Текст книги "Гипноз и «чудесные исцеления»"

Автор книги: Мария Рожнова

Соавторы: Владимир Рожнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

«Гипноз – частичный сон»

Первопричины гипнотических явлений таятся в глубинах психики, в особенностях деятельности мозга – таково единодушное мнение гипнологов-материалистов. Но задача добраться до этих глубин не так-то проста. Та наука, которая по самому своему существу была призвана выявлять эти особенности, устанавливать законы психики, – психология, тысячелетиями оставалась здесь беспомощной. В чем причины этой бесплодности, четко и правдиво сказал И. М. Сеченов. Виноват сам принятый в ней способ познавать психику – метод наблюдения над собственными мыслями, чувствами и поступками исследователя и сопоставления их с анализом переживаний и поведения других людей. Несвободный от сугубо личных, предвзятых суждений, он роковым образом ведет к ошибкам. С середины прошлого века все большее и большее число прогрессивно мыслящих ученых – невропатологов и психиатров, физиологов, психологов и педагогов – осознает необходимость найти какой-то новый метод изучения работы мозга, который дал бы, наконец, возможность исследовать самое сложное из всего существующего в природе – человеческую психику, непредвзято и точно.

Великий подвиг создания такого метода совершил Иван Петрович Павлов.

В 1901 году И. П. Павлов, завоевавший уже всемирную известность своими блестящими экспериментами по изучению деятельности пищеварительных желез, установил следующий маленький, с виду совсем незначительный факт. Собака, на которой изучали работу слюнной железы, выделяла слюну не только тогда, когда еда попадала к ней в рот, но и тогда, когда она видела пищу издали и даже когда слышала лишь приближающийся стук ботинок служителя, обычно приносившего корм.

Что касается выделения слюны во время еды, то здесь физиологический механизм явления не составлял никакого секрета. Это давно известный физиологам рефлекс – пища раздражает имеющиеся во рту окончания вкусовых нервов, в ответ на возбуждение которых центральная нервная система посылает к слюнным железам сигнал, побуждающий их к деятельности. Таких и подобных ему рефлексов было изучено к началу нашего века множество. Но как, с точки зрения физиологии, объяснить то, что у собаки «слюнки текут» и при одном лишь взгляде на пищу, на кормушку, в которой ее дают, при звуке шагов того, кто ее приносит?

Когда Павлов обнаружил это явление, подробно описал и позднее объявил его не более не менее как основным элементом высшей нервной деятельности, противники стали укорять его в том, будто в этом нет ничего нового. Всем известно и понятно: собака знает по этим признакам (шум шагов, вид кормушки и др.), что сейчас ее будут кормить, и что ж в том удивительного, если у нее заранее выделяется слюна? Да что говорить о противниках! И сам Павлов, когда впервые обнаружил этот факт, тоже пытался объяснить его так – собака страстно желает есть, видя и слыша приготовления, понимает, что желанный момент приближается, поэтому и выделяет заранее слюну.

Вот ведь какие умницы эти собаки! Один вид кормушки, в которой приносят мясо-сухарный порошок, вызывает у них выделение слюны такого же состава, как и непосредственно под влиянием мясо-сухарного порошка, попавшего в рот. Вид чашки, в которой приносят молоко, вызывает, как и при попадании молока в рот собаке, выделение незначительного количества густой слюны. Вид стеклянной колбы с налитым в нее раствором кислоты, окрашенным в черную краску, вызывает, как и сама кислота, насильно влитая в рот собаке, обильное выделение жидкой так называемой отмывающей слюны. В павловских лабораториях немало усилий было потрачено на то, чтобы установить сам факт, что на разные виды пищи при попадании ее в пищеварительный канал выделяются разные по количеству и качественному составу пищеварительные соки (слюна, желудочный сок, сок поджелудочной железы и т. д.). А тут собаки оказались столь догадливы, что, лишь завидев подносимую пищу, выделяют слюну такого именно состава, какую вызвал бы этот продукт, попав в рот. В такой тонкий собачий ум, простите, трудно поверить. Надо, видимо, как-то иначе все это объяснять.

Павлов и принимавшие в этих работах участие другие сотрудники начали строить различные догадки, но ни к чему другому, кроме ожесточенных споров, «метод» догадок не привел.

Отчаявшись объяснить открывшиеся факты на шаткой основе умозрительных рассуждений. Павлов решил навсегда расстаться с временно увлекшим его путем субъективно-психологических сравнений и вновь вернуться на прочные рельсы экспериментальной физиологии. Позднее он писал: «После настойчивого обдумывания предмета, после нелегкой умственной борьбы я решил, наконец, и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого физиолога, т. е. объективного внешнего наблюдателя и экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями».

– Помилуйте, господа, – спорил Павлов с теми, кто не соглашался с этим решением, – что дает нам гадание о внутренних чувствах и мыслях собаки? Ведь мы даже друг-то с другом столковаться не можем. До выводов ли тут?

– Да, – с грустью вспоминал верный соратник Павлова доктор Савич, – раньше этого у нас не бывало. Чуть что разошлись во мнениях – спор решает новый опыт. И тут уж не может быть места сомнениям. Правильно поставленный опыт дает единственно возможный ответ.

– Вот именно, – подхватывал Павлов, – опыт! Да еще наши проверенные физиологические понятия; в этом соль. – Глаза его загорались насмешливым, задорным огоньком, руки дополняли речь выразительным жестом. – А мы с вами психологами заделались… Пытаемся серьезно говорить о том, что и как чувствуют собачки, чего желают, а данных для этого прочных у самой психологии пока нет, нет даже установившихся понятий. Одни сравнения. Вот мы и не можем убедить друг друга. Отличное доказательство безнадежности дела.

Нет, этак не годится! Надо нам, физиологам, идти своим путем.

Первые шаги на этом пути были очень трудны. Трудно было, прежде всего, отрешиться раз и навсегда от привычных психологических рассуждений при объяснении психических явлений.

– Попробуем посмотреть на дело с чисто внешней стороны, – говорил сотрудникам Павлов, стоя у станка с собакой, на которой изучалось психическое слюноотделение. – Что мы здесь видим? Собака «слюнит» еще до момента принятия пищи, едва лишь заслышит шаги Василия. Перед нами факт, очень напоминающий простой пищевой рефлекс… разница лишь в том, что вызван он не раздражением чувствительных окончаний языка собаки, а ее слуха.

Он замолк, ожидая возражений, и не напрасно.

– Иван Петрович, – отозвался молодой сотрудник, – у моей новой собаки, помните та, что я вам на днях показывал, с обгрызанным ухом, – опыт с дразнением мясом не удается. Слюну выделяет лишь, когда мясо во рту. Видно, что это тип недоверчивый, боится обмана: а вдруг подразнят да не дадут.

Павлов, после некоторого размышления, вдруг быстро, как бы что-то вспомнив и сообразив, обернулся к говорившему.

– А ухо у вашей собаки разве совсем зажило? – и увидев, как сотрудник, недоумевая, отрицательно покачал головой, уверенно продолжал: – Вот в этом-то и причина. Сколько раз мы говорили о том, что опыт надо вести на здоровом животном, которого не беспокоит боль. Это было нашим непреложным правилом при работе с обычными рефлексами, хотя они и считаются вполне постоянными. Ну, а наши новые факты именно своей капризностью, изменчивостью и примечательны. А вы уж и заключаете – недоверчивый пес, боится обмана. Опять пустые слова! Немедленно прекратите опыты на этой собаке! Продолжите, когда будет совсем здорова!

И затем, успокоившись, продолжал развивать начатую им мысль:

– Да, непостоянство, как все более и более выясняется, самое характерное, что отличает психическое сокоотделение от простого пищевого рефлекса. Однако вглядимся внимательнее: так ли уж и здесь все прихотливо и подвержено случаю? Оказывается, нет. Вот, например, у Дружка слюногонное действие оказывает только походка Василия. А вот попробуйте выйти сейчас в коридор вы, молодой человек, – обратился Павлов к студенту, – и подойдите затем к двери, никакой слюны при этом у Дружка не выделится, заранее и твердо могу сказать.

Студент вышел и спустя некоторое время вернулся. При звуке незнакомых шагов за дверью Дружок насторожил уши, но в пробирке, прикрепленной к слюнной фистуле, не появилось ни капли слюны.

– Вот видите! – в глазах Ивана Петровича светилось веселое торжество. – А в чем причина? Шаги Василия, который обычно ухаживает за Дружком, стали для него сигналом, предвестником пищи. А все другие походки о еде не сигнализируют. Ясно теперь, почему к стуку ваших башмаков, – обратился Иван Петрович к студенту, – слюнная железа Дружка осталась совершенно хладнокровна.

– Да-а-а, – протянул один из сотрудников, – догадлив Дружок.

– Попрошу разъяснить, что вы под этим понимаете? – вскинулся Павлов.

– Мне кажется, Иван Петрович, догадаться – это значит по одним признакам понять о других, например, видя распускающиеся почки мы все понимаем, что…

– Началась весна, – прервал его Павлов. – Хорошее объяснение, нечего сказать! А слово «понять» вы мне растолкуете словом «догадаться». Нет, господа, так мы с вами далеко не уйдем. Эта словесность лишь мешает нам. Я не только о вас говорю, – примирительно обратился он к сотруднику, объяснявшему слово «догадаться», – все в этом грешны. Вот я сам только что пускался в рассуждение о хладнокровии Дружка. Тогда как дело наше, физиологов, – изучать ход течения внутренних процессов, лежащих в основе тех или иных внешних реакций, и для этого, прежде всего, всегда и везде стараться выяснить условия, вызывающие возникновение этих реакций. Сегодня, господа, я счастлив тем, что могу сообщить, что опытами доктора Толочинова уже точно определено основное условие, вызывающее появление психического слюноотделения. Этим основным условием является повторное совпадение действия случайных, посторонних раздражителей, например запах мяса, вид кормушки или тот же звук шагов служителя, с последующим кормлением. Только после нескольких таких сочетаний эти, казалось бы, не имеющие непосредственного отношения к слюнной железе раздражители начинают сами вызывать ее работу – гонят слюну.

Психическое слюноотделение есть ответ организма на внешнее воздействие, осуществляющийся при участии высших отделов нервной системы, причем эта реакция подчиняется определенному правилу – закону. Следовательно, у нас есть все основания считать эту реакцию рефлексом… Конечно, этот рефлекс сложнее тех, с которыми физиологи имели до сих пор дело, так как собака с ними на свет не рождается. Они появляются лишь после повторного воздействия определенных условий. Поэтому в отличие от первых простых рефлексов я предложил бы наши рефлексы назвать сложными, Или условными… Простые можно было бы тогда называть также безусловными, подчеркивая тем самым их большее постоянство.

Он снова с удовольствием и расстановкой, как бы призывая присутствующих вдуматься в смысл этих слов, произнес:

– Условные рефлексы. Вот ими мы теперь и займемся. Что для нас как физиологов является здесь особенно важным и решающим? – продолжал Иван Петрович. – Наши опыты, как я сейчас об этом сказал, доказали, что факт, который всеми вполне законно относился раньше и продолжает относиться теперь к области психики, к высшим проявлениям деятельности мозга, отныне, и также на вполне законном основании, следует одновременно относить к явлениям рефлекторным, а именно к сложным, условным рефлексам. А раз это так, то их можно изучать нашим исконным физиологическим объективным методом. Вы понимаете, господа, какие эго нам открывает перспективы? Метод держит в руках судьбу исследования. Величайшие победы естествознания это победы объективного метода. Итак, мы получаем возможность остаться на нашем верном, никогда не обманывавшем наших надежд пути – изучать явления с их внешней стороны, такими, какими они представляются наблюдающему их извне.

И без всяких искажений – гаданий, догадок, домыслов!

Мы знаем теперь, насколько эта уверенность ученого оправдалась, знаем, каким могучим оружием оказался метод условных рефлексов, отвоевавший у живой природы самые сокровенные ее тайны, раскрывший основные законы деятельности мозга и в их числе решивший загадку сна и гипноза. Исходную точку этих исследований Павлова и его сотрудников принято считать началом новой эры в изучении психики, эры, которую советские ученые, да не только советские, но и передовые ученые многих стран называют павловской.

Читателю, вероятно, хочется поскорее узнать, какой же оказалась разгадка внутренних механизмов гипноза и внушения, до работ И. П. Павлова и его учеников долго остававшаяся неуловимой, хотя на поиски ее было затрачено немало упорных усилий многих талантливых исследователей. Но мы вынуждены просить читателя еще немного потерпеть. Дело в том, что наш рассказ о сущности гипноза не будет понятен, если читатель не познакомится прежде, хотя бы очень общо и кратко, с теми основами учения о высшей нервной деятельности, которые самым непосредственным образом относятся к гипнозу и внушению.

Орган высшей нервной деятельности – кора больших полушарий головного мозга. В ней сосредоточено управление жизнью всего нашего организма, в ней замыкаются те нервные связи, которые образуются при выработке условных рефлексов. «…Нам может казаться, – говорил Иван Петрович Павлов в одном из своих последних выступлений, – что многие функции у высших животных идут вне влияния больших полушарий, а на самом деле это не так. Этот высший отдел держит в своем ведении все явления, происходящие в теле».

Свое ведущее положение в организме большие полушария приобрели не случайно, а благодаря высокой возбудимости, тончайшей чувствительности составляющих их нервных клеток к малейшим раздражениям. Вокруг нас и внутри нашего организма ежеминутно совершаются тысячи изменений (меняется освещенность, раздаются новые звуки, происходят тончайшие сдвиги в составе крови и т. п.), которые, воспринимаясь чувствительными нервными окончаниями, поступают в высший отдел мозга, вызывая возбуждение в его нервных клетках. И как результат этого возбуждения, мозг направляет сигналы, побуждающие те или иные органы нашего организма изменить свою деятельность, – усиливается или уменьшается объем дыхательных движений, меняется состав пищеварительных соков, интенсивность работы сердца и т. д.

И. П. Павлов (1849–1936)

Но высокая восприимчивость нервных клеток мозга, хотя и является очень ценным биологическим свойством (ведь это именно она обеспечивает ту точность и быстроту приспособления к среде, которая отличает человека и высших животных), имеет свою обратную сторону – обладая столь тонкой чувствительностью, мозговые клетки очень ранимы и хрупки. Как говорил Павлов, им присуща «стремительная функциональная разрушаемость, быстрая утомляемость».

Это проявляется, например, в том, что воздействие чрезмерно сильных или слишком длительных (даже если они слабые или средние по своей силе) раздражителей вызывает в клетках мозга не возбуждение, а прямо противоположный нервный процесс – торможение, когда внешние проявления их деятельности угнетаются. Так, если у собаки выработать условный слюногонный рефлекс на звонок, то слабый звон вызовет у нее меньшее отделение слюны, чем сильный. Но если звук слишком громок, величина ответной реакции станет стремительно уменьшаться. При оглушительном звоне рефлекторный ответ исчезает, то есть из клеток мозга приказа, побуждающего слюнные железы действовать, не поступает. Но это отнюдь не означает, что соответствующие мозговые клетки никак не реагируют на это сверхсильное раздражение. Нет, они отвечают на него, но не возбуждением, а торможением. Процесс торможения охраняет чуткие, ранимые мозговые клетки от чрезмерного перенапряжения, которое может быть для них губительным. За время этого внешне бездеятельного состояния внутри нервной клетки идет активный, жизненно важный процесс – клетки восстанавливают свой нормальный состав, свою работоспособность.

Очень важны для понимания того, с чем мы хотим познакомить читателя дальше, следующие данные исследований И. П. Павлова и его последователей. Все, что ослабляет нервные клетки мозга, все, что понижает их работоспособность, – болезнь, отравление (наркотиками, ядами), переутомление, волнение, нервное потрясение – все это увеличивает их подверженность торможению. Для ослабленной нервной системы раздражители, бывшие прежде сильными, становятся сверхсильными, или, как говорят физиологи, запредельными.

Медленнее, но так же закономерно возникает в нервных клетках торможение и в тех случаях, когда на кору мозга действуют раздражения слабые, безразличные (то есть не имеющие условного значения), но часто и длительно повторяющиеся.

Торможение и возбуждение не стоят на месте – это процессы движущиеся. Возникнув в том или ином участке коры больших полушарий, они могут распространиться по всей коре и даже спуститься на нижележащие отделы мозга. Пространство, занятое торможением, бывает различным по широте и глубине. Здесь и нашла свою разгадку природа сна.

Оказалось, что обычный ночной сон представляет собой разлившееся по мозгу торможение, охватившее кору больших полушарий, а при глубоком сне – спустившееся на нижележащие отделы головного мозга. В состоянии торможения корковые клетки слабо или вовсе не отвечают на внешние воздействия. Поэтому-то обычно во время глубокого сна человек не реагирует на шум, разговор, яркий свет. Но если эти раздражения станут чересчур сильны, то они воспринимаются и пробуждают спящего.

Когда создаются условия, способствующие развитию тормозного процесса в мозгу, торможение переходит в сон. Это и происходит, например, при действии однообразно повторяющихся слабых и средних раздражителей – тихий шум ветра, перестук колес поезда, тиканье часов, монотонная речь, негромкое однообразное пение. Если устранить сразу многие раздражения из окружающей обстановки – прекратить шум, убрать резкое освещение и т. д., то и это может вызывать сон. Из рассказанного о торможении нам понятно, почему повышение потребности во сне вызывают те же причины, которые снижают работоспособность мозга: утомление, истощение, перенесенная операция или инфекция, отравление. Например, у человека под влиянием большого количества раздражений, падающих на мозг в течение дня, к вечеру развивается утомление, а с ним и сонливость, свидетельствующая о повысившейся тормозимости клеток мозга, о настойчивой потребности их в отдыхе. Во время сна работоспособность огромной массы мозговых клеток восстанавливается.

И. П. Павлов с самого начала исследований, посвященных природе сна, понял их значение для решения «загадок» гипноза. В 1910 году, подводя итоги начавшихся опытов по изучению сна, он заявил: «Я убежден, что на этом пути – и не за горами трудностей, лежит разрешение остающихся до сих пор темными явлений гипноза и других ему родственных состояний».

В раскрытии же механизмов тесно связанного с ним словесного внушения важнейшую роль сыграло развитое И. П. Павловым представление о слове как о «сигнале сигналов». Остановимся коротко на этом вопросе.

Кора мозга чутко отвечает на поступающие по нервным волокнам сведения обо всем, что действует на организм извне, посылая к внутренним органам приказы, заставляющие их приспосабливать свою работу к внешним обстоятельствам. Всевозможные изменения внутри организма в свою очередь действуют на мозг, так или иначе влияя на его работу. Во всем этом неизменно участвуют условные рефлексы.

Вот мы зимой вышли из теплого помещения на улицу. И сейчас же в нашем организме развертывается целая цепь изменений. Холод раздражает чувствительные к нему нервные окончания, которых так много в коже, слизистой оболочке рта, трахей и легких. Сигналы об этом раздражении бегут по нервным волокнам в мозг. В ответ кора больших полушарий пускает в ход ряд приспособительных реакций, уменьшающих теплоотдачу и увеличивающих количество вырабатывающегося в организме тепла. Эта перестройка совершается так быстро, что температура тела не успевает упасть, как теплообмен организма оказывается приспособленным к изменившимся условиям.

Организм может приспособиться к холоду и без непосредственного действия охлаждения: сам вид снега может по механизму условного рефлекса, как по цепочке, пустить в ход весь ряд приспособительных изменений.

Для того чтобы понять природу внушения, интересно и важно то, что подобное же действие могут оказать и просто слова «мороз», «снег», «иней» и т. д.

Вы, вероятно, замечали, что стоит кому-то одному из входящих в помещение сказать «здесь холодно», как и другие зябко поежатся, поплотней застегнутся, а у некоторых может выступить даже «гусиная кожа». На самом же деле тут может быть достаточно тепло, ощущение же холода возникает, как ответ на действие слова. Каждый испытал на себе: попробуй кто-нибудь упомянуть об особенно любимом нами блюде, и, что называется, «слюнки потекут» – начнется усиленное слюноотделение.

Слово глубоко действует на наш организм не только, когда его произносит кто-нибудь другой, но и в тех случаях, когда оно мысленно возникает в нашем собственном мозгу, вызывая в сознании те или иные образы. Часто одно лишь воспоминание о каком-нибудь волнующем событии заставляет сильнее забиться сердце, вызывает слезы, учащает дыхание и т. п.

Все эти примеры – простые житейские наблюдения. А вот и точные научные факты, объективно зарегистрированные специальными приборами.

Физиологи изучали сосудистые рефлексы у человека, отмечая длительность, величину и другие особенности ответа кровеносных сосудов на различные раздражители – тепло, холод, жар, боль и т. д. Руку испытуемого помещали в специальный прибор – плетизмограф, записывающий изменения ее объема. Объем этот зависит от расширения или сужения проходящих в руке кровеносных сосудов. Если сосуды руки сужаются, объем ее уменьшается. Приборы фиксируют это изменение: уровень записывающей кривой – плетизмограммы – снижается. Но попробуйте опустить руку в горячую воду – и сосуды расширятся, уровень плетизмограммы поднимется.

В ходе экспериментов исследователи много раз записывали сосудистый рефлекс на тепло и холод. К руке испытуемого прикладывают колбу со льдом – и сосуды сужаются, прислоняют колбу с теплой водой – они расширяются. Но вот экспериментаторы ставят другой опыт. Не поднося никакого сосуда к руке, просто говорят: «Даю тепло». И что же? Кривая плетизмограммы послушно ползет кверху, показывая тем самым, что сосуды расширились. Произносят: «Даю холод», «Даю болевое раздражение» – плетизмограмма идет вниз, повторяя форму кривой на холодовое и болевое раздражение. Так совершенно точно и беспристрастно (а мы уже знаем с вами, что в науке это соответствует понятию «объективно») доказывается, что слово может заменить реальный раздражитель.

Читатель уже имел возможность узнать, что еще более глубоко и сильно действует слово, когда оно обращено к человеку, находящемуся в состоянии гипноза.

Тысячелетиями тот факт, что слово, нечто невесомое и на первый взгляд вообще как бы нематериальное, способно производить вполне материальные, заметные сдвиги в деятельности организма, казался людям непостижимым чудом.

В учении И. П. Павлова он нашел простое физиологическое объяснение.

Слово действует по принципу условного рефлекса, или временной связи. Только реакция человека на слово является рефлексом более сложного, высшего порядка, чем другие условные рефлексы. И. П. Павлов называл слово «сигналом сигналов». Если обычный условный раздражитель, сигнал – предвестник безусловного, жизненно важного для организма раздражителя, то слово для человека – сигнал всех и всяческих раздражителей внешней и внутренней среды.

В течение жизни человека все его широчайшие ощущения и впечатления от окружающей действительности, от его собственной внутренней жизни, все ощущения от деятельности внутренних органов и т. д. связываются со словами.

Еще не умея говорить, ребенок при слове «мама» ищет глазами мать. Но вот начинается обучение его речи: взрослые показывают и тут же называют ему окружающие предметы. После ряда повторений, например, если несколько раз показывать ребенку лампу и называть ее, в коре мозга ребенка устанавливается прочная условная связь между звуком слова «лампа» и ее образом. Это замыкание происходит так же, как и при выработке условного рефлекса. Слово «лампа» становится для ребенка сигналом этого предмета. Слыша его, ребенок ждет, что сейчас появится и сама лампа.

Речь нерасторжимо связана со всеми проявлениями человеческой психики. В словах мы выражаем наши мысли и чувства, желания и стремления. Известно, что чувства больше, чем все остальные проявления психической жизни, связаны со многими внешними и внутренними сдвигами в деятельности организма. Поэтому так велика сила слова, окрашенного чувством. Особенно действенна устная речь, когда мы видим того, кто говорит, его мимику, жесты, слышим голос, обогащенный эмоциональными интонациями.

Воздействие на людей – главная роль речи. Словом можно воодушевить человека, поднять его жизненный тонус, волю, настроение; но словом же можно, иногда даже вовсе не желая этого, обидеть, причинить боль, лишить уверенности в своих силах, как говорят, морально убить. Не зря во всех языках мира существуют народные поговорки о силе слова. Русские пословицы говорят: «Слово не стрела, а пуще стрелы», «Слово не обух, а от него люди гибнут», «Язык мал, великим человеком ворочает», «Языком, что рычагом». Ласково говорят у нас о великой силе доброго человеческого слова: «Теплое слово два лета греет».

Между психическим, душевным, состоянием и телесным, физическим, здоровьем существует самая прямая, самая тесная связь. Древние жители Спарты говорили: «В здоровом теле – здоровый дух», но с не меньшим правом можно сказать: бодрый дух – лучший страж здоровья. От духовной целеустремленности, силы воли, уравновешенности и жизнерадостности человека зависят не только умственная и физическая работоспособность, но и сопротивляемость болезням и другим неблагоприятным воздействиям.

Медицина знает множество заболеваний, возникающих под влиянием вредных воздействий на психику. Например, как результат нервного потрясения или длительных переживаний. Для неисчислимой массы случаев других заболеваний справедливо сказать, что они могли бы не возникнуть у данного человека, если бы в момент действия на него холода, излишней сырости или инфекции его психика была уравновешена. Точно так же любой недуг протекает легче и шансы на выздоровление выше, когда больной бодр и душевно спокоен.

Во всем этом трудно переоценить великую силу слова, словесного общения между людьми. Подлинно товарищеское отношение, дружелюбие, вежливость, чуткость в словах и делах должны быть законом нашей жизни. Это верные хранители душевного равновесия, а следовательно (как согласно свидетельствуют физиология и психиатрия), здоровья и долголетия.

Итак, слово – главное средство общения людей – с огромной силой влияет на мысли, чувства и поведение человека, на жизнедеятельность его организма, всех органов и систем. Невесомое и неизмеримое слово действует на психику, как вполне материальный фактор.

Теперь, когда мы познакомили вас с учением Павлова о сне, торможении и слове, мы переходим непосредственно к рассказу о раскрытии природы гипноза.

В 1925 году была завершена работа сотрудника И. П. Павлова, доктора Б. Н. Бирмана, специально посвященная изучению гипноза. Заключалась она в следующем. У двух очень живых, совсем не склонных к сонливости собак вырабатывались условные рефлексы на 23 разных по высоте звука фисгармонии. Вслед за звучанием 22 из них никакой еды собаки не получали и только после одного тона – do256 – им всегда давали корм. На языке физиологов эти опыты называются выработкой дифференцировки. Не давая еды при звучании 22 тонов и давая ее лишь при одном, собаку тем самым приучали различать (дифференцировать) раздражители. Вскоре у собак выработались нужные рефлексы: они приветствовали тон do256 и оставались равнодушны к остальным 22 тонам. Выяснилось и вот что: при многократном повторном звучании не обещающих обеда тонов собаки впадали в неопреодолимый сон. Сон настолько глубокий, что никакие оклики, пинки, посторонние звуки, уколы булавкой и т. п. не могли их пробудить. И лишь только тон do256 оказывал на собак «волшебное» действие – он один будил их, будил мгновенно при едва слышном звучании. Проснувшиеся животные радостно виляли хвостом, с удовольствием брали протянутую еду, «слюнили», как будто это и не они вовсе спали до того так крепко, так непробудно. Нетрудно заметить огромное сходство этого экспериментального сна собак с состоянием гипноза, с явлением так называемого гипнотического раппорта. Загипнотизированный точно так же остается безразличен ко всему окружающему, кроме одного раздражителя – звука голоса гипнотизирующего.

Такой крепкий частичный сон с бодрствованием ограниченного участка коры мозга (И. П. Павлов метко и образно назвал этот участок «сторожевым пунктом»), клетки которого сохраняют возможность избирательно реагировать лишь на определенные раздражения, и является физиологической основой гипноза. Сохраняющийся в заторможенном, спящем мозгу возбужденный «сторожевой пункт» обеспечивает возможность гипнотического раппорта.

В предисловии к изданию этой работы Иван Петрович писал: «Настоящая экспериментальная работа д-ра Б. Н. Бирмана значительно приближает к окончательному решению вопрос о физиологическом механизме гипноза. Еще две-три добавочных черты, и в руках физиолога окажется весь этот механизм, так долго остававшийся загадочным, окруженным даже какой-то таинственностью».

Гипноз – частичный сон, таков вывод И. П. Павлова.

Еще до того доктор Л. Н. Воскресенский, изучая процесс засыпания и пробуждения животных, подметил такой интересный факт. Собака засыпает постепенно, поэтапно, причем каждый из этапов перехода от бодрствования к частичному, а затем и к полному сну отличается характерным сочетанием особенностей поведения. У бодрой собаки при виде зажегшейся лампочки выделяется слюна (как принято было говорить в павловских лабораториях – она «слюнит», так как заранее у нее был выработан соответствующий условный рефлекс), и она рьяно набрасывается на еду. На первом этапе засыпания она продолжает рваться к пище, но уже больше не «слюнит». На втором этапе, то есть уже несколько при более глубокой дремоте, «слюнит», но зато не обращает никакого внимания на подставленную ей чашку с пищей. На третьем этапе, в глубоком сне, исчезает и та, и другая реакция – животное не «слюнит» и не берет еды. А при постепенном пробуждении все это следует в обратном порядке.