Текст книги "Коктейль со Смертью"

Автор книги: Мария Эрнестам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Она взяла пистолет и пошла в сторону прихожей. Мне не хотелось ничего смотреть, и я вопросительно взглянула на Смерть. Но он только подмигнул мне и смело последовал за Кариной. Та была уже внизу винтовой лестницы, ведущей в подвал. Я стала осторожно спускаться, стараясь не наступить на подол одеяния. Споткнуться и свернуть себе шею было куда опаснее, чем оказаться застреленной Кариной.

Мы спустились вниз, в темное сырое помещение с затхлым запахом. Типичный подвал для Броммы, сказал бы Мартин, который интересовался архитектурой разных районов города. Температура сразу упала на несколько градусов, и я поежилась, не понимая, как Карине не холодно. Уж не ненависть ли греет таких людей изнутри? Мне это чувство несвойственно, поэтому я всегда мерзла днем и потела по ночам: видно, только во сне я давала волю агрессии.

Карина вошла внутрь, зажгла лампу и, махнув рукой с пистолетом, пригласила нас внутрь. Мы вошли и с любопытством огляделись. Сначала с удивлением, потом – с восхищением. Там было установлено профессиональное освещение, и нас со всех сторон окружали картины с изображениями голых женщин. Я назвала бы эти полотна не эротикой, а порнографией. Я подошла к незаконченной картине, на которой полная немолодая обнаженная женщина, поставив ногу на табуретку, разглядывала свои ногти. Лобок у нее был чисто выбрит, как у девочки. Моя борьба с растительностью на теле ограничивалась линией бикини. Эйнара Салена это, наверное, не устроило бы.

Темные волосы падали модели на лицо, но я все же заметила выражение бесконечной усталости и отчаяния, как у танцовщиц Тулуз-Лотрека. Но их тела были хоть чем-то прикрыты, в отличие от женщины на картине. Она была в отчаянии. Если Эйнар Сален знал об этом, почему не помог ей?

– Тут он сидел и предавался своим порокам, – прозвучал голос Карины, резкий и неприятный. – С кого он рисовал, понятия не имею, наверное, водил сюда «натурщиц», пока я работала. Или искал их в Интернете. Мне и раньше не было до этого дела, а сейчас и подавно. Впрочем, рисовал он неплохо, хотя выставок не устраивал и друзьям своих картин не показывал. Но меня бесило, что он называл эту порнографию искусством, а себя гениальным художником.

Картины стояли у стен и на мольбертах, лежали в углу и на стульях. Все они были написаны маслом. Сюжет один и тот же: голые женщины в разных позах. Не эротических или чувственных, скорее, бытовых, словно их застигли случайно. Наверное, это возбуждало художника. Иногда он изображал только колено, грудь или вагину, но чаще всего писал портреты в полный рост, и количество их ошеломляло. Здесь было не менее ста полотен.

– Иногда Эйнар так пялился на женщин, что они чувствовали себя раздетыми. Или лапал, если удавалось. Я делала ему замечания, когда у меня хватало сил, но он говорил, что делает это из профессионального интереса. Что ему нужно потрогать, прежде чем рисовать. Какая чушь!

Я подошла к стоявшему в углу мольберту с еще одной незаконченной картиной. Она так потрясла меня, что я обхватила себя руками, словно пытаясь защититься. Картина изображала темноволосую женщину в кресле, очень напоминавшем мое голубое. Ноги были перекинуты через подлокотник, голову она подпирала рукой. Женщина улыбалась поистине ослепительно. Но улыбалась она, глядя на мышь, которую держала за хвост. Мышь беспомощно дергалась перед ее лицом.

Обнаженной женщиной на картине была я, в этом не оставалось никаких сомнений. Абсолютное сходство! Эти темные вьющиеся волосы были моими. Это мои зеленые глаза гипнотизировали бедную мышь, и это мои тощие ноги были перекинуты через подлокотник. Это мои маленькие груди таращились на зрителя. Это их я ощущала каждое утро, надевая бюстгальтер. Единственное отличие – волосы на лобке. На картине они были выбриты аккуратным полукругом. Я невольно отметила, что это красиво. Не пошло и не вульгарно, а красиво, как хорошо подстриженный газон, например. С табличкой «По траве не ходить».

Я, всего пару ночей назад принявшая решение вершить судьбы других людей, никогда ничего не бояться, управлять жизнью и смертью, испугалась. Меня охватила смертельная паника. Горло сдавила невидимая рука, не давая дышать. Видела ли Карина эту картину? Узнает ли она меня? Конечно, узнает. Сходство поразительное. У этого гнусного Эйнара Салена был настоящий дар портретиста. И что она подумает? Поверит ли, если я скажу, что никогда не позировала ее мужу и никогда не выкладывала своих фото в Интернет? Видимо, Эйнар Сален действительно обладал талантом раздевать женщин взглядом. Поэтому легко представил меня нагой. Я вспомнила, как он потерся об меня, направляясь к выходу. Видимо, этого мгновенного контакта ему хватило, чтобы определить, к какому типу женщин я принадлежу: к сильным плотью, но слабым духом.

А что подумают полицейские? Ведь наверняка будет расследование: выстрел в голову – не шутка. Кому какое дело, что это Высшие силы рукой Карины решили судьбу Эйнара? Что, если они найдут картину? Самое ужасное, что такое большое полотно не спрятать под куртку и не унести. Тем более на глазах у Карины.

Почувствовав затылком чье-то дыхание, я обернулась. Патрон бесшумно подошел и разглядывал картину через мое плечо. Он ничего не сказал, только положил руки мне на плечи и развернул к себе. Как раз вовремя! Карина бросила пистолет на пол и, взяв в руки одну из картин, продемонстрировала ее нам: блондинка с пышными формами загорала на лужайке, посасывая травинку.

– Это одна из моих подруг. Точнее, бывших подруг. Бибби вопила и рыдала, когда я показала ей это. Она божилась, что никогда не позировала Эйнару голой. «Откуда тогда он узнал, что у тебя родимое пятно в форме сердца на правом бедре?» – спросила я ее. Бибби продолжала твердить, что невиновна и что всегда чувствовала, как Эйнар раздевает ее глазами, словно дешевую шлюху. А я, хотя редко вставала на сторону мужа, на этот раз выставила подругу за дверь. Это произошло несколько лет назад, с тех пор мы с ней не виделись. Но теперь я позвоню ей и предложу купить этот шедевр. Слава находит художников только после смерти, не так ли? Посмотрим, повезет ли в этом Эйнару.

С этими словами она отшвырнула картину и выключила свет, предоставив нам с патроном пробираться к выходу в кромешной темноте. Я воспользовалась бы случаем и припрятала картину, но решила, что это слишком рискованно. Мы поднялись в гостиную, где лежал труп Эйнара.

– Мне придется попросить вас уйти, – сказала Карина. – У меня много дел. Представить это как самоубийство, позвонить в полицию и так далее. Извините, что не предлагаю кофе, выпьем в другой раз, когда я разберусь со всем этим. Кстати, ассистентка, ты так и не сказала, как тебя зовут?

Я представилась. Карина кивнула и указала на труп:

– Эрика, я забыла пистолет в подвале. Не принесешь его? В нем больше нет патронов, так что опасаться тебе нечего.

Высшие силы проявили ко мне благосклонность. Иначе этого не объяснить. Я спустилась в подвал и включила свет. Мой портрет стоял на том же месте. Взяв в руки, я задумалась, куда бы спрятать полотно. И тут мне пришло в голову, что куда бы я его не засунула, все равно есть риск, что его найдут. А то, что его пытались скрыть, только усилит подозрения полицейских. Поэтому я втиснула картину между другими, валявшимися в углу. А на мольберт поставила портрет худощавой светловолосой женщины с короткой стрижкой, раскладывающей пасьянс за столом. На картине не было видно, выбрит ли у нее лобок, а несколько сережек в ушах делали ее похожей на престарелого панка.

Я подняла с пола пистолет. Он оказался очень тяжелым. Осторожно держа его в руке, я начала подниматься по ступенькам. И тут подумала, что, вероятно, не стоило его брать. Я имела весьма скудные познания об отпечатках пальцев, но даже если Карина представит то, что случилось, самоубийством, не хотелось бы, чтобы на пистолете обнаружили мои отпечатки. Я вытерла его одеянием и обхватила рукавом. Увидев меня, Карина расхохоталась. Она и Смерть сидели на диване напротив трупа Эйнара и болтали как ни в чем не бывало.

– Я подумала, тебе захочется подержать его подольше. Уверена, любая обманутая женщина мечтает об этом. – Карина забрала у меня пистолет и вытерла его кухонным полотенцем. Мой патрон встал с дивана и подошел ко мне.

– Как я уже сказала, у меня много дел. Было приятно увидеться… снова, – добавила она, обращаясь к Смерти. – А ты, – внезапно повернулась ко мне Карина, – не забывай, он тоже мужчина. А мужчина, если находит женщину, способную выполнить его работу, лучше, чем он сам, использует ее по полной программе, забирая себе все награды. Так что будь осторожна. Все они одинаковые.

С этими словами Карина выпроводила нас из дома и захлопнула дверь.

Мы стояли на крыльце, вдыхая свежий, как глоток минеральной воды, воздух. Какой контраст с удушливой атмосферой этого дома!

Смерть заговорил первым.

– Карина Сален. Какая женщина! Решительная и сильная. Мы все знали, что рано или поздно она пристрелит Эйнара. Хорошо, что это наконец случилось. А он был весьма одаренным художником, верно? Твой портрет очень неплох.

Конечно, он узнал меня на картине. И что подумал?

– Я не позировала Салену, если ты об этом. Я видела его только пару раз. Последний – в офисе Мартина несколько дней назад. Понятия не имею, откуда он узнал, как я выгляжу без одежды. Подруга Карины, наверное, была потрясена так же, как сейчас я. Видимо, Эйнар даже через одежду угадывал малейшую деталь женского тела. Какая мерзость! Меня сейчас стошнит.

Патрон рассмеялся и взял меня под руку. Мы молча шли в сторону площади, когда я вдруг вспомнила, что мое одеяние все в крови. Вокруг не было людей, но я сняла одеяние и перекинула через руку. Патрон не обратил на это внимания: он разглядывал оленей, которые, грациозно согнув шеи, обрывали последние осенние цветы в парке за забором.

– Олени. Ты знаешь, что они очень застенчивы? Их редко удается увидеть в лесу. А здесь, в парке, они постоянно на виду. Представляешь, что творится у них в душе? Все мы – рабы своего окружения.

– Какие у тебя отношения с Кариной? Она хорошо знает тебя и прекрасно осведомлена о том, что происходит с душами.

– Карина ухаживает за престарелыми уже много лет, и ей нравится эта работа. Старики считают ее ангелом во плоти. Она приходит к ним домой, убирает, делает покупки, моет их, читает им и… держит за руку, когда они умирают. Предчувствуя смерть кого-то из них, она звонит его родственникам и просит их поскорее приехать. Но они не торопятся. Предпочитают прийти потом. Шныряют по квартире и прикидывают, что из фамильного серебра или бабушкиных драгоценностей прихватить на память. Карина называет их «сороками». Сама о том не подозревая, она много лет служила перевалочным пунктом для душ умерших. Когда мы наконец встретились, я счел, что она вправе узнать правду. Мы говорили с ней и об Эйнаре, правда, не называя дату. Так что его смерть была спланирована заранее, но мне все равно немного жаль беднягу. Талант к живописи у него определенно был.

– Карина вроде бы собирается представить это как самоубийство.

– Вроде да.

– И?..

– Что – и?

– У нее получится? Это тоже входит в твои планы?

– В планы входит попытка. А удастся она Карин или нет, решит полиция. Я же говорил, мы только намечаем развитие сюжета. Но не можем контролировать все! Если бы мы хотели, чтобы Эйнар Сален покончил с собой, то запланировали бы это. Но мы решили иначе – что Карина должна отправить его на тот свет. Ради себя. Она наша старая и надежная помощница.

– А ты сделаешь так, чтобы полицейские поверили, будто это было самоубийство?

Патрон расхохотался. Олени вздрогнули и исчезли среди елок с недожеванными стеблями в губах.

– Ты имеешь в виду, что я всегда могу устроить так, чтобы комиссар полиции случайно утонул? Ну, это уже совсем не смешно. Нет, тут я ничего не в силах поделать. Но поскольку мы в Швеции, определенные шансы у Карины есть. Я нигде не встречал таких честных и доверчивых полицейских, как здесь. В других странах таких нет.

Мы вышли на площадь и уже подходили к остановке трамвая. Я почему-то решила, что мы отправимся в кафе и поболтаем за чашечкой эспрессо, но на остановке патрон взял меня за плечи и заставил посмотреть на него.

– Здесь я тебя оставлю. У меня есть кое-какие дела, и тебе незачем идти со мной. Лучше отправляйся домой и отдохни. Или встреться с друзьями, поболтай о чем-нибудь. Я вернусь не поздно, обещаю.

Мне стало не по себе. Даже не просто не по себе, а по-настоящему страшно. И страх этот вызвала мысль о том, что мы с ним знакомы всего несколько дней, а я уже не представляю, как проведу день одна, без него. Я должна сама себя развлечь, но как?

Патрон, словно прочитав мои мысли, усмехнулся.

– Мне тоже не нравится работать по субботам, но что поделаешь, я уже привык. Работа несложная, а с тебя на сегодня хватит. Чуть не забыл: верни мне одеяние, будь добра. Мне оно понадобится. Кстати, я доволен тобой. Сегодня ты отлично справилась с работой. Так что можешь забыть ту неприятную историю с душой Габриэллы. Ты отправишь флакон, хорошо?

Я вытащила флакон, встряхнула хлопья перхоти и сунула его в карман. Протягивая одеяние патрону, я задумалась, где он на этот раз отмоет пятна крови – опять пойдет в общественный туалет? Он взял одеяние, положил на скамейку, обнял меня и расцеловал в обе щеки. От него, как всегда, повеяло теплом. Наверное, их с Кариной подогревал изнутри один и тот же огонь.

Я уткнулась носом в его серый свитер и на долю секунды расслабилась. Потом заглянула ему в лицо, тоже мягкое и спокойное.

– А где ты спал до того, как мы встретились?

– Что за вопрос! – улыбнулся патрон, отстраняя меня. – У меня, как и у всех, тоже есть друзья. Случалось, я ночевал у Карины, когда Эйнар был в командировке. Или у девушки-панка, которую ты видела на вокзале, той, что так ругалась и потом быстро исчезла. На свете много добрых людей, готовых приютить одинокого путника. Но я могу выспаться и на скамейке в парке или в подвале. Разве что душа иногда не хватает.

– Ни разу не видела бомжа с таким саквояжем, как у тебя.

– А ты разве подходила к спящему бомжу и проверяла, что у него в сумке? Поверь мне, многие проходили мимо моего саквояжа, не замечая его. Если людей не волнует, есть ли у лежащего на скамейке человека душа, их еще меньше интересует, что у него в сумке. Хочешь верь, хочешь, не верь, уж я-то знаю.

Подъехал трамвай. Двери открылись, и, не успела я возразить, как патрон подтолкнул меня внутрь. Я почувствовала себя маленькой и жалкой, как будто все меня бросили. Обернувшись к нему, я прошептала:

– Какого цвета была душа у Сисселы?

– Оранжевая. Ярко-оранжевая, – ответил он так, словно мой вопрос был абсолютно естественным.

Я решила, что оранжевый прекрасно впишется в африканский ландшафт. Цвет пламени. Цвет жизни. Цвет борьбы.

Я стояла у дверей и махала Смерти, пока раздраженный водитель не напомнил мне, что надо заплатить за проезд, иначе он меня высадит. Хорошо, что я захватила с собой кошелек, в котором лежал проездной билет, который водитель недовольно прокомпостировал, после чего разрешил мне пройти в салон.

Я опустилась на сиденье и прижалась лбом к стеклу. Головная боль снова напомнила о себе. Теперь я решила принять меры заранее – выпить таблетку и отдохнуть. Но головная боль – доказательство того, что работать на Смерть мне, с моей психикой, не так просто. Наверное, нужно научиться реагировать на происходящее менее болезненно.

Запах алкоголя отвлек меня от этих мыслей. Я с трудом повернула голову: рядом со мной устроился какой-то алкаш. Видимо, с годами я не утратила привлекательности для подобных субъектов. Алкаш нагнулся ко мне и доверительно прошептал:

– Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения. Но стоит мне снять штаны, спрашивают: «Как такое поместится во мне?»

Это было уже выше моих сил. Почему все придурки считают, будто вправе говорить любой женщине все, что хотят! У меня началась истерика. Перед глазами возник гнусный Эйнар Сален. Прошипев алкашу что-то оскорбительное, я вскочила и прошла в самый дальний конец вагона. Он удивленно посмотрел мне в след.

– Я послан, – вдруг крикнул он, – послан, чтобы составить тебе компанию.

– Посланец, – пробормотала я себе под нос. – Ну, конечно. Если кто-то и послал его сюда, то наверняка Габриэлла, чтобы отравить мне существование. А я совсем одна. Все меня бросили. И Том. И Смерть.

В присутствии Тома алкоголики и другие маргинальные типы не осмеливались подходить ко мне. Они даже посмотреть в нашу сторону не решались. Том излучал такую властность и уверенность в себе, что никто и не помышлял о том, чтобы пролезть перед ним. А когда я стояла в очереди в кассу или в туалет одна, меня спокойно обходили. Я вдруг ощутила такую тоску по Тому, что стало трудно дышать. Мне вспомнилось, как когда мы виделись в последний раз, я выплеснула ему в лицо вино из бокала. Наверное, Том никогда больше не рискнет встретиться со мной наедине. Разве что мы случайно столкнемся в метро. И кто знает, через сколько лет это произойдет… Эти мысли пугали меня. Утешало только то, что пока что рядом со мной патрон.

Едва я успела развить эту мысль, как что-то за окном привлекло мое внимание. Трамвай остановился, и небольшая группа людей ждала, когда откроются двери. В центре группы стояла беременная женщина, наверное, на последнем месяце, и что-то искала в сумке. Она выглядела очень юной, и даже волосы, небрежно стянутые в узел, ее ничуть не старили. В ушах – пара золотых сережек-колец. От нее веяло таким благополучием, что она вызвала у меня раздражение еще раньше, чем я поняла, кто она. Только когда она поднялась в трамвай, и я увидела ее блестящие глаза и розовые щеки, я узнала ее. Аннетт! Это была Аннетт.

А ведь Том еще пару дней назад говорил, что она только решает, делать ли аборт. Значит, он мне нагло врал. Какой может быть аборт на восьмом или девятом месяце беременности? Это запрещено даже в либеральной Швеции. Том «забыл» пару-тройку месяцев, чтобы не выставлять себя в неприглядном свете. О господи, а я еще думала: что, если бы Аннетт предпочла аборт и сохранила тем самым наши с Томом отношения? Как я наивна! У нас не было ни шанса. Аннетт отняла у меня Тома, воздвигнув между нами прочную и высокую стену в виде этого нежеланного ребенка.

Я вжалась в сиденье, молясь, чтобы она меня не заметила. Слава богу, в трамвае хватало свободных мест, и Аннетт села в середине. Алкаш, который приставал ко мне, тут же пристроился рядом с ней.

– Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения… – донеслось до меня.

Я почувствовала удовлетворение. Теперь ей так же паршиво, как было мне несколько минут назад. Куда подевалась моя женская солидарность? На смену ей, видимо, пришла ненависть. Потому что мне стало жарко и я вспотела, несмотря на прохладную погоду. Щеки пылали, мне стало трудно дышать. Ну все. Теперь все мосты сожжены. Ничего не осталось. Ни капли надежды. Я одна. Только сейчас я поняла, что грело Карину Сален изнутри столько лет.

Голову словно сдавило раскаленным обручем, в ушах раздавался голос:

– Так тебе и надо. Люди, которые полагают, что у них все есть, жестоко ошибаются. Наступит день – и они потеряют все. Тем, кто считает себя выше других, больно падать вниз. И первые станут последними. Точнее, рабами, согласна?

Я отталкивала душу Габриэллы, но она продолжала нашептывать мне эти слова всю дорогу домой. Они вертелись и вертелись у меня в голове в отчаянной попытке вырваться наружу, но им это не удавалось. Потому что поговорить мне было не с кем.

Глава 11

Голова раскалывалась. Словно в тумане, я добралась до почтового ящика и швырнула в него флакон с душой Эйнара Салена. На ватных ногах доплелась до дома, где приняла целую горсть таблеток. С таким же успехом я могла спустить их в туалет. Рука сама потянулась к телефону. Разговор был еще неприятнее, чем наша встреча в ресторане. Том попытался объяснить мне, как глупо я себя вела, но я сообщила, что видела Аннетт в трамвае, и он тут же начал оправдываться.

– Я сказал тебе правду. Разве важно, какой у нее срок, – пробормотал он.

Именно этого я и ожидала. Я снова и снова прокручивала в голове его рассказ, выстраивая хронологию событий. Тренинг в январе (такое ощущение, что он решил отметить Новый год). Если их единственное свидание состоялось, как утверждает Том, «несколько месяцев назад», когда их объединил тренинг… Судя по размеру ее живота, все случилось гораздо раньше. Я, конечно, не специалист по беременным, но девятый месяц от первого отличить способна.

– По твоим словам, она позвонила пару дней назад и сообщила, что решила не делать аборт. А ты не знаешь, что абортов на девятом месяце не делают?

В голове у меня грохотало какое-то чудовищное сочетание Эминема с Вагнером.

– Прости меня! – Судя по голосу, ему было стыдно. – Аннетт сообщила мне это в феврале и поначалу утверждала, что не хочет оставлять ребенка. Потом она ушла с работы, и мы почти не виделись. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я старался ее избегать. А потом она снова пошла учиться. Я решил, что все позади. Мне было неловко, что я позволил ей сделать аборт, но вместе с тем я испытывал облегчение. Я считал, что получил предостережение и отделался легким испугом. Но я ошибался. Жестоко ошибался. Меня продолжали мучить угрызения совести. Под конец я не вытерпел и напомнил тебе о той вечеринке со слайдами. Мне следовало сказать, что я утратил уважение к себе и не помню, когда последний раз без стыда смотрел на себя в зеркало. Мне нужно было время. Я не решался признаться тебе. Боялся, что ты бросишь меня. И в то же время боялся продолжать жить с тобой во лжи. Я позвонил тебе, но ты велела мне проваливать. Потом позвонила Аннетт и сообщила, что не сделала аборт и решила воспитывать ребенка одна. Но потом поняла, что было бы неправильно лишить его отца. И звонит мне только ради ребенка. Не знаю, правда это или нет. Но мне пришлось встретиться с ней. Поверь, я был в шоке, увидев ее живот. Посреди разговора она взяла мою руку и сказала: «Потрогай!» Я и опомниться не успел, как моя уже рука оказалась у нее на животе, и я ощутил внутри какое-то движение. И я… я понял, что выхода нет, от реальности не спрячешься. Прошлое все равно тебя настигнет. И в один прекрасный день твой ребенок, от которого ты отрекся и который вырос вдали от тебя, придет и спросит: «Почему?» И что я скажу, когда восемнадцатилетняя девушка или юноша встанет передо мной и спросит, почему все эти годы меня не было рядом? Жизнь требует от нас жертв, Эрика. И мне пришлось пожертвовать той, кого я любил больше всех на свете, – тобой, Эрика. Теперь ты знаешь, каково мне было тогда, в ресторане. У меня хватило мужества рассказать все, но я не смог признаться, что обманывал тебя. И прежде чем я успел признаться, что всегда буду любить только тебя, ты выплеснула вино мне в лицо. И я подумал… что теперь мне уже все равно. Я должен научиться не только жить, но и выживать.

К горлу у меня подступили рыдания. Боль в голове стала невыносимой. Том говорил о любви ко мне так искренне, что его слова проникли мне в сердце. Он произнес то, чего я никогда не смела произнести – потому что боялась, что мне не ответят взаимностью и в конечном счете я останусь одна. Потому что никому не нужна. Я всю жизнь жила с этим страхом, который словно панцирем сковывал мое сердце.

– Ты сказал, что вы выпивали после работы и нашли «взаимопонимание». – Я имела в виду совсем не это, слова вырвались сами собой. Наверное, таблетки начали действовать.

– Может быть, пару раз. Я говорю правду, Эрика, клянусь.

– А ты не думал, что рано или поздно я все узнаю? Неужели ты считал меня такой наивной дурой?

– Я никогда не считал так, Эрика.

Мне нечего было ответить, и я положила трубку, липкую то ли от пота, то ли от крови. Слезы хлынули из глаз. Настоящий потоп, последствия которого не измерить деньгами и не спасти мешками с песком и силами милиции и добровольцев. Я рыдала оттого, что Том любит меня, и ненавидела его за это. Одной капли ненависти хватило бы, чтобы испортить ему жизнь: день за днем, неделю за неделей, год за годом, пока не наступит жалкий и горестный конец. Потом я позвонила Мартину. Трубку взяла его жена Биргитта и усталым голосом предложила прийти к ним и выразить сочувствие Эйре, сидящей у них в кухне.

– У нас, как всегда, бардак. Жить здесь – все равно что в аду, но мы будем рады тебя видеть, – добавила она перед тем, как положить трубку.

Я поблагодарила за приглашение, так и не поняв, действительно ли она хочет меня видеть. Но это в любом случае лучше, чем сидеть дома одной и ждать патрона – кто знает, когда он вернется.

Через час я была у дома Мартина в Соллентуне. Его младший сын Арвид открыл мне дверь и ослепительно улыбнулся. Я насторожилась.

Арвид выглядел точно так же, как на фото в офисе, – темноволосый, с бегающими беличьими глазками, тощий и вертлявый. Он впустил меня и даже предложил повесить мою куртку. Я не успела ответить, как вдруг наши лица оказались на одном уровне, и он с такой силой дунул на меня, что брызнула слюна. Это было омерзительно. Еще хуже, чем когда Эйнар Сален терся об меня. Я невольно отпрянула. Арвид зашелся в истерическом смехе.

– Я болен. У меня температура тридцать девять и болит горло. Наверняка это грипп. Теперь ты тоже заболеешь, – радостно заявил он, швырнул мою куртку на пол и исчез.

Биргитта, которая вышла мне навстречу из кухни, вздрогнула, услышав слова сына. Она была на грани срыва.

– Арвид! Вернись немедленно! Повесь куртку на вешалку и попроси у Эрики прощения! – воскликнула она без всякого выражения, прекрасно зная, что сын не подчинится.

Я стояла, парализованная случившимся. Потом извинилась и прошла в туалет, чтобы смыть с лица и рук бактерии. Я уже ощущала покалывание в горле, то самое, которое пытаешься унять таблетками и горячим молоком, прежде чем жар, насморк и кашель одолеют тебя. То, что ребенок настолько расчетлив и жесток, пугало. Пугало до смерти.

Прежде чем войти в кухню, я замешкалась, оценивая обстановку. Казалось, в этом доме даже стены пропитаны отчаянием, как запахом табака в квартире курильщика. А ведь здесь живут хорошие люди. Мартин и Биргитта до сих пор влюблены друг в друга, как в первую неделю после свадьбы. Когда Мартин говорил о жене, в его голосе всегда чувствовалось желание. И у Биргитты, когда речь заходила о муже, глаза начинали влажно блестеть, и блестели они не от слез. Видимо, именно эта неугасающая страсть друг к другу помогает им жить, и именно эту связь стремится разрушить Арвид.

В доме царил такой же беспорядок, как у Габриэллы, разве что интерьер отличался. Старинная и дорогая мебель – приданое Биргитты – досталась ей от предков-аристократов. Она сама подобрала краску для стен: сказывалась ее профессия, раньше она работала дизайнером и художником по ткани. Но повсюду что-то валялось – обувь, одежда, комиксы, книги, игрушки, учебники, полотенца и простыни, невскрытые конверты, бумажки от конфет, недоеденный хлеб… Сразу было видно, что в доме есть дети, а у родителей нет времени на уборку.

На кухне Биргитта немного прибрала и накрыла стол. Она зажгла свечи и нарезала свежий хлеб. Я удивилась, когда услышала по телефону, что Эйра здесь. Однако теперь поняла, что удивляться нечему. Ведь это Эйра послужила катализатором всех событий, случившихся после нашей с ней встречи в пятницу. Конечно, смерть Габриэллы коснулась и ее семьи. Им должны были сообщить одним из первых. Пятница. Казалось, целая вечность прошла с тех пор.

– Присаживайся. Мы тут как раз жалуемся друг дружке на жизнь. Присоединяйся, пока у нас есть возможность посидеть спокойно. Хорошо, что ты пришла. – Биргитта тепло обняла меня. Я невольно сжалась: обнимать ее было все равно что сжимать мешок с костями – так она исхудала.

Биргитта всегда была худощавой, но теперь превратилась в ходячий скелет. Кожа обтягивала череп, под глазами – темно-лиловые круги, а сами они, когда-то голубые, словно выцвели. На лице ни следа косметики, вьющиеся от природы светлые волосы, которые раньше блестели, теперь походили на пережженный перманент. Бригитта была одета в рубашку Мартина, и это только подчеркивало ее неестественную худобу, а вытертые джинсы болтались на ней, как на пугале в огороде. Казалось, дунь – и ее унесет ветром. Мне горько было видеть Биргитту такой, ведь я помнила, какой она была раньше.

Только голос у нее остался звучным и теплым. Мартин спокойно сидел за столом, но от него попахивало потом. Эрика, старшего сына, не было видно.

Эйра поспешила сообщить мне:

– Представляешь, Габриэлла умерла! Поверить не могу, что это случилось! Она мертва! Погибла вчера во время прогулки. Люди проходили мимо парковки и заметили неподвижно лежащее тело, бросились к ней, но было уже поздно. Габриэллу ужалила оса, а ведь у нее была аллергия на все, не только на работу. Хотя мамаша, конечно, разыграла целый спектакль и заявила, что ее дочь убили. Не смотри на меня такими глазами: я говорю то, что сама слышала. Роберт рассказал мне это вчера, а потом у него началась истерика. Никогда не видела, чтобы мой сын так рыдал. Он собирался увидеться с Габриэллой в пятницу вечером, а когда зашел к ним, мамаша сказала, что ее убили. Она вопила что-то о женщине из рекламного бюро, которая хотела снять Габриэллу в ролике. Как будто кто-нибудь в это поверит! Эта корова – и в рекламе? Рекламе чего? Если только в качестве иллюстрации «до» в каком-нибудь шоу «до и после» про похудание. Я скорее поверю, что Габриэлла принимала наркотики и связалась с плохими людьми. Так или иначе ее мамаша решила, что Габриэллу убила эта женщина из бюро, не назвавшая – разумеется! – своего имени, только компанию, для которой снимали ролик. «Она выглядела подозрительно», – утверждает мамаша. А Роберт не встает в постели, не ест и не пьет. Нильс сидит с ним дома… потому что я не в силах это видеть. Но убийство… какая нелепость! Кому, кроме меня, могло прийти в голову убить эту гадюку?

Жар ненависти, охвативший меня в трамвае, уже давно исчез. Его сменило то ощущение холода внутри, когда чувствуешь, что земля уходит у тебя из-под ног и тело погружается в ледяную бездну. Я не успела ничего ответить Эйре. Спокойный голос Мартина прервал мои мысли.

– Не думаю, что речь идет об убийстве, ведь этой женщиной была ты, Эрика, не правда ли?

Воцарилась гнетущая тишина. Я почувствовала, как птица что-то клюет в области сердца, в ушах у меня зашумело, и голос (Габриэллы?) зашипел, что моя выдуманная история не стоила и выеденного яйца. Я всегда полагала, что все мои мысли легко прочитать на лице, ведь мне никогда не удавалось контролировать его выражение. Я подумала о патроне: как бы он поступил сейчас на моем месте? И сразу успокоилась. Я вспомнила, что самая лучшая ложь – та, что похожа на правду. Мартин дал мне время собраться с мыслями, продолжив: