Текст книги "Ненаписанные страницы"
Автор книги: Мария Верниковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
После собрания за воротами завода она увидела его широко и быстро шагавшего по площади. Ветер раздувал полы распахнутого пальто, и она поняла, что спокойствие далось Бартеневу не просто. Та сила, которая держала его в тисках на собрании, просила выхода, и он гасил ее стремительной ходьбой…
В конце августа установились жаркие дни. Солнце раскаленное, как слиток, недвижно повисло над головой. Казалось, весь город стал огромной плавильной печью, где сплавлялись друг с другом металл, земля, камни. Работать в цехах было трудно. К спинам прилипали мокрые рубахи, соленая вода просачивалась за расстегнутый ворот.
Завком профсоюза в воскресные дни организовал массовые выезды рабочих за город, на озеро Светлое, раскинувшееся у зыбкой цепи Уральских гор.
Однажды Кострова, прихватив с собой Машу, тоже выехала со всеми. Маша очень огорчалась, что не смог поехать Кирилл. В этот день он подменял кого-то не на своей, а на другой печи. Сам напросился на подмену, объясняя, что у каждой печи своя жизнь, и он, Кирилл, как член технологической группы, должен не только знать ее, но и в какой-то степени влиять на нее. Он готов был работать круглые сутки, чтоб убедиться, что печи могут давать не шесть, а семь выпусков чугуна. Вечерами просиживал в технической библиотеке, твердо решив с осени поступить в техникум.
А Маше хотелось, чтоб их любовь хоть раз вырвалась из дыма и железа в царство природы, где и дышится легко, и любится весело. Всю дорогу она была грустной, задумчивой, и Вера Михайловна напрасно надеялась ее развеселить.
Они не стали разбивать палатку, а расположились на берегу в тени высоких деревьев. Озеро, окруженное горами, блестело, как дно хрустальной чаши. На воде скрипели уключины, и с лодок доносились песни, смех.
Листья на деревьях никли, как заморенные. Но все-таки эти деревья были настоящие, а не те, ржавые, что пылились у цеха. На выжженных косогорах было больше желтых камней, чем степного ковыля, но земля здесь все равно пахла цветами.
Если б был Кирилл… Маша вытянулась на траве и, заложив руки за голову, стала смотреть в небо. Рядом сидела Кострова, обхватив колени руками, и раскачивалась в такт ударявшим о берег волнам. «Тоже одна», – подумала Маша. Сбивчиво, каким-то не своим голосом она заговорила:
– Заели Кирилла печи. Лучше вернуться ему к отцу в деревню. Работал бы трактористом.
При слове «ему» она запнулась, не зная, как выразиться, чтоб Кострова поняла, что и она, конечно, уедет с Кириллом.
– Дояркой будешь? – с легкой усмешкой спросила Кострова, вглядываясь в лицо Маши.
Не дождавшись ответа, Вера Михайловна выпрямилась, оперлась на руку и сказала с укором:
– Как ты могла подумать, что Кирилла можно оторвать от печей? Печи – призвание Кирилла.
Маша закрыла лицо руками, лежала не двигаясь.
– Порой женская сила, как шелковая нитка, крепче каната держит, – мягко продолжала. Кострова. – Только не надо живого человека канатом к себе привязывать. Ему надо дышать, разминать мускулы, оставаться тем, кто он есть.
Кострова положила на плечо Маши руку и посмотрела на нее с ласковой улыбкой:
– Ты не понимаешь своего счастья, но оно все равно с тобой.
С озера доносились обрывки разговора, девичьего смеха. Вдруг на небо набежало темное облачко, и закапал дождь. Сначала он шел медленно, словно из капельницы падали с высоты капли и расходились по воде кружочками. Но вот в горах ударил гром, и вода в озере потемнела, как вспененная сталь. Дождь пошел быстрее, гуще, и вскоре серая кисея повисла над водой и скрыла противоположный берег, будто озеро переполнилось и разлилось без края.
Где-то, скрытые туманом, шумно высаживались из лодок отдыхающие. Маша и Кострова поднялись с земли, прислонились к стволу дерева. Верхушки высоких сосен чуть-чуть колыхались от слабого ветра. Но и этого легкого ветерка оказалось достаточно, чтоб разметать тучки, разорвать пелену над озером. Быстро набежавший дождь слабел, капли падали реже. Гром прогремел вдали глуше. Над водой низко пронеслась какая-то маленькая белая птичка, весело щебеча. В озере заискрилось солнце.
Маше стало вдруг легко, спокойно на душе, словно короткий дождь смыл грусть и печаль с ее сердца. Она прижалась к Вере Михайловне и уже своим привычным голосом сказала, наклоняясь к уху:
– Я дура. В войну лишилась родителей и теперь боюсь потерять Кирилла.
Раздвигая кусты, на поляну вышел Верховцев. Весь мокрый, он придерживал на плече весло, с которого свисали плети водорослей. При виде его Кострова и Маша не удержались и громко расхохотались. Инженер остановился, покорно опустил весло, неловко переступая с ноги на ногу.
– Я вас всюду искал, – сказал он, не решаясь в таком виде приблизиться к ним.
– А мы, как кукушки, прятались в лесу, – ответила Вера Михайловна. – Маша, давайте разжигать костер, надо обедать.
Осмотревшись, они быстро стали собирать валежник и носить его к берегу. Верховцев, чувствуя себя неудобно без дела, положил весло и тоже стал отыскивать сухие ветки.
– Вы лучше достаньте спички, – крикнула ему Кострова.
Верховцев пошел вдоль берега. То там, то тут тоже начинали разводить костры. Он скоро вернулся с коробкой спичек. Тонкие прутики вспыхнули и стали разгораться с веселым треском, распространяя крепкий, густой запах сосны. Вера Михайловна заставила Верховцева снять рубашку и развесила ее сушить на торчавшем из земли пне. Став на колени, Верховцев раздувал огонь, Маша развязывала узелок привезенной с собой еды: нарезанные кусочки хлеба, несколько копченых вобл и бутылку розового суфле. Вера Михайловна достала аккуратно увернутые Юлией Дементьевной в бумагу пирожки с картошкой, жаренные на масле. Верховцев принес маленький чемодан и извлек бумажный кулек с твердым печеньем и банку тушеной говядины.
Только сейчас, сидя у костра, все трое почувствовали прелесть этой поездки в горы, к озеру. Они смеялись, шутили. Покончив с едой, решили кататься на лодке. К удивлению Веры Михайловны, Верховцев оказался ловким гребцом.
– Да вы моряк, – шутила она.
– А вы разве не знаете, что доменщики сродни морякам? – проговорил он, с силой погружая в воду весла. – У одних – стихия моря, у других – стихия огня.
– Но кажется, из вас капитан не получится, – съязвила Кострова.
– Морю нужны не только капитаны, но и штурманы. Так же, как доменным печам.
Маша вздрогнула, прислушиваясь. Как много значит для этих людей работа. Чудные они. Даже на отдыхе не могут уйти от нее. Она вздохнула и задумалась. Свою работу в лаборатории Маша делала всегда аккуратно, но забывала о ней сразу, как только уходила из цеха. Кто же она? Просто технический исполнитель?
– А кроме капитанов и штурманов есть еще и матросы, – неожиданно вслух сказала Маша.
Верховцев даже перестал грести и уставился на нее, усиленно задвигал бровями. Кострова улыбнулась:
– Молодец, Маша. В конечном счете, тонущий корабль спасают матросы. Пусть не думает штурман, что все зависит от него.
– А я и не думаю, – серьезно проговорил Верховцев, снова налегая на весла. – И если уж продолжить разговор в этом плане, то, отправляясь в плаванье, я бы вас, Маша, обязательно зачислил в свою команду.
Лодка уткнулась носом в берег. Кострова и Маша, сняв туфли вышли на берег, нетвердо ступая босыми ногами по жесткой, выгоревшей траве. На лужайке у леса отдыхающие сражались в волейбол и звали их к себе. Верховцев вытащил лодку на песок, закрепил ее цепью за колышек и вскоре тоже присоединился к играющим.
И все-таки не Верховцев первый, а Бартенев сравнил доменщиков с моряками. На одном из своих занятий, когда мастер Кравцов опять заявил, что он «чует печь животом», Бартенев сказал: «Доменщики, как моряки, – суеверны. Работа, связанная с опасностью, всегда держит человека на страже, у него вырабатывается обостренное чутье. Но тем не менее моряки ведут свой корабль по компасу, а не по чутью».
Нелепо утверждать, что Бартенев – этот образованный, всесторонне развитый человек – верил в демонские силы. Но были у Бартенева свои причуды, порой изумлявшие Веру Михайловну. Он сознательно избегал в понедельник проводить какие-нибудь совещания, принимать какие-то решения. В первый день недели Бартенев дольше обычного засиживался в кабинете за книгами.
– В начале недели человек должен подготовить к работе не только мускулы, но и голову, – сказал он однажды Фене Алексеевне, когда она напомнила, что пора идти домой.
И случилось именно в понедельник событие, отразившееся странным образом и на ней, на Костровой. Бартенев, не зная, как обернется для него начало новой недели, задумал во вторник собрать технологическую группу и выяснить, что удалось за это время сделать. Об этом он сам объявил утром на рапорте.
Во второй половине дня Кирилл, приняв смену у Кравцова, сел за стол в газовой будке заполнять сменный журнал. Новая система, о которой он должен был завтра докладывать, начинала действовать все успешнее. Она ограждала людей от ожогов, а печи – от аварий. Третью неделю печь шла ровно. Правда, Кравцов сегодня опять чуть повысил дутье, но это, кажется, не повлияло на ход. Вдруг дверь порывисто распахнулась, и старший горновой Орликов с растерянно-бледным лицом крикнул с порога:
– Продуло!
Кирилл выскочил на площадку и сразу уловил характерный лающий шум печи. Горячий воздух, найдя где-то выше горна отказавший в прочности кирпич, со свистом и шумом вырывался наружу, выбрасывая раскаленные куски руды и кокса. Водопроводчик и горновые, с силой удерживая в руках выскальзывающие шланги, направляли в отверстие тугую струю воды. Кирилл бросился в будку к телефону и попросил диспетчера снизить давление. Через несколько минут, обжигаясь и не замечая этого, Орликов забивал отверстие кирпичом и замазывал специальным раствором.
Сколько прошло времени? Час? Два?.. Кирилл не знал. Когда основное было сделано, он устало пошел снова звонить диспетчеру. Рубашка, промокшая от пота и воды, неприятно прилипала к плечам, в ботинках хлюпала вода.
По проводам заводского коммутатора два тревожных слова «продув печи» достигли сначала квартиры главного инженера, а затем Лобова. В этот вечер директорский домик напоминал повозку, которая мчалась вскачь по ухабам и кочкам. В квартире все сотрясалось от быстрых и тяжелых шагов хозяина. Смешивались в сутолоке вещи и люди: Лобов собирался на охоту.
Длинный рыжий сеттер Дик, предчувствуя азарт охоты, носился по комнате, бросался всем под ноги, припадал животом к полу, взвизгивая от восторга.
– Дик, на место! – зычно кричал Лобов, запихивая в сумку мешочек запасных патронов.
При звуке голоса хозяина собака прижимала уши, на минуту замирала, но потом с новой силой начинала неистовствовать. Дети помогали отцу: Коля тащил патронташ, Митя запасливо предлагал коробку с незаряженными патронами. Лобов с красным от возбуждения лицом торопливо отмахивался от детей, жены, думая только о том, чтоб не опоздать на вечернюю зарю. В такую-то пору и застал его звонок диспетчера.
– Что? Что? – переспросил Лобов, не сразу поняв, о чем идет речь.
– Четвертую продуло?
Лобов бросил на рычаг трубку и, высовываясь в открытое окно, крикнул шоферу:
– Заводи!
В охотничьих сапогах, кожаной куртке он спешно пошел к дверям, на ходу отталкивая прилипавшую к ногам собаку. Следом бежала Ольга Васильевна и спрашивала:
– Что случилось?
Он что-то крикнул ей и захлопнул дверцу машины.
На заводе Лобов сразу устремился к четвертой и, увидев уже приехавшего туда Бартенева, решительно направился к нему. Обычная сдержанность и на этот раз не изменила Бартеневу. Он коротко доложил директору о случившемся.
– Кто просмотрел? – строго спросил Лобов.
Кирилл Озеров, стоящий в нескольких шагах, выступил вперед и с выражением вины на усталом лице смотрел на директора. Мощным корпусом Лобов подался к Кириллу и сердито, быстро проговорил:
– Смотреть вот за печью надо. Не в мигалки играешь, а чугун варишь. А тебя печь, как девка, за нос водит. Ты…
– Причины будут выяснены позже, и я доложу вам о них, – спокойно проговорил за его спиной Бартенев.
– Завтра же, завтра! – отрывисто выговорил Лобов, резко надвинул на глаза кепку и крупно зашагал к выходу.
Шофер, увидев быстро возвратившегося Лобова, решил, что ничего значительного не произошло, и с сожалением заметил:
– Опоздаем теперь.
– Черт с ней, вот с охотой… – хмуро отозвался Лобов, втискиваясь на сиденье.
После ухода директора Кирилл сказал Бартеневу, что вся бригада останется на ночь, чтоб устранить последствия продува. Бартенев согласился, но в полночь отправил бригаду домой, предупредив, чтоб завтра утром на рапорте были все. Сам же оставался в цехе до утра.
В последнее время Павел Иванович Буревой все чаще удивлял жену непривычным для него прилежанием к ученым книгам.
– От учения человек с пути не сбивается, – нравоучительно сказал он как-то, увидев на лице Евдокии Ивановны лукавую усмешку.
– Видишь, дети книг нам оставили много: Толстой, Чехов, Горький… – Он трогал рукой корешки книг и узнавал авторов: – Шолохов…
– Это про Щукаря-то написал? – вспомнила Евдокия Ивановна.
– Ну, про Щукаря и про то, как советскую власть в деревне устанавливали, – снисходительно поправил Петр Иванович жену: – Но я думаю сейчас о том, что должны быть Толстой, Шолохов и в нашем, доменном деле.
Евдокия Ивановна покосилась на мужа, все больше удивляясь ему:
– А может, Паша, он уже есть, писатель-то доменный, а ты его не знаешь?
– Должен знать! – решительно возразил Буревой. – Он с нами родство свести обязан, потому как цех наш – самый большой в стране.
– Да, может, и с цехом знаком какой? – не унималась Евдокия Ивановна.
– Был один. Ходил между нами, все, что слышал, записывал. Я, говорит, должен научный фундамент подвести под вас. Бумаг увез – хватит на фундамент. Два года прошло, а книги-то нет.
Засучив на ходу рукава рубашки, Павел Иванович пошел умываться. Евдокия Ивановна аккуратно вытерла руки о фартук, раскрыла толстую книгу и на заглавном листе неторопко прочла: «Работа мастера на доменной печи». Она покачала головой, дивясь непривычному терпению мужа.
Вот эту-то книгу и читал Павел Иванович далеко за полночь, когда в дверь постучался Кирилл. Павел Иванович, не перебивая, внимательно выслушал его, коротко спросил:
– Смену принял от Кравцова?
– От него.
Наступило молчание, показавшееся Кириллу очень долгим. Не хотелось Павлу Ивановичу думать, что мастер-однокашник может подвести молодого сменщика. Сам Буревой на своем долгом веку доменщика не раз предупреждал продувы. «Может, осадку начал Кравцов давать?» – думал Павел Иванович.
– Ржавчина портит железо, зависть портит человека, – проговорил он, отодвигая книгу.
– Зависть? – удивился Кирилл. – Нет. Я сам не досмотрел, – возразил он, расслабленно поднимаясь со стула.
Утром перед рапортом Бартенев, заложив назад руки, стоял на площадке четвертой печи и смотрел, как Кравцов тяжелой кувалдой бил по электропушке. Казалось, он снова сознательно прибегал к этому устаревшему методу, чтоб продемонстрировать перед начальником силу своих рук, еще не утративших упругости. Бартенев не вмешивался в работу, но горновые, поглядывая в его сторону, видели, как ходили желваки за плотно сжатым ртом. Уже была открыта летка и желто-красным веером взметнулось пламя, а Бартенев все стоял и о чем-то сосредоточенно думал.
Спустя полчаса Женя Курочкин услышал в телефонной трубке голос Фени Алексеевны, просившей разыскать на печах начальника смены Дроботова и прислать его в кабинет Бартенева. Женя Курочкин попытался пошутить с Феней Алексеевной и, весело каламбуря, проговорил:
– Вызвать Дроботова – значит что-то не тово…
Феня Алексеевна молча повесила трубку. Курочкин хмыкнул: за последнее время секретарь начальника как-то странно изменилась – стала сдержанна, строго деловита. Но раздумывать над причинами такой перемены у диспетчера сейчас не было времени. По внутреннему телефону он стал звонить на печи, на загрузку, разыскивая инженера. Вскоре Дроботов, держа руки в карманах, с независимым видом входил в кабинет начальника цеха. Но едва он успел сделать два шага, как услышал необычный для Бартенева резкий, звенящий голос:
– Вернитесь на четвертую печь и замените там Кравцова.
– Вы забываете, что я начальник смены, – ощетинился Дроботов.
– Как начальник смены вы не научили мастера правильно работать и поэтому встанете на его место, – повторил Бартенев уже более спокойно, не спуская взгляда с Дроботова. – Сегодня вы закончите за Кравцова смену, – добавил он, – а его пришлите сейчас ко мне.
Считая разговор законченным, он протянул руку к стопке книг, лежавшей с края стола, взял сверху журнал «Сталь» и углубился в чтение. Дроботов, уходя, хлопнул дверью и направился не на печь, а в кабинет Лотникова.
Бартенев проводил рапорт не у себя, а в маленькой комнате, примыкавшей к диспетчерской и душевой. Так было удобнее людям – не надо ходить почти за полкилометра в контору. На длинных деревянных скамейках, расставленных вдоль стен, сидели мастера и горновые, устало опустив плечи. Здесь же был Кирилл Озеров со своей бригадой. Он чувствовал себя подавленно и выжидательно смотрел на Бартенева.
– Чем был вызван продув печи? – обратился к нему Бартенев.
Кирилл хотел ответить так, как много лет до него отвечали в таких случаях мастера, как он сам отвечал вчера Буревому, как объяснял Маше: «Не досмотрел». Но вспомнив слова Лобова «тебя печь, как девка, за нос водит», устыдился такого ответа. Постепенно овладевая собой, Кирилл стал детально объяснять устройство охладительной системы и высказал предположительные причины продува – выгорел, разрушился кирпич. Бартенев, подперев руками голову, слушал его со вниманием. Затем спокойно его спросил:
– А какие подобные осложнения могут встретиться у мастера при работе с высоким давлением газа на колошнике?
Озеров оторопел:
– У нас ни одна печь в Союзе не работает на высоком давлении.
– Сегодня не работают, завтра будут, – выговорил Бартенев, – мастеру надо к этому готовить себя.
Он повернулся к Кравцову, как будто хотел его о чем-то спросить. Тот сидел, опершись руками о колени.
Бартенев медленно отвел от него взгляд и после долгой, напряженной паузы сказал:
– Мастер должен сам овладевать новыми приемами к учить этому других. Когда мастер этого не делает, он выбрасывает себя за борт. Четвертая печь несколько дней шла ровно. Но у нас еще не изжиты методы и приемы работы по старинке. Один из мастеров вчера и сегодня и неделю назад применял старые методы.
Бартенев на минуту замолчал, словно давая каждому вникнуть в его слова.
– Сегодня этот мастер не мог закрыть чугунную летку на полном ходу и чуть не сжег пушку, – по-прежнему не глядя на Кравцова, продолжал Бартенев. – Печь простояла пятнадцать минут. В результате цех недодал десятки тонн чугуна. Как расценивать действия такого мастера? – неожиданно обратился он к присутствующим, обводя всех взглядом.
По мрачному лицу Кравцова скользнула легкая усмешка. Хотя Бартенев его фамилию ни разу не назвал, но он, так же как и другие, знал, что речь шла о нем.
Все молчали, только Орликов, наклонившись к Гуленко, шепнул ему на ухо: «Коротко говорит, да занозисто». В эту минуту Бартенев повернулся к Гуленко:
– Ваше мнение? Сегодня каждый должен выступить. Как вы смотрите?
– Не собрался еще с мыслями… – откровенно начал Гуленко.
– А вы? – задал быстро вопрос Бартенев сидевшему у окна пожилому мастеру пятой печи Рыжикову.
– Ну, что я? Ясно же, что по старинке работать нельзя, – мастер покосился в сторону Кравцова.
Кравцов с шумом отодвинул ногой скамейку и выкрикнул:
– Я двадцать лет мастером работаю на печах!
– А в наши дни вам уже далеко до мастера, – проговорил Бартенев.
Видя, что никто не собирается выступать, он низко склонился над столом, вчитываясь в сводку, которую принес диспетчер. И словно не слышал, как задвигались скамейки, зашаркали по полу ботинки, кто-то чиркнул спичкой, закурил. Люди явно были растеряны, их удивил резкий тон начальника цеха. Ведь речь шла о мастере Кравцове, фамилия которого еще не стерлась с плакатов…
Особенно скверно чувствовал себя Кирилл Озеров. Начальник цеха специально вызвал его на этот рапорт, и Кирилл ждал разноса за аварию, а вышло так, что он как будто ни при чем. Весь разговор повернулся против Кравцова.
Он зашел в лабораторию и в присутствии Костровой рассказал обо всем Маше.
– Так и сказал: «А в наши дни вам далеко до мастера»? – удивилась Маша.
– Так и сказал.
Что-то подняло с места Веру Михайловну. Она почти побежала в диспетчерскую, где только что закончился рапорт. Бартенев сидел за столом, просматривая бумаги, и не поднял головы на стук двери.
– Здравствуйте, – громко сказала Вера Михайловна, шагнув к нему.
Он встал, поздоровался и пододвинул ей стул. Стараясь побороть в себе волнение, Кострова спросила:
– У вас всегда такой стиль рапортов?
– Вы были на этом рапорте и успели уловить стиль? – силясь улыбнуться, спросил в свою очередь Бартенев.
– Нет, я уловила его из рассказов других. Как на строгих экзаменах. – Она смотрела ему прямо в глаза и вдруг заметила в них непривычное выражение грусти. Но отступать уже не имело смысла, и она решительно сказала:
– Почему вы Кравцова в присутствии всех единолично аттестовали?
– Конечно, ваш долг указывать мне на недостатки… – еще раз силясь улыбнуться, проговорил Бартенев, и она поняла, что этой невеселой фразой он уклонялся от откровенного разговора.
– Вы ставите себя под удар.
Бартенев отозвался не сразу. Он встал и принялся шатать взад-вперед по комнате. Вера Михайловна следила за ним и ждала.
– Бывают обстоятельства, когда надо принимать на себя удар.
В сдержанном голосе Бартенева ей почудились резкие нотки. Она пожала плечами:
– Все, что здесь произошло, можно было подготовить, чтоб не было так ошеломляюще для людей.
– Вас это тоже ошеломило?
– Да, – созналась она.
– К сожалению, иначе поступить не мог, – проговорил Бартенев, не отрывая от нее внимательного взгляда. – Кравцов сам себя аттестовал.
