Текст книги "Ненаписанные страницы"
Автор книги: Мария Верниковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
XIII
Накануне ноябрьских праздников по электрифицированной рудовозной ветке прошел первый электровоз, доставивший в доменный цех состав с рудой. Его встречали шумно, празднично. Электровоз с поднятым пантографом был похож на огромного жука, задравшего кверху усы. На головы и плечи людей, стоявших внизу, густо падали сверху белые, как елочные украшения, хлопья снега.
В толпе, впереди всех, ликовал Женя Курочкин. Он понимал, что дохнувшая холодом зима не отзовется теперь натруженным хрипом в горле: «Горный, горный! Где состав?» В любой снег, в любую погоду открывалась зеленая улица заводским поездам.
В толпе стоял, заложив руки за спину, и Лобов. Встретив глазами сияющее лицо цехового диспетчера, директор озорно сверкнул веселыми глазами, энергичным жестом, как делают это мальчишки, стащил с головы шапку и подбросил ее вверх. Женя Курочкин, громко смеясь, последовал его примеру. Стоявшие рядом люди захлопали в ладоши.
Тяжелые думпкары один за другим опрокидывались на бок, сбрасывая в бункера руду. Вот и последний разгружен. Электровоз, почуяв свободу, качнул зелеными боками и мягко толкнул перед собой порожние вагоны.
Спустя полчаса, Лобов с озабоченным видом сидел в кабинете Бартенева и вместе с механиками, электриками и группой цеховых проектантов знакомился с окончательным планом проведения ремонта печи. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что он забыл о первом рейсе электропоезда. Для него это был уже обычный рядовой эпизод в заводской практике. Сейчас всю свою энергию, волю директор сосредоточил на новой проблеме. Снова, как командир перед сражением, он расставлял силы, разрабатывал тактику. Вокруг него, сгрудившись у стола, сидели Бартенев, Верховцев, Кирилл Озеров, механики, электрики.
– Надо выиграть во времени, – говорил Лобов, дымя папиросой и не отрывая глаз от плана. У ремонтников должен быть девиз: все делать один раз! Нужны точные расчеты по каждому узлу.
Он входил во все мелочи и часто обращался с вопросами то к одному, то к другому. Разрешение из Москвы все еще не поступило, но медлить было нельзя. Холода с каждым днем усиливались, вот-вот могли нагрянуть свирепые морозы и сковать не только землю, но и железо. Когда картина предстоящих работ и степень готовности стала Лобову совершенно ясна, он тяжело поднялся со стула и обратился к Бартеневу:
– Ну, доброе дело не откладывают. Через три дня получите приказ и начинайте.
Если ремонтники на расчерченном графике отчетливо видели будущие участки ремонта, то Вера Михайловна, секретарь парторганизации, за техническими деталями старалась разглядеть людей – живых, конкретных – и привести в действие свой партийный резерв. В списке цеховых ремонтников оказалось не так уж много коммунистов. Всего три человека вместе с Верховцевым.
В партбюро вошел своею обычной твердой походкой Бартенев. Лицо его было усталое, но довольное. В руках он держал какие-то бумаги и, протягивая Костровой, сказал:
– Добровольцы ремонта.
Он рассказал, как час назад к нему заходил Павел Иванович Буревой с заявлением, в котором говорилось, что все бригады пятой печи желают быть зачисленными в ремонтную группу. Павел Иванович передал Бартеневу список мастеров, горновых, газовщиков. Против каждой фамилии значилась вторая профессия – плотник, каменщик, а один даже владел приемами электросварки. Вера Михайловна увидела фамилии Буревого, Федоренко, Орликова.
– Это не просто добровольцы, а партийная ячейка, – сказала она, поднимая голову и встречаясь с его глубоким взглядом.
Стараясь подавить смущение от той едва уловимой перемены в нем, скрывавшейся под внешним спокойствием, она спросила:
– А каково решение Москвы?
Он покачал головой, не отводя от нее глаз, и медленно сказал:
– Вопрос, кажется, рассматривается в Совете Министров.
– А если откажут в реконструкции?
– В ремонте не откажут.
Они поговорили о том, что было сейчас самым важным, главным в работе, стараясь не давать выхода чувствам, переполнявшим обоих. Она быстро взглянула на него и сказала:
– Надо сегодня утвердить парторга ремонта.
– Вашей решительной фразе не достает любимого изречения Гущина, – с улыбкой заметил Бартенев.
– Это точно! – весело сказала она, стараясь подражать Гущину.
Затем они заговорили о предлагаемой кандидатуре парторга, и оба согласно сошлись на Павле Ивановиче Буревом.
Но вечером на заседании партбюро Павел Иванович Буревой не сразу согласился.
– Дело новое, непривычное. Лучше бы кувалдой проработал.
Кто-то сказал ему:
– Вы всегда найдете слова, способные пробудить в людях энтузиазм. А это поважнее.
– Слова должны иметь смысл, – со вздохом ответил Буревой.
– Поэтому-то и предлагаем вас, – поддержал Бартенев кандидатуру парторга.
Павел Иванович, ничего не сказав, поднял плечи и откашлялся, что было явным знаком согласия.
XIV
Оттого ли, что в тот день Вера Михайловна опять почувствовала, как в лад ударам ее собственного сердца бьется сердце Бартенева, или оттого, что удачно завершилась подготовка к ремонту и во всем ощущалось приближение большой, захватывающей работы, а может, от того и другого, но в ней было ощущение радостного взлета, взволнованного ожидания. И вдруг все разом оборвалось. Едва закончилось заседание партбюро, как зазвонил телефон. Она услышала в трубке голос жены Буревого – Евдокии Ивановны. До нее не сразу дошел смысл ее слов.
– Дочь заболела? – медленно, словно о чужом переспросила она, в то же время чувствуя, как ей стало холодно. Бартенев, настороженно следивший за ее лицом, подошел к ней и предложил машину.
Дверь в квартиру была открыта, и Вера Михайловна с бьющимся сердцем переступила порог. Низенькая женщина в белом халате что-то делала, склонившись над Аленкиной кроваткой. С белым, как мел, личиком, Аленка недвижно лежала на высокой подушке, с устремленными в потолок остановившимися глазами. Врач взяла ее ножки за ступни и рывком потянула на себя. Головка соскользнула с подушки, но глаза Аленки по-прежнему ничего не выражали. Врач выпрямилась и негромко, строго сказала:
– Положите грелку к ногам больной и проведите меня к телефону.
Телефон был общий внизу, в коридоре. Врач опустилась по лестнице, не снимая халата. А Кострова, держась за холодные перила лестницы, смутно улавливала то, что говорилось по телефону. Врач вызывала медсестру и несколько раз повторила слово интоксикация и еще что-то по латыни.
Сестра приехала через несколько минут. Аленке, лежавшей в прежнем положении, сделали два укола. Перед отъездом врач велела неотлучно дежурить у постели и, если состояние девочки ухудшится, вызывать «скорую».
Все это время, пока в комнате находилась врач, Юлия Дементьевна хлопотливо делала то, что в таких случаях нужно: грела воду, подавала чайную ложку, чистое полотенце, белье. Но как только закрылась дверь за врачом, ее охватил страх, ощущение близкой утраты. Она опустилась на стул с таким видом, как будто не могла стоять от отчаяния.
Кризис не миновал ни на второй, ни на третий день. Иногда маленькое исхудавшее тельце билось в судорогах. После этого девочка, открыв глаза, пугливо озиралась, словно видела перед собой страшное лицо бабы-яги, лоб ее покрывался испариной. Врач приезжала два раза в день, сама делала уколы.
– Девочку нельзя трогать, – говорила она. – Будьте осторожны.
Неожиданная, опасная болезнь Аленки не только оторвала Кострову от цеха, от работы, людей, но и оборвала прежние мысли, как гроза обрывает телефонные провода. В ее сознании как-то сразу нарушилась связь с прошлым, настоящим, будущим. Весь мир сузился теперь до пределов одной комнаты, пропитанной запахом лекарств. С молчаливой сосредоточенностью она держала у Аленкиных ног грелки, осторожно вытягивала западавший язык, вводила лекарство сквозь плотно сжатые зубы. И все это время ее не отпускала внутренняя немота.
Иногда ей приходили на память шалости дочери, ее смешные слова. Летом Аленка всегда ждала мать на балконе. Если шел дождь, она требовала у Юлии Дементьевны зонт и не уходила. В часы, когда возвращалась Вера Михайловна домой, по улице прогоняли табун коров. Как-то к Костровым пришла подруга Веры Михайловны и спросила Аленку, когда вернется с работы мать, девочка серьезно ответила:
– Когда пригонят коров.
Однажды вспомнился Сергей. Может быть, дать ему телеграмму? Но она тут же с вялым безразличием отвергла эту мысль. Приходил Верховцев, молча посидел и ушел, еще больше горбясь и сутулясь. В середине второй недели тихо постучал в дверь Павел Иванович Буревой. Он был одет в рабочий костюм, словно собрался на смену, и прятал в глазах мужское сдержанное сострадание. Рядом стояла Евдокия Ивановна и озабоченно кивала на дверь, где лежала Аленка. Участие этих людей вдруг растопило холод, Вера Михайловна ткнулась лицом в плечо Евдокии Ивановны и впервые заплакала. Павел Иванович шагнул к ней, взял за руку выше локтя и тихо сказал:
– Я тебе утешных слов говорить не буду. Должна терпенье иметь. Не время еще отчаиваться. – Он подтолкнул вперед жену со словами: – Оставайся здесь… А я в цех тороплюсь, – сказал он, берясь за ручку двери.
Евдокия Ивановна сразу заставила Юлию Дементьевну выпить чашку горячего чая, увела ее в другую комнату и уложила в постель. С мягкой настойчивостью она то же самое проделала с Верой Михайловной и осталась до утра дежурить у постели больной.
Очнувшись на рассвете, Кострова удивилась, что проспала почти пять часов кряду. Евдокия Ивановна, затенив настольную лампу газетой, дремала, облокотясь руками на спинку стула. Заслышав шорох шагов, она встрепенулась и, указывая на девочку, ободряюще сказала:
– Дай-то бог, поправится. Дыханье, видишь, ровное.
Глаза Аленки были полуприкрыты, ресницы вздрагивали, но она спала и дышала глубоко. Евдокия Ивановна взяла Веру Михайловну под руку и увела вглубь комнаты.
– В цехе-то у вас неприятность, – осторожно начала она, наклоняя набок голову: – печь в ремонте, а из Москвы строгий запрет пришел. Комиссия выехала. Начальника грозят с работы снять. Мой-то вчера заходил рассказать обо всем, да вид у вас и без того убитый был.
От ее слов Вера Михайловна медленно, словно издалека возвращалась к действительности. Первым ее движением было ехать на завод. Но Евдокия Ивановна усадила ее за стол и тоном человека, умудренного жизненным опытом, сказала:
– Сначала надо подкрепиться едой, а потом и за работу.
Обычный тон, обычные слова, но, кажется, их-то и не доставало все эти тревожные дни. Кострова оставила недопитый чай и твердо сказала матери:
– Мне нужно обязательно в цех, через два часа я вернусь.
Юлия Дементьевна, тоже оживившаяся, быстро закивала головой:
– Поезжай, поезжай. Дело бросать нельзя.
В трамвае Вера Михайловна рассеянно разглядывала пассажиров. На остановках в открытые двери врывался холодный ветер. Десять дней, в течение которых она не выходила из дома, резко изменили все вокруг. Ветер перемешал снег и пыль, окаменелая земля пестрела белыми пятнами.
У доменного цеха Кострова сразу попала в непривычный шум новостройки. Прислонясь к стене прорабской будки, она, как зачарованная, неотрывно смотрела на то, что открылось ей. Пятая печь, потухшая, лишенная жизни внутри, сверху сияла зелеными огнями электросварки, гудела железным скрежетом, голосами людей и пахла запахом свежего дерева. Электросварщики, плотники, каменщики сновали по лесам до верху, как муравьи. Переходя по деревянным настилам, они что-то ощупывали, к чему-го прислушивались. Наверное, они обжигали руки на холодном ветру, но не замечали этого.
Ритмично ухал тяжелый клепальный молот. Глухие его удары выводили из оцепенения, как будто кто-то ударял по нервам, заставляя их быстрее откликаться на все окружающее. Почти над ухом у себя Вера Михайловна вдруг услышала чей-то голос:
– Летом в деревню в отпуск ездил. Попросили поделиться опытом, помочь построить скотный двор. Ну тоже, как в городе, устроили совещание. Пожарник говорит, надо ближе к воде. Фельдшер возражает, надо подальше от малярийного болота. Спорят, шумят. Зоотехник плюнул и сказал: «Пойду с коровами лучше посоветуюсь».
Свернув провод и закинув его за спину, рабочий кивнул на печь:
– А тут полная рабочая согласованность. Еще печь когда не ломали, а мы уж сколько кабеля уложили.
«Рабочая согласованность», – мысленно повторила Кострова его слова, вглядываясь в квадраты строительных лесов. Она знала, что где-то там, на каких-то определенных точках, узлах всегда вовремя появляются Павел Иванович Буревой, Орликов, Федоренко, Верховцев – партийный резерв. Это они вносят организующее начало, рабочую согласованность в хаос многолюдья.
Вдруг она увидела Бартенева. Он спускался по шаткой лестнице, медленно и тяжело ступая на носки. Исхудавшее, усталое лицо его издали показалось ей сумрачным, сердитым. Достигнув последней ступеньки, отрывавшейся высоко от земли, держась за перила, он не стал прыгать, как сделал бы, наверное, всякий другой, а, продолжив и чуть удлинив шаг, очутился на земле. Засунув руки в карманы пальто, упрямо согнув шею, он прошел недалеко от нее. Она не окликнула его, а только проследила за ним взглядом, пока он не скрылся в дверях конторы, и стала подниматься на печь.
Первым, кого она встретила наверху, был Павел Иванович. Увидев ее, он не ахнул, а сделал вид, будто и не отсутствовала она столь долго. Как тот рабочий с проводом, он сразу заговорил с ней о самых насущных заботах дня:
– Только что в штабе подвели итоги соревнования. Вот иду к художнику, надо обнародовать. Видите наш девиз?
Она проследила за его глазами и увидела укрепленный на лесах плакат:
«Делай работу один раз! Сокращай на одни сутки».
– Впереди графика идет бригада Шелонкина, – сообщил Буревой.
Она хотела спросить, кто такой Шелонкин, но не спросила, подумав, что не в этом главное. Сегодня Шелонкин, завтра какой-нибудь Петров, потом еще кто-то появится. Многие люди ведут здесь бой за сутки, ведут без сна, без отдыха. И, по существу, все они герои, как солдаты на передовой.
Спустя полчаса она входила в кабинет Бартенева. На стук двери он не сразу поднял голову от бумаг, но, увидев ее, медленно стал подниматься из-за стола. Она так же медленно подвигалась к нему. Глубокие складки очертили его плотно сжатый рот, но строгие черты выражали простое человеческое участие.
– Я знал, что вы придете сегодня, – сказал он просто и спросил: – Дочери лучше?
– Ей не лучше и не хуже, – ответила она и первый раз за эти дни подумала об Аленке без терзавшей душу тоски.
Он внимательно и мягко, все с тем же выражением участия, смотрел в ее побледневшее, осунувшееся лицо.
– Как с ремонтом? – спросила она.
– С ремонтом? – переспросил Бартенев, и знакомое ей жесткое, колючее выражение появилось сразу на его лице. Он замолчал, глядя теперь мимо нее в мутный свет за окном.
– Я слышала о комиссии, – начала она, стараясь не замечать возникшей в нем перемены. – Это Негин подстроил?
– Может быть, и Негин, – как ей показалось, безразличным тоном ответил Бартенев.
Выдвинув ящик стола, он достал телеграмму и молча протянул ей. Телеграмма была адресована Лобову, Голубеву, Бартеневу. Она не торопясь прочла:
«Высокое давление опротестовано группой инженеров. Выезжает комиссия. До решения воздержаться ремонта».
Внизу стояла чья-то неизвестная ей фамилия.
– А каким может быть решение?
– Теперь любое решение уже ничего не изменит, – упрямо сказал он, – печь будет работать на высоком давлении.
– Значит, реконструкция начата?
Он молча наклонил голову. Ее вдруг охватила тревога:
– Но если все-таки там не разрешат, тогда вам и Лобову…
Он не дал ей договорить и протестующе поднял руку, как будто желая сказать ей, что он не кочевник, что ни при каких обстоятельствах не оторвется от этой земли, которая стала его работой, его домом, его жизнью. Но вслух сказал:
– На этот раз главный удар на себя принимает Лобов, но я думаю, что до оргвыводов дело не дойдет. Я вам говорил, в защиту идеи высокого давления выступит сама печь.
– Но ведь можно без ударов на себя? – усомнилась она. – Это же не вообще «Москва отказывает», а кто-то живой, конкретный, правомочный. Можно остановить удар? Кто-то должен искрить!
Он недоверчиво покачал головой. Кострова встала. Сейчас она возьмет эту телеграмму и пойдет к Гущину. Она заставит его звонить в ЦК, объяснять, добиваться. Теперь мысли ее твердо обрели утраченную точку опоры. Что бы ни случилось с Аленкой, она уже не лишится этой опоры. Она подошла к телефону и попросила соединить ее с парткомом. Услышав в трубке голос Гущина, настойчиво сказала:
– Я приду сейчас к вам. Необходимо поговорить.
Не дожидаясь, какой последует ответ, она повесила трубку и спокойно сказала Бартеневу:
– Я возьму с собой телеграмму и потом вам позвоню.
Он не успел возразить или что-то посоветовать, она быстро вышла из кабинета и пошла по коридору, на ходу запахивая пальто. Навстречу ей бежала Маша, издали улыбаясь. Не решаясь сразу спросить об Аленке, она сказала:
– Мы все вас так ждали. Кирилл говорит, что на печах все спрашивают, как у вас.
Несколько дней назад Маша вместе с Кириллом приходили к ней, она их тогда встретила и проводила без всякой живой реакции на их участливые слова. Об этом она подумала сейчас, сжимая Машино плечо и улыбаясь ей:
– Спасибо за все, Маша. Сейчас я очень спешу. Завтра мы обязательно увидимся.
Вера Михайловна снова шла мимо пятой печи. Скрытая за деревянными переходными мостами печь виделась ей такой, какой она была до остановки на ремонт – гудящей, высекающей пламя. Кострова подняла руку, взглянула на часы. Было без четверти двенадцать. Вряд ли она успеет вернуться домой к назначенному часу. Но эта мысль не вызывала в ней смятения, пройдя где-то по боковым каналам ее мозга. Она нащупала в кармане телеграмму и ускорила шаги.
…Всякий раз теперь, когда ей случается бывать на пятой печи, она всегда вспоминает тот год и тот бой, выдержанный за высокое давление. Искрящийся поток металла, как полноводная река, давно смыл все, что стояло на пути к обновлению печи. Над клокочущей лавой кружатся искры, и ей кажется, что они высечены из огнестойких сердец Буревого, Орликова, Верховцева, Бартенева, Лобова и тех Шелонкиных, Петровых и многих других безызвестных людей, своими руками, своей волей сокращавших сроки ремонта узлов печи на сутки, на двое, на трое.
Пожалуй, ей сейчас уже не вспомнить содержания своего письма, написанного в ЦК партии, после того, как Гущин отказался позвонить в Москву. Это был зов души, заставивший кого-то вслушаться, вчитаться и проявить действие. Выезд комиссии в Рудногорск был задержан, но спустя несколько дней Лобова вызвали в Москву. В тот день, когда в Совете Министров должна была решаться судьба директора, а может быть, и Бартенева, пятая печь, как живая, издала могучий вздох и сквозь коричневое облако сверкнула горячим солнцем. По ноябрьскому небу плыли клочковатые холодные облака, а у горна пылал августовский жар.
Первую вахту несла бригада Павла Ивановича Буревого. Павел Иванович, одетый в светлую с галстуком рубашку, степенно ходил возле горна, следя за тем, как Орликов и трое других горновых с трудом справлялись с тугим напором бьющего из летки расплавленного чугуна.
На выпуск чугуна пришли все добровольцы-ремонтники. Не было флагов, не было речей, но в воздухе пахло праздником. И снова Женя Курочкин кидал вверх шапку. А Кирилл Озеров, по-видимому, думая уже о новой системе загрузки для пятой печи, что-то записывал в блокнот.
Вера Михайловна стояла вверху на переходном мостике, облокотясь на железные перила, смотрела вниз и думала о том, что в кипящем потоке горячего металла плавилась не только руда, но и тонкие сплетения интриг Негиных, Барковских, Дроботовых.
Притиснутый к самому краю канавы стоял Бартенев, глядя на бурлящий металл воспаленными от бессонницы глазами. Он ждал результата первой плавки, чтоб сообщить министру, что идея высокого давления одержала победу, и тем самым отвести удар от Лобова. В матовом отблеске металла четко вырисовывалась его высокая плотная фигура, твердо стоявшая на земле. К нему подошел Курочкин, что-то сказал. Бартенев резко повернулся, направляясь в диспетчерскую, и в этот момент встретился с глазами Веры Михайловны. Что-то качнулось и просветлело на его лице. Или это плавка ярким светом озарила его? Она приветливо кивнула ему, поняв, что его вызывает к телефону Москва и что ему есть что сказать министру.
Загустевший металл, покрываясь темной окалиной, бурно стекал по желобу. Она еще не знала, что с первой плавкой высокого давления уходила и какая-то часть ее собственной жизни, ее тревог, волнений, радостей и боли сердца.
Но только часть. Что-то осталось в душе, как праздник и любовь, даже если она не удалась, все равно остается с тобой, в тебе.
Магнитогорск – Челябинск
