Текст книги "Черный ангел"

Автор книги: Мария Гинзбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Прозрачный козырек из стеклолита нависал над спуском в подземный переход подобно фантастическому коромыслу. Чернели полозья съезда для инвалидов. Вдруг Данил остановился.

– Батя, может, лучше все-таки на маршрутке поедем? – предложил он. – На Торговой стороне вон люди пропадают. Говорят, маньяк какой-то завелся.

– Теперь ты, – сказал Карл.

Брюн озадаченно шмыгнула носом.

– Да ты же вроде начал, ты и заканчивай, – сказала она неуверенно. – У тебя хорошо получается.

– Брюн, – сказал он. – Ты должна уметь охотиться сама. Сама себя кормить.

Карл затушил окурок, бросил его на землю и добавил очень спокойно:

– Меня могут убить, в конце концов. Тебя они пожалеют, ты все-таки своя… А меня – нет. Расстреляют из пулемета. И даже на серебре экономить не будут. Очень, очень грустно будет умирать, зная, что ты здесь голодаешь.

– Не пожалеют, – жестко усмехнулась Брюн. – Думаешь, отчего отец в замок над водой полез? Ведь построить обычный дом было бы гораздо дешевле.

– Хорошо, – согласился Карл. – Нас обоих здесь ненавидят одинаково сильно. Что не может не радовать. Но если ты сейчас не позовешь того мужчину и подростка, мы останемся без ужина.

Брюн глубоко вздохнула. Зажмурилась.

Двое людей, остановившиеся перед спуском в подземный переход, казались ей черными жучками.

– Как ты это делаешь? – спросила Брюн хрипло.

Карл пожал плечами.

– Люди никогда не делали ничего подобного, – сказал он. – И слов для этого – нет. Я… кричу. Твоя Маленькая Бандитка должна была объяснить тебе, что делать.

– Да, но что ты кричишь? Просто «ааа» или что-то осмысленное?

– Ах вот ты о чем. « Идите сюда, здесь будет покой и счастье». Примерно так.

Брюн представила себе бутылку водки. Клеенку веселой расцветки на столе. Маринованные огурцы в блюдечке с синей и золотой полосочками по ободку. Картошку в кастрюле, от которой валит вкусный пар. И селедочку, украшенную крупными полукольцами лука, в длинной, узкой хрустальной селедочнице.

Брюн закрутила образ радужной воронкой и ловко, как опытный убийца – отвертку, воткнула его в глаз мужчины. Словно червяка на крючок насаживала.

А затем осторожно и нежно потянула за торчащую из глаза радужную «леску», радуясь и удивляясь своей неожиданной удаче. Все получилось с первого раза.

«Парнишке будет нужно кое-что другое», подумала она.

Егор в раздумчивости покачал головой. Сумка с инструментом оказалась тяжелее, чем думалось. Да и тихий, как шепот далекого моря из ракушки, звон в ухе, который все нарастал и мешал думать, перестал докучать. Сын был прав. «Надо будет сердце проверить», подумал Егор. – «Ишь, давление как скачет – аж в ушах звенит к вечеру». Но в этот момент перед глазами его сверкнуло ослепительное видение, настолько прекрасное, что Егор даже толком не разобрал, что он видит. Осталось ощущение неземной красоты и тоски по мимолетности миража.

– Маньяков пусть бабы боятся, – сказал он. – Отобьемся, если что.

И тряхнул сумкой с инструментом. Данил хотел возразить. Но тут что-то сладко дрогнуло в его сердце. Неведомая истома мазнула по лицу и груди парня пушистой кисточкой. И показалось вдруг, что там, на сумрачной аллее, бредет, испуганно озираясь на встающие из болота тени, девушка в черных брюках и курточке с серебряными молниями. И будто подкрадывается к ней кто-то высокий, черный, и черный плащ его лаково блестит в свете фонарей…

Девушку надо было спасать, это было ясно.

Данил сделал шаг вперед. Ноги сами понесли его по лестнице вслед за отцом.

Егор с сыном прошли подземным переходом. Он был гулким и пустым, как холодильник перед получкой. Мужчины оказались на бульваре. На всей аллее они не встретили ни души, что впрочем, было неудивительно. Было тихо-тихо. Данил слышал, как скрипят подошвы ботинок отца при каждом шаге. Видение прекрасно незнакомки исчезло. Данил вдруг понял, что проголодался – есть хотелось прямо ужасно, так, что челюсти сводило в судороге. Он зашагал быстрее, представляя себе, как будет макать горячие пельмени в ароматную горчицу. Когда они приблизились к тому месту, где аллея резко поворачивала направо, Егор вдруг замедлил шаги. Данил тоже. Ноги словно налились свинцом. Голова загудела, веки стали слипаться.

– Что за… – пробормотал Егор и принялся ожесточенно тереть глаза.

Он увидел, что сын, шатаясь словно пьяный, сделал несколько шагов к кустам и вдруг исчез. Егор бросился за Данилом – насколько позволял воздух, ставший вдруг вязким, как мёд. Мужчина вспомнил, что за кустами есть площадка, за миг до того, как вылетел на нее.

Данил уже стоял перед полуразбитой скамейкой. Девица, которая сидела на спинке скамейки, похабно разведя ноги, ласково улыбнулась парнишке.

Губы у девицы были алые, а лицо – очень бледное.

И в этот момент Данил понял, эхо чьего безумного голода отразилось в его мозгу.

Данил попятился. Но девушка уже встала на скамейке. Ее лицо оказалось вровень с лицом Данила – он был долговязым парнем. Девушка прыгнула на него, как на своего любовника, как рысь прыгает на свою добычу. Она обхватила Данила ногами чуть выше бедер и прижалась своими губами ко его рту. Губы у нее оказались холодными, а вот живот – очень горячим. Данил почувствовал, как его член набухает и встает, и одновременно по телу разливается сладкая слабость. У него подогнулись ноги. Перед тем, как удариться затылком об асфальт, Данил еще успел подумать:

«Но почему не в шею?»

Егор видел, как деваха опрокинула сына на землю и впилась ему в лицо зубами. Он шагнул вперед, сжимая кулаки. Вдруг в голове загрохотало с такой силой, словно безумный звонарь бил в набат. Егор невольно обернулся в сторону источника звука – звон доносился слева. Он увидел высокого мужчину в черной рубахе. Она была расстегнута чуть ли не до пупа. На обнаженной груди поблескивала цепочка. Рукава рубахи кончались чуть ниже локтей, и Егор смог наметанным взглядом оценить мышцы противника. Перед ним стоял не судебный служка, целыми днями перекладывающий бумажки с места на место.

А такой же бывший солдат, как и сам Егор.

Егор зарычал, выдернул из сумки с инструментом молоток. Бросил бесполезную сумку под ноги.

Мужчина кинулся вперед, замахиваясь.

Его противник не двинулся с места. Только чуть наклонил голову набок. Глаза у него были такие же черные, как и рубаха. И словно бы эбонитовые. Ни проблеска не отражалось в его глазах, хоть и стоял он лицом к фонарям.

Егор замер с занесенной рукой. Он был не в силах отвести взгляда от этих мертвых черных глаз.

– Ну и? – меланхолично спросил мужчина. – До утра будем так стоять?

Егор попятился. Бросил молоток на асфальт, обхватил себя руками и зарыдал.

Последнее, что он ощутил, была тяжелая горячая ладонь. Она коснулась его затылка мягко, почти нежно. Словно утешая…..

Брюн оторвалась от парнишки как раз вовремя, чтобы увидеть, как Карл расправляется со своей жертвой. Мужчина стоял на коленях, спиной к Шмеллингу, обхватив себя руками. Карл положил руку ему на макушку. В тот же миг лицо мужчины стало белым, как асбестовая маска. Брюн знала по опыту, что этого более чем достаточно.

– Хватит, Карл! – крикнула она. – Убери руку!

Карл ее услышал. Шмеллинг качнулся всем телом назад, пытаясь оторвать ладонь от головы мужчины. Но тщетно. Голова мужчины мотнулась назад вслед за рукой Карла, будто приклеенная. Лицо жертвы при этом вмялось внутрь, как резиновая маска.

В следующий миг все было кончено. Раздался негромкий хлопок. Брюн привычно зажмурилась, чтобы вспышкой ей не резануло по глазам. Когда она открыла их снова, на асфальте перед Карлом чернела небольшая вмятина. Больше от жертвы не осталось ничего – даже одежды.

Карл поднял молоток, выпавший из руки погибшего, засунул его в сумку. Неторопливо подошел к краю площадки. Шмеллинг широко размахнулся и метнул сумку в болото. Трясина утробно чавкнула, подобно огромной сытой лягушке.

Карл вернулся к скамейке. Парнишка, чьей энергией полакомилась Брюн, все еще лежал на асфальте. Он разбросал руки и ноги в стороны и напоминал морскую звезду, вытащенную на берег.

– Ты, кажется, хотела оставить ему жизнь? – осведомился Карл.

– Ну да, а что?

– Если он так проваляется еще минут пятнадцать, то подхватит… как это… пневмонию. И все твои гуманистические порывы окажутся бесполезными, – сообщил Шмеллинг.

Брюн тихо ругнулась. Карл был прав. Она пристально уставилась на парнишку. Тот поднялся на ноги – резко, механически, как кукла, которую дернули за ниточки.

– Ты ему память стерла? – спросил Карл.

Брюн кивнула. Именно этим она и занималась, пока Карл избавлялся от следов, которые могли бы навести милицию на ненужные размышления. Память человека представлялась Брюн в виде красной ленточки, которая проходила через голову насквозь, как телеграфная лента через аппарат. Справа она ныряла в висок. Здесь она еще была ярко-алого, незамутненного цвета. Из левого виска ленточка выходила уже покрытая золотистым причудливым узором. Брюн отхватила от ленточки слева сантиметров пятнадцать. Затем подтянула из головы оборванный край и связала их вместе. Отрезанный кусок ленты к этому моменту уже растворился в воздухе. Он лишился той силы, что придавала ему материальность – личной энергии своего владельца.

Парнишка двинулся прочь от скамейки. Он шагал неестественно прямо и вряд ли видел, куда идет. Но в поворот вписался удивительно ловко. Парнишка покинул площадку. Брюн проводила его взглядом и присела рядом с Карлом. После насыщения всегда хотелось немного отдохнуть, не двигаться.

– Не грусти, – сказала Брюн и обняла его за плечи. – Мы еще раз попробуем. У тебя обязательно получится.

Карл отрицательно покачал головой:

– Нет. Это был уже четвертый, Брюн. Я обречен убивать. Я не могу довольствоваться малым.

– Может быть, дело в твоем генокоде? – предположила она.

Карл поморщился:

– Да нет, просто такой характер адский. Вот знаешь, иногда, чтобы избежать беременности, мужчина выходит из женщины за несколько мгновений до того, как кончит?

– Это называется прерванный половой акт, – кивнула Брюн.

– У меня так тоже никогда не получалось, – сообщил Карл.

Брюн улыбнулась:

– Все равно, это не повод быть таким угрюмым. Ведь охота была удачной.

– Угрюмым? – переспросил Карл. – Grim?

Федор Суетин выучил дочь английскому – для переговоров с иностранными торговцами. Брюн и переводила Карлу и Лоту в первое время их пребывания в Новгороде.

Брюн снова кивнула. Карл взял ее за руку и принялся целовать ее маленькую ладошку.

– I may be grim, perhaps, but only just grim, – шептал он в промежутках между поцелуями. – Аs any man who suffered such affairs. Misfortune…

Брюн вздрогнула. Необычное ощущение, родившееся где-то в самой глубине ее тела, поднималось, как тесто на опаре. Внезапно Брюн поняла, что нужно делать. Она положила свободную руку на склоненную перед ней голову. Брюн запустила пальцы в жесткие черные волосы.

– Чёрный ангел печали, – произнесла она негромко, но распевно.

Эту песню ей пела бабушка перед сном. В ту счастливую и давно забытую пору, когда у Брюн была собственная маленькая комнатка под самой крышей замка Быка.

– Давай отдохнём…

– Сarelessness or pain, what matters is the loss. You'll see…

– Посидим на ветвях, – продолжала Брюн.

Необычное ощущение оказалось светом. Он захлестнул Брюн, перелился через край и радужными волнами затопил площадку, что спряталась за кустами слева от бульвара Юности – там, где аллея поворачивала под острым углом, словно переломившись пополам.

– Тhe heartbreak linger in my eyes, and dream…

– Помолчим в тишине. Одинокая птица…

– Wearing perhaps the laciest of shifts.

– Ты летаешь высоко…

Карл вдруг ощутил, как огрызки крыльев у него в спине наливаются силой. Это было и приятно, и больно – словно прорезался зуб.

– The lane's hard flints, – произнес он, задыхаясь,

– И лишь безумец…

– Will cut your feet all bloody as your run,

– Был способен так влюбиться.

Карл едва не закричал. Он вскинул голову, выгнувшись назад. Он отчетливо ощутил свои крылья. Не те жалкие зачатки вроде цыплячьих, которые у него когда-то были, а огромные, настоящие крылья.

Которых у него не было никогда.

– So, if I wished, I could just follow you, – продолжал он.

– За тобою вслед подняться, – отвечала Брюн.

На его крыльях не было перьев. Они состояли из плотной кожаной перепонки. Когда крылья развернулись, она натянулась. Холодный ветер поцеловал его крылья. Карл задрожал от наслаждения.

– Тasting the blood and oceans of your tears, – сказал Карл.

Он уже не чувствовал холодной скамейки под их разгоряченными телами. Не видел фонарей и ив окутанных серебристой шалью тумана. Он летел в сумрачном, пустом небе.

И не было никого, кроме него и самого обжигающе горячего комочка жизни в его руках, который пульсировал и рвался на свободу.

– Чтобы вместе с тобой разбиться, – выдохнула Брюн.

– I'll wait instead…

– Разбиться с тобою вместе, – повторила она.

Карл прижал лицо к ее груди и глухо произнес:

– Мy head between the white swell of your breasts.

– С тобою вместе ^[3], – с мукой в голосе выдохнула она.

Брюн застонала. Тело ее обмякло, расслабившись полностью. Карл едва успел подхватить ее. Он услышал, как сердце Брюн мягко толкнулось в ее груди. А затем – еще раз.

– Listening to the chambers of your heart ^[4]… – медленно проговорил он.

Карл глубоко вздохнул и огляделся.

Они снова были на земле. Фонари загадочно мигали. Свистели поезда. Кто-то шел по аллее, разговаривая и смеясь. Брюн все еще не вернулась. Карл сел поудобнее и прижал ее к себе, как маленького ребенка.

– Я видела дом, – пробормотала Брюн, не разлепляя глаз.

Ее длинные черные ресницы дрожали. Карл коснулся их губами.

– Такой красивый, странный, и уютный, – продолжала Брюн. – И бабочку… кажется, махаона. И там, за закрытой дверью, шебуршился кто-то маленький. Домовой, я так думаю. У меня была такая красивая кружевная сорочка, и океан, и дюны… Все, о чем ты говорил. Хотя нет, про бабочку ты вроде не говорил, – добавила Брюн задумчиво.

– Но она была, – заверил ее Карл.

Брюн открыла глаза, еще мутные от наслаждения.

– Что это было, Карл?

– Добро пожаловать в тайные палаты моего сердца, – ответил он.

Карл ощутил присутствие. В зале для приемов кто-то был.

И по тонкому аромату ауры Карл даже понял, кто.

– Шайссе, – пробормотал Шмеллинг и направился туда.

Полина вздрогнула.

– Я не слышала, как ты вошел, – пробормотала она.

Карл молчал и смотрел на нее. Полина тряхнула рыжими кудряшками. Волосы подруги Карла были точь-в-точь того же оттенка, что и буйные вихры Локи. Карл лениво подумал, не вычитала ли программа и этот факт в его психопрофиле, когда создавала образ бога-помощника.

– Мы с тобой уже две недели не встречались, – волнуясь, заговорила Полина. – Так что даже не знаю, уместно ли это теперь. Но мне бы хотелось, чтобы была полная ясность…

– Я слушаю, – сказал Карл.

– Ты очень хороший человек, – произнесла Полина. – Но я неожиданно поняла, что люблю другого.

Карл ухмыльнулся.

– Ты же меня знаешь, – продолжала Полина. – Я привыкла, чтобы у меня было все самое лучшее. Привыкла быть везде первой. Быть воплощением самой заветной мечты. И уж конечно, каждая женщина нашего города мечтает быть хозяйкой в твоем замке.

Карл поморщился.

– Я знаю, – добавила Полина печально. – Вы, мужчины, любите сами добиваться, а не чтобы за вами бегали. Любите быть охотниками, а не добычей, призом…

– Ерунда, – перебил ее Карл. – Я ленив и не кровожаден. И не умею разговаривать с женщинами. В общем, я не возражаю против того, чтобы быть призом. Но вот что ты будешь делать с призом, когда его получишь?

Полина задумалась на миг.

– Когда мне было восемнадцать лет, я выиграла кубок Северо-Запада по пятиборью, – сказала она.

Карл был склонен поверить этому – Полина до сих пор неплохо стреляла.

– И эта уродливая чаша из покрытого серебрянкой алюминия до сих пор стоит у меня на полочке в шкафу, – продолжала Полина. – Она чуть поблескивает в темноте, когда я перед сном смотрю на нее и улыбаюсь. Иногда я протираю на ней пыль. А еще я храню в ней некоторые мелочи… ну, знаешь, бессмысленные, но дорогие для меня.

– Чудесно, – ответил Карл. – Но большинство людей, овладев призовым кубком, немедленно начинают туда ссать.

Полина хохотнула, но спохватилась.

– Перестань, не все так мрачно!

– Такова суть отношений захватчика и захваченного, я тут ни при чем, – пожал плечами Карл.

– Ну что же, – он обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. – Совет да любовь! Я рад за тебя.

Полина вздохнула и чуть нахмурилась.

– И как-то все слишком мирно, – сказала она. – Как-то не по-людски. Прямо так и хочется устроить скандал…

– Не стоит, – заверил ее Карл.

– Думаешь?

– Уверен.

– Ладно, тогда я пойду.

Он отпустил ее. Полина повернулась к выходу. Там стояла Брюн. Из одежды на ней была только черная футболка Карла с красной надписью Cocaine. Буквы были стилизованы под логотип Кока-Колы. Футболка доходила Брюн почти до колен, и выглядела словно маленькое провокационное платье.

– Здравствуй, Брюн, – ничуть не смутившись, сказала Полина. – Раз уж ты здесь, нельзя ли с тобой поговорить? Мне надо кое-что передать тебе.

– Пожалуйста, говори, – сказала Брюн.

– Я как раз собирался в город по делам, – сказал Карл. – Я хотел заглянуть к знакомому торговцу книгами. Он только что приехал. Может, ты хочешь что-нибудь? – обратился он к Брюн. – Про вампиров?

– А можно ту книгу, стих из которой ты читал? – спросила Брюн.

– Я закажу, – кивнул Карл. – Но найдет ли он ее… Она на английском-то выходила в начале века. А переводилась ли на русский, я даже и не знаю.

Шмеллинг поцеловал Брюн в щечку, Полине – ручку, и вышел. Женщины остались одни.

Брюн с интересом смотрела на подругу Карла, с такой легкостью только что отказавшуюся от этого статуса. За который Полина, надо думать, долго боролась. Карл сказал правду. Он был молчалив, порою даже мрачен и не очень-то интересен как кавалер. Полина и Брюн были почти ровесницами. Полина была года на два постарше. Брюн часто доводилось встречаться с ней на приемах, которые давал Лот. В отличие от остальных женщин, присутствовавших на этих сборищах, Полина Истратова не была ничьей женой или любовницей. Точнее, последние два года она была любовницей Карла, но приглашали ее на приемы не поэтому.

У Истратовой было собственное дело.

Ее судьба была причудлива даже для того бурного времени.

Мать Полины, Вера Истратова, была начальницей исправительной колонии в одном из глухих уголков области. Когда республика окончательно развалилась, содержать осужденных женщин стало не на что. Истратова отпустила их.

А вот бывшие охранницы зоны, крепкие бабы, обученные драться и стрелять, остались со своей начальницей. Истратова захватила большую пасеку. В тот момент она никому не принадлежала и находилась в жалком состоянии. Коллективная ферма, которой принадлежала пасека, испустила дух чуть раньше, чем республика. Женщины крепко взялись за дело. Торговля мёдом вскоре стала приносить им большие барыши. Хозяин Шимска – райцентра, до того презрительно отзывавшийся о «бабьем угле», решил отобрать дело у Истратовой. Он отправил туда своих лучших бойцов. Никто не вернулся. А еще через неделю, ночью, всех мужчин Шимска вырезали. Бабий угол расширился до размеров района. Больше никто не повторил глупости покойного владельца райцентра. О женской общине ходили самые нелепые слухи. Но Брюн точно знала одно: мёд из Шимска был очень вкусным, а деловая хватка Истратовой – железной. Вера отправила дочь в Новгород в качестве, как это называлось в начале века, торгового представителя. Полина была отчаянно хорошенькой, и всегда нравилась Брюн.

Где-то в глубине души она ей завидовала, хотя вслух никогда бы не призналась в этом. Полина не знала своего отца, как и многие девушки Шимска. Хотя Полина родилась еще в ту пору, когда Вера Истратова была начальницей колонии, а не грозной Бой-Бабой. Мужчины, окружавшие Брюн, всегда отзывались о семье Истратовых с презрительной насмешкой. Но Брюн чувствовала в этой насмешке многократно умноженное эхо собственной зависти. У Полины, как знала Брюн, тоже был ребенок, рожденный без отца. Даша Покатикамень и Настюша Истратова иногда играли вместе. Иногда Полина заходила по делам даже в дом Лота.

Но для того, чтобы стать подругами, Брюн и Полина все же были слишком разными.

– Присаживайся, – сказала Брюн.

И указала на обтянутый тонким драпом железный стул. Сама она уселась на стул рядом. Полина последовала примеру хозяйки.

– Извини меня, я лезу не в свое дело, – сказала Полина. – Ты решила оставить Дашу ее отцу?

Брюн неопределенно повела плечом. Мораль северных амазонок в этом случае осуждала ее точно так же, как заскорузлая мораль общества, к которому Брюн принадлежала. Брюн ненавидела эти лицемерные заповеди всем сердцем – и все же страдала, чувствуя себя обвиненной не напрасно.

– Почему? – спросила Полина, глядя на собеседницу своими карими глазами. – Ты не любишь Дашу? За все те страдания, что тебе пришлось перенести из-за нее?

И тут Брюн решилась. Истратова не только производила впечатление человека, которому можно доверять – она им и была. Брюн знала об этом по рассказу Лота. Покатикамню пришлось довериться дочери Бой-Бабы в одной рискованной финансовой авантюре, и Полина не подвела его.

– Люблю, – сказала Брюн. По щекам ее потекли слёзы. – Я отца ее очень любила, и ее люблю.

Полина покачала головой.

– Но почему тогда…?

– Она не любит меня, – всхлипывая и борясь со спазмом в горле, чтобы вытолкнуть эти слова наружу, ответила Брюн.

Она разрыдалась. Полина огляделась, увидела на столике прозрачный графин с чем-то темно-красным и стакан. Она поднялась, наполнила стакан и вернулась к Брюн.

– Выпей, – сказала она.

Брюн, всхлипывая, подчинилась.

– Рассказывай, с чего это тебе в голову пришли такие идиотские мысли, – сказала Полина.

– Когда я притворилась больной… чтобы не ехать на юг… я думала, я была уверена, что Даша откажется ехать без меня! – произнесла Брюн.

Выпитое вино пошло ей на пользу. Глаза засверкали, а щеки порозовели. Она не смогла бы объяснить это Карлу, да и вообще никому. Близких подруг у Брюн не было, заводить их было слишком опасно. Многие стремились стать ее сердечной подругой. Но жены друзей Лота казались Брюн слишком тупыми. А юные и решительные девушки слишком явно хотели не дружить с ней, а оказаться поближе к ее мужу.

– Я хотела, чтобы Даша осталась со мной. А она сказала: «Выздоравливай, мамочка», и в глазах у нее уже отражались пальмы и песок морского пляжа, – продолжала Брюн. – Она не любит меня! И пока их не было, я все думала… Конечно… У Лота – все. У него есть деньги, чтобы ее развлекать, он балует Дашу. А у меня ничего. Я – ничтожество. А ведь я отдала ей больше, чем Лот. Свое здоровье. Свое время. Из-за нее я…

– Понятно, – сказала Полина. – Ты действительно ничтожество, Брюн.

Брюн посмотрела на нее в изумлении, смешанном с гневом. Она ожидала, что Полина начнет ее утешать. Брюн так искала этого! Но дочь Бой-Бабы усмехнулась и повторила:

– Полное и абсолютное ничтожество. И это еще цветочки. Ты сказала правду – у Лота все, а у тебя ничего. Скоро Даша станет еще умнее и научиться любить того, у кого власть и деньги. Но у тебя все еще есть кое-что.

– Что же это?

– Время, – ответила Полина. – Еще есть время все исправить. Перестань быть ничтожеством. Начни зарабатывать сама. Когда Даша увидит, что ты самостоятельна, что ты сама зарабатываешь, она изменит свое отношение к тебе. И будет, кстати, более счастлива в жизни. Сейчас она может презирать тебя за то, что ты такая клуша. Но когда она станет такой же, как ты, она будет ненавидеть тебя за то, что ты не дала выбора. Не показала ей никакой другой дороги…

– Боже мой, но ведь у меня нет никакой профессии! – воскликнула Брюн. – Да и Лот не позволит, чтобы я работала…

Она осеклась. Полина усмехнулась.

– Мне кажется, мнение Лота тебе уже не очень важно, – сказала Полина. – Я так вижу, ты решила попробовать начать все сначала. Зачем же тащить в будущее все ошибки прошлого? Да, будет очень трудно. Но поверь, игра стоит свеч. Любовь, уважение и самоуважение – разве это не то, за что стоит бороться?

– Ты права, Полина, – ответила Брюн. – Я попробую.

Она действительно была благодарна ей. Полина была резковата, но дала хороший совет.

Брюн и Полина улыбнулись друг другу.

Две такие разные женщины, которые должны были сойтись в смертельной схватке за мужчину, но и в этом случае пренебрегшие предписаниями морали.

– Попробуй, – сказала Полина. – И делай это как можно быстрее. Я сегодня была у вас дома и видела Дашу. Так вот – Лот ее бьет.

– Что? – очень тихо переспросила Брюн.

– Бьет, – повторила Полина. – Судя по следам на руках, раскаленной сковородкой. Тебя он сейчас достать не может. Вот и отыгрывается. Поэтому я решила поговорить с тобой. Иначе я бы никогда не полезла в то, что меня до такой степени не касается.

Брюн поднялась со стула.

– Мне нужно одеться, – сказала она.

Глаза ее полыхали, словно два голубых фонаря. Полина снова улыбнулась – на этот раз понимающе.

– Не провожай меня, – сказала она. – Я знаю, куда идти.

– Нет уж, позволь, – сказала Брюн.

Полина пожала плечами. Женщины покинули зал для приемов.

– Ты правда нашла другую любовь? – спросила Брюн, когда они шли по длинной галерее.

– Не считай меня более великодушной, чем я есть, – усмехнулась Полина. – Только не нашла, а, скорее, заметила. Этот человек уже давно находится рядом со мной. Любит, терпит, уважает…

– Кому же так повезло? – осторожно осведомилась Брюн. – Кто этот счастливчик?

– Это счастливица, – сообщила Полина. – Моя старая верная подруга.

Брюн слышала много отвратительных историй о нравах, царящих в Шимске, и поэтому не очень удивилась. Да и делало эти истории отвратительными даже не их содержание, как вдруг поняла Брюн. А интонация, с которой эти истории всегда рассказывались, да глумливая ухмылка, непременно ползающая по лицу рассказчика, подобно прячущейся за камнями гадюке.

– Ты понимаешь, мы в Шимске все работаем, – продолжала Полина. – Мы заняты реальным делом, загружены по самое горлышко. Мне просто некогда строить из себя томную паву или там домохозяйку. Мне некогда разыгрывать из себя женщину. Ни ужас что за дуру, ни прелесть что за дурочку. Но мне и совершенно неохота тратить свои душевные силы на борьбу с мужчиной. Да, мы не признаем главенства мужчин, как это пришлось сделать вам здесь. У нас в зоне была одна старая преподавательница из университета. Она осталась с мамой, когда все ушли. Так вот она рассказала, что подобное происходит всегда, когда нравы грубеют, и люди возвращаются к своей животной сути. Когда главным становится тот, кто просто физически сильнее. Но я не об этом. Я не хочу притворяться. Но я не хочу и бороться с мужчиной, понимаешь? В любви я ищу отдыха, спокойствия и веселья. Мне не нужен партнер, который в каждый миг может превратиться в противника.

– Но как же… Карл? – пробормотала Брюн.

«Ты же с ним спала?», хотела спросить она. Но такую бестактность у Брюн все же не хватило духа.

Женщины уже вышли на мост. Брюн зябко передернула плечами на ветру.

– Да, Карл – самый лучший из всех, – серьезно сказала Полина. – Он очень умен. Это освобождает человека от зацикленности на собственной мужественности и избавляет от необходимости постоянно доказывать ее. Но Карл боится меня. Он чует во мне угрозу, и он все время напряжен. И вот парадокс – хотя я вовсе не собираюсь вступать с ним в борьбу, как я только что тебе сказала, когда человек смотрит на тебя, как на соперника, каждый твой жест, каждый взгляд становится вызовом. Хотя вовсе и не был таковым изначально.

– Ты хочешь сказать, он воспринимается как вызов, – сказала Брюн задумчиво. – Хотя ничего подобного ты не имеешь в виду. Ты просто хочешь жить так, как… как хочешь.

– Да, – благодарно кивнула Полина.

Брюн покачала головой:

– В наше время это и есть самый дерзкий вызов, который женщина может бросить обществу.

– Общество меня тоже мало волнует, – призналась Полина. – Ну, кто это – общество? Пара лицемерных старух на своих кухнях, да твой муж?

– Еще есть церковь, – сказала Брюн тихо.

– Аааа, ты имеешь в виду этого старого любителя мальчиков, – беспечно сказала Полина.

Брюн вздрогнула и невольно огляделась. Хотя на мосту они были, разумеется, одни.

– Осторожнее, – сказала Брюн.

– Мы все отлучены, – сообщила Полина весело. – Настоятель Анатолий хотел, чтобы мы ежегодно жертвовали монастырю сто килограмм воска. Мама объяснила ему, куда он может пойти со своими желаниями… Так что мне нечего бояться. Ну, бывай, подружка.

Полина звонко чмокнула ее в щечку. Брюн улыбнулась и помахала рукой на прощание.

Истратова водила огромный черный джип. Рядом с ним «вольво» Карла казалась игривой бабочкой рядом с огромным жуком-рогачом. По внешнему виду джипа было совершенно очевидно, что при покупке Полина ориентировалась на смутный образ гусеничного тягача, накрепко врезавшийся в детскую память.

По Шимскому району можно было передвигаться только на тяжелой гусеничной технике.

В те времена, когда Аткинсона звали Диком, он работал в полиции Колчестера и был весьма толковым сержантом. Сейчас к Аткинсону обращались не иначе как Ричард Сильвестрович, и он руководил следственным управлением Новгорода. Между этими двумя точками на отрезке временной прямой находилась служба в Шестнадцатой воздушно-штурмовой бригаде сухопутных войск Великобритании. Сначала Аткинсон попал в третий парашютный батальон, а затем оказался во взводе следопытов. К тому моменту, когда Московский фронт начал агонизировать, Аткинсон уже руководил следопытами. Лотар Тачстоун поставил Ричарда Аткинсона во главе следственного управления города, который англичане решили сделать своим, по той простой причине, что Аткинсон был единственным человеком, чья гражданская специальность минимально удовлетворяла требованиям на эту вакансию.

Ричард Сильвестрович сидел за столом в своем кабинете и слушал доклад одного из своих лучших следователей по делу таинственного маньяка, который объявился в Новгороде полторы недели назад.

Точнее, не одного, а одной из.

Когда Аткинсон пришел в следственное управление, в нем работали одни женщины. Все мужчины были на фронте. После объявления перемирия, когда солдаты начали возвращаться домой, ситуация изменилась мало. Почти все новгородцы при мобилизации оказались в печально известной Двенадцатой дивизии. Их оставили прикрывать отход основных войск из Санкт-Петербурга. Телкхассцы предпочитали масштабные решения. Инопланетяне накрыли равелин, в котором сидели последние защитники города, залпами из двух мощных пиэрс.