь и вновь приходилось переживать недавние страхи: то Гако Эттани душил меня поясом, то Ремо топил в ледяной воде, и каждый раз я просыпалась, надсадно кашляя и задыхаясь. С тоской я думала, что, скорее всего, мне никогда не избавиться от этих воспоминаний, и всю оставшуюся жизнь, как бы она не сложилась, мне предстоит каждую ночь кричать от страха.

После одного из таких пробуждений я увидела, что господин Альмасио сидит у изголовья кровати, держа в руках какие-то бумаги. Приглядевшись, я поняла, что он изучал мои рисунки, ожидая, когда я проснусь. Отчего-то мне стало вовсе не по себе, словно Ремо теперь пробрался и в мои добрые воспоминания о жизни в Венте, когда я еще представить не могла, что за беды меня ждут впереди. Любая мысль о господине Альмасио, даже самая мимолетная, заставляла меня вновь и вновь ощущать боль от побоев, вкус крови во рту, парализующий страх, испытанный мной во время нашего разговора у моря. Теперь все это проникло и в мое прошлое, ранее защищенное от липкой темной безысходности, что оплела мое настоящее, точно плесень.

– Ты не слишком искусна в рисовании, – сказал он, – но видно, что тебе оно доставляет удовольствие. Попадаются довольно удачные наброски, хотя я в который раз убедился, что отпечаток женской натуры заметен на всем, чем женщинам взбредет заняться от безделья. Там, где мужчина обошелся бы парой штрихов, вы непременно тратите множество усилий на незначительные детали, напрочь забывая о композиции в целом.

Я не нашлась, что ответить на его замечание, так как и сама считала, что рисую весьма посредственно, поэтому грубовато спросила:

– А вы увлекаетесь рисованием?

– Когда-то, в юности я подавал надежды, но карьера художника вряд ли подходила мне, – ответил Ремо так непринужденно, точно не он несколько раз обещал меня убить. – Я был единственным сыном в семье и всегда знал, что мне предстоит приложить все усилия для того, чтобы вернуть подобающее положение моему роду. Раз уж мои предшественники смогли на протяжении доброй сотни лет не склониться перед Брана, в ту пору вступившими в полную силу, то мне, живущему во время заката этого проклятого рода нельзя упускать свой шанс.

Заметив, что я собираюсь задать следующий вопрос, он сделал жест, приказывающий мне умолкнуть, и прибавил:

– Разумеется, я никогда об этом не сожалел. Ты не только глупа, но и сентиментальна, раз решила об этом спросить. Дурное сочетание, которое принесет тебе еще много огорчений, если я оставлю тебя в живых, разумеется. Но вернусь к твоим рисункам. Что за мужчина удостоился быть изображенным тобой несколько раз?

– Это мой покойный муж, Лесс, – ответила я.

– Ты была замужем? – господин Ремо не смог скрыть своего удивления. – Нет, ну каков мошенник! Я имею в виду твоего отца – он ни словом не обмолвился о твоем вдовстве. И что за человек был твой покойный муж? Я вижу, он был молод...

– Да, мы с ним были ровесниками, – ответила я, с трудом подбирая слова. – Он отличался мягкостью и добротой характера, любил чтение...

– ...Наверняка, к тому же, был благороден, честен и храбр, да еще и проявлял к тебе редкое уважение, и ты необычайно сильно любила его. Это чувствуется в каждом рисунке, – продолжил Ремо с едкой усмешкой. – Остается только задаваться вопросом, как же ты смогла польститься после этого на Вико Брана?.. Часто ли ты задумывалась над тем, что Вико чувствует сейчас, зная, что ты в моих руках, и ничего при этом не предпринимая? О, если бы он видел, как умилительно ты сейчас лежишь на мягчайших подушках, то его поведение можно было бы понять. Но он-то думает, что ты сейчас либо мертва, либо кричишь от боли, пока я ломаю очередной твой маленький пальчик, и все равно бездействует. Насколько я знаю, в Мальтеране все так же каждую ночь устраивают пирушки, несмотря на гнев Рагирро Брана, чующего, что скоро придется клыками и когтями вцепиться в ускользающую власть. Но Вико до этого нет дела, как и до твоей судьбы. Что за дрянное отродье! Отступиться от женщины, вверившей ему и свою честь, и жизнь! Другой бы предпочел погибнуть, но бороться до конца... И ради этого существа ты предала меня, Годэ. Неужто настолько слепа твоя любовь?

Что-то в голосе Ремо заставило меня бросить взгляд на него, и, – странное дело – господин Альмасио запнулся.

– А вы бы хотели, чтобы так полюбили вас? – пришел мой черед недобро улыбнуться.

Конечно же, ответа я не дождалась. Ремо резким движением сложил все рисунки и, словно не услышав мой вопрос, произнес:

– Впрочем, как я уже говорил, рисунки твои никакой ценности не представляют, поэтому запоздало соглашусь с твоим батюшкой – сжечь, да поскорее.

Мой взгляд метнулся к камину, где еще потрескивало пламя, и Ремо, заметив это, вкрадчиво спросил:

– Или, быть может, тебе жаль свои каракули? Может, хотя бы из-за них ты поумеришь свою гордость и решишься меня о чем-то попросить?

– Подите к черту, господин Альмасио, – устало сказала я, и отвернулась. Я допускала, что взбешенный Ремо сейчас схватит меня за волосы, вытащит из постели и ткнет лицом в раскаленные угли, но этого не случилось. Он всего лишь насмешливо фыркнул и бросил рисунки в огонь, как и обещал.

– У меня в ближайшее время не будет возможности уделять тебе внимание, так что воспользуйся этим удачным стечением обстоятельств, разумно не напоминая о себе никакими выходками, – сказал он на прощание.

В самом деле, два или три дня ко мне в комнату наведывались только служанки. Окрепнув, я уже не спала целыми днями, занятий же помимо сна у меня оставалось немного. Большую часть времени я проводила у окна, откуда открывался прекрасный вид на сад перед домом, невольно вызывающий восхищение даже в столь непривлекательную пору года. У меня появилось много времени на раздумья, и это оказалось еще более сложным испытанием, чем собирание камней. Отчаяние изнуряло меня сильнее, чем жар, но деться от собственных мыслей было некуда. В комнате не нашлось ни книги, ни бумаги, ни, конечно же, принадлежностей для вышивания.

Уже несколько раз мне приходила в голову шальная мысль, что стоит выждать, когда господин Ремо уедет из дому – а мне было хорошо видно из окна аллею, ведущую к главным воротам – и прогуляться по дому, постаравшись не попадаться на глаза исполнительным и верным слугам. От скуки люди решаются на глупейшие затеи, вот и я, в конце концов, увидав, как отъезжает от дома экипаж господина Ремо, выскользнула из комнаты и отправилась бродить по коридорам.

Дом Альмасио был огромен и содержался в идеальном порядке, несмотря на отсутствие хозяйки. Служанки постоянно что-то протирали, мыли и драили, и я поежилась, вспомнив, как сама недавно скоблила пол. Тогда у меня не получалось поднять голову и осмотреться, а сейчас я, наконец, заметила, что стены галерей увешаны многочисленными портретами разных лет. Наверняка все они принадлежали кисти самых искусных художников своего времени, потому как я, временно позабыв о бедственности своего положения, испытывала неподдельное восхищение от тонкости, с которой была выписана каждая деталь картин. Разглядывая благородные лица предков Ремо Альмасио, я, увлекшись, не заметила, как вышла к гостиной. Гостиную украшали три больших портрета, на каждом из которых была изображена женщина в очень богатом одеянии. Я поняла, что вижу перед собой покойных жен Ремо. Одна из них была светловолосой, и, по-видимому, приходилась матерью его сыновьям, а две другие, хоть и не отличались столь выдающейся красотой, как первая, но все же производили приятное впечатление. В выражении их глаз читались ум и воля, и я вспомнила, как Вико говорил, что Ремо отдает предпочтение женщинам определенного рода.

– Обдумываете, поместится ли здесь четвертый портрет? – раздался голос за моей спиной. Я, испугавшись, резко обернулась, и увидела Орсо, о котором совсем позабыла. Конечно же, мне стоило подумать, что отъезд Ремо еще не означает, будто в доме остались одни лишь слуги. Недоброе предчувствие охватило меня, и дрожь пробежала по спине. Орсо не отводил от меня своих серебряных глаз, в которых читалась неприязнь, смешанная с чувством, природу которого я распознать не могла. В руках он держал книгу, но стоило мне только сделать шаг назад, как он отложил ее плавным движением, вызвавшим у меня безотчетный страх, и подался ко мне, не позволяя увеличить между нами расстояние.

– Тщеславие всегда присутствует в натуре женщины, – продолжил он, указывая на портреты. – Каждая из них первым делом желала, чтобы художник немедленно принялся за работу и запечатлел ее черты. Второй казалось, что она ничуть не хуже моей покойной матушки, а третьей – что она ничем не хуже второй. Как видите, на портрете у матушки – жемчужный убор, у Эстер – второй госпожи Альмасио – ожерелье из изумрудов, а Делия, третья жена отца, увидев эти картины, потребовала алмазы. О чем мечтаете вы, госпожа Гоэдиль? Какие драгоценности должны быть у четвертой жены Ремо Альмасио?

– Я не думаю, что господин Ремо закажет кому-то мой портрет, – честно ответила я, все еще надеясь улизнуть в свою комнату. Но Орсо словно невзначай оттеснил меня в угол, из которого невозможно было выбраться, кроме как приблизившись к юноше на опасно близкое расстояние.

– Почему же? – спросил он, деланно удивившись. – Я вначале тоже подумал было, что отец не слишком расположен к вам. Однако, не прошло и нескольких дней, как вы заняли его покои, препоручены заботам служанок, и даже лучший лекарь Иллирии к вашим услугам. Да что там говорить – он знает, что вы хотели его смерти, и при этом оставил вас в живых! Ни к одной из своих жен он не был так добр, хотя провинились они гораздо меньше, всего-то будучи жадными расчетливыми шлюхами.

Последние слова он произнес с такой страстной ненавистью, что я окончательно уверилась – совершенно зря я покинула комнату Ремо.

– Как вы околдовали его? – Орсо еще немного приблизился, мне же отступать было некуда. – Вне всякого сомнения, это гнусное ведьмовство! Вы одурманили его, человека столь холодного трезвого ума, никогда ранее не поддававшегося на женские уловки! Почему вы до сих пор живы? Вы не столь хороши собой, – тут он бросил косой взгляд на портреты. – Даже Делия, всегда казавшаяся мне вульгарной особой, красивее вас! Вряд ли вы способны вызвать вожделение столь сильное, что память о вашем предательстве и измене стерлась из памяти отца...

– Орсо, вы заблуждаетесь, – торопливо пробормотала я. – Ваш отец ненавидит меня и вряд ли изменит свое отношение когда-либо...

– О, нет, я слишком хорошо его знаю! – воскликнул Орсо, и на его бледном матовом лице проступил лихорадочный румянец. – Я наблюдаю за ним уже третий день, и знаю, о чем он думает и почему так рассеянно отвечает. Колдовство, дурная порча! Я лишь недавно вернулся в Иллирию, но уже слышал, что вы заявили, будто слышите глас божий. Одного взгляда на ваше порочное хитрое лицо достаточно, чтобы понять – это святотатственная ложь. Как смели вы ввести в заблуждение город? В вас нет веры, ваша душа черна, и вряд ли вы когда-либо раскаетесь. Я безошибочно чую, что вы относитесь к самой опасной породе женщин. Такие низкие распущенные твари, как вы, в Западных землях становятся чародейками, используя дьявольскую силу для своей магии. Какое заклятье вы употребили, чтобы затуманить разум отца?!

– Да нет же! – беспомощно вскрикнула я. – Я никогда не использовала колдовство, клянусь!

– Поклянитесь лучше, что господь разговаривал с вами в храме! – его голос срывался от ярости.

– Клянусь, – быстро солгала я, решив, что терять мне нечего, ведь Орсо все больше походил на безумца, способного даже на убийство под влиянием шальной мысли.

– Что стоит для той, что лжепророчествовала, еще и совершить клятвопреступление? – усмехнулся он. – Вам не обмануть меня, вера дает мне силы противостоять самым ядовитым вашим ухищрениям. Но даже мне будет сложно спасти от вашего тлетворного влияния отца. Никогда не думал, что увижу, как этот достойнейший из мужчин будет погублен распутной ведьмой...

– Ремо никогда не простит меня, с чего вы взяли...

– Замолчите! – от этого крика я дернулась, точно от удара. Орсо окончательно вышел из себя, и теперь его зубы оскалились, точно у бешеного пса. – Даже не пытайтесь меня обмануть! Я видел, как в этот дом приходили женщины, которых отец брал в жены. Даже мальчиком я всегда отличался наблюдательностью и подмечал все изменения в их отношениях. Я помню каждую мелочь! Вначале эти женщины были робки и ласковы, точно проверяя, что им позволено... Затем в их манерах начинала проявляться склонность распоряжаться... Они чувствовали себя хозяйками дома, теряли голову от тех богатств и почета, что их окружали!.. Ах, как они любили устраивать приемы, чтобы вся Иллирия видела, что отец осыпает их драгоценностями и золотом!..

Теперь его речь стала почти бессвязной. Взгляд Орсо метался из стороны в сторону, точно не в состоянии сосредоточиться на одном предмете, руки во время бурной жестикуляции тряслись. Он неумолимо приближался ко мне, но при этом точно забыл о моем присутствии, полностью погрузившись в тревожащие его душу воспоминания. Не успела я подумать, что экзальтированность эту можно использовать себе на пользу и сбежать, как вдруг он схватил меня за руку так, что я вскрикнула от боли.

– ...А потом отцу надоедало, – прошептал он, – и ночью я начинал слышать крики и плач. О, как они кричали! Сначала он просил прощения и за каждый удар платил рубином или алмазом, кольцом или серьгами, и женские слезы быстро высыхали, потому что почти каждая из вас готова обменять свое достоинство на побрякушку, особенно если сопроводить ее парой ласковых слов, чтоб можно было изобразить, будто дело не в деньгах. Отец видел это, но словно проверял, как далеко может зайти женщина, разрывающаяся между страхом и жадностью. А затем и эта игра ему приедалась, и он начинал следующую, куда более захватывающую, где кровь и слезы уже не оплачивались золотом...

– Орсо, отпустите меня, – я безуспешно пыталась освободиться. – Ваш отец не собирается обходиться со мной по-доброму, он относится ко мне точно так же, как и к прочим своим женщинам...

– Нет, разница есть, – он вновь оскалился, точно дикий зверь. – И знаете, в чем она заключается, госпожа Годэ? Когда он забавлялся с ними, то звал и меня... иногда. А к вам мне строго-настрого запрещено даже приближаться. Я пообещал отцу не подходить к вам, но вы сами пришли ко мне. Теперь я узнаю, что же в вас особого...

Если от слов Ремо я испытывала ужас, сковывающий меня по рукам и ногам, то слушая Орсо, я испугалась по-иному. Стоило ему только попытаться толкнуть меня к столу, как я, отчаянно извернувшись, укусила его за руку и высвободилась. От боли Орсо вскрикнул, взмахнул прокушенной рукой, и несколько капель горячей крови полетело мне в лицо. Он попытался схватить меня снова, но я запустила в него тяжелой статуэткой, подвернувшейся мне под руку. Она рассекла ему бровь, и, разумеется, еще больше разозлила. В ответ я получила удар в лицо, который непременно сломал бы мне нос, если бы я вовремя не отпрянула в сторону. Силы удара, пришедшегося вскользь, впрочем, хватило, чтобы я упала, после чего Орсо вцепился мне в волосы и ткнул еще раз лицом в пол. От резкой боли я взвизгнула, перед глазами заплясали яркие вспышки. Раздался треск рвущейся ткани – Орсо принялся срывать с меня платье.

– Вот дьявол! – вдруг услышала я громкий недовольный окрик. – Орсо!

Хватка Орсо ослабела, и я смогла приподняться. Ремо Альмасио стоял посреди гостиной, скрестив руки на груди. Лицо его было подчеркнуто бесстрастно, и я, столько раз наблюдавшая перемены в его настроении, уже успела понять, что это свидетельствует о крайней степени раздражения.

– Я хотел бы знать, – медленно и тихо произнес господин Альмасио, – что здесь происходит. Кажется, я выразился предельно ясно, Орсо. Я приказал тебе не приближаться к этой женщине.

Орсо, поднявшись на ноги, стоял перед отцом.

– Эта распутница сама пришла ко мне, – сказал он, не поднимая глаз на Ремо.

Господин Альмасио, не произнеся более ни слова, отвесил ему сильную пощечину, от которой Орсо едва устоял на ногах. Затем такую же пощечину получила и я, но мне удержаться не удалось, и пришлось еще раз подниматься на ноги, цепляясь за стол.

– Условия неизменны, – сказал он холодно. – Ты, Орсо, не коснешься ее даже пальцем, а ты, Годэ, выйдя еще раз из комнаты без разрешения, будешь посажена на цепь в подвале дома.

Я, моля бога, чтобы Ремо не переменил своего решения, метнулась вон из гостиной, придерживая руками изорванное платье. Удивительно, но теперь Ремо не казался мне худшей из бед в моей жизни. Несмотря на то, что Орсо повторно получил указание не трогать меня, я была уверена – с ним мне лучше более не встречаться. Дурные склонности этого человека не сдерживал даже холодный трезвый разум, а разгорающаяся в его душе ревность делала Орсо смертельно опасным для меня.

Глава 20

До самого вечера я тихонько сидела в покоях Ремо, точно мышь, которую едва не подцепила коготком кошка. Балдахин вряд ли мог служить мне укрытием от всех бед, но мне становилось легче, когда я сжималась в комок и пряталась в темном уголке огромной кровати. Самым моим искренним и невозможным желанием было то, чтобы обо мне все позабыли. Но, конечно же, сложилось все совершенно иначе. Господин Альмасио пришел ко мне, когда уже начинало смеркаться – зимой дни становились намного короче.

Услышав, как открывается дверь, я невольно затаила дыхание и еще сильнее вжала голову в плечи, словно Ремо мог передумать и уйти, не заметив меня. Даже сумрак не помешал мне увидеть, как недобро выглядит его лицо. Ни одна черта не исказилась, но я точно знала, что он необычайно зол и может в любое мгновение сорваться, напрочь забыв о прежних своих обещаниях.

– Орсо говорит, что ты пыталась настроить его против меня, – медленно и тихо произнес он, словно взвешивая каждое слово. – Ты пришла к нему, чтобы обманом склонить на свою сторону. Выждала момент и, воспользовавшись моим отсутствием, решила соблазнить моего сына...

Услышанное так испугало меня, что даже язык у меня отнялся. Я попыталась возразить, но издавала только жалкие звуки, похожие на щенячий скулеж.

– Неправда! – наконец выкрикнула я. – Все было совсем не так!

Ремо задумчиво смотрел на меня, и, казалось, глаза его вот-вот могли засветиться, как у хищника.

– Ты не раз лгала мне, Годэ. Никто не лгал мне больше, чем ты. Ты уже изменяла мне, проявив скрытую распущенность своей натуры...

– Я не обманываю! – голос у меня сел и я говорила едва слышно. – Я вышла из комнаты, потому что невыносимо тоскливо коротать день за днем у окна, если одна мысль чернее другой, а будущее внушает лишь ужас. Я совсем забыла, что Орсо здесь и очень испугалась, когда его увидела. Вы же сами видели, что я ударила его! Я не хотела, чтобы он... чтобы он... Вы думаете, что я изменяла вам с Вико, но ведь даже этого не было, что уж говорить о вашем сыне!

Господин Альмасио бесконечно долго смотрел на меня и молчал. От этой угрожающей тишины звенело в ушах, и я едва сдерживалась, чтобы не закричать, зажав уши – все, что угодно, только не его молчание и то, что могло за ним последовать!..

– Я как-то сказал тебе, Годэ, что не прощаю ложь. Сейчас ты увидишь, насколько сильно я не люблю, когда меня обманывают, – наконец сказал он, после чего распахнул двери и окликнул кого-то из слуг. Распоряжение, которое он отдал, я не расслышала, но зубы мои начали отбивать дробь. Видимо, незаметно для себя, я научилась распознавать скрытые настроения Ремо, оттого несколькими днями ранее мне и показалось ошибочно, что я более его не боюсь. Истина же заключалась в том, что тогда он не был так уж зол, сейчас же мой язык не поворачивался даже для оправданий, не то что для дерзости.

Спустя несколько минут в комнате появился Орсо. Проворный слуга, сопровождавший его, незаметно зажег несколько свечей и испарился, перед тем отдав с почтением господину Альмасио некий предмет.

– Итак, Орсо, ты сказал мне, что Годэ пришла к тебе поговорить, – обратился Ремо к сыну. – Она желала посеять между нами раздор, вела себя распутно, и оттого ты разгневался, потерял голову и сам не ведал, что творишь...

– Все было не так! – с отчаянием воскликнула я. Ремо коротко приказал мне умолкнуть, одарив уничижительным взглядом.

– Отец, эта ведьма способна только на вранье и предательство, – Орсо говорил с искренней ненавистью. – Она ищет любую возможность, лишь бы вам навредить. Все женщины знают лишь одно оружие – ложь и соблазн, и эта ничем не отличается от других. Не знаю, что за морок она навела на вас, но вам не следует верить ни единому ее слову...

– Довольно, – оборвал его Ремо. – Сегодня и впрямь меня утомила лживость в речах. В твоих речах, Орсо. Я выслушал тебя и Годэ, и вижу ясно, что произошло. Вы оба нарушили мой приказ. Но ты решил, что этого недостаточно, и прибавил к одному проступку другой, куда более тяжкий в моих глазах...

– Вы не верите мне, отец?! – вскричал Орсо, отшатнувшись. – В первый раз вы обвиняете во лжи меня, своего сына – и все из-за грязной потаскухи? Что за дьявольским зельем опоила вас эта ведьма? О, я видел, что она опаснее прочих, но до последнего не верил, что вы станете жертвой ее нечистого колдовства...

– Орсо, как ты меня разочаровал, – покачал головой господин Альмасио, и простое это движение было преисполнено презрения. – Я всегда пророчил тебе блистательное будущее, видел тебя истинным наследником рода и горько сожалел, что став понтификом, ты не сможешь его продолжить. Но лишь тебе я мог доверить столь важный пост, и считал тебя достойным этого доверия. От тебя требовалось лишь одно – честность. Ослушание – серьезный грех в моих глазах, однако, его я простить могу, ведь ты слишком молод, чтобы всегда повиноваться голосу разума. Но осознанная ложь из твоих уст поразила меня в самое сердце. Дело не в этой женщине, а в том, что ты решил, будто имеешь право управлять моими поступками. Я сам решу, жить ей или умереть, гнить в грязи или спать в моей постели, и никто, никто не смеет оказывать на меня влияние в этом вопросе. Пока ты не глава рода, Орсо, и если тебе не нравится эта моя шлюха, то свое мнение держи при себе, пока я не спрошу о нем. Я приказал не трогать ее, и это должно исполняться беспрекословно. Я собираюсь жениться на этой твари, и упаси господь тебе препятствовать мне в этом.

– Морок! Сатанинский морок! – Орсо в исступлении ткнул пальцем в мою сторону. – Даже сильнейшего из сильнейших погубит яд, даже разумнейшего – ложь, а моего отца сгубила колдунья! Неужто вы ослепли, если не видите, как она подчинила вас своей воле? Ничтожеством она вошла в этот дом, и посмотрите – не прошло и недели, как вы ставите ее слова превыше моих!..

– Ты солгал мне, Орсо! – Ремо, казалось, пропустил мимо ушей страстные выкрики сына. – А я ненавижу ложь, ты знаешь.

И тут я наконец рассмотрела, что за предмет он держит в руке. То была плетка. Одновременно со мной все понял и Орсо, невольно отступивший на несколько шагов.

– Вы не посмеете, отец, – потрясенно промолвил он. – Только не из-за этой проклятой ведьмы!..

– Из-за лжи, Орсо, – ответил Ремо, и тут же раздался резкий свист. Я зажмурилась, ощутив приступ тошноты, но от каждого удара, сопровождавшегося вскриком, вздрагивала, точно он пришелся по мне. Избиение длилось недолго, мне же показалось, что прошла вечность. Когда наступила тишина, перемежаемая лишь тяжелым дыханием Ремо, я открыла глаза. Орсо, сгорбившийся и окровавленный, смотрел на меня исподлобья, а губы его беззвучно шевелились, повторяя: "Ведьма!".

– Теперь можешь идти, – сказал ему господин Альмасио, и Орсо повиновался, напоследок бросив на меня еще один ненавидящий взгляд.

Мы остались с Ремо наедине. Он подошел к кровати и одним сильным движением заставил меня подняться, так что мы теперь стояли лицом к лицу.

– Никогда не лги мне, Годэ, – сказал он, подняв плетку к моим глазам. – Повтори еще раз, что не изменяла мне с Вико Брана.

Я смогла только качнуть головой, но этого ответа Ремо хватило. По лицу его пробежала тень странного чувства, заставившего меня насторожиться. Я вспомнила, как он говорил, что побрезгует женщиной, которая раньше принадлежала Вико, и с опаской подумала, что моя добродетельность может сослужить плохую службу. Однако, к некоторому моему облегчению, Ремо не стал далее развивать эту тему.

– Наша свадьба совсем скоро. В городе только и обсуждают, не отменена ли она вовсе. Приглашения еще не разосланы, о тебе сочиняют истории одна глупее другой, – заговорил он совершенно легкомысленным тоном, точно в этой комнате не произошла только что отвратительнейшая сцена. – Впрочем, наше бракосочетание не из тех, которые кто-то посмеет пропустить, даже если приглашение будет отослано за день до свадьбы. Не забывай, о чем мы условились, Годэ. Пусть в твою пустую голову не закрадется даже одна мыслишка насчет того, чтобы обмануть меня и не выполнить свою часть сделки. Ты сделаешь все так, как я прикажу, и не попытаешься подать Вико какой-либо знак. Я люблю своего сына, поэтому он обошелся парой полос на плечах. Тебя я забью до смерти, даже не задумываясь. Если тебе почудится, что я действительно смягчился по отношению к тебе и этим можно воспользоваться – ты подпишешь себе смертный приговор. Орсо был наказан, потому что решил, будто умнее меня, а вовсе не из-за твоего на меня влияния, как ошибочно подсказала ему молодая горячая кровь. Ты – никто и ничто, моя небольшая прихоть. Продолжай меня развлекать, но не вздумай злить по-настоящему.

...День за днем после происшествия с Орсо я коротала в комнате, более не пытаясь ее покинуть. От мыслей, что роились в моей голове, впору было сойти с ума, и Ремо знал это, пропуская мимо ушей мои робкие просьбы о какой-то книге или хотя бы о нитках для вышивания. Несложно было догадаться, что мне оставалось – я непрерывно представляла, как предам Вико и стану причиной его гибели. Человек, не отличающийся особой крепостью духа, оставшись наедине со своими горькими мыслями, неизбежно впадет в мрачное исступление – так случилось и со мной. То мне вспоминалась наша с Вико последняя встреча, и сердце вновь замирало от щемящей боли, что я испытала во время его признаний; то, поддавшись другому настроению, я начинала ненавидеть его, находя в словах Ремо зерно истины – Вико оставил меня, обрекая на смерть. Лицо Вико постоянно стояло у меня перед глазами, оно стало реальнее, чем все, что окружало меня, и я часто ловила себя на том, что губы мои шевелятся – я невольно начинала говорить с ним, объясняя, почему поступаю так подло.

"Зачем тебе жить, если он умрет на твоих глазах? – спрашивала я у самой себя. – Куда ты пойдешь, когда Ремо тебя отпустит? Каково это – каждую секунду помнить, что ты стала причиной гибели человека, доверившегося тебе? Можно ли с таким грузом на совести продолжать жить и радоваться этому? А если радости более не будет никогда – чего же стоит такая жизнь... Может, найти в себе силы и нарушить планы Ремо, закричав во всеуслышание – "Вико, он хочет тебя убить!"? Да, этого Ремо мне не простит, но сколько он сможет мучить меня? День? Два? Неделю? Рано или поздно пытка закончится, тело не выдержит страданий... Все равно когда-то смерть придет за мной – пусть через пять лет или десять. И мне останется всего лишь память об этих пролетевших годах, неосязаемая и не поддающаяся измерениям... всего лишь череда картинок в моей голове. Стоит ли это того, чтобы пасть так низко?.."

Временами мной овладевало безразличие к своей судьбе, и я испытывала твердую убежденность, что смогу предупредить Вико, пожертвовав своей никчемной жизнью, – в самом деле, в ней не было ничего, за что стоило бы бороться. А затем на лицо мне падал бледный луч зимнего солнца, или я слышала далекий птичий крик – и от желания жить мне хотелось биться о стены, разбивая руки до крови. Там, за пределами дома-тюрьмы, находился мир, которого я толком не узнала. Отпусти меня Ремо – и я пошла бы куда глаза глядят, плача от счастья и захлебываясь вольным ветром. "Прости, Вико, но ты оставил меня. Ты сам сказал, что не сможешь мне помочь. Что же мне еще остается?.." – шептала я, падая на колени перед окном и упираясь лбом в холодный пол.

Неудивительно, что заглянув в зеркало накануне дня бракосочетания, я увидела, что там отражается призрак – не человек. Мучительные раздумья оставили свой отпечаток на моем лице, в выражении глаз появилось нечто пугающее, сродни самому черному безумию. Должно быть, я и правда постепенно сходила с ума, беседуя лишь с голосами в своей голове и задавая им вопросы, на которые, боюсь, никто не смог бы дать мне ответ.

Между тем, жизнь продолжалась, и, словно в насмешку над моим отчаянием, я получала постоянные напоминания о грядущей свадьбе. Мне было известно, что Ремо отдал все необходимые распоряжения насчет подготовки к пышному торжеству, и было бы глупо опасаться того, что это событие будет омрачено какими-то просчетами. Слуги Ремо знали свое дело, денег он не жалел, и в других обстоятельствах мне оставалось бы только восхвалять столь щедрого жениха, взявшего на себя все предсвадебные хлопоты вопреки традициям.

Сам Ремо редко навещал меня – он был очень занят, ведь не только подготовка к свадьбе требовала его внимания. Отношение его ко мне приобрело какие-то новые черты, суть которых мне распознать не удавалось, и оттого они пугали меня еще больше. Иногда в голову мне закрадывалась мысль, что Орсо не ошибся и господин Альмасио в самом деле испытывает ко мне своеобразную привязанность, существование которой он не желает признавать даже перед самим собой. Из-за этого глубинного душевного противоречия его обращение со мной становилось все более непредсказуемым и грубым. Я могла бы решить, что тому виной усиливающаяся ненависть, но разум подсказывал мне, что будь это так, я бы давно была мертва. Судить о человеке следует по его поступкам, а не по словам, а поступки эти были таковы: Ремо сдержал свое слово и не тронул меня, несмотря на то, что уже который день я находилась в полной его власти.

Вечером, накануне свадьбы, слуги доставили в мою комнату платье, в котором мне предстояло выйти замуж. Меня, разумеется, не слишком занимали рассуждения о нарядах, но иногда я задавалась вопросом, что же я надену на торжество: ни портной не снимал с меня мерок, ни платья бывших жен господина Альмасио мне не подходили – невысокий рост в который раз играл со мной дурную шутку. Северяне всегда были ниже южан, это часто становилось предметом насмешек над ними. Вот и я унаследовала рост от матери, так что почти каждая иллирийка была выше меня на голову. Подолы платьев покойных жен Ремо, которые я носила последние несколько дней, волочились за мной по полу, а рукава приходилось закатывать – вряд ли в таком виде я могла бы предстать перед иллирийской знатью. Однако, Ремо нашел выход из положения – он отдал портным то самое красное платье, в котором я была на свадьбе Флорэн, и приказал сшить точную его копию. Даже цвет был похож – винный, темно-красный. Оно могло показаться излишне простым, как и то, предыдущее, но его украшала тончайшая вышивка серебряными нитями. Я долго рассматривала завитки и цветочные мотивы, догадываясь, что швеям пришлось работать день и ночь, чтобы поспеть к свадьбе.