Текст книги "Коктейль со Смертью"

Автор книги: Мария Эрнестам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Мы ехали молча. Я не сомневалась: Арвид замышляет месть Биргитте за то, что она избавилась от него, а мне за то, что согласилась в этом участвовать. Под конец мои нервы не выдержали, и я спросила, что он хочет посмотреть. В ответ я услышала название последнего фильма о войне, такого кровавого, что он даже вызвал серьезные дискуссии в прессе. Многие удивлялись, как такой фильм вообще могли выпустить на большой экран. К тому же каждый мог свободно скачать его в Интернете. Я сглотнула, но решила, что скелет за спиной с червями в глазницах будет пострашнее любого фильма, так что мне нечего бояться. Но я понимала, что обманываю себя. На самом деле мне было страшно. Страшно потому, что я видела фотографии Никке с расплывчатым пятном на том месте, где должен был стоять мой патрон. А еще потому, что рядом со мной сидел Арвид, от которого можно было ждать чего угодно.

Мы довольно быстро добрались до торгово-развлекательного центра и поставили автомобиль на парковку. Арвид сразу выскочил из салона, и я испугалась, что он куда-то сбежит, но мальчик смирно ждал меня у выхода. Такое примерное поведение настораживало. Я поспешила достать из багажника сумку с одеянием, заперла машину и последовала за Арвидом.

Мы вошли в торгово-развлекательный центр и огляделись: я – с любопытством, Арвид – с нескрываемым восхищением. Эскалаторы, соединяющие этажи в этом храме торговли и развлечений, непрерывно ползли вверх-вниз, и народу было полно, хотя сегодня был вторник. Рестораны зазывали разными названиями одних и тех же блюд. Ассортимент развлечений был огромен, и Арвид хотел испробовать все. Попрыгав на батуте и поиграв в боулинг, мы отправились в выбранный им ресторан, оформленный в стиле сказочного домика. Арвид заказал гамбургер, я – салат. Мы сидели там в ожидании начала сеанса, когда Арвид вдруг нарушил молчание:

– Ты делаешь это только для того, чтобы мама избавилась от меня.

Салат встал у меня поперек горла, и я чуть не поперхнулась. На его прямой вопрос я ответила откровенно:

– Отчасти ты прав. Ей нужно побыть одной сегодня. Поработать. Но ты тут не при чем. Всем мамам иногда нужно побыть в одиночестве.

Правда, смешанная с ложью, удовлетворила бы любого другого ребенка, но только не этого. Арвид не был обычным ребенком, а Биргитта – обычной матерью. Он сразу все понял.

– Ты лжешь. Другие мамы не хотят избавиться от своих детей. А моя хочет. Она не любит меня.

– С чего ты взял? Конечно, она любит тебя. Все мамы любят своих детей. Я точно знаю, что твоя мама тоже любит тебя. Она сама мне это говорила.

– Я не верю тебе. Она считает меня ненормальным. Я слышал, как они с папой говорили это, думая, что я сплю. Будто со мной что-то не так, что я идиот и тому подобное. И то же самое в школе. Все говорят, что любят меня, но я знаю, что они врут. И тогда я делаю вот так!

Арвид набрал в рот сока и выплюнул мне в лицо. Я отпрянула. Вся блузка была залита липким морковным соком, и я с отвращением вытирала оранжевую жидкость с лица салфетками. «Так вот почему он выбрал именно этот сок», – подумала я. Я-то обрадовалась, зная, как он полезен для здоровья, но Арвид знал, что пятна от него невозможно отстирать. Я заорала на него, но его дьявольский хохот стал еще громче. Люди оборачивались на нас и при виде моей заляпанной блузки тоже начинали смеяться, полагая, что я сама облилась.

– Видишь? Ты ненавидишь меня. И моя мама тоже. Потому что я делаю вот так!

– А зачем ты тогда так делаешь? Зачем ты все портишь? Как ты думаешь, каково мне терпеть тебя полдня вместо того, чтобы работать? И что мне теперь делать с испорченной блузкой?

– Ты предложила это не ради меня, а ради мамы.

Что я могла ему ответить? Бросая друг на друга злобные взгляды, мы доели то, что лежало на тарелках, и поднялись на эскалаторе к святая святых – кинозалам, где показывали фильмы. Арвид потребовал попкорн, лимонад и сладости. Я не протестовала. В конце концов, этот поход в кино – его последнее развлечение.

Мы прошли в зал, показали билеты, нашли свои места и сели. Я – со вздохом облегчения, Арвид – плюнув на пол. Вокруг нас сидели мужчины с сыновьями разного возраста: смирных, с куртками на коленях и в кепках на головах. Ритмично двигая челюстями, они жевали жвачку. Я была единственной женщиной в зале. Фильм о войне во Вьетнаме, как сообщали титры, представлял новую версию событий тех лет. Я помнила две прежние версии: одна во всем обвиняла американцев, другая – вьетнамцев. «Война с человеческим лицом», – гласил подзаголовок. Еще нам обещали реализм в изображении событий и стереозвук. Я посмотрела на Арвида, гадая, как такой фильм повлияет на его психику, а потом сказала себе, что это уже неважно. То, что должно произойти, случится сразу после фильма, и никто не успеет ощутить последствий просмотра.

К моему облегчению, на экране появились рекламные ролики. Я достала из сумки одеяние: мне было холодно. После первых кадров американцы и вьетнамцы начали демонстрировать «человечность», расстреливая и взрывая друг друга. Они словно соревновались в жестокости. Меня чуть не стошнило, когда американский солдат швырнул вьетнамского младенца в огромную ступу и начал толочь, пока детские крики не стихли под истошные завывания матери. Я не могла на это смотреть. Закрыв глаза одеянием, я заткнула уши. От ткани пахло морем и покоем. Я и сама не заметила, как уснула.

Иисус шел ко мне с распростертыми объятиями. Увидев его издалека, я бросилась навстречу. У него было лицо Тома, но солнечный свет бил мне в глаза, пока я не перестала что-либо различать. Я слепну, подумала я, но тут Иисус обнял меня. Я заглянула ему в лицо, но увидела только слепящий свет. И тут я почувствовала, как чьи-то пальцы вцепились в мою одежду. Я посмотрела вниз: Габриэлла и Сиссела, лежа на земле, вбивали гвозди мне в ступни. Я стояла, пригвожденная к земле, и не могла пошевелиться. Потом они отползли, и я заметила, что ноги у них превратились в змеиные хвосты. Я почувствовала тошноту, и изо рта у меня тоже поползли змеи, заглушая крики ужаса. Я с мольбой подняла глаза к свету, чтобы взмолиться о спасении, но свет исчез, и на смену ему явилась фигура в темном одеянии. Она откинула капюшон, и я снова увидела пожелтевшие кости, червей в пустых глазницах и услышала слова: «Твое время пришло. Твое время пришло».

Я вздрогнула и проснулась. На экране судья читал американскому офицеру приговор за военные преступления. Так вот оно какое, человеческое лицо войны, – подумала я и перевела взгляд на Арвида, чтобы узнать, как он отнесся к фильму. Но на соседнем сиденье его не было – там лежали только кулек от поп-корна, бутылка от лимонада и полупустой пакет из-под конфет.

Я должна была это предвидеть. Вскочив, я бросилась к выходу, спотыкаясь об ноги недовольных зрителей. Когда я выбежала из темного кинозала, свет на секунду ослепил меня. Я в панике оглядывалась по сторонам, не зная, где искать Арвида. И тут я его увидела…

Арвид балансировал на тонких перилах стеклянного ограждения на высоте в три этажа. Под ним сверкали лампы, эскалаторы, рестораны… и – каменный пол. Рядом стояла скамейка, которую он, по всей видимости, подтащил туда, чтобы вскарабкаться на перила. Эскалаторы, снующие вверх-вниз по обе стороны, напоминали змей из моего кошмара. Под Арвидом уже успела собраться группа людей. Они кричали ему, чтобы спускался, не то разобьется на смерть. Пожилой мужчина попытался схватить его за одежду. Арвид пошатнулся, но восстановил равновесие и завопил, что если кто-то приблизится – он будет стрелять. Люди протягивали руки, чтобы поймать его, если он упадет. Арвид сделал несколько неуверенных шагов вперед, продолжая вопить, потом пошатнулся…

Оставалось только одно. Я распахнула одеяние. Достала флакон и медленно двинулась вперед. Я осторожно, чтобы не слетела бумажка с адресом, вытащила пробку и сделала вдох. Арвид повернулся ко мне. На мгновение наши глаза встретились, словно соединенные нитью невидимой паутины, протянутой от души к душе. Он знал, я знала, мы оба знали, что мы знаем. Арвид сделал шаг, оступился, пошатнулся и полетел вниз. Я вдохнула и ждала. Я выполняла свою работу. Задание патрона, который велел мне организовать пару смертей, потому что он сегодня не в настроении.

Прошло, наверное, секунды три, прежде чем раздался глухой стук, которого все с ужасом ждали, чтобы начать кричать, рыдать, звонить в телефоны, звать на помощь, злорадствовать, ужасаться. Кто-то уже ринулся вниз, посмотреть, что случилось с телом Арвида, и передать его сотрудникам «скорой помощи». На меня никто не обращал внимания. И никто, кроме меня, не видел флакона, постепенно наполнившегося душой яркого, чистого цвета. Я ожидала увидеть серый, коричневый или даже ядовито-зеленый – любой темный оттенок, но только не этот. Ярко-оранжевый цвет спелых абрикосов и персиков. Внезапно в нем появилось пятно серого цвета, нарушившее гармонию чистого оранжевого. Все совпадало. В этой неспокойной душе темные силы боролись со светлыми. Неразрешимый конфликт. И все же… этот цвет пугал меня, внушал беспокойство. У Сисселы была оранжевая душа, так говорил патрон. Почему же у них с Арвидом души одинакового цвета? Разве между ними может быть сходство?

Я закупорила флакон, проверив, на месте ли бумажка, потом сунула в карман и сняла одеяние. Вспомнив, что забыла сумку в кинозале, вернулась туда и взяла ее. Никто не видел, как я запихнула внутрь одеяние. Администратор одним из первых выбежал из зала, и его не было на месте.

Выйдя наружу, я бросилась к эскалатору и посмотрела вниз. Подо мной была сплошная масса людей, сверху напоминающая артишоки: все вытянули шеи, чтобы рассмотреть что-то, находящееся посередине. Я не увидела тела Арвида и начала протискиваться через толпу с криком: «Пропустите! Я друг семьи, мне надо пройти!» Наконец я оказалась рядом с женщиной, которая держала руку Арвида, пытаясь нащупать пульс, и подсовывала свернутую в рулон кофту ему под голову. Я закрыла глаза и, впервые почувствовав ужас от того, что натворила, заставила себя посмотреть.

Арвид лежал на спине, но я понимала, что ноги у него наверняка сломаны. Из раны на голове текла кровь, уже образовавшая на полу большую лужу, и женщина, склонившаяся над ним, тоже была вся в крови. Опустившись на колени в эту лужу, я пробормотала, что была с Арвидом в кинозале и он убежал от меня. Мы обе знали, что он мертв, и только делали вид, будто оказываем первую помощь. Мы кое-как уложили его ровно, и я закрыла ему глаза, не сомневаясь, что этот мертвый взгляд будет преследовать меня всю жизнь. «Мысли позитивно! Ты еще увидишь этот взгляд в глазах ребенка Тома и Аннетт», – сказала я себе.

Прошло минут двадцать. Мужчины и женщины, полицейские и врачи в красно-черной униформе отдавали распоряжения, я повиновалась. Мне стали задавать вопросы, я назвала свое и Арвида имена и наши адреса. Тело накрыли простыней и переложили на носилки. Толпа расступилась, чтобы пропустить санитаров. У выхода стояли машина «скорой помощи» и полицейский автомобиль. Только тогда я вспомнила, что взяла у Биргитты не только ребенка, но и машину, и хотя бы что-то одно должна вернуть в целости и сохранности. Я объяснила это ближайшему полицейскому, высокому сильному мужчине с бакенбардами и грубым красным лицом, излучавшему спокойствие и надежность. Он сказал, что поедет за мной со своим коллегой, чтобы сообщить родителям о случившемся, а Арвида увезет бригада «скорой помощи». Куда? В больницу? В морг? Он говорил о мальчике не как о трупе, а как о живом, но я-то знала, что Арвид у меня в кармане, в стеклянном флаконе.

Не помню, как я дошла до машины, как прозевала выход из парковки и сделала несколько кругов, чтобы найти его, как доехала до дома Мартина и Биргитты. Мы вышли из машин, позвонили в дверь и ждали, пока нам откроют. Биргитта вымыла голову и выглядела отдохнувшей, но, едва увидев наши лица, все поняла.

Она беспомощно смотрела на меня, еще на что-то надеясь, но я трусливо выбралась из своего тела и поднялась вверх, предоставив другим выполнять грязную работу. Тогда заговорил высокий полицейский. Он сообщил о случившемся профессионально – без лишних эмоций, но очень осторожно, просто передав то, что услышал от меня. Арвид мертв, он сбежал во время киносеанса, влез на перила, оступился и упал вниз с высоты третьего этажа. Никто не видел, как он забирался туда, поэтому неизвестно, сколько времени он был предоставлен самому себе. Поняв, что должна что-то сказать, я пробормотала, что не заметила, как Арвид исчез, умолчав о том, что заснула.

Но Биргитта, похоже, не воспринимала наши слова. Она только переводила взгляд со спокойного полицейского на его более нервного коллегу и потом на меня. Полицейские спросили, понимает ли она, что мы сказали, и не хочет ли позвонить мужу. Мы можем подождать. Или, может быть, она хочет спросить что-то про Арвида, например, что с телом. Но Биргитта по-прежнему ничего не говорила, только смотрела на нас невидящим взглядом, пока вся краска не сошла с ее лица, шеи, рук, босых ног. Мне пришлось сообщить полиции, где Мартин и как с ним связаться. Спокойный полицейский набрал его номер и попросил приехать домой, сказав, что произошел несчастный случай. Видимо, Мартин стал его расспрашивать, потому что потом полицейский произнес в трубку те самые слова: «Да, со смертельным исходом. Арвид, ваш младший сын, если я правильно понял».

Мы втроем усадили Биргитту на диван. Она сидела неподвижно с застывшим взглядом, пока внезапно не повалилась на бок. С ее губ сорвался сдавленный крик. Я испугалась, что она потеряла сознание, но потом она зарыдала, и я догадалась, что шок сменился истерикой. И тут на меня накатило чувство вины. Я ощутила его лопатками, как ощущают непомерно тяжелый рюкзак на спине. Такого я не ожидала. Не думала, что меня будут терзать муки совести и чувство вины. Мать Габриэллы одним своим видом избавила меня от них. Карина Сален тоже не сильно страдала из-за смерти мужа.

Такого развития событий я не предполагала. Мои мысли были заняты местью, на которую меня толкнул разговор с Маггой, но теперь я никак не могла отделаться от чувства вины, которое походило на камни в бурлящем ручье. Я прыгала по ним, но никак не могла добраться до берега. Я знала только одну сторону отношений Мартина и Биргитты с сыном – негативную. Из-за этого Биргитта превратилась в ходячий скелет, это мучило их обоих. Но я никогда не задумывалась о другой стороне медали, а следовало бы. Патрон ведь учил меня: прежде чем желать кому-то смерти, нужно представить себе, какой будет жизнь без этого человека, пусть даже он бесполезная обуза, идиот или настоящий монстр; нельзя никого убивать, полагая, что это сделает кого-то счастливым.

Я обняла Биргитту и прошептала: «Прости, прости, прости», но она, не слыша моих слов, продолжала рыдать, повторяя сквозь слезы: «Я хочу его видеть, хочу его видеть, хочу его видеть». Биргитта лежала на диване, съежившись в комок и прижимая руки к животу. Нервный полицейский принес из кухни стакан воды, но Биргитта оттолкнула его руку. Так мы и сидели, пока не повернулся ключ в замке и в комнату не вбежал Мартин.

Он не видел ни меня, ни полицейских – только Биргитту. Бросился к ней, обнял. Так они и сидели, укачивая друг друга в объятиях, пока полицейские не поинтересовались, не могут ли чем-то помочь, и попросили позвонить в случае чего. Они оставили свои визитки на столе. Мартин выслушал краткий пересказ того, что случилось, на этот раз со словами «тело», «очевидцы», «медицинское освидетельствование». Он смотрел на полицейских через плечо Биргитты, не различая лиц, потом тихо поблагодарил и попросил уйти. Спокойный полицейский обещал позвонить, когда у него появится новая информация, Мартин кивнул. Я вышла с ними в прихожую и смотрела, как они надевают обувь.

– Скажите, пожалуйста, нам ваше имя и телефонный номер. В ходе расследования к вам могут возникнуть вопросы. – Сочувствие сменилось профессионализмом. Я ожидала подобной просьбы.

Я достала кошелек из сумки и вынула визитку. Полицейский засунул ее во внутренний карман. Другой полицейский уже открыл дверь, собираясь уходить, но его коллега снова повернулся ко мне и протянул свою визитку.

– Позвоните, если у вас будут вопросы. И не забудьте умыться и выстирать одежду. Вы вся в крови.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Я оглядела себя и впервые заметила кровавые пятна на одежде и запекшуюся кровь на руках. Бросившись в туалет, я попыталась отмыть ее. Раковина окрасилась в красный цвет. Я терла и терла пятна мылом и салфетками, не желая пачкать гостевые полотенца. Потом вернулась в гостиную, страшась разговора с Мартином.

Биргитта выпрямилась, и теперь они сидели рядом на диване и смотрели на меня. «Расскажи» Мартина было первой пулей, и я послушно рассказала, как все произошло, снова утаив, что заснула во время сеанса. Я сказала, что не понимаю, как Арвид успел так быстро вскарабкаться на перила… «Извините, простите меня, пожалуйста… Господи, как мне искупить свою вину… что мне теперь делать?» Ты ничего не можешь сделать. И не могла, – бесстрастно ответил Мартин. – Мы и сами теряли Арвида. Много раз. Тебе это известно. Он мгновенно испарялся, и нам приходилось звонить в полицию, чтобы найти его. Арвид мог погибнуть уже не раз. Но случилось это сегодня. Тут нет твоей вины, Эрика. И мы с Биргиттой это знаем.

Биргитта по-прежнему молчала. Но сейчас она повернула голову и посмотрела на меня полными слез глазами.

– Я знаю, что ты не виновата, Эрика… но… не уйдешь ли ты сейчас? Прости… но у меня нет сил… будь добра, уйди.

Эрика спустилась с потолка вниз и воссоединилась с телом. Я повернулась и пошла к двери. Услышала голос Мартина, обернулась и поняла, что он идет за мной:

– Смерть стала твоим постоянным спутником, Эрика. Я только не понял, кто следует за кем: смерть за тобой или ты за смертью.

Я молча вышла и захлопнула за собой дверь. Пройдя несколько улиц, я заметила почтовый ящик и опустила туда флакон. Он упал на дно с глухим стуком. Видимо, ящик был пуст. Никто нынче не пишет писем. Неудивительно, что Иисуса не было с нами в Герон-Сити, чтобы спасти Арвида. Он наверняка уже покинул эту печальную страну.

Глава 16

Направляясь домой, я словно проплывала между Сциллой и Харибдой. Это банальное сравнение, но мне не до того, чтобы подбирать слова. Ощущение власти над миром, которое, как мне казалось, было у меня в руках, сменилось чувством вины. От него становилось сухо во рту, как когда почва пересыхает без живительной дождевой влаги. Вернулись галлюцинации. Дорожные знаки хохотали мне в лицо, фонари укоризненно качали головами, окна издевательски подмигивали, я не отличала людей от животных. В метро безрукая старуха спросила, верю ли я в Святого Духа, но я трусливо сбежала от нее, зная, что для меня больше не существует ничего святого.

Откуда взялось это чувство вины? И почему я была к нему не готова? Я думала только о мести. Конечно, мстить подло, но ведь я стремилась спасти брак Мартина и Биргитты. Почему же теперь мне кажется, что все это сотворила не я, а кто-то другой, какое-то существо, которому чуждо все человеческое. Разве я делала это не ради высокой цели? Почему другие могут, а я нет? Террористы, фашисты, коммунисты, эгоисты, индивидуалисты… Как они могли, забыв о страхах и сомнениях, совершать преступления против человечества во имя высокой цели? Как могли снова и снова творить зло, не испытывая ни раскаяния, ни мук совести? Самое страшное преступление – это снова и снова повторять ошибку.

Почему мне страшно? Из-за того, что я причинила боль Мартину и Биргитте. Но ведь моя месть была направлена против Тома и Аннетт, а к ним я ничего не чувствую. Двойственность ситуации лишь усугубляла ощущение вины.

Мое единственное спасение – Смерть. Патрон должен быть дома, он ждет меня. Конечно, он снова раскритикует мой выбор жертвы, но потом простит меня и утешит. Только бы он не узнал о бумажке с адресом на флаконе! Если смерть Арвида признают несчастным случаем, клянусь, я никогда больше не буду решать судьбы других людей. Я не такая, как Магга, она сильнее меня, она справилась бы с такой ответственностью. А я слишком слаба. Подобная работа не для меня. Я так устала, что даже не ощущала голода, хотя за весь день съела только тарелку салата.

Добравшись до квартиры, я сразу поняла: что-то не так. Входная дверь была открыта. Я осторожно вошла в прихожую. В моей квартире кто-то сегодня побывал, кто-то рыскал здесь, как стая шакалов в поисках добычи. Мое спокойствие пугало меня, видимо, я дошла до крайней черты, и ничто уже не способно удивить или поразить меня. Повесив сумку и одеяние на крюк, я вошла в кухню. Ее тоже обыскивали: ящики выдвинуты, дверцы шкафов распахнуты. Исчезли блокнот, ручка, кулинарные книги и полотенца. Я направилась в ванную. Пропали грязное белье из корзины и туалетные принадлежности с полки. Потрясенная, я прошла в спальню. С кровати сняли простыню: на меня смотрел голый матрас в застарелых пятнах крови. Том уже забрал свои вещи, остальное унесли сегодня неизвестные визитеры.

Была только я – голая, обескровленная, опустошенная. И тут я услышала голос:

– Добро пожаловать домой, Эрика. Я жду вас в гостиной.

Она сидела на почетном месте – в голубом кресле. Уже одно это было святотатством. Это кресло предназначалось для спасителя, а не для прокурора. Кольца в ушах сверкали в свете ламп. Тело у нее было жилистое. Жесткие светлые волосы приглажены с помощью геля. Комиссар Лена Россеус ничуть не изменилась с нашей последней встречи. Теперь она поднялась мне навстречу.

– Простите, что осмелилась войти в квартиру в ваше отсутствие. Но, как вам известно, у полиции есть такое право. Как и обязанности. В частности, мы обязаны прояснять то, что кажется обществу странным и непонятным. Такова наша работа. Надеюсь, вы ничего не имеете против.

Чувствуя себя чужой в собственной гостиной, я не пожала протянутую мне руку. Лена опустила ее, словно и не ожидала ничего другого, и указала мне на диван.

– Присаживайтесь. Нам нужно поговорить.

– Как вы вошли? И где мои вещи?

– Я расскажу, как только вы сядете.

Это была не просьба, а приказ. Я села на диван. Покрывало тоже исчезло. Я повторила вопрос, на этот раз громче:

– Что вы делаете в моей квартире? И где мои вещи?

Лена Россеус глубоко вздохнула:

– Мы проводили здесь обыск. И забрали то, что сочли необходимым для расследования. Потом вы получите все обратно. А пока…

– Обыск? Почему? У вас не было ордера…

Лена Россеус перебила меня:

– У нас был ордер, Эрика. Вы увидите его, если захотите, но, поверьте, обыск был произведен на законных основаниях. Вы можете опротестовать его, если сочтете нужным. Но прежде чем возмущаться, выслушайте меня. Если не хотите, можете не отвечать на вопросы. Или позвонить вашему адвокату.

– Адвокату? – Я огляделась и заметила, что саквояж Смерти тоже исчез. Лена Россеус проследила за моим взглядом.

– Саквояжа не было, когда мы пришли. Ваш друг оставил записку, в которой сообщал, что уезжает. Вы сочтете это вмешательством в частную жизнь, но мы прочитали ее, это тоже часть нашей работы. Большие буквы, черные чернила, загадочное содержание. Но мы вернемся к этому позже.

– Где записка? – выкрикнула я срывающимся на истерику голосом. Лена Россеус наклонилась и достала что-то из портфеля, стоящего на полу.

– Пожалуйста, прочитайте и скажите, что вы об этом думаете.

Бумага была мне знакома: листок, вырванный из моего блокнота, оскверненный чужими руками. Почерк я тоже узнала: широкий, размашистый. И черные чернила. «Эрика, – писал он. – Я предупреждал тебя. Я думал, ты поняла меня и будешь осторожна. Но ты снова допустила ошибку. Где же твоя интуиция? Твой инстинкт самосохранения? Твое доверие ко мне? Высшие силы тут же заметили несоответствие. Мои чернила – это только мои чернила, так что подделку легко обнаружили и отреагировали мгновенно. А чего ты ожидала? Считала нас дилетантами? Я пытался защитить тебя, но не мог взять на себя ответственность за то, что ты натворила. Это было слишком очевидно. Я разочарован в тебе. И не могу отвечать за последствия, грозящие нам обоим. Я оставляю тебя. Ты знаешь, когда нам суждено встретиться. Косу я забрал, одеяние можешь оставить себе. Смерть».

Я не сдержала слез, как ни пыталась уговорить себя: «Береги слезы, они тебе еще пригодятся». Лена Россеус внимательно за мной наблюдала.

– Как вы объясните это? И фотографии на кухонном столе. На мой взгляд, это граничит с безумием. Что он имел в виду?

– Сначала объясните, что вы здесь делаете.

Лена Россеус молчала с минуту, потом решила удовлетворить мое любопытство.

– Похоже, вы в последнее время близко познакомились со смертью, Эрика. В чем именно это заключалось, мы сейчас и пытаемся выяснить. И выясним. С вашей помощью или без нее. Начнем с нашей прошлой встречи. Вы заявили, что видели Смерть. Потом, правда, взяли свои слова обратно. Но в любом случае, ваш сосед умер от инфаркта, а именно к нему направлялся тот, кто представился вам Смертью. Затем мне сообщили о смерти Габриэллы Гуарно и о том, что ее мать считает это убийством. Медицинское освидетельствование показывает, что она умерла в результате аллергической реакции на укус насекомого. Вы были у них в тот день, хотя и утверждаете, что ушли задолго до ее смерти. Одна из свидетельниц сообщает, что видела Смерть рядом с парковкой. Два летальных исхода, и в обоих случаях есть сведения о присутствии поблизости Смерти. И о вашем косвенном участий. Вы понимаете, к чему я веду?

Я ничего не ответила, и Лена Россеус продолжала:

– Конечно, этому можно найти объяснение. Например, какой-то сумасшедший с извращенным чувством юмора преследует вас, вырядившись Смертью. Или у вас и у той свидетельницы разыгралось воображение. Может, вы просто хотели казаться значительнее, чем есть на самом деле. Все эти объяснения сгодились бы, если бы не одно «но». Мне позвонила старая знакомая. Мы давно знаем друг друга и часто встречаемся по пятницам за ужином. Ее зовут Карина Сален. Вам что-нибудь говорит это имя?

Я по-прежнему хранила молчание, но теперь еще и старалась не выдать паники.

– Муж Карины покончил с собой в субботу. По крайней мере, так это выглядит. Карина вышла за покупками, а когда вернулась, нашла его с простреленной головой. Я этим делом не занимаюсь, но Карина позвонила мне и попросила зайти. Удивляюсь, как ей удается держаться после того, что случилось. Их брак был не самым удачным, но, насколько Карине известно, муж ей не изменял. Правда, Эйнару свойственно было фантазировать о других женщинах и воплощать свои фантазии на холсте. Именно поэтому Карина и позвонила мне. Она делала уборку, чтобы успокоить нервы, и забрела в подвал, который Эйнар использовал как ателье. Ей было известно, что муж рисует обнаженных женщин. Всех возрастов и в самых разных позах. И, убирая там, она узнала одну из женщин на портрете. Это была я. Абсолютно голая. Сходство было разительным, хотя я никогда никому не позировала обнаженной. Я вообще терпеть не могу, когда меня рисуют или фотографируют.

Я пыталась сконцентрироваться на том, что она говорит.

– Карина была потрясена. Спрашивала, была ли у меня связь с ее мужем и как я могу объяснить существование этого портрета. Она позвонила мне и спросила об этом, а не порвала сразу со мной отношения, поскольку ни для кого давно уже не секрет, что я лесбиянка. Так называемый сильный пол меня никогда не привлекал. Так что между мною и Эйнаром Саленом ничего не могло быть.

Я молчала, пораженная ее откровенностью. Лена продолжала:

– Я ответила, что понятия не имею, как ее мужу удалось изобразить меня так подробно, но, видимо, он обладал даром проникать взглядом сквозь одежду. Карина в ответ рассказала, что поссорилась со своей подругой, потому что увидела ее портрете и решила, что это доказательство измены Эйнара. Но мое изображение заставило ее усомниться в такой трактовке творчества мужа. – Лена улыбнулась: – И мы с ней решили рассмотреть все портреты. Один за другим. Это заняло довольно много времени, ведь там их было около сотни. Карина узнавала кассирш из супермаркета, соседок, знакомых, коллег… В конце концов мы нашли потрет женщины, которую я тут же узнала. Ваш портрет, Эрика. Как вы объясните это? Вы знали Эйнара Салена? Встречались с ним?

– Я познакомилась с ним на прошлой неделе. В офисе моего друга Мартина Карлссона, который работает в фирме «Энвиа». Мы обсуждали работу, ту самую, которая привела меня в дом Гуарно. У Мартина я и встретила Эйнара Салена. Он буквально раздевал меня глазами, и это было довольно неприятно.

– Представляю. – Лена откинулась на спинку кресла. – Вы встретились на прошлой неделе, и потом он нарисовал вас в обнаженном виде. Я не поверила бы вам, если бы собственными глазами не видела в его студии свой портрет. Очевидно, он рисовал по памяти. Так значит, вы никогда не бывали дома у Карины и Эйнара Сален?

– Я видела Карину в офисе Мартина сегодня утром. Но я с ней незнакома и никогда не была у них дома.

– А как вы объясните тот факт, что отпечатки ваших пальцев остались на моем и вашем портрете?

Все кончено. Ничего, ничего нельзя поделать. Окна начали рыдать. Батареи подрагивать.

– Мои отпечатки? Но…

– Я не доверяю людям. Вернее, доверяю, но лишь на девяносто пять процентов, как вам, например. Доверяй, но проверяй. Помните, я давала вам посмотреть брошюру? Там остались ваши отпечатки, и они нам пригодились. К тому же Карина тоже узнала вас на картине. Она рассказала, что застала Эйнара за работой над ним, устроила ему скандал и потребовала назвать имя модели. Это был ваш портрет. Эйнар не успел закончить его. Поэтому Карине показалось странным, что когда мы с ней пришли в студию посмотреть портреты, он стоял не на мольберте, а в куче холстов в углу комнаты. Словно кто-то убрал его, поставив на мольберт мой портрет. Карина этого не делала. Я попросила разрешения забрать картины, мы сняли с обеих отпечатки пальцев и сравнили с вашими. Они идентичны. А сегодня Карина позвонила мне и сообщила, что встретилась с изображенной на том портрете женщиной лицом к лицу.

Брошюра о Божьем наказании. Которое меня ожидает. Как я могла совершить такую глупость, не надев перчатки! Я вспомнила, что тщательно вытерла пистолет, но не позаботилась о картинах. Пора подумать об адвокате. Патрон бросил меня в беде. Почему смерть Эйнара вдруг вызвала у полицейских подозрения? Ведь патрон был там со мной! И что задумала Карина? Решив, что самоубийство выглядит не слишком правдоподобно, натравила полицию на меня? Теперь, даже если я скажу, что это она застрелила мужа, мне не поверят. Сочтут, что хочу запутать следствие. И как мне объяснить, что я была в доме Саленов, не упоминая при этом про патрона?