Текст книги "На последней парте"

Автор книги: Мария Халаши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Тетя Дёрди обернулась:

– Мы не помешаем, Агата?

– Нет, нет, пожалуйста, – отозвалась незнакомая учительница.

– Тогда спой что-нибудь, Кати. Послушаю, какой у тебя голос.

Кати спела одну за другой три песни. Она уже решила, что ей придется спеть все песни, какие она знает, – только ведь тогда этому и конца не будет! – но вдруг тетя Дёрди поглядела на часы и даже испугалась. Она сказала, что должна уйти и чтобы Кати разыскала завтра тетю Магду, учительницу пения, и выбрала вместе с ней три песни да попробовала исполнить их под рояль. А тетя Дёрди до тех пор успеет предупредить ее.

– Вот ты и будешь выступать, Катика, петь будешь. Если бы ты так же горячо относилась к географии! Ну, да мы еще поговорим с тобой обо всем.

Кати так и светилась от счастья. Она стрелой полетела в эспрессо, чтобы пригласить Этуку на праздник. И только дома вспомнила, что забыла купить говядину у дяди Сабо.

11

Очень странно сейчас у Кати на душе. От радости это, что ли? Так вот как оно бывает, когда захлестывает радость и даже голова идет кругом?! А как пылает лицо! Совсем как дома в храмовой праздник, когда все ребята катались на карусели. Кати каждый год бегала с Надьхаю на карусель. Та карусель была не электрическая, не такая, как здесь, в Веселом парке, – там ребята сами становились в серединку и крутили карусель. Десять кругов прокрутишь – садись кататься. Кати всегда выбирала коляску, а Надьхаю больше любил на лошадке. Ох, как она вертелась, эта карусель, и как кружилась от быстрого движения голова! Вот как сейчас…

Все было именно так, как представляла себе Кати заранее. Впрочем, нет, все-таки не совсем так.

Все выступавшие должны были собраться в классе к половине четвертого. Организационному комитету и звену имени Лайки [12]12
  После полета в космос собаки Лайки ее имя стали носить многие звенья и отряды венгерских «маленьких барабанщиков» (соответствует нашим октябрятам).


[Закрыть]тетя Дёрди велела установить в гимнастическом зале стулья и принести два красных бумажных мешка. В мешках были подарки. Эти мешки красили всем классом в пятницу после уроков. Просидели до шести, но зато всё закончили. Като Немеш даже нарисовала на каждом мешке по чертику. Вышло просто замечательно! У одного, правда, рожки немного смазались, но это было видно, только когда подойдешь совсем близко. Кати тотчас решила про себя, что близко подходить не надо. Гм, оказывается, эта зануда Като на что-то способна! Кати предложила художнице новенькую тетрадку, если она нарисует ей маску черта. Немеш сказала, что нарисует, но только после праздника, а тетрадки ей за это не нужно, у нее и своих достаточно. Подарки укладывали тоже сообща. Деньги дал родительский комитет, и каждому из ребят досталось по два маленьких пирожных и по пяти кусков постного сахара. Все это они упаковывали в целлофановые пакетики и перевязывали тоненькой ленточкой.

С самого утра только и было речи, что о подготовке к празднику. На первой же перемене к Кати подошла Марика.

– Ты после уроков свободна?

– Ага.

– Останься тогда, будем готовиться к празднику.

– Не останусь.

– Почему?

– А меня не звали.

– Так ведь никого не звали, это просто задание для нашего отряда, а ты еще не вступила, поэтому я говорю тебе отдельно.

– Феттер небось будет против…

– Во-первых, какое тебе дело до Феттер, во-вторых, нас в оргкомитете трое. Кладек, поди-ка сюда на минутку. Пускай Кати тоже останется после уроков, верно?

– Конечно, пусть останется! – заорал Кладек во все горло, словно не в пяти шагах стоял, а кричал из соседней школы.

А вечером тетя Дёрди перед всем классом сказала, что самой прилежной и расторопной оказалась Кати. Это было в пятницу. А в субботу…

Прежде всего в субботу никого не спрашивали. Все взвыли от радости, когда тетя Дёрди объявила, что спрашивать она сегодня не будет, потому что вчера все долго работали в школе, а после уроков как-никак будет праздник. Кати тоже покричала вместе со всеми, но только для порядку: впервые в жизни она честно выучила урок по географии и вчера вечером, уже в половине девятого, постучалась к тете Лаки, чтобы она послушала.

«Что там у вас? Уж не беда ли какая?» – испуганно вскинулась тетя Лаки, увидев Кати. Она собиралась ложиться и как раз парила ноги.

«Пожалуйста, послушайте, я вам расскажу урок по географии!» – Кати сунула ей в руки учебник.

«Совсем девка спятила!» – удивленно воззрилась на нее тетя Лаки, но сама уже нашаривала рукой очки, которые тут же и водрузила на нос.

Кати протрещала всё без запинки.

После урока она не выдержала и в коридоре догнала тетю Дёрди.

«Я сегодня выучила географию!» – шепнула она и заглянула учительнице в глаза с такой готовностью, словно тут же собралась отвечать.

Тетя Дёрди рассеянно кивнула и сразу, увидев тетю Луизу на лестнице, окликнула ее и заторопилась. Кати она так ничего и не сказала. Хорошо еще, что Надьхаю не видел всего этого. Он бы сейчас подмигнул Кати, подтолкнул ее локтем и сказал: «Ну, говорил же я, что учиться – даром время терять! Уж если и делать что-нибудь лишнее, так во всяком случае не уроки». В эту минуту Кати была согласна с Надьхаю целиком и полностью.

Но дома дурное настроение исчезло. Она протанцевала разок по кухне, вытащила из-под стола самую большую кастрюлю, налила воды и поставила ее на газ. Дома никого не было. Шаньо придет позднее, папа тоже – он еще за продуктами зайдет после работы и готовить сам будет: Кати сегодня выступает!

Выступает! От волнения она не могла заставить себя съесть даже яичницу из двух яиц, хотя в другой раз из трех съест – не заметит. Она так и оставила яичницу, не справившись; ничего, Шаньо придет – доест. Потом взяла большой таз, сполоснула его, налила воды и вымылась вся, с головы до ног. А ведь утром она тоже помылась. Если бы это видел Руди! Да он бы целый год не давал ей проходу!

Кати надела белую блузку. Тетя Лаки выстирала ее, выгладила, даже накрахмалила. Блузка так славно, чисто пахла! Темно-синюю юбку в складках, купленную ей еще в самом начале года, Кати с утра уже вычистила, попросив у тети Лаки щетку, и повесила на оконный шпингалет. Когда юбка была надета, дошла очередь и до волос. Кати туго заплела их в косы и повязала белыми лентами – то был подарок Шаньо. Кати думала, что язык проглотит от удивления, когда Шаньо сунул ей в руки маленький сверточек. В нем оказались широкие белые ленты. Шаньо, конечно, ничего не сказал, но Кати знала, что это за дядю Гараша. Шаньо заходил к ним, и дядя Гараш обещал с первого января устроить его на свой завод. Шаньо уже успел побывать на заводе, и ему все пришлось там по душе.

Кати взобралась к зеркалу. Для этого ей понадобилась скамеечка, иначе ничего не было видно. Уж лучше бы тетя Бёшке повесила зеркало сразу на второй этаж, получилось бы не намного выше. В зеркале отражалась на редкость аккуратная девочка. Ослепительно белая блузка особенно подчеркивала смуглую кожу лица. Правда, Кати предпочла бы быть такой же беленькой, как Феттер, только, конечно, без веснушек. Впрочем, Персик тоже очень смуглая, почти как сама Кати. Они как-то сравнивали цвет своих рук, и Персик сказала, что летом она гораздо темнее.

В половине третьего Кати была совершенно готова. Участникам концерта следовало собраться в классе к половине четвертого, но Кати уже не в силах была усидеть дома. Она решила сбегать еще раз к Этуке – благо, время позволяет – и спросить, придет ли она на праздник. Правда, Кати спрашивала ее об этом ежедневно, а вчера даже дважды. Этука в конце концов не выдержала и сказала, что выплеснет на Кати свой кофе, если та опять заведет речь о том же.

Этуки в эспрессо не было. По субботам она кончает в два, Кати совсем забыла! Кати растерянно потопталась у стеклянной телефонной будки. Похоже, напрасно она расстегнула свое пальтишко, – но нет, Марика все же заметила! Зимой Марика обслуживала столики, а в летний сезон стояла у стойки, отпускала мороженое. Это ведь она наградила Кати той первой порцией мороженого, на которую ей дала чек Этука.

– Какая ты сегодня нарядная, Кати! – воскликнула Марика. – А ну-ка подойди, дай я погляжу на тебя! – Она вынула изо рта два чека, наколола их на длинный гвоздик, что торчал на стойке, и даже повертела Кати, так она ей понравилась. – Хочешь взбитых сливок? – спросила девушка и, не дожидаясь ответа, собрала их ложечкой с большого подноса.

Быстро поедая лакомство, Кати рассказала Марике, что будет сегодня выступать, потому и нарядилась так. Этот разговор напомнил ей об Этуке.

– Она мне ничего не передавала? – тревожно спросила она.

– Нет. А что она должна была передать?

– Ну, что придет сегодня в школу.

– Она сказала только, что днем идет в кино со своим женихом.

Кати похолодела: неужто Этука не придет? Но это же невозможно, она ведь столько раз обещала! У всех, кто выступает, будет свой приглашенный. Тетя Дёрди только участникам концерта разрешила позвать гостей, да и то по одному, в крайнем случае по два, иначе зрители просто не поместятся в гимнастическом зале. Праздник устраивается для всех младших классов, а их восемь – ведь кроме «А» есть еще и «Б»! – и учителя, конечно, придут, да еще гости – словом, места очень мало. Катиной гостьей была Этука. И как раз она-то и не придет?!

Было три часа, когда Кати открыла дверь в класс. Из звена «Лайка» явились пока только Коняшка да Дюрка Тизедеш, его сосед по парте, тот самый, что на уроке гимнастики запустил чем-то в лампочку. И попал! Белый шар сорвался и разбился вдребезги. Что тогда поднялось! Даже сам директор явился. С тех пор Дюрку стали как-то больше уважать в классе. Сейчас мальчишки гонялись друг за другом по партам. Ну, не долго им пришлось так развлекаться. Пришла тетя Дёрди и сейчас же послала их в зал таскать стулья. Кати казалось, что время остановилось. Но в конце концов все же пробило четыре. Участники концерта, дед Микулаш и чертенята спустились в зал заранее. Они должны были стоять в уголке, возле сцены, так, чтобы прикрывать собою красные мешки с подарками – это ведь был сюрприз. Классы, один за другим, строем спустились по лестнице в зал. Первые четыре ряда не занимали, они были предназначены для учителей и гостей. Встречать гостей выделили звено «Бабочка» из четвертого «А». Приглашенных ждали возле вахтерки, а потом провожали в зал. Среди встречавших была и Феттер.

Несмотря на запрет, Кати дважды бегала вниз – посмотреть, не идет ли Этука. Но ее не было.

Вернувшись в зал, Кати опять стала возле шведской стенки. Она не спускала глаз с входной двери. Пришла мама Персика. Узел волос на затылке у нее был сейчас еще больше, чем всегда. Дяди Гараша не было, по крайней мере Кати его не видела. Вот проводили к гостевым местам маму Коняшки. Коняшка помахал ей от шведки – ведь он один из чертиков. Кати удивилась, какая у него старенькая мама: волосы совсем седые и лицо все в морщинах. Пришел папа Феттер вместе с мамой. Дядя Феттер ростом оказался чуть выше Пишты Кладека. Кати совсем отвлеклась, раздумывая о том, какой маленький папа у Феттер, и даже не заметила, как учителя заняли свои места, а на сцену вышел директор. Он тепло приветствовал дорогих гостей – а Этуки все еще нет! – учителей и школьников. Затем повернулся к Микулашу, «чтобы передать слово ему», как вдруг у Кати искры пошли перед глазами: в дверях появилась Этука, сопровождаемая Феттер. Этука наклонилась к Феттер и что-то ей шепнула. «Она говорит, что пришла ко мне!» – не помня себя от радости, подумала Кати. Она просто задыхалась от волнения. Этука села в четвертом ряду, с краю. «Еще не разглядит меня оттуда!» – волновалась Кати.

А потом все смешалось: ребята в голубых галстуках [13]13
  В Венгрии «маленькие барабанщики» носят голубые галстуки, пионеры – красные галстуки.


[Закрыть], пьеса-сказка – схватка сына старосты с гусями, – взрослые в первых рядах и шведская стенка… Она опять сидела на карусели в позолоченной коляске. Где-то гремела музыка; это пиликала на сцене Илдико Ружа, но в сердце у Кати звучал целый оркестр, исполнявший никем еще не слыханную сладостную песню. И, совсем как на карусели, то один, то другой силуэт проступал вдруг из сливающейся пестроты: улыбка тети Дёрди, чуть заметные знаки Этуки – мол, здесь я, вижу и волнуюсь за тебя. Тетя Магда садится за рояль. «Ах да, – спохватывается Кати, – сейчас моя очередь! На сцену подымается дедушка Микулаш, сейчас Он скажет, что теперь буду выступать я, за ним идут оба чертика и тащат красные мешки… Зачем мешки, ведь подарки раздавать должны после меня, мой номер последний!» – пугается вдруг Кати.

Тетя Магда смотрит на Микулаша во все глаза, тетя Дёрди взволнованно наклоняется вперед. Карусель останавливается так неожиданно, что Кати мешком вываливается из коляски и вдруг видит, что стоит у стены, испуганная и оцепеневшая. И слышит слова Микулаша:

– Дорогие ребята, ваши учительницы скажут еще вам о результатах…

По спине у Кати побежали мурашки. Шведская стенка, за которую она ухватилась, стала скользкой и влажной. «Забыли… – мелькало у нее в мозгу. – Этот дурень Микулаш забыл про меня! Он должен был сказать: «Наш последний номер – народные песни – исполняет Кати Лакатош».

Тетя Дёрди поправила очки и кивнула Кати.

И вот Кати снова на качелях. Она сама не знала, что делает, словно все это происходило во сне. Оторвалась от шведки и сразу оказалась на сцене, возле Микулаша, который посмотрел на нее и сказал: «Ах да!» Директор засмеялся некоторые из гостей тоже, чертенята потащили обратно свои мешки, но Кати никого не видела. Она пела, пела так, как поет жаворонок, завидев весеннее небо. Карусель вертелась все быстрее, все головокружительней, позолоченная коляска бросала яркий отсвет в зал и тоже пела, ту же самую песню, что звучала радостно в самой глубине Катиного сердца. Раздались аплодисменты, они понеслись, понеслись к Кати, обхватили ее, обняли, а она все стояла на сцене, чуть-чуть раскинув руки, и улыбалась. Тетя Магда крикнула:

– Еще спой, еще!

И Кати пела снова. Зал кружился, голубые галстуки плыли у нее перед глазами, и вдруг возникло внимательное лицо директора – теперь он уже не смеялся.

«Ты и теперь говоришь про меня: «Так это ты и есть Кати Лакатош?» – мелькнула у Кати шаловливая мысль.

Феттер стояла перед своим звеном.

«Видишь, Феттер, и я, значит, кое на что способна!»

Вдруг Этука поднялась и пошла к выходу.

«Ах да, ведь у нее билеты в кино! Этука, когда я вырасту, буду такая же красивая, такая же добрая, как ты!»

И снова буря аплодисментов. Этука на минутку останавливается в дверях и тоже хлопает. Потом посылает прощальный взгляд Кати и исчезает.

«Иди, иди, Этука, можешь уходить спокойно, самое главное ты видела: мне хлопали!»

Кати заметила вдруг, что она опять стоит у шведской стенки. Кладек дергает ее за косу, Персик обнимает и все твердит: «Ну вот видишь, ну вот видишь!» – и заливает слезами и свое и Катино лицо.

А дед Микулаш опять уже бубнил:

– Дорогие ребята, ваши учительницы скажут еще вам о результатах первой четверти, я же, старый дед Микулаш…

Кати тоже получила подарок. Один кусочек пирожного выхватил у нее из рук неожиданно подскочивший Коняшка и, как обезьяна, полез вместе с добычей по шведской стенке. Все вдруг задвигались, закричали, тетя Магда подошла к Кати, пожала ей руку, как взрослой, и сказала, что возьмет ее в хор старшеклассников; что-то говорила и тетя Гараш, и даже Като Немеш – кажется, про маску черта, но Кати ничего не слышала. Она пробралась сквозь толпу и выбежала на улицу. Ей хотелось проветриться, прийти в себя.

Сколько времени бегала Кати по улице взад-вперед, не знала и она сама. И вдруг обнаружила, что стоит перед школьным подъездом, из которого как раз выходит тетя Дёрди.

– Да ты просто с ума сошла, глупышка! – набросилась она на Кати. – Бегаешь по улице без пальто! В декабре! Где ты была? Сейчас же вернись в класс за пальто!

Кати уже взбегала по лестнице, когда услышала:

– Ты хорошо пела, глупышка. Очень хорошо. В понедельник мы еще поговорим об этом.

А Кати все мчалась и мчалась на невидимых качелях. Иногда ей хотелось уже крикнуть: «Остановитесь, у меня кружится голова!» – но этого нельзя было сделать. Она продолжала кружиться в золоченой коляске, а музыка гремела все сильнее и сильнее…

Откуда-то, очень издалека, к ней донесся вдруг голос тети Лаки:

– Да ведь у нее тридцать девять! Нужно сейчас же вызвать доктора!..

12

Раздался стук.

Утром Кати тоже послышалось, будто стучат в кухонную дверь. Она выскочила из теплой постели и босиком побежала на кухню. Холодный каменный пол так и обжигал пылающие ступни; она поскорей отворила дверь. Никого не было. Только ледяной ветер вздул, словно парус, ее старенькую ночную рубашку. Если бы доктор Шош узнал о том, что она с температурой тридцать восемь и пять почти голышом выбегает на холодный декабрьский ветер! Но папа утром должен был позвонить в школу. Кати заставила его поклясться, что он обязательно позвонит, не то ведь тетя Дёрди подумает, будто Кати опять прогуливает, а она лежит дома, и у нее температура, воспаление легких. Если тетя Дёрди узнает, что Кати больна, она, конечно… Нет, все-таки никто не стучал. Кати поплелась обратно в постель.

Но сейчас определенно стучат. Наверняка кто-то пришел! Кати распахнула дверь. На пороге стояли Персик и Кладек. У Пишты в руках была маленькая красная кастрюлька. Персик быстро вошла и, ругая Кати на чем свет стоит, заставила ее нырнуть в постель. Кладек следовал за Марикой по пятам. Поправляя Кати подушку, Персик сердито обернулась к Пиште:

– Ну зачем ты притащил суп ей в постель? Сейчас же неси на кухню и поставь там на стол!

Какой решительной может быть эта ласковая Марика!

– Это мясной бульон, моя мама сварила, нужно только подогреть, – сказала она Кати. – У вас в какую сторону газ открывается?

– Я поела уже, – отозвалась Кати. – Тетя Лаки принесла мне манную кашу.

– Все равно должна съесть. Мама сказала, что от этого ты поправишься. Ну, говори же, куда повернуть?

Голос Кати прозвучал глухо, она была совсем растрогана:

– В ту сторону, где зайчик. Видишь, висит над ящиком? Раньше там еще и лев висел, но его содрал Шаньо.

Горячий крепкий бульон пришелся Кати по вкусу. К тому же бульон был с вермишелью, которую Кати очень любила.

А Персик тем временем…

Сперва она огляделась. Кажется, ей не очень понравилось то, что она увидела, потому что косы ее так и запрыгали, словно кто-то руками всплескивал да приговаривал: «Ну и ну!» Правда, говорить этого Марика не говорила, но думала.

В комнате было тепло, железная печурка совсем раскалилась. Папа затопил еще перед тем, как идти на работу, и попросил тетю Лаки днем подбрасывать дровишки. Тетя Лаки, когда принесла манную кашу, насовала в печку дров до отказа, но тут же и убежала: у нее сегодня было много стирки, она ведь весь дом обстирывала. Перед печуркой набралась уже целая горка золы. Папе в голову не пришло собрать ее, а тете Лаки было некогда. Персик пошла на кухню разыскивать кочергу, веничек и совок. Кати уже решила, что она ушла совсем, – так долго ее не было. Но Персик вернулась.

– Да где же у вас кочерга? – воскликнула она, чуть не плача от досады.

– А мы отдали ее на время доктору Шошу. Вчера он был здесь, прописал лекарство, а потом увидел кочергу и попросил, потому что у нас очень красивая и совсем новенькая кочерга, – громко ответила Кати, но тут же пожалела, что солгала. «Ну ладно, вот только выздоровлю, – расстроившись, думала она, – сейчас же уговорю папу купить кочергу».

– Ну, а совок? – не успокаивалась Персик.

– Он под ящиком. Только не такой, как у вас. Он из картона. Там же и веник, если тебе нужно.

Персик вышла, тотчас вернулась, очень важная и озабоченная, и прикрикнула на Пишту: нечего, мол, стоять разинув рот, берись за тряпку, пыль вытирай! Любому другому крепко досталось бы от Пишты, попробуй кто сунуть ему тряпку в руки, но Персик – другое дело. Он даже со стен пыль смахнул. Кати с постели во все глаза смотрела на невиданное зрелище. Персик даже стол отодвинула, когда подметала, даже из-под шкафа умудрилась пыль вымести. Пыль вылетала оттуда большими пушистыми клубками. Кати все удивлялась, – ведь вон что делает! Наверное, у мамы научилась.

– А тряпка для пола? – строго спросила Персик.

– Зачем это? – удивилась Кати.

– Протереть пол надо.

– Нету. – Черные, особенно блестящие от высокой температуры глаза Кати смотрели печально. Господи, как многого еще у них нет!..

– Ну ладно, в следующий раз я принесу с собой. И пасту тоже. У вас будет пол такой же, как наш, – пообещала она. – А когда у тебя спадет температура, будем вместе заниматься, чтобы ты не очень отстала.

Кладек стоял посреди комнаты и размахивал тряпкой. Положить ее он не решился, Персик и так сердилась на него, что он игры затевает, когда еще дело не сделано: поймал таракана и хотел упрятать его в спичечную коробку! Кати смеялась до слез, но Персик очень рассердилась.

Было уже четыре часа, когда они все закончили. Персик подошла к Кати:

– Ну, до свидания, нам пора. Завтра придут еще двое. Да, тетя Дёрди передавала привет, сказала, чтоб ты скорей выздоравливала. И все ребята тоже привет передавали.

Поднявшись на колени, Кати с кровати следила, когда в воротах покажутся Персик и Пишта. Кладек шел, прижимая к себе красную кастрюльку.

Лишь позднее узнала Кати, как и почему они приходили к ней…

В понедельник последним уроком была гимнастика. Когда тетя Луиза пришла за ними, чтобы отвести в зал, многие – особенно те, у кого всегда ушки на макушке, – заметили, что тетя Дёрди о чем-то с ней пошепталась. А ведь обычно в это время тети Дёрди нет и в помине, – все в классе знали, что тетя Дёрди учится в университете и по понедельникам уходит домой пораньше, чтобы позаниматься. Об этих ее занятиях – учительница, а сама тоже учится! – не раз заходил у них разговор с самой тетей Дёрди. Она рассказывала им, что учиться нужно всегда, всегда повышать свои знания, если не хочешь отстать от жизни… И вот – она не ушла, осталась. Больше того! Тетя Луиза опять спустилась вниз, а тетя Дёрди вошла в класс. Поправив очки, она сказала:

– Сегодня гимнастики у вас не будет, сегодня мы должны серьезно поговорить.

Большинство тотчас насторожилось – ребята чувствовали, что речь пойдет о чем-то очень важном, – однако несколько мальчиков, в том числе Коняшка и его сосед Тизедеш, стали ворчать: они ведь дождаться не могли урока гимнастики, потому что тетя Луиза обещала разрешить им поиграть в футбол.

– Речь пойдет о Кати Лакатош, дело это очень серьезное. Но если кому неинтересно, можете собрать вещи и идти по домам, – сказала тетя Дёрди.

Никто не ушел.

И тетя Дёрди рассказала все: что Катина мама умерла и что росла Кати в далекой провинции, где обстановка была такая, что никто не мог там научить Кати, какой должна быть и как должна вести себя хорошая девочка. Поэтому она и дралась, и грубо разговаривала, поэтому была неаккуратная и даже, поначалу, ходила чумазая.

Феттер подняла руку:

– Тетя Дёрди, а мне мама говорила, что цыгане все такие. Кати ведь тоже цыганка!

– А что это такое – цыганка? – строго спросила тетя Дёрди.

Феттер смешалась и поскорей села на место.

– Встань, Аги, я ведь тебя спрашиваю.

– Ну… у них кожа темная…

– Марика, какая у тебя кожа летом? – спросила тетя Дёрди.

– Тоже темная, – ответила Марика.

– Еще у них волосы черные, – пробормотала Феттер.

– Разве у Кати черные волосы? – спросила тетя Дёрди, обращаясь ко всему классу.

– Нет, просто темные, каштановые, – хором загудел класс.

– А у Илдико Ружи какие?

– Черные, – снова отозвался хор голосов.

– Она грязная, – неуверенно проговорила Феттер. Ей почему-то хотелось плакать.

– А ну-ка, выйди сюда, Ференц Деак, – приказала тетя Дёрди Коняшке, так как именно ему принадлежало это столь известное в венгерской истории имя [14]14
  Деак Ференц (1803–1876) – крупный политический деятель умеренно-либерального направления.


[Закрыть].

Фери поплелся к кафедре, моргая и оглядываясь. Он решил, что тетя Дёрди заметила, как он вырезывает ножницами танк из цветной картинки, и сейчас спросит, как он посмел принести в класс ножницы, если сегодня нет рукоделия. Но тетя Дёрди вызвала его совсем не поэтому.

– Покажи руки… Ох, какие чумазые! Ну-ка, покажи теперь классу. Грязные?

– Грязные! – закричали все.

– А ты, Аги Феттер, садись, – сказала тетя Дёрди таким голосом, что Аги сама удивилась, как это она тут же не провалилась сквозь землю.

– Сейчас я вам расскажу, что такое цыгане, – заговорила совсем по-другому тетя Дёрди. – Они такие же люди, как мы все, так же живут, думают, чувствуют, работают. Такие же люди, как венгры, французы, русские, негры, кубинцы. Разве что кожа у них чуть темнее нашей, но все мы одинаково смеемся, когда приходит радость, и плачем одинаково, если случится беда. А цыгане… Когда-то, очень давно, они жили в Индии и так страшно бедствовали, что дети их все умирали от голода, не успевая вырасти. И вот однажды они решили сняться с насиженных мест и поискать страну, где жизнь не так сурова и безжалостна. Отправились они в путь, шли через горы и через долы. Шли все – старики, дети, женщины, мужчины. Проходили годы, десятилетия, а потом и столетия миновали, но нигде не находили они такую страну, где могли бы жить мирно и спокойно и не умирать с голоду. Куда бы они ни приходили, везде были богатые и бедные. Богатые боялись, как бы им не пришлось поступиться своими богатствами ради пришельцев, а бедняки тоже боялись – ведь у них у самих оставались жалкие крохи, все остальное отбирали богачи. Так проходили столетия, и стали цыгане бездомными кочевниками. Но потом настало освобождение [15]15
  Имеется в виду 1945 год, когда победившая фашизм Советская Армия принесла свободу и трудовому народу Венгрии.


[Закрыть], и тогда в нашей стране сказали, что все люди равны и что цыганам не нужно больше продолжать кочевье, что наша страна и для них станет родиной навсегда. И никто никогда их больше не обидит, если они станут честно жить и трудиться. Страна приняла их к себе, а вы… Но это не только ваша вина, дети, но и взрослых тоже, вот почему мне пришлось так долго рассказывать вам, чтобы вы наконец все поняли. Вы не знаете, да и не можете знать, как это мучительно, когда тебя презирают, не считают таким же, как все.

В классе стояла напряженная, сгустившаяся тишина.

– А вот я это знаю, – сказала тетя Дёрди очень тихо, но все слышали каждое ее слово, даже Ференц Деак, сидевший на последней парте. – Я выросла в деревне, там же и в школу ходила. На первой парте у нас сидел сын нотариуса с сыном реформатского священника, за ними – отпрыски богатых семейств, потом те, у кого земли поменьше, а позади всех уже беднота. Я сидела одна, на самой последней парте, вот как у нас Кати. Мой отец батрачил, да и то только раньше, потому что его сильно избили жандармы, когда он вместе с другими жнецами требовал повысить плату. С тех пор он круглый год напролет сидел у стылой нетопленной нашей печки и все пел. А пел он всегда одну и ту же песню: «Ференца-Йожефа [16]16
  Ференц Йожеф – венгерская транскрипция имени Франца Иосифа (1830–1916) – последнего императора Австро-Венгерской монархии.


[Закрыть]солдат я, да самый наилучший…» Вся деревня так и прозвала его – Ференц-Йошкой, и меня заодно тоже. Наш учитель только так и вызывал меня к доске: «Ну, иди уж, Ференц-Йошка, посмотрим, знаешь ли хоть чуточку больше, чем твой свихнувшийся папаша». Мне было тогда столько же лет, сколько вам сейчас, я выходила к доске в маминой юбке, которая была мне по самые щиколотки, как та цветастая юбка у Кати, в которой она пришла к нам первый раз. И весь класс смеялся надо мной. Даже господин учитель. Вот тогда-то я и решила, что, когда вырасту, непременно стану учительницей и буду учить детей. И в один прекрасный день выйду перед классом, вот как сейчас, и расскажу детям, объясню им, что все люди равны, одинаковы, как травинки в поле. Только там, где земля для этих травинок окажется мачехой, они вырастают не такие зеленые…

Тетя Дёрди сняла очки и протерла их. И совсем тихо, так, что все подались вперед, чтобы услышать, сказала:

– Вы знаете, что Кати каждый день готовит на всю семью ужин? И что если она не купит хлеба и всего остального, то вечером в доме нечего будет есть?

Словно вздох прошел по классу – вздох удивления и странной тревоги.

А тетя Дёрди продолжала рассказывать – и про то, что случилось с ролью, и про злополучный десяток яиц… Персик уже плакала, даже не пытаясь больше скрыть слезы, которые тяжелыми каплями падали прямо на халатик.

– А сейчас с Кати случилась беда, – продолжала тетя Дёрди. – Она лежит дома одна, с воспалением легких, и, возможно, ей некому даже сготовить. Кому же помочь ей, как не вам, четвертому «А»? Ведь она наш товарищ, правда? Ведь вы тоже чувствуете, что Кати – наша?

Ни звука не послышалось в ответ – никто не решился ответить вслух, но глаза у всех сияли, и в них было написано: «Да, Кати – наша!»

Потом началось бурное обсуждение. Все в один голос кричали, что прежде всего надо навестить Кати. Коняшка сказал, что отнесет Кати свою новую игрушку – красный автомобиль, – чтобы она не скучала; Илдико Ружа во что бы то ни стало хотела идти и спеть ей что-нибудь; Шашади говорила что-то про свою куклу; Мари Золтанка хотела немедленно идти и приготовить для Кати обед. Тут все засмеялись, потому что знали, какая Мари неловкая и как у нее все вечно валится из рук. Девочке десять лет, а она не умеет без помощников зашнуровать себе толком ботинки!

Молчала одна только Феттер. Она сидела неподвижно, заложив за спину руки, словно линейку проглотила.

Шашади вырвала двойной лист из середины тетрадки по арифметике и стала записывать, кто в какой день пойдет навещать Кати. Условились, что в первые дни ребята будут приносить ей понемножку какой-нибудь еды и приведут в порядок комнату, а потом, когда у Кати снизится температура, будут с ней заниматься, чтобы она не отстала.

О Феттер все словно забыли, никому и не вспомнилось, с чего бы это она, которая всегда во всякой бочке затычка, сейчас сидит так тихо и незаметно.

Сегодня пойдут Кладек и Персик. Марика сперва забежит домой, пообедает, захватит с собой что-нибудь и зайдет в группу продленного дня за Кладеком. Ребята записывались уже на пятый день, диктуя свои имена Шашади, как вдруг вскочила Феттер.

– И я, и меня тоже! – крикнула она и расплакалась. – Я же не знала, я ведь думала…

Больше говорить она не могла. Тетя Дёрди, не глядя на рыдающую Феттер, сказала:

– Шашади, на пятницу запиши Аги Феттер. Она пойдет к Кати и скажет ей то, что хотела сказать нам сейчас.

Кати тоже ждала пятницы. Правда, она и не подозревала, что к ней должна зайти Феттер, – просто доктор Шош сказал, что в пятницу разрешит Кати встать. На улицу ей, конечно, нельзя еще, но по комнате походить можно. Да и то только если будет хорошо вести себя и не станет выбегать на кухню босиком.

Странный человек этот доктор Шош! В первый раз, как пришел, такой крик подняли они с папой, что дом дрожал. Кати видела доктора впервые, и у нее просто зуб на зуб не попадал от страха. Доктор жил на третьем этаже; Кати лучше всех знала тетю Аннуш, его домашнюю работницу. Тетя Аннуш не только покрикивала вечно на Кати со своего третьего этажа, но однажды поймала ее на лестнице и сказала, вернее, прошипела, что обломает метлу об ее спину, если еще раз увидит, как она скачет взад-вперед по лестнице: мол, к «господину доктору бациенты ходят», попадется им на глаза такая черномазая девчонка, что тогда они подумают про доктора и про дом, в котором он живет! Все это слышала тетя Лаки, которая как раз стояла в дверях, кухню проветривала после стирки. Ох, какой она подняла шум! Пусть Аннуш запомнит, что Лакатоши точно такие же жильцы, как и Шоши, а если ей не по нутру, пусть сходит в Совет, там ей расскажут, что к чему. И вообще лучше бы Аннуш за собой следила, а то, как идет с молоком, всю лестницу забрызгает!.. Знала Кати и дочку Шошей, Юцику, – вернее, видела несколько раз. Сначала даже здоровалась с ней, но Юци не отвечала, тогда и Кати перестала. Она не обиделась, а просто решила про себя, что Юци, которой уже пятнадцать лет, и папа у нее доктор, и у них машина есть, и сама она ходит в школу на высоких каблуках, – с чего вдруг станет она здороваться с Кати? Ну, а тогда и Кати зачем лезть со своими приветствиями? Что же до тети Лаки, то она и про Юци кое-что знала. Утверждала, например, что уже не раз впускала ее в дом поздно вечером, когда все подъезды на замке. Хорошенькое дело для пятнадцатилетней девчонки являться домой после полуночи!