Текст книги "Черный ангел"

Автор книги: Мария Гинзбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В лесу раздался сухой треск автоматных очередей. Капитан вздрогнул.

– А что вы всякое дерьмо везете, запрещенное к перевозкам? – хмуро ответил Бауэр. – Не возите всякую дрянь, господин Карл и не будет лютовать.

– Конечно-конечно, – торопливо согласился собеседник. – У меня все в порядке. Вот, пожалуйста, проверяйте.

Эрик отпустил секретаршу Татьяну и запер дверь. Из чисто научного любопытства. И на этот раз Небеснову удалось заметить появление Карла – потому что он очень его ждал.

Шмеллинг медленно, как клякса с обратной стороны листа или как Чеширский кот перед Алисой, проступил в пустоте между стеллажами – в том же самом месте, где стоял в прошлый раз. Эрик шумно выдохнул. Карл понял, что замечен.

– Привет. Ты сделал то, о чем мы договаривались? – спросил он с таким видом, словно появиться из пустоты – самое обычное дело для мужчины средних лет.

Эрик сглотнул и произнес с трудом:

– Да. Садись.

Небеснов указал рукой на стул. Кожаную обивку отполировали до блеска бесчисленные задницы посетителей. Карл сделал несколько шагов и опустился на стул. Эрик следил за Шмеллингом с недоверчивой надеждой. Но, видимо, перемещение такой большой массы на столь малое расстояние нетрадиционным способом не оправдывало энергетических затрат.

– Я слушаю, – сказал Карл.

– Отец Даши – не вы, – сообщил врач.

Карл закинул ногу на ногу и сказал рассеянно:

– Я так и думал. Я даже знаю, кто.

– И кто же? – поинтересовался Эрик.

– Ну, мы оба знаем, что это не Лот, – заметил Карл. – Ее отец – русский из команды Суетина, Сергей Васильев.

– Васильев, Васильев… – пробормотал Эрик. – А! Упырь!

Небеснов хлопнул себя по лбу.

– Так вот почему у Даши была такая острая реакция на сульфониламиды! – воскликнул он. И добавил: – Пусть Брюн обязательно зайдет ко мне. Мне надо кое-что ей сказать, это очень важно.

– Скажи мне, – предложил Карл.

Эрик молча посмотрел на него.

– Возможно, Брюн уже никогда не сможет придти к тебе, – сказал Карл.

– Она умерла? – спросил Эрик осторожно.

– Я не знаю, – ответил Карл отстраненно.

Эрик покачал головой.

– У Васильева была порфирия, – сказал он. – Генетическое заболевание крови. Ген этой пакости доминантен. Так что скорее всего, у Даши она тоже есть.

– Это опасно? – спросил Карл. – В чем она выражается, эта порфирия?

– Да не очень, – ответил Эрик. – Надо меньше находиться на солнце и не жрать антибиотики горстями. А вообще, конечно, лечиться надо.

– Ты можешь ее вылечить?

Эрик снял очки и устало посмотрел на Шмеллинга. Без защиты стекол глаза его оказались большими и детскими.

– Карл, – сказал он, протирая линзы мягкой клетчатой фланелью. – Вы сколько классов закончили? Девять?

– Я закончил Университет Буэнос-Айреса, – меланхолично ответил Карл.

Рука Эрика остановилась на полпути.

– Я лингвист, – меланхолично продолжал Карл. – Изучал индоевропейские языки, в том числе и мертвые. На войне был переводчиком при разведуправлении Генштаба, потом – при иррипанах. Но я же не спрашиваю тебя о значении среднего залога в эпическом санскрите.

– Извините, – пробормотал Эрик.

– А, ладно, – беспечно махнул рукой Шмеллинг. – Я не первый раз сталкиваюсь с безграничной уверенностью технарей в том, что только вы вращаете Землю. Достало хуже горькой редьки.

Эрик промолчал. Карл не замечал, что в его речи до сих пор был слышен голос того, кто учил Шмеллинга русскому языку.

– Так ты можешь вылечить Дашу? – спросил Карл.

– Генетические болезни не лечатся, – ответил старый врач.

– И что теперь? Она умрет?

– Мы все умрем, – вздохнул Эрик и надел очки. – Вылечить нельзя, но облегчить состояние больного можно. Даше нужно будет обследоваться. Единственное средство, которое я знаю – это противомалярийные лекарства. Хлорохин, гидроксихлорохин. Я лечил ее отца. Когда я встретился с Васильевым, он был в ужасном состоянии. Суетин держал его в подвале, при механизмах решетки. Это был очень сильный парень, добродушный, несмотря на свое уродство…

– Эта болезнь уродует человека? Как?

Эрик выдвинул ящик стола и долго рылся в нем. Затем протянул Карлу закатанную в пластик фотографию. Карл принялся с интересом ее рассматривать.

– Будь я чуть более суеверен, – заявил Шмеллинг. – Я бы сказал, что на фото самый настоящий вампир.

– Да, – кивнул Эрик. – Порфирию так и называют – «болезнью вампиров». Иногда порфирию считают результатом близкородственных браков. Существует мнение, что большая часть людей в румынских селах страдала ею. В малонаселенной местности раньше или позже все становятся родственниками, ведь выбор брачных партнеров невелик. Что и привело к созданию сказок о страшных трансильванских вампирах. У Васильева даже проявился оскал, который обычно наблюдается на самых поздних стадиях болезни. Причина этого в том, что кожа вокруг губ и дёсен высыхает и ужесточается. Результат – резцы обнажаются до десен.

– А чего у него зубы-то красные? Только что пообедал? – усмехнулся Карл.

– Это порфирин, давший название болезни. Гем крови представляет собой соединение двухвалентного железа с порфирином, и при этой болезни процесс синтеза нарушен. У больных кровь как бы слишкомкрасная. Повышается содержание промежуточных порфиринов в крови и тканях. Порфирин является фотосенсибилизирующим веществом, и поэтому кожа становится очень чувствительной к солнечному свету. Дело доходит до ожогов. Кроме того, порфирин откладывается на зубах. Они становятся красными или красновато-коричневыми, что вы и видите на фото. Более того, в процессе болезни деформируются сухожилия. Видите, у Васильева скрючены пальцы? Люди Суетина звали его Упырем. Суетин пользовался предрассудками в своих целях. Он говорил, что натравляет на контрабандистов своего Упыря, и никто не уходит живым.

В глазах Карла мелькнула какая-то мысль или воспоминание. Шмеллинг усмехнулся, но ничего не сказал.

– Я прописал Васильеву хлорохин, убедил отказаться от алкоголя. Через полгода он уже мог выходить на улицу в пасмурную погоду, – продолжал Эрик.

– Что-то не сходится, – заметил Карл. – Лот же только что возил Дашу на юг. Она должна была просто сгореть.

– Болезнь проявляется не сразу, – ответил Эрик. – Но, безусловно, повышенное ультрафиолетовое излучение могло только навредить девочке.

– Что ж, благодарю за столь ценные сведения, – сказал Карл. – Теперь твой черед спрашивать.

Эрик побарабанил пальцами по столу.

– Погоди, еще не все, – сказал он. – У тебя – ДНК не человека, Карл.

– Так это у меня давно, – лениво ответил Шмеллинг. – После «лестниц».

– Нет, – покачал головой Эрик. – ДНК, поврежденную «лестницами в небо», я видел. Это другое. Я боюсь, что у тебя синдром Эйхманна. Это…

– Я знаю, что это, – перебил его Карл.

– Я должен был догадаться, – медленно проговорил Эрик. – Так вот откуда ты меня знаешь!

Карл усмехнулся и кивнул.

– Было интересно почитать про человека, из-за которого погиб мой двоюродный брат, – сказал он. – В книжке была твоя фотография. А зрительная память у меня очень хорошая. Да и все остальное сходилось. Не стоило брать новое имя таким похожим на старое, господин Химмельзон. И Маргарите Анатольевне надо было хоть Мариной назваться, что ли.

– Эйхманн погиб не из-за меня, – сказал Эрик яростно. – Мне предлагали участие в этом проекте, но я отказался. Я уже понимал, к чему это приведет. Если бы твой брат не был столь мужественным и стойким человеком, Южную Америку точно бы уничтожило генетической пандемией. Это Реджи Бенсон согласился. А мозгов ему хватило – он всегда был умен, подлец.

– Какая разница, – пожал плечами Карл. – Ты был автором изначальной идеи.

Эрик промолчал.

– Но ты ошибаешься, – продолжал Карл хладнокровно. – Надо мной никто экспериментов не проводил. Ведро с серебристой грязью передо мной не ставили.

– Не всегда заражение проводится такими варварскими методами, – возразил Небеснов. – Тебе достаточно было коснуться вещи, обработанной специальным образом. Так, чтобы на ее поверхности находились наноботы. Ты себя хорошо чувствуешь? С тобой ничего странного не происходило последнее время? Ты – важная фигура в области. Даже Лот много выиграл бы, если бы ты превратился в, скажем, козла. Или волка.

– Но кто бы они ни были, твои мифические заговорщики, они должны знать, что на немцев этот вирус действует иначе, – лениво возразил Карл.

– Но не в ста процентах случаев, – сказал Эрик. – Из всего отряда Эйхманна только он один сохранил человеческий облик. И ты знаешь, что ты – заразен.

– Способ моего устранения указывает на тебя. Ты – единственный здесь специалист по таким штучкам, – задумчиво сказал Карл. – Захотелось повторить эксперимент, уже не в лабораторных условиях? Не устоял перед соблазном? Неугасимая тяга к познанию… Ты на это и рассчитывал, да? Что я останусь человеком, и ты сможешь меня… поисследовать? А если я погибну или утрачу дар человеческой речи, это тебе тоже на руку. Я единственный знаю, кто ты на самом деле. Тебе это не нужно, правда ведь?

Эрик промолчал.

– Прости, – сказал Карл. – Но уж больно ловко все сходится.

– Вот таблетки, принимать надо раз в неделю, – ответил Эрик.

– Какие – нибудь побочные эффекты? – осведомился Карл.

– Никаких. И, может быть… я тебя все-таки поисследую?

– Я завещаю тебе свой труп, – заверил Карл. – Но не раньше.

Шмеллинг взял круглую коробочку, в которой что-то перекатывалось и шуршало. Он поднялся, чтобы покинуть кабинет.

– Я еще не задал свой вопрос, – произнес Эрик в широкую спину, обтянутую черной рубашкой.

– Подруга, про которую Лот не знает – это я, – ответил Карл, не оборачиваясь.

– Нет, я не об этом.

Карл остановился, оглянулся через плечо.

– Ты знаешь, кто я. Но я все еще здесь. Почему? – спросил Эрик. – Ты не хочешь отомстить? За двоюродного-то брата? Или сумма, которую предлагает за мою голову Гаагский трибунал, кажется тебе не заслуживающей интереса?

– Ну, что они сделают с тобой в Гааге? – поморщился Карл. – Повесят? Это не вернет погибших на «лестницах». Не сделает обратно людьми тех, кто выжил. От мертвого, от тебя не будет никакой пользы. А сейчас – есть. Болезнь вампиров, надо же, – Шмеллинг хмыкнул. – Да и насчет мести… не стоит уподобляться господу богу, я считаю.

Карл посмотрел Эрику прямо в глаза.

– У тебя ведь было двое сыновей, не так ли? Старшему сейчас было бы примерно столько же, сколько мне, а младшему – лет двадцать, как Ирвингу? Ну и где они? Малышка Неждана хороша, но ведь ее ты не будешь учить физике, правда? Да что там, она даже своей настоящей фамилии не знает.

Эрик молчал, опустив глаза и невыносимо страдая. Этот мерзавец был прав. Шмеллинг словно провел напильником по только что начавшей затягиваться ране.

– Чего я не ожидал встретить никогда, – произнес Небеснов хрипло. – Так это милосердия от нациста.

Карл засмеялся:

– Но ведь вы же ариец, господин Химмельзон.

Эрик, глубоко уязвленный, взбешенный и растроганный, поднял на него глаза. Но Карл уже исчезал – таял в воздухе, как Чеширский Кот. Только, в отличие от волшебного кота, последней от Шмеллинга осталась не улыбка, а пуля, которую он носил на серебряной цепочке. Несколько секунд цепочка и пуля поблескивали в воздухе.

Потом пропали и они.

Карл являлся представителем нации, чье название с давних пор является синонимом невозмутимости и выдержки. Поэтому, когда Брюн не проснулась ни вечером среды, ни утром в четверг, он оставался спокоен. Но к вечеру он все-таки немного занервничал. Карл хотел посоветоваться с Локи, нормально ли, что инициация длится так долго.

Но дух книги не отозвался.

Вечером пятницы Брюн оставалась так же бледна, холодна, и неподвижна, как вечером понедельника. Утешало одно. Если бы она была мертва, то уже налицо были бы признаки разложения. Однако их не было. Брюн казалась не мертвой, а словно бы высушенной, мумифицированной.

Однако Карл понял, что если не предпримет что-нибудь, то просто разнесет замок в тоске и тревоге. И он предпринял.

В тот миг, когда пятница стала субботой, Карл сидел на полу, прислонившись спиной к тахте с безучастной Брюн, и прихлебывал коньяк из горлышка бутылки. Там оставалось уж меньше трети. Из динамиков стереосистемы с грохотом изливался Вагнер. Классика всегда успокаивала Карла, чего нельзя было сказать об остальных жителях замка и обывателях прибрежной деревеньки Шолохово. Все они тоже оказались в курсе перипетий нелегких трудовых будней дочерей Одина.

Когда бутылка опустела, Карл выкинул ее в утилизатор, выключил музыку и лег рядом с Брюн. Он обнял ее, поцеловал в волосы и заснул.

Карл открыл глаза и встретился с внимательным, оценивающим взглядом Брюн.

– Вот мне интересно, что ты со мной делал? – произнесла она.

Карл снял с нее руки ее и сел, свесив ноги с края тахты.

– Ничего из того, что ты думаешь, – ответил он, не глядя на нее. – Ты хочешь есть?

– Ужасно, – энергично ответила Брюн.

– Пойдем, – сказал Карл.

Ему не надо было объяснять, куда они идут. Брюн родилась и выросла в замке Быка. Они спустились в подвал и миновали пустующий зал. Здесь при Суетине размещалась силовая установка, которая приводила в действие подъемный механизм моста. Карл заменил устаревшую установку на более компактную и экономичную, после чего огромный зал освободился. Брюн заметила:

– Папа все собирался модернизировать подъемник, но руки не доходили. То одно, то другое, знаешь, как это бывает.

В ее голосе слышалось удовлетворение и одобрение хозяйственности Шмеллинга. Карл молча кивнул в ответ. Про себя он удивлялся неторопливости Брюн и тому, что она еще может разговаривать. Когда Карл пришел в себя после инициации, его сжигала такая жажда, что он даже не помнил, как оказался рядом с Отто и оторвал ему голову. После насыщения к Карлу пришли сила и ясность сознания, но ни мигом раньше.

А ведь инициация Брюн длилась на сорок восемь часов дольше, чем его собственная. Карл видел, что она изменилась. Теперь он воспринимал людей иначе. Они напоминали Карлу небрежно выструганных деревянных куколок – все, даже Брюн. До обращения она выглядела в глазах Шмеллинга как фигурка из липы, мягкой, светлой и ароматной. Лот был солдатиком, небрежно выструганным из сосны и аляповато раскрашенным.

Теперь Брюн выглядела как человек.

– А это что? – спросила Брюн с интересом.

Она заглянула в соседний зал через узкую дверь. В полутьме поблескивали стальные части какого-то механизма и тепло пульсировала накопительная батарея.

– Это еще одна… модернизация, – сказал Карл и взял ее под локоть.

Прежде чем Брюн успела толком разглядеть необычный механизм, Шмеллинг мягко, но настойчиво увлек подругу за собой.

Илья проснулся. Его будто вышвырнули грубым пинком из приятного, красивого, но неуловимо тревожного сна. Парень поежился, сел на жестком матрасе.

Илья был все в той же камере, с тем же ведром в углу. Оно было накрыто белой эмалированной крышкой. Но от вони это не спасало. В темноте на полу поблескивала опустошенная жестяная миска. Охранники исправно приносили еду два раза в день. Судя по качеству, она была с общей кухни замка. Илье она казалась не очень вкусной, но была довольно сытной. Чуть поодаль гротескными хлопьями снега белели пятна трех журналов, которые он за эти дни успел выучить наизусть – «За штурвалом», августовский выпуск прошлого года, журнал с судоку, и «Плейбой», такой замусоленный, словно его прихватывал с собой в туалет еще сам Федор Суетин.

Лампочка под потолком не горела – значит, все еще была ночь.

Словом, ничего, вот совершенно ничего не могло объяснить ужаса, вдруг охватившего Илью. Он словно видел на черной стене электронные часы. Зловещие красные цифры мигали в обратном отсчете. Цифры секунд сменялись гораздо быстрее, чем на настоящих часах.

И оставалось пареньку не больше трех минут.

Илья услышал шаги, и голос в коридоре:

– Ну вот мы и пришли.

Этот голос он узнал бы из тысячи.

Илья стиснул кулаки и поднялся на ноги – навстречу Карлу и своей судьбе.

Дверь открылась. Полоса света из коридора рассекла темноту камеры. Илья увидел два силуэта. Высокий, словно взлохмаченный принадлежал, несомненно, Шмеллингу. Но кто стоял рядом с ним, невысокий, приятно мягких очертаний?

Илья прищурился, пытаясь разглядеть.

– Привет, – сказал Карл.

Шмеллинг ничуть не удивился, обнаружив узника не спящим.

– Помнишь, я обещал тебя отпустить? – спросил Карл.

У Ильи от неожиданности пересохло в горле. Он кивнул.

– Я тебя обманул, – сказал Карл печально. – Прости.

Шмеллинг отступил чуть в сторону. Илья ощутил нежный, чуть горьковатый запах духов.

Четыре огромных прямоугольных нуля вспыхнули и погасли.

– Это было угощение на первый раз, – сказал Карл. – Завтрак в постель, так скажем.

– Он выглядел, как розовый зефир, – произнесла Брюн мечтательно. – Как очень большой кусок очень напуганного розового зефира… И на вкус оказался таким же.

– Дальше будешь охотиться сама, – закончил Карл.

– Я думала, мы будем убивать только плохих, – сказала Брюн жалобно.

Карл отвернулся к стене. Плечи его заходили ходуном. Из груди Шмеллинга вырвались невнятные звуки.

– Карл? – осторожно спросила Брюн.

Она подлезла под рукой Шмеллинга и заглянула ему в лицо. Карл хохотал; по лицу его текли слёзы.

– Что с тобою?

– Я очень рад, что ты со мной, Брюн, – сказал Карл.

Шмеллинг еще раз нервно хохотнул – это прозвучало почти как стон – и окончательно успокоился.

– Очень, очень рад, – закончил он.

Брюн повеселела. Они двинулись обратно в комнату, где произошло обращение.

– Я тоже рада, что все получилось, – сказала Брюн. – Я думала, ты меня обманываешь и задумал что-то мерзкое. Что не стал ты никаким вампиром…

– Почему? – удивился Карл. – Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

Брюн кивнула на его грудь. Там под расстегнутой рубашкой болталась пуля на цепочке.

– Твоя пуля из серебра, так ведь? – сказала Брюн. – А вампиры не могут носить серебро.

– Это все предрассудки. Которые не имеют отношения никакого отношения к нам, детям книги, – лениво ответил Карл.

Брюн расхохоталась и вернулась к прерванной мысли:

– Я думала, что будем есть преступников, приговоренных к казни, например.

– Я пробовал, – ответил Карл. – Видишь ли, дерьмовые люди… они и на вкус говно. Ими не наешься.

– Или тогда можно ведь не выпивать человека целиком, – продолжала размышлять вслух Брюн. – Лакомиться понемножку.

– Попробуй сделать так, – ответил Карл на это. – Если у тебя получится, научи меня.

Он толкнул дверь комнаты.

– Тебе нужно еще раз прикоснуться к книге, – сказал Карл. – Открой ее.

Брюн послушно присела на развороченную тахту. Она взяла в руки книгу в тяжелом стальной окладе. Брюн с заметным усилием подняла обложку, на которой был изображен дракон на развесистом дереве. Брюн вопросительно глянула на красный лист, испещренный непонятными черными знаками, потом на Карла. Тот смотрел на книгу, удивленно приподняв одну бровь. Брюн снова перевела глаза на книгу и ахнула от восхищения.

– Привет, красавица, – хриплым баском сказала крохотная девочка в платье как бы из растрепанных лепестков тигровой орхидеи.

– Здравствуй, Маленькая Разбойница! – восхищенно выдохнула Брюн.

– Я вижу, ты меня узнала, – усмехнулась девочка и подмигнула Карлу.

Глаза у нее были зеленые, как сочная трава.

– Вы тут посекретничайте, – сказал Карл. – Не буду мешать.

Шмеллинг вышел.

– Ты – дух этой книги? Демон, захвативший наши тела? – спросила Брюн.

– Да, и теперь твоя душа принадлежит силам Зла и Сатане, а после смерти ты будешь гореть в аду, – зловещим голосом ответила Маленькая Разбойница.

Брюн поморщилась.

– Ты говоришь, как отец Анатолий, – пробормотала она.

– На самом деле, мне не хотелось тебя разочаровывать, – призналась Маленькая Разбойница. – Но ты ошиблась. Я не демон.

– Но что ты тогда такое?

– Этот объект, который кажется тебе книгой, является установочным модулем программы «Черный Эллорит», – ответила Маленькая Разбойница. – Модуль является первым, самым примитивным из энергетических модулей – паразитарным. Когда ты прикоснулась к книге, была взята проба твоего ДНК. Твой генокод был признан годным к активации. Программа была загружена и установлена. А я – голос книги. Обучающий интерфейс должен быть дружелюбным. Путем сканирования твоего психопрофиля установлен твой любимый сказочный персонаж, и поэтому я сейчас имею такой вид. Ты можешь задавать любые вопросы, я отвечу. Потом перейдем к получению первых навыков пользования теми способностями, которыми ты теперь владеешь.

– А, – немного разочарованно сказала Брюн. – Ну ладно.

– Зато не придется гореть в аду, – напомнила Маленькая Разбойница.

– А он существует? – спросила Брюн.

– Я располагаю базовыми данными по всем ведущим мировым религиям, – сообщила Маленькая Разбойница. – Но не имею никаких сведений по поводу достоверности этих концепций. Однако, исходя из того факта, что все три версии противоречат друг другу, следует предположить, что ни одна из них не является верной. Ведь если бы бог существовал, информация о нем была бы идентична у самых разных народов. Так что, скорее всего, не существует и ада.

– Давай я положу тебя повыше, – сказала Брюн заботливо. – Тебе ведь неудобно задирать все время вверх головку. Шея затечет.

– Благодарствую, – усмехнулась Маленькая Разбойница.

Брюн положила книгу на столик у изголовья, а сама легла на бок, так, чтобы видеть свою наставницу.

– Можно тебя потрогать? – спросила она. – Я осторожно.

Маленькая Разбойница кивнула и подошла к краю страницы, чтобы Брюн не пришлось тянуть руку далеко. Брюн очень аккуратно коснулась крохотной фигурки одним пальцем. Маленькая Разбойница оказалась теплой, а платье – именно таким гладким и прохладным, каким его себе и представляла Брюн.

– Да ты настоящая! – воскликнула Брюн.

– Предлагаю поговорить о создании тактильных иллюзий, – ответила Маленькая Разбойница. – Это очень увлекательно и, помимо того, полезно. В данный момент, когда твой энергетический баланс высок, усвоение материала произойдет очень легко. Ты сама не заметишь, как у тебя получится.

– Я не сомневаюсь, моя милая Маленькая Разбойница, – ответила Брюн ласково. – Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. У нас с Карлом могут быть дети?

Крохотная девочка уселась на край листа, свесила ножки в оранжевых чулочках и принялась болтать ими.

– Да, – сказала она. – Скажу более – теперь у тебя не будет детей от обычных людей. Только от таких же, как Карл и ты сама, прошедших обучение по книге.

– А разве еще есть такие, как мы? – удивилась Брюн.

– Я знаю, что я не уникальна, – сообщила Маленькая Разбойница. – Было создано некоторое количество таких учебников. Разумно будет предположить, что все они были применены по назначению, и где-то есть такие же люди, как вы с Карлом – и мужчины, и женщины. Я помню, что по крайней мере еще одного мужчину я обучала.

Брюн приподнялась на локте.

– Кто он? Как его зовут?

Крохотная девчушка наклонила голову к плечу.

– Я могу только сказать, что он был другой расы, – ответила она, подумав. – Тебе ведь самой было бы неприятно, если бы я обсуждала тебя и Карла другими моими учениками, не так ли?

– Ты права, это нехорошо, – согласилась Брюн. – Ну что же, давай займемся тактильными иллюзиями.

Это было странное место. Справа гудела железная дорога. Сиял огнями вокзал, мигал рекламный щит, установленный рядом с бюстом Александра Невского. Слева находилась улица Ломоносова – с Дворцом Культуры Химиков, блочными многоэтажками, словно собранными из разноцветных кубиков, домами более современной постройки, с их башенками, эркерами и красными крышами похожие на многоквартирные замки, а так же онкологическим центром, поликлиникой и больницей.

Бульвар Юности начинался от ступенек подземного перехода под железнодорожными путями и заканчивался фигурой Кочетова из красного гранита, что стояла напротив Дворца Культуры Химиков. Сказать, что памятник сильно украшал собой улицу Ломоносова, было нельзя. Бульвар прорезал собой чахлый лесок. Он почти не изменился с тех пор, когда здесь гуляли только волки да медведи. Полуразваленные избушки, черневшие в лесу позади Карла, только усиливали ощущение провала во времени. Печально шумели на ветру чахлые ивы. От болота поднимался вечерний туман. Он наползал на асфальт бульвара, серебрился в свете фонарей, тихо и незаметно поглощал тяжелые бетонные скамейки. Красно-оранжевые бархатцы на газоне уже исчезли под его серым платком.

На полпути между вокзалом и улицей Ломоносова бульвар слово ломался пополам, поворачивая под острым углом. Слева к нему примыкала просторная асфальтированная площадка. Она имела два входа на бульвар и практически была не видна за кустами. Тем более, что фонарей на площадке не было. В дальней части асфальтового квадрата находилась облупленная бетонная скамейка. Ее перетащили с бульвара подростки. Авторство поступка было очевидно из надписей, украшавших скамейку. Бутылки из-под пива и яркие пакеты из-под чипсов и сухариков равномерным слоем усеивали пространство вокруг.

Но в тот вечер скамейку облюбовали совсем не подростки. Брюн сидела на ее спинке – она по опыту знала, что спинка чище сиденья. Предусмотрительный Карл принес с собой пластиковый пакет и все же устроился на сиденье, традиционным способом.

– Ну как, – сказала Брюн. – Подходящее место для засады?

Карл запрокинул голову и выпустил струю дыма. Кое-где, в просветах между облаками, небо все еще было холодного, нестерпимо голубого цвета. Эта голубизна переходила в грязную серость и сменялась нежно-розовым в тех местах, где облака подсвечивало закатное солнце. Словом, Гримшоу ^[2]пришел бы восторг от экстатической тревожности атмосферы.

– Нет, – сказал Карл. – Не походящее.

Брюн обиженно поджала губки и уже хотела что-то сказать, но Карл закончил:

– Не подходящее, а идеальное, детка. Здесь роту можно спрятать, а не нас двоих.

Брюн улыбнулась.

Как ни мало искушен был Карл в подобных делах, он понимал, что охотиться рядом с домом не следует. Однако Шмеллинг очень плохо знал город. Он опасался удаляться от своего замка, чтобы не заблудиться. Карлу приходилось подкарауливать жертв вечерами в малолюдных переулках Торговой стороны. Но это было небезопасно. Карл был в курсе, сколько скучающих старушек и молодых мамаш смотрят в окно по вечерам.

– Кого будем приманивать? – спросил Шмеллинг. – Мужчину и женщину?

– Я как-то не испытываю желания убивать женщин, – сердито ответила Брюн.

– Какое удачное совпадение, – откликнулся Карл. – Я тоже. Значит, нам нужны двое мужчин.

– Мне хватит и подростка.

– Отлично, – сказал Карл. – Ну, слушай.

У Брюн новый способ познания реальности ассоциировался со зрением. Хотя, разумеется, он никак не был связан с глазами. Брюн иногда даже закрывала их, чтобы они не мешали видеть.У Карла же, видимо, более сильной оказалась акустическая составляющая дара. Когда Шмеллинг пользовался своими способностями, он ощущал это как крик. Вопль изливался словно бы прямо из груди Карла, минуя горло.

Брюн закрыла глаза. Карл поднялся и повернулся лицом к светящейся громаде вокзала. Она была ближе, да и людей на вокзале было в любом случае больше, чем на затихающей улице Ломоносова. Карл закричал.Брюн ощутила это как красные круги, расходящиеся в темноте. Такие круги расходятся по воде от брошенного в нее камешка. Круги становились все шире, вот они уже захлестнули бульвар, накрыли вокзал…

– Готово, – пробормотала Брюн, не разлепляя глаз. – Они идут.

Карл кивнул и изменил мощность своего зова. Красные волны превратились в толстую красную линию. На конце она раздваивалась, связывая головы ночных путников с грудью Карла.

Егор поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то. Затем перекинул тяжелую сумку с инструментом на другое плечо и сказал сыну:

– Мы тут задубеем, ждавши. Пойдем-ка, Данилка, пешком. Через вокзал.

После дня, проведенного за верстаком в мастерской, страсть как хотелось оказаться дома побыстрее. Егор, отец Данила, был владельцем салона ритуальных услуг. Он был резчиком по камню и специализировался на памятниках. Данил строгал гробы из сосен – белых, пахнущих смолой и солнцем. Младшая сестренка, Анютка, сидела на приеме клиентов, пока не забеременела.

Спрос на гробы вырос. Это было закономерным следствием приближающейся осени. Многие старые люди понимают, что им не пережить еще одной длинной полосы мрака, когда с черного неба сыплется бесконечный дождь, а черные глубокие лужи маслянисто сияют в свете фонарей. Говорили, что раньше землю в середине ноября укутывало ослепительное белое покрывало снега. Должно быть, это смотрелось нарядно. Да и переносить бесконечную темноту так было, наверное, легче.

Однако в последнюю неделю заказывали гробы и памятники для молодых мужчин.

– А тащить это все, – возразил Данил, указывая на сумку с инструментом.

Отец засмеялся:

– Дотащим. Пошли. Мать уже небось и пельмени сварила.

Данил кивнул, соглашаясь. Егор и Данил покинули остановку, миновали развалины автовокзала.

Дороги уже не были одной из главных бед России. По той просто причине, что за последние двадцать лет они просто исчезли. Во время войны было не до этого. А потом выяснилось, что на восстановление обветшавших трасс нет денег. Главная сложность заключалась в том, что теперь все дороги находились в ведении местных властей. Но трасса между городами не принадлежала никому, благодаря чему и разрушилась. И эта проблема существовала повсеместно. Все, что раньше везли огромными фурами и грузовиками, нынче, как и тысячу лет назад, доставляли по воде. Снова ожил старинный речной путь «из варяг в греки», на чем Федор Суетин и нажил свой капитал. Покатикамень, например, отремонтировал все дороги в Новгороде. Дороги в ближайшем Санкт-Петербурге тоже, по рассказам, содержались в образцовом порядке.

Но за чей счет ремонтировать, а по сути – создавать заново дорогу между городами – руководители никак не могли придти к согласию. Шмеллинг не был заинтересован в существовании дороги. Покатикамень хотел бы снизить уровень влияния Шмеллинга на общегородские дела. Это явилось бы закономерным следствием существования альтернативного пути. Но принадлежавший Покатикамню химический завод давал слишком мало прибыли, чтобы заплатить за принятие нужного закона в Думе, законодательном собрании Санкт-Петербурга. Могущественное портовое лобби было несравненно богаче владельца какого-то захудалого городишки.

Вслед за сгинувшей трассой исчезли и междугородние автобусы. А автовокзал остался. Его огородили щитами, затянули сеткой, чтобы не создавать уютное гнездо для бродяг и бандитов в самом центре города. Но все равно, ходить мимо него в сумерках было неприятно. За щитами что-то скреблось и шуршало.

Крысы, наверное.

Данил и Егор вышли на перрон. Железные дороги, в отличие от автомобильных, выжили за счет того, что железнодорожники превратились в замкнутый клан. Они чинили и содержали пути самостоятельно. Однако железнодорожное сообщение дышало на ладан – провозить по воде стало гораздо дешевле, хотя и медленнее. Но теперь никто так не гнался за временем, как в безумном, лихорадочном начале века. Мир все глубже погружался в патриархальную степенность, неторопливость и созерцательность.