355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Шенбрунн-Амор » Железные франки » Текст книги (страница 9)
Железные франки
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:43

Текст книги "Железные франки"


Автор книги: Мария Шенбрунн-Амор



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Повернулся к Констанции, схватил ее рукав обслюнявленной рукой, уставился бесцветными, глядящими сквозь нее глазами:

– Мадам Констанция, я недаром всегда полагаюсь на местное население. Маленькие горожане-муравьи могут помочь огромному антиохийскому льву!

Сам Жослен в ратном деле бесполезный, как морская трава, но поскольку трусу постоянно приходится размышлять, как выжить, графу пришлось стать изворотливым умником. В безнадежном положении, когда бессильны оказались даже мощь и отвага Раймонда, Констанция не побрезгует воспользоваться любой хитростью, лишь бы та не противоречила воле Господа и княжеской чести. Чтобы спасти супруга, она сделает все.

Констанция растерялась, и Куртене нетерпеливо пояснил:

– Дорогая кузина, помните, что много зависит от добрых отношений с нашими подданными. Передайте этой Грануш, или как там зовут эту вашу проныру, чтобы подняли местную милицию и предупредили всех жителей – франков, сирийцев, мусульман, халдеев, армян, даже евреев, что Иоанн намеревается изгнать из города все негреческое население! Увидите, они воспротивятся! А в остальном – положитесь на меня!

Всем известно, что сам он давно передоверил эдесским армянам защиту своей столицы, а мог бы – переложил бы на них и оборону всего Заморья. Суетливо потер костлявые руки и, спотыкаясь, неловко цепляясь за собственные шпоры, выбежал из залы. В конце коридора уже спешила Грануш, запыхавшаяся в поисках пропавшей подопечной. Поджала губы, проводила сочувственным взглядом нелепую, тощую фигуру графа Эдесского:

– Что он тут болтал? Прости Господи, хоть и не чужой нам, а какой-то несуразный получился – ни рыба ни мясо! Ни на что не годный!

В княжеских покоях Изабель, успевшая разувериться в опасности мученической кончины, возмущалась, что ее не пускают полюбоваться на императора, а точнее, самой показаться ему, но властительнице Антиохии грозило несравнимо больше потерь и неприятностей, чем неимущей, безродной сироте.

– Изабо, иногда мне кажется, что если бы меня на костре сжигали, ты бы ради такого случая вырядилась и вприпрыжку поскакала бы красоваться в первых рядах!

Изабо захлопала воловьими глазами, разрыдалась, а унылая и праведная, как Великий пост, дама Филомена с удовлетворенным вздохом отметила порочность человеческой природы:

– Дамзель дю Пасси хотя бы от души пожалела бы вас, мадам, а многие из тех, кто сегодня лебезят и кланяются, поспешили бы на вашем костре еще и руки погреть.

Грануш возмущенно заворчала, перепрятывая что-то по рундукам:

– Типун вам всем на язык, такое говорить! Пусть этот василевс собственным ядом захлебнется, и мы никогда его больше не увидим! Нечего великовозрастной и безмозглой девице попадаться на глаза завоевателю. Бывают моменты, когда лучше всем забыть, что мы существуем.

Княгиня вспомнила совет Жослена:

– Татик-джан, нужно, чтобы все наши люди, слуги, все, кого мы знаем, все верные нам воины, монахи и стражники разошлись по городу, по базарам, по домам, по церквям и сообщили горожанам и купцам, что император собирается изгнать все население города за крепостные стены с пустыми руками!

Изабо испуганно заверещала:

– Как «изгнать»? А куда мы денемся?

– Изабо! – Констанция даже ногой топнула. – Если ты не замолчишь, то ты переселишься к ассасинам! Пусть по городу водят княжеских лошадей с пустым седлом. Необходимо, чтобы жители ужаснулись, чтобы народ возмутился. Наша последняя надежда – мятеж в городе.

Грануш – не Изабо, у нее в голове тесно от мыслей, не от глупостей, она опустилась на сундук и в изумлении уставилась на свою воспитанницу:

– Ох, Констанция! Вот она, порода наша Мелитенская! – Татик никому не позволяла забыть о собственном родстве с армянскими царями, а уж Констанция, разумеется, всем достойным в ней была обязана исключительно благородной армянской крови. – В мать, в бабку свою пошла!

Слышать о сходстве с дамой Алисой не очень-то приятно, но обижаться было некогда:

– Грануш-джан, если император не поверит, что без твердой руки князя Антиохию охватит мятеж, мы все погибли.

Мамушка живо повернулась и, несмотря на полноту, прытко выбежала из покоев. Изабо повеселела и, поправляя волосы перед зеркальцем, вздохнула:

– Как все-таки жаль, что императрица тоже не прибыла.

Констанция переходила от окна к окну, ломала руки, молилась, прислушивалась к шуму из окон и старалась не слышать Изабо. Дама Филомена, поджав губы, пряла с такой сосредоточенностью, словно на ее нитях висела судьба княжества.

Смеркалось, над башнями и колокольнями багряное небо затянули облака, подсвеченные заходящим солнцем снизу и темно-грозовые сверху. В воздухе испуганно метались голуби, вороны и ласточки, встревоженные зловещим набатом, сердце Констанции тоже билось, как колокол. Из города все явственнее доносился смутный шум толпы. В сгущавшейся темноте на площадях и перекрестках вспыхивало пламя далеких костров, над крышами клубился черный дым, тревожный запах гари заволакивал город. Улицы и проулки заполняли горожане, вооруженные копьями, дубинами, луками, палицами и мечами. По узким крутым подъемам к подножью замка стекались бушующие людские потоки. Еще осенью отряды антиохийской милиции одержали в стычках с осаждающими греками несколько побед и с тех пор преисполнились уверенности в себе. К полуночи освещенная всполохами факелов площадь перед замком гулко шумела, как волнующееся море. Вернулась в покои Грануш и подтвердила, что всю Антиохию взбудоражило неправедное намерение Иоанна изгнать жителей за пределы защитных стен.

– Это людям разорение и многим неизбежная смерть. Верные Раймонду центурионы раздают оружие, и горожане готовятся сопротивляться… Латиняне, армяне, сирийцы, итальянцы – все, кто способен держать оружие, собираются в ополчения. Люди клянутся, что не покорятся и окажут изгнанию вооруженное сопротивление. Попомните мое слово, накажет Иоанна Господь за такое обращение с христианами! – мрачно предрекла мамушка, словно Господь ей первой сообщал о своих планах возмездия. – Последний раз василевс поднял руку на нас, последний! Отсохнет теперь та рука!

Грануш непримиримо вскинула голову и мстительно поджала губы.

Город шумел, как пчелиный улей, в который залез медведь. В покои княгини то и дело проскальзывали покрытые сажей люди с донесениями извне, Грануш принимала их с деловитостью полководца, руководящего боем. Утверждали, что византийские скутаты, застигнутые врасплох внезапным восстанием, не сумели противостоять возмущенным жителям в узких переулках и были вынуждены отступить в цитадель. Констанция разрывалась между надеждой, что мятеж устрашит василевса, и страхом, что бунт лишь ухудшит положение Раймонда. Задремала в своем углу дама Филомена, беззаботно посапывала на сложенном ковре Изабо. Жослен оставался в императорских покоях, и Констанция опасалась, что он тоже арестован. Приближенные Иоанна выбегали из тронной залы с озабоченными лицами и возвращались туда, еще более взволнованные.

Одно сиденье двойного трона было занято василевсом, второе – крестом. Трон обрамляли ромейские хоругви с изображениями Спасителя и двуглавого орла, а сверху престол венчала пышная драпировка императорского балдахина, сзади не смели вздохнуть вцепившиеся в секиры гвардейцы. Князя Антиохийского намеренно оставили стоять. Говорят, в Константинополе перед императором полагается падать ниц и чуть ли не на коленях ползти к нему, но от франкских рыцарей грек не дождется восточного пресмыкания.

Переводчик низко кланялся, растекался льстивыми, медовыми словами, разводил руками:

– Порфироносный и Равноапостольный протянул руку дружбы Антиохии, рассчитывал на помощь и дружбу князя и пытался сохранить братские отношения с его светлостью, князем Антиохийским…

Не иначе как в подтверждение дружеских намерений Порфироносного во внутреннем дворе цитадели сгрузили привезенную в личном обозе Иоанна огромную железную клеть. Князь гордо вскинул голову:

– Я – сын герцога Аквитанского, дядя королевы Франции, князь Антиохийский, и в первую очередь – верный соратник, союзник и друг вашего императорского величества.

Не изменившись в лице, слушал василевс уверения в дружбе этого хищного отростка Европы, этого царя саранчи, Аваддона Апокалипсиса, демона разрушения и смерти, который пытался не пустить его, Верного во Христе, в город, все укрепления которого выстроены византийскими императорами!

Иоанн восседал на возвышении, а Пуатье пришлось стоять перед ним, но Раймонд знал, что спор их еще не закончился, торжество Иоанна не было полным: высокий князь не только смотрел императору прямо в глаза, но и находился в собственных владениях, город был полон преданных ему солдат и горожан, а василевса защищал лишь маленький отряд личной гвардии. Краем глаза Раймонд окинул тронную залу: всего четверо кувикулариев с остекленевшими, выпученными от почтения глазами охраняли Комнина, да у дверей торчали еще двое бесполезных караульных. Шестерым наемным евнухам не справиться с настоящим рыцарем.

Драгоман перечислял обиды Его Царственности на франков, а тем временем шальная мысль – все исправить захватом византийского самодержца в плен, – поначалу бредовая, с каждой минутой представлялась все более выполнимой и заманчивой. Пуатье прикинул расстояние до тщедушной фигурки на высоком престоле. Трон Византии был на расстоянии прыжка, следовало лишь осмелиться. Именно так поступили бы отчаянные Гвискар или Вильгельм Завоеватель, именно подобная невообразимая дерзость и добыла им собственные королевства! Неужто у Пуатье не хватит отваги и предприимчивости? Пусть Куртене утрется собственной трусостью. Раймонд переступил с ноги на ногу, кровь жаркими толчками забурлила в венах, грохот его сердца наверняка донесся до Иоанна, вот-вот греческий деспот догадается, что ему грозит.

И впрямь Комнин, умный, осторожный, недоверчивый, почуял неладное. Уж очень напряженно стоял этот Пуатье: как собака, следящая за дичью, как жеребец перед забегом на ипподроме, слишком вызывающе сверкали бешеные глаза великана. От этих неуправляемых безумцев можно ожидать любого безрассудства или предательства. Франки походили на дикарей, на жестоких и глупых детей. Ромейский император всей душой презирал их варварские суеверия, их идолопоклоннический папизм и дремучее невежество, их неуемная алчность вызывала отвращение, их дурацкие ухищрения казались смешными, а их гнусные предательства – непростительными. Но никому не следовало забывать об их безрассудной неукротимости и отваге.

Раймонд придвинулся чуть ближе. Молниеносным скачком он достигнет трона и сгребет Иоанна в охапку. Чванные, заледеневшие в парадных позах рабы не успеют вмешаться. А оградив себя и пленника мечом, он окажется хозяином положения, хозяином мира. За жизнь и свободу императора можно потребовать любую цену.

Но останавливало и настораживало странное поведение василевса, этого сухого, беспомощного стручка. Император глядел на князя невозмутимо, бесстрашно и даже с вызовом, словно приглашая Раймонда совершить непоправимую глупость. Казалось, щуплый ромей различал каждую мысль князя ясно, как камешки на дне мелкого, прозрачного водоема, и почему-то совершенно не боялся, а, наоборот, словно подбивал пленника на неосторожность. Этот явный, однако непонятный подвох коварного грека удерживал Пуатье. Ошибиться нельзя, пути назад не будет. А вдруг он что-то не предусмотрел, не рассчитал? Князь был уверен в своей ловкости, силе и быстроте, но он словно услышал вялый голос Куртене, напоминающий, что, помимо шестерых стражников, следует учитывать и множество других сил, и все они вне этой залы. Раз захватив императора, освободить его будет невозможно, придется воевать с его сыновьями, с ромейской армией, со всей империей. Но все лучше, чем клетка.

Пуатье наконец решился, подобрался, как лев перед прыжком, но тут с грохотом распахнулись гигантские створки дверей. Князь обернулся с досадой и тайным облегчением. В залу ворвался Жослен, за ним ввалился отряд вооруженных схолариев. Куртене крикнул:

– Порфироносный василевс! В городе восстание! Бунтовщики теснят императорских солдат, распускают слухи, что князь якобы арестован! – Взволнованно обратился к Раймонду: – Ваша светлость, можете ли вы поручиться, что ваши ратники защитят от мятежной черни его императорское величество?

Иоанн встрепенулся, не стал дожидаться разъяснений драгомана. Впрочем, никто не сомневался, что ромей по-французски понимал, и требование переводить беседу было только очередной уловкой.

Раймонд еще упрямился, не в состоянии отказаться от сладостных картин реванша и мести Иоанну. Но помещение уже заполнилось солдатами, вбежавшими вслед за Куртене, и возможность была упущена безвозвратно. Расслабился, вытер лоб, смирился. Их приход избавил от необходимости признаться самому себе, что, наверное, он так никогда и не осмелился бы обнажить меч против византийского императора. «Мавр», оказывается, только с виду был таким тщедушным лягушонком.

Пуатье склонил голову, ответил как всемогущий и радушный хозяин:

– Под моей защитой император в полной безопасности!

Иоанн молчал, потрясенный новостью. Во враждебной, полной франков Антиохии, с весьма ограниченным контингентом собственных войск, Его Царственность оказался уязвим. Неосмотрительно было залезать в это змеиное логово. Только что на него – автократора и наследника святого Константина! – намеревался наброситься этот отчаянный франк, а кто знает, чем может закончиться начавшаяся смута?!

Среди всеобщей растерянности лишь Жослен, часто высмеиваемый за сомнения и осторожность, не растерял предприимчивости:

– Ваше императорское величество, объявите себя верным и милостивым сюзереном князя Антиохийского и примите его вассальную клятву, чтобы пресечь глупые и вредные слухи о том, что ваш сердечный союз якобы нарушен. Город необходимо утихомирить!

Иоанн уже вернул себе всегдашнюю невозмутимость. Багрянородный принял решение. Еще утром он получил нежданное донесение о вторжении анатолийских тюрков в Киликию. Если бы не напасть в лице неугомонных сельджуков, ни секунды его Византия, славная и гордая наследница греков и македонцев, преемница Римской империи, царства Святого Константина, самое древнее, самое могущественное, самое цивилизованное государство на земле, оплот истинного ортодоксального христианства, не потерпела бы на берегах Леванта пену неблагодарной Европы!

Но покамест полностью отобрать у франков эти земли принесло бы больше вреда, чем пользы: Византия затруднится сама охранять Сирию и Междуречье от сельджуков. Его империя будет и дальше терпеть латинян, но только под своей эгидой. Он посадит франков на цепь придуманного самими европейцами вассалитета и потихоньку будет эту цепь укорачивать, пока в них не исчезнет надобность. А чтобы они снова не предали своего ромейского сюзерена, автократор будет держать латинян и тюрков вцепившимися друг в друга. Пока своры гиен и шакалов продолжат враждовать, великий двуглавый орел сможет победоносно возвращать свои исконные земли: Анатолию, Киликию, Балканы. А там и Палестина вернется к истинному, законному владельцу.

Иоанн что-то произнес, трепетавший драгоман пришел в себя, оправился, важно перевел:

– Его Царственность как раз намеревались предложить нашему возлюбленному князю принести оммаж. Его Царственность готовы стать милостивым и справедливым сюзереном!

Раймонд усмехнулся: обещаний вечной дружбы и верной службы он даст сколько угодно. Пока греки предпочитают разрешать конфликты путем договоров и пышных клятв, пока они пытаются властвовать с помощью пустых слов и закорючек на бумаге, понимая, что длань Византии уже не столь могучая и длинная, чтобы удержать сирийские земли железным захватом, франки смогут восторжествовать. Окончательно споры решаются лишь кровью.

Теперь он досадовал, что не успел протянуть руку за императорской короной. Исключительная возможность была безвозвратно упущена, а все из-за этого некстати явившегося Куртене.

Время томительно тянулось под грозные пророчества Грануш и жалобы проснувшейся Изабо на нестерпимый голод. Констанция не ощущала даже жажды. К обедне татик получила долгожданное известие о разгроме противника и о своей полной победе – огнем по сухой ветке пронеслась весть, что Комнин освобождает Раймонда и Жослена.

– Хоть единожды этот никчемный Куртене на что-то сгодился – убедил Иоанна, что, если твердая рука Раймонда не восстановит в городе спокойствие, никто не сможет ручаться за жизнь и честь императора, – сообщила Грануш, сверкая глазами.

– Ромей отлично знает, что не будь тут франков, обнаглевшие сельджуки уже стояли бы под стенами Константинополя! – добавила дама Филомена.

– Мы обязаны лично поблагодарить императора! – стряхивая крошки с губ, вскинула Изабо молящие глаза на Констанцию.

Вновь исполнились слова Писания: «Мы были побеждены, и побежденные победили!» Все же согнать с трона князя Антиохийского, сына герцога Аквитанского, дядю королевы Франции, свояка короля Иерусалимского, не так же просто, как выдворить пьяницу из таверны! И Констанция жарко возблагодарила небеса, утаив от Создателя небольшую помощь Жослена, дабы не преуменьшать роль самого Господа в свершившемся чуде.

Отбившись от Грануш и Изабо, она ждала князя в замковом переходе. Когда наконец в ореоле факелов появилась высокая, широкоплечая фигура, решительно шагающая в алой развевающейся мантии, дивная, как явление Христа, у нее перехватило дыхание. Пуатье приблизился, крепко обнял свою Констанцию и закружил, заразительно хохоча. Он пах родным запахом кожи, железа, лошадей, пота и любимой им французской душистой воды. Поистине он был прекрасен и светел, как солнце.

– Мадам! Вы по-прежнему владычица Антиохии! Никогда Раймонд де Пуатье не согнется и не покорится!

Раймонд так безмерно гордился собой, словно не провел императорскую кобылу под уздцы да не просидел несколько часов под запором, а, по меньшей мере, сравнялся подвигами с легендарными франкскими героями. Теперь, когда князь заполнял собой весь проход, никто бы не поверил, что Иоанн, рядом с Пуатье подобный засушенному корешку, смог задержать, сломить или принудить к чему-либо этого мужественного, непобедимого гиганта.

Грануш не утерпела, принялась превозносить свою анушикс:

– Ваша светлость, это все наша княгиня! Это по совету нашей Констанции мы всколыхнули горожан. Я-то всегда знала, что моя деточка будет спасительницей всех христиан в Святой земле! Наша пташка самого Иоанна смогла запугать!

Веселый смех Раймонда заполнил своды, князь наклонился, не стесняясь присутствием посторонних, крепко поцеловал жену в уста:

– Хорошая моя, умница!

Смущенная, счастливая Констанция заправила выбившиеся пряди волос под повязку. Ласка и похвала возлюбленного окрылили ее. Посоветовал, правда, Куртене, но кроме этого великий умник только ноготь грыз да пару слов бросил, а весь план придумала и приказала начать восстание она сама. Недаром и мамушка подтвердила, что весь мятеж – заслуга Констанции! А ведь всем известно, что Грануш – провидица.

– Я так за тебя волновалась…

Пожал плечом:

– За меня?! Да едва народ услышал, что я задержан – вся Антиохия немедленно возмутилась! – Вспомнил, нахмурился: – Вот кто перед императором усердствовал – это граф Эдесский. Из шкуры вон лез, чтобы я поскорее принес оммаж Иоанну.

Констанция хотела заступиться за Жослена, но встрял вихрастый задира и зубоскал Юмбер де Брассон. Стреляя наглыми васильковыми глазами в восхищенную Изабо, принялся потешать слушателей:

– Иоанн уже собирался всучить нам всю свою империю со скипетром в придачу, когда ворвался этот журавль встрепанный, граф Эдесский! Бросился на колени, и давай клясться в верности! Ну, с такой-то подмогой Комнин сразу воспрял. Повезло василевсу, что могучий Куртене за него заступился!

Все захохотали, а Раймонд заговорил о достигнутом с Иоанном соглашении, напрочь забыв о Жослене. Констанция не стала перебивать. Разумеется, в первую очередь князь обязан победой и свободой себе, а не ей, и не мятежному, переменчивому городскому сброду, и, уж конечно, не графу Эдесскому. К тому же Куртене еще сто раз успеет проявить свою находчивость.

Все-таки пришлось князю Антиохийскому встать на одно колено перед сидящим на троне Иоанном, вложить огромные сложенные ладони в маленькие, смуглые лапки василевса и произнести клятву верности, после чего Комнин, по-прежнему мрачный и недовольный, поцеловал Раймонда в уста и передал князю инвеституру на «уступаемые земли». Было очевидно, что любви и преданности между ними меньше, чем мяса в постном рагу.

Спасая собственный престиж, грек помешкал еще некоторое время, наслаждаясь антиохийскими термами, построенными его древним предшественником – римским императором Диоклетианом. Наконец собрал своих эскувитов, заявил, что «умыл руки от этого осиного гнезда», и освободил Антиохию от византийского присутствия, оставив франков в одиночку справляться с раздразненной греками сарацинской гидрой. Подобно Понтию Пилату, умывшему руки от крови Спасителя, погубил свою душу Иоанн, преследуя христиан на Святой земле.

Жослен на победный пир не остался. Пуатье заявил, что Куртене постоянно становится ему на пути и перебегает дорогу, а Куртене ответил, что князь хоть и воображает, что готов перепрыгнуть через любую пропасть, а под Алеппо доказал, что осторожничать и соблюдать собственные интересы умеет лучше любого. После этого ускакал восвояси, не прощаясь. Констанция о его отъезде не жалела. Чем-то он стал ей неприятен, может, тем, что считал себя умнее Раймонда, а может, своей обслюнявленной рукой.

Как только убрался византиец, осмелел опасавшийся его Занги. Атабек захватил многие антиохийские территории за Оронтесом и награбленное имущество передал прежним мусульманским владельцам, основываясь на старых записях налоговых платежей. Это пробудило среди арабских арендаторов и феллахов мятежные настроения. Антиохия уже не мечтала о завоевании новых территорий, а бросила все силы на оборону своих рубежей: гарнизоны крепостей пребывали в постоянной готовности отразить нападение, армия металась от одной границы к другой, и все доходы княжества уходили на приобретение лошадей и вооружения, на выплаты рыцарям и воинам, на наем строителей и легкой кавалерии местных сирийских туркополов.

К счастью, милосердный Господь своих бережет: Он разобщил нынешних моавитян и идумеян. Франков спасало то, что хоть мусульмане и ненавидели пришельцев-латинян, но друг друга они ненавидели еще сильнее – арабы, пять веков назад завоевавшие Левант у византийцев и армян, не жаловали тюрков, прежних полукочевых орд язычников, лишь недавно обратившихся в ислам и сто лет назад отвоевавших у них Палестину. Тюрки-сельджуки не желали дышать одним воздухом с тюрками-данишмендидами, верные последователи Аллаха из Африки не терпели верных его последователей из Азии, правители не доверяли друг другу, а самая жуткая, с молоком матери впитанная, ненависть бушевала меж единокровными братьями – сыновьями соперничающих, ревнующих и интригующих жен общего супруга-правителя. Вот и алчный Занги обратил свое внимание на единоверцев, предоставив Антиохии передышку. Атабек занял мусульманский эмират Хомс.

В чужих раздорах всегда можно что-то выиграть, и к этому следует стремиться. Separa et impera, разделяй и властвуй, учит мудрость древних. Из-за спорных вопросов подчинения различных епископств Радульф де Домфорт рассорился с иерусалимским патриархом Уильямом Малинским и втянул в склоки их высокопреосвященств Святой престол. Так представилась долгожданная возможность избавиться от тягостной патриаршей опеки. Всплыли обвинения в мздоимстве, жалобы на самоуправство, заодно припомнилось, что избрание Радульфа так никогда и не было утверждено синодом. Воодушевленный отступлением византийцев, Пуатье решительно взял бразды правления в собственные руки и изгнал Домфорта из патриаршего дворца. Но если что-то в Антиохии могло запутаться и усложниться, оно непременно запутывалось и усложнялось: смещенный хапуга с низложением не смирился, а принялся сутяжничать и требовать от папы Иннокентия II вернуть ему антиохийский патриархат. Он даже отправился в Рим и вернулся с триумфом, вновь утвержденный доверчивым папой.

К подлым интригам Раймонд оказался не подготовлен:

– Я никогда не избавлюсь от этого сатаны в рясе! Еще и Куртене принялся его поддерживать, хотя ему-то какое чертово дело?

– За Домфортом еще один непростительный грех: он растлитель невинных девушек, – не хотела Констанция втягивать в это противостояние Изабо, но как она могла не помочь Раймонду? – Если понадобится, это обвинение можно доказать перед капитулом и перед папой римским.

– Каких девушек? – полюбопытствовал Раймонд.

– Изабель дю Пасси.

Хмыкнул, насмешливо приподнял бровь:

– Ну, еще вопрос, кто там чей растлитель.

– Вот пусть Рим пришлет своего легата, и тот разберется.

Изабо, когда узнала, что от нее требуется, струсила. Пыталась отказаться, принялась рыдать, упрашивать.

– Кто я и кто патриарх, ваша светлость? – Валялась в ногах, хваталась за юбку, за руки Констанции, как будто имела дело не с лучшей и единственной подругой, а с палачом: – Умоляю, не губите моего доброго имени! Не заставляйте свидетельствовать о собственном позоре!

По поводу «доброго имени» шальной Изабо Констанция милосердно промолчала: даже у юных пажей при виде кокетки глаза загорались сладострастием. В ответ сама молила и убеждала подругу еще отчаяннее. Но Изабо была отважна лишь грешить, а когда потребовалось постоять за добродетель и выступить против распутника, девица захлебывалась слезами, била себя в грудь и рвала от безысходности волосы:

– Что стоит мое слово против слова патриарха? Кто же на мне после этого женится?

Даже когда речь шла о спасении Антиохии, о возвращении легитимной власти законному правителю, глупышка думала об одних мужчинах! Констанция продолжала уговаривать, она не хотела заставлять, но Изабо следовало понять, что ее долг – помочь своей госпоже и заступнице. Если княгиня поддастся жалости, руки Раймонда останутся связаны, княжество по-прежнему будет подтачивать правление грешного прелата, а она нарушит данное супругу обещание. Но этот взгляд загнанного в силки зайца оказался непереносим. Чтобы не дрогнуть, Констанция отвела глаза:

– Кому прикажем, тот и женится.

Изабо только всхлипывала и отчаянно мотала головой. Ах, девица дю Пасси, вот проявляла бы ты такую несговорчивость, когда грешный Авиафар тянул к тебе свои лапы, а не тогда, когда твоя госпожа нуждается в твоей помощи! Констанция высвободила край юбки из потных, дрожащих рук трусливой мамзель:

– Изабо дю Пасси, это мой и твой долг. Ты в этом деле не одинока. Тут и мое слово против его. А что до доказательств – мы предъявим капитулу перстень. С Божьей помощью травинка может перерубить меч. Выполни свой долг христианки и подданной, помоги мне, и я никогда тебя не брошу и не оставлю своими милостями.

Она сломила сопротивление подруги, хоть и не ожидала, что это окажется столь тяжко для обеих. Изабо исповедовалась легату, но что-то после этого между подругами изменилось. У дю Пасси появился взгляд загнанной лани, и на приязнь и милости княгини вместо прежней сердечности она отвечала только почтительной уклончивостью, и эту ее отчужденность Констанция не могла преодолеть. В легкомысленной шалунье словно свеча задулась, и всем рядом с ней стало темнее. Княгиня поклялась заботиться о заблудшей душе подруги и удвоила суммы, раздаваемые городским нищим ее капелланом.

Свидетельство обольщенной девицы, хоть и было принесено в виде тайной исповеди, оказалось не напрасным: представитель его святейшества окончательно сместил властолюбивого и сластолюбивого иерарха. Домфорт, правда, забаррикадировался в своем дворце и пытался поднять восстание, но, когда следовало применить силу, Раймонду ничья помощь не требовалась. Верные князю воины выдворили негодного клирика из Антиохии, и при поддержке Рима Пуатье наконец-то смог возвести на патриарший престол нового достойнейшего иерарха – Эмери Лиможского. Теперь Божья милость несомненно вернется к Антиохии.

Об учености молодого клирика ходили легенды. Раймонд, отпрыск изысканной и культурной Аквитании, сам никаких наук, помимо бранной, не постигший, гордился, что новый пастырь Антиохии способен ученостью поспорить с известнейшими богословами Парижа. Познания Эмери в греческом и латыни были бездонны, его научные труды и обширность сведений в древней истории добавляли блеска Антиохии и поднимали престиж княжества. По повелению папы римского ученый пастырь перевел с греческого на латынь писания Иоанна Златоуста. Но главное, прелат был знатным человеком благородного происхождения. Во всем христианском мире глава Антиохийской церкви пользовался великой и заслуженной славой. Он непременно будет князю верным духовным оплотом.

Вертоград Заморья не мог похвастаться такими образованными учеными, философами и богословами, как знаменитые в Европе парижский схоластик Пьер Абеляр или донесший до христианского мира математические познания Евклида и Востока Аделяр Батский. Здесь не оказалось знаменитых церковников, подобных богослову Гуго Сен-Викторскому, аббату Сугерию, историку Оттону Фрейзингенскому или Хильдегарде Бингенской, прославившейся явленными ей видениями и описавшей свойства многих лечебных растений, каннабиса в особенности.

На прозябающих в Леванте франков Европа поглядывала сверху вниз, как на богатых, алчных невежд, развращенных соседством с мусульманами, избалованных излишествами Леванта и годных лишь драться. Однако пребывание на Востоке привело не только к привычке регулярно купаться в термах с горячей проточной водой и к пристрастию к пряной и сладкой кухне. Франки были самыми умелыми и отважными воинами на земле, а их строительные достижения европейцам и не снились: в Утремере укрепления восполняли нехватку солдат, и все стратегически значимые места защищали гигантские крепости, построенные из камней песчаника, скрепленных меж собой особо крепким древнеримским раствором – из извести и песка с добавкой молотого ракушечника и пепла. Местные жители и магометанские пленники добывали камни, строили подъездные дороги, копали рвы. Даже рыцари не гнушались участвовать в строительстве. В случае надобности на речной переправе или на горном перевале в несколько месяцев мог быть возведен неприступный бастион с резервуарами, вмещающими озера воды, с концентрическими стенами, по которым могла бы проехать упряжка, с подземными ходами, с арочными сводами. Осаждая Триполи, франки умудрились водрузить башню на затопленных в море барках, они усовершенствовали европейские приемы обороны и взятия крепостей и позаимствовали у византийцев множество ухищрений – от страшного греческого огня, который мог потушить лишь песок, до сложных осадных машин.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю